Каморра

      Прожив с Леви уже полгода под одной крышей, Алессандра все это время считала, что у него, несомненно, должен кто-то быть. Он, возвращаясь домой так поздно, наверняка покидал объятия какой-нибудь женщины. Это немудрено: Аманнити еще помнила, как возле Зика крутилось множество красивых женщин, манимые абсолютной властью дона Каморры, пытались его всеми методами соблазнить, демонстрируя, что пойдут на все ради шикарного траха с капо.       А мужчины слабовольны, Аккерман не может не быть из их числа.       — Что у тебя с сеньором Леви? — как-то спросила мать Алессандры, придя, чтобы помочь с ребенком. — Это он морочит тебе голову, или ты ему? Понять невозможно.       — Ничего, — сухо ответила Алессандра.       — А зачем ты с ним живешь тогда? У тебя достаточно средств, чтобы снять квартиру и жить с ребенком.       — Мама, я вдова дона мафии, я не могу жить, как хочу. Меня могут убить, а Леви мне обеспечивает безопасность.       — И результат: ты живешь с другим мужчиной, как подстилка. Сеньор Аккерман пользуется тобой, ты убираешь в его доме, готовишь завтраки, обеды, ужины, а он даже жениться на тебе не хочет, потому что ты по глупости своей это все терпишь. А ему удобно, пользоваться тобой без обязательств! Фу, мерзость!       Алессандра сперва сеньоре Аманнити ничего не ответила, но, должно быть, лицо ее сказало многое. Нервы у нее не выдержали, и она добавила уже гораздо громче, чуть ли не с ожесточением:       — Мама, да мы даже в разных комнатах спим! Мы почти друг с другом не разговариваем нормально, а грыземся, словно кошка с собакой! Но, тем не менее, он возится с Мануэлем, как с родным сыном. Это достойно уважения.       Это была непоправимая ошибка. Алессандра хорошо знала свою мать: она только и ждала, чтобы дочь дала повод для скандала. Но вдруг сеньора Аманнити успокоилась, перестала кричать, вместо этого залепила дочери звонкую пощечину и огрызнулась: «Ну-ка, гулящая девка, замолчи немедленно! Спишь со всей мафией!»       Она кричала на все квартиру, выражая гнев и недовольство по поводу не только Алессандры, но и Фабрицио тоже.       — Вы — мои дети, а мне уже комом в горле стоите своими выходками, ни в какие ворота не лезет! Ты бегаешь за Леви словно собачья сучка, а он в сто раз хуже Зика, он чудовище, их с Кенни фамилию работники фабрики даже боятся произнести. А найти нормального мужчину ты не хочешь? У нас в районе только и говорят о Каморре, что она стала еще страшнее, убийства на убийствах, а я молчу, потому что моя дочь, моя родная кровь — развратная шлюха донов! Ну-ка иди сюда!       Она бросалась на Алессандру, словно действительно хотела убить. В эти минуты Аманнити ощутила всю материнскую любовь, что так быстро переросла в ненависть.       Сломленным от боли и гнева голосом, с выпученными глазами сеньора Аманнити в конце произнесла, усевшись устало на диван:       — Вот наградит тебя Леви каким-то сифилисом, потом посмотришь, вспомнишь мои слова! О Господи Боже мой, хочу умереть, немедленно! И за что мне такие дети?       И Алессандре вдруг стало страшно, что она тоже наверняка превратится в такую, как ее мать, когда станет старше.       — Мама, ты просто забываешь, что я даю тебе деньги на еду и лекарства, что ты теперь не бедствуешь, как раньше. А Леви, между прочим, пригласил тебя на завтрашний ужин с нами. Хотя зачем? Не знаю...       Таким образом, когда Леви предложил усыновить Ману, у Алессандры в груди что-то лопнуло, словно наболевший нарыв, принеся бесконечное облегчение. Она была так удивлена и так благодарна Аккерману, что он решил не оставлять ее ребенка, и теперь она лихорадочно искала возможность высказать ему свою симпатию, как совсем недавно стремилась убежать от него. И стало хорошо от его спокойной уверенности.       Леви и вправду неосознанно полюбил Мануэля, но он был лишь предлогом, а алкоголь в этот вечер немного развязал язык. Аманнити уселась на холодный бортик ванной, Аккерман же опирался спиной об открытую дверь.       — Как ты меня выдерживаешь, Але? Меня ни одна женщина вытерпеть не может: мое настроение, чистоплюйство, педантизм. Я сложный человек, — Леви запнулся, взглянув на ее лицо, которое выражало спокойствие. — Да я и сам не потерплю кого-то под одной крышей, а тебя день и ночь хочу видеть, но не жажду тебя, как любой другой мужчина, а желаю совершенно по-другому. Я не хочу тебя. То есть, — Леви облизнул губы и перевел дыхание, подбирая слова. — Не хочу так, как другим мафиози хочется женщин — чтоб подмять под себя, крутить ими, поломать, сокрушить, бросить под ноги. Нет, я не хочу тебя, чтобы завладеть и забыть. Я хочу тебя, чтобы насладиться твоей изысканностью, женственностью, красотой и остротой ума. Хочу тебя не для того, чтобы уничтожить, а чтобы сохранить, хочу целовать тебя и ласкать. И хочу, чтобы ты меня ласкала в ответ, помогала мне, указывала. Жажду тебя, чтобы видеть, как ты меняешься со временем, как становишься еще красивее и старше. Я хочу думать вместе с тобой и управлять Каморрой вместе с тобой. Я хочу познать тебя, и чтобы ты меня узнала. И вряд ли у меня будут свои дети, я просто хочу, чтобы Ману не рос без отца, как я.       Так уж устроен был Леви Аккерман. Для себя самого в любви он не способен добиваться чего-нибудь. Довольствовался тем, что имел, и перебивался кое-как. Но едва только ему показалось, что он может что-то сделать для другого, например, для женщины, которая ему нравилась, и в нем тотчас же пробудилось честолюбие, он становился всемогущественным.       — Леви, я… — Аккерман казался Алессандре необычайно красивым. В его тридцать семь ни одна морщина не коснулось лица, ни один седой волос не повредил шевелюру, но она все время вспоминала слова матери, что Леви такой же, как все мужчины. — Мне сложно кого-то полюбить после Зика. Но я совершенно не против, чтобы ты усыновил Ману. — Она поднялась с бортика и подошла в притык к Леви. Взяв его за правую руку, Аманнити поднесла ее к своим губам и ласково поцеловала. — Я думала, у тебя кто-то есть, — иронично спросила она.       Зик бы на его месте обязательно впился бы в губы итальянки, считая это непременным ритуалом, но Леви лишь сжал ее руку. Поэтому, наклонившись вперед, она сама поцеловала его, без тени смущения — он был добрый, и Алессандре захотелось поцеловать его просто как друга.       Потом Аккерман рассмеялся, отстранившись от нее. Толкнув спиной дверь ванной, он едва держался на ногах, усталый и будто пьяный, но он не был выпившим, лишь казался Алессандре таким. Слегка покачнувшись, Леви отошел дальше и встал посреди просторной прихожей.       — Вообще я предпочитаю сказать тебе все сразу и перестанем ломать эту комедию: играться в мальчика и маленькую девочку. Блять, — он снова рассмеялся, — мы не подходим друг другу? Лучше нам с тобой больше не видеться? Я думаю об этом уже целый месяц и понимаю, что должен был сказать тебе это раньше. Я хочу, чтобы ты исполнила мой приказ, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты была все время со мной. Я хочу, чтобы ты хорошо питалась, отдыхала и много спала. Я хочу, чтобы ты меня всюду сопровождала. Ты единственная женщина, которая меня ни капельки не раздражает. Ты великолепная мать и хозяйка. Ты…       Леви замолчал, потому что внезапно заагукал Мануэль, и Алессандра побежала на зов, скрывшись за дверью спальни, и этим вечером больше не выходила оттуда.

***

Личный дневник сеньоры Алессандры       Последовавшие затем недели остались в памяти не как цепь конкретных событий, связанных воедино, подобно кадрам кинофильма, а как некоторое тусклое пятно из-за одного ужасного события в моей жизни и жизни каморристов.       Свадьба Кольта и Кармеллы в роскошной резиденции Бурбонов, которую тайно арендовала Каморра на целых три дня; мое двадцатилетие, которое я ужасно не хотела праздновать, но Леви все-таки завалил меня цветами и пригласил вечером маму, что совсем теперь не хотела видеть меня.       И… появление Фабрицио.       Про Кармеллу и то, что она должна была стать невестой Леви, я узнала прямо на свадьбе, от Хитч. И вдруг задалась вопросом, что богатая, красивая блондинка могла бы стать хорошей партией дону Аккерману, но он всю свадебную церемонию не сводил с меня глаз.       После тех слов Леви, его признаний, его объяснений в любви я вновь молчала, этим дразнила, бесила, злила Аккермана, но в тоже время я, которая всегда скромно одевалась, стала каждый день наряжаться с тщательностью невесты, ярко красить глаза, — если Леви вернется вечером, я должна была выглядеть безукоризненно.       Я начинала по-настоящему влюбляться. И понятия не имела, как это чувство приходило ко мне вновь. Правда влюбленность в Зика была все равно какой-то другой, сильной, больной, а лекарств не находилось. Йегер был первым и последним, моим. Но снова мой суженный — мафиози, снова убийца, преступник, его деятельность темна, обманчива, скрытна; он крутит большими деньгами, занимается контрабандой сигарет и наркотиков, перевозит в портах подпольный дорогой алкоголь, но в то же время Леви справедлив, милосерден и верен себе и товарищам. И потом, он решил сделать мне предложение, а я даже не подозревала об этом, хотя знали про это в Каморре все, кроме меня. Я же была, как всегда, занята своими мыслями о ребенке, домашними делами, плохим самочувствием мамы и проблемами мафии с полицией.       И вот, в океане этих всех событий, я как обычно вечером играла с Мануэлем, но, услышав, как входная дверь с грохотом распахнулась, я встрепенулась, положила сына назад в кроватку и выбежала из спальни. В квартиру вошло человек пять: Леви, Бертольд и Кольт, Энни и Порко. У Гувера лицо было вымазано кровью, пиджак Грайса тоже весь был грязный. На Леви я даже не успела взглянуть, так как он удерживал за шиворот на расстоянии от себя моего брата Фабрицио, и все мое внимание перешло на него.       — Господи, святая Дева Мария! Где вы его нашли? — я закрыла себе рот рукой и пыталась хоть как-то сконцентрироваться.       Леви не ответил, он отпустил Фабрицио и ногой сильно толкнул его в мою сторону.       — Ну, сучонок, теперь проси прощения у сестры, — а потом обратился ко мне. — Эти блядские фашисты крали мои контрабандные сигареты в порту Неаполя. Революцию лень делать, как Муссолини, зато, сука, мы каморрой хотим стать.       Фабрицио очутился у моих ног: грязный, с разбитым носом, пуговицы на рубашке исчезли, черные как смоль волосы были вымазаны непонятно чем. Мне было больно смотреть на брата, за которым я так долго ухаживала и следила его учебой и будущей жизнью.       Я расплакалась.       — Алессандра, я... — начал он и оглянулся на Леви, который злой, словно бык, не сводил с него взгляда. — Прости меня.       — Это ты убил Зика? — прошептала я, боясь нормально произнести такие страшные слова.       Он стоял на коленях, такой худой и несчастный. И я подумала, что Фабрицио — единственный человек, которого мне так хотелось видеть, но сложно было простить.       — Флок сказал, что он зло.       Не знаю, откуда у меня взялись силы, но после этих слов я залепила Фабрицио хорошую пощечину.       — Да к тебе Зик со всем сердцем! Хотел, чтобы ты учился, давал тебе книги, деньги, а ты?! Ты его убил! — я закричала и вновь заплакала. Я плакала и кричала так, что Леви даже попросил каморристов выйти, а сам закрылся на кухне.       — Але, ну прости, — эти щенячьи черные глаза меня ничем не трогали. — Я йегерист…       — Ты — скотина! Как будешь маме смотреть в глаза? — замолчав, я просто рухнула на стул и опустила голову, накрыв ее ладонями. Я чувствовала себя все более опустошенной с каждым всхлипом. С каждым вздохом и выдохом. — Фабри, я хочу, чтобы ты был нормальным, посмотри на себя, в кого ты превратился.       — Со всем уважением к сеньору Аккерману, куда нам до Каморры, но я могу и делаю куда больше, чем эти мафиози.       — Хорошо, что с уважением, потому что Леви, если захочет, мигом выпустит тебе кишки.       — А я все равно утверждаю, тебя не достоин ни один дон, но ты все равно крутишься в Каморре. А каморристы ни на что не способны. Мертвечина. Ты — пленница клана Аккерман, чтоб мне сдохнуть, Але, они хотят, чтобы ты ползала перед ними на коленях. А потом прикажут тебе спрашивать согласия даже на то, чтобы дышать. Йегера больше нет, на улицах бардак, а мы завоюем авторитет, с оружием или без.       — Ты нормальный, Фабрицио?       Он не ответил, лишь удивленно на меня посмотрел. Но Леви, озверело вылетевший из кухни, схватил моего брата за ворот, потащил к выходу и выбросил за дверь.       — Чтоб я тебя больше не видел никогда. И скажи своей шпане, что я им ноги переломаю, если они посмеют еще раз двинуться к моим делам, — Аккерман сильно захлопнул двери и тяжело выдохнул, снова выругавшись.       Его слова в сторону Фабрицио показались мне грубыми, и я ощутила неприятный холодок.       — А если он сбежит?       — Там внизу мои ребята, а в машине остальные дружки твоего брата. Бертольд устроит им воспитательный процесс. Но без жертв. Не волнуйся.       — Пусть будет так. Во всяком случае, мне не хочется, чтобы меня считали мафиозной шлюхой, — сказала я и увидела, что левая рука Леви была вся в крови. — Боже, что это? — поднявшись со стула, я подошла к нему. Мне было и так не по себе, а еще увидеть что-то плохое — мне сил просто не хватит.       — Ничего страшного, просто пацанва решила показать нам, что они крутые. Райнера вообще подстрелили. — Я округлила глаза и мигом принялась снимать черную рубашку с Леви.       — Райнера? Подстрелили? Это же невозможно.       — Да, в бочину. Сейчас с ним дома Спрингер, заделывает бронированного, — я возилась с его ранением, рассматривала, а он отдернул руку.       — Алессандра, пустяки. Я сейчас сам обработаю, — суровый и требовательный голос удержал меня от того, чтобы продолжать дальше, я даже испугалась, но, на самом деле, Леви просто не хотел, чтобы я видела, как он ноет от боли.       — Иди в ванную, я сейчас принесу бинт и спирт, — на этот раз он покорился. Снова такой же уставший и раздраженный.       В ванной Леви, поморщившись, снял с себя верхнюю одежду, оставшись в одних брюках, часы положил на полку перед зеркалом. Я подошла ближе, поставив на столик баночку со спиртом и бинт. Намочила вату и аккуратно приложила к ране. Аккерман шикнул, порез был неглубоким, но почти на всю руку.       — Спасибо, что нашел Фабрицио.       — Я не мог не сделать этого.       — Он глупый.       — В следующий раз я его убью.       — Я не позволю.       — Я тебя даже спрашивать не стану, как в этот раз.       Мы снова грызлись, но я продолжала обрабатывать рану, после этого привычно подула, как маленькому, чтобы не щепало. Подняв голову, я хотела сказать, что скоро заживет и что мой брат действительно получит по заслугам, но не успела. Леви сначала внимательно разглядывал мое лицо, а затем, схватившись рукой за мой затылок, притянул меня к себе и впился в губы.       Мы слились в поцелуе, позабыв обо всем. Словно все трудности в мире куда-то испарились. Я осторожно обняла Аккермана за обнаженные плечи, а он меня — властно за голову, чтобы целовать.       — Ману спит? — оторвавшись от моих губы, томно спросил Леви, а его руки настойчиво вынудили меня покориться, вспомнить ощущения мужских прикосновений на своем теле. Я кивнула, подтверждая, что малыш спит, и он тут же принялся расстегивать мою блузку.       Так мы и добрались до его спальни, не переставая целоваться. И когда Леви уложил меня на кровать, я только тогда смогла заметить, что лежала в одном лифчике.       Вокруг витало множество разнообразных запахов: крови, пота, ребенка, мужского парфюма, женского. Но запах долгожданной близости покорял наиболее. Он сводил меня с ума, в нем чувствовалось что-то преступное, но в то же время нужное и желанное.       — Черт, — Леви отстранился. — Пистолет в заднем кармане.       Моя остальная одежда беспорядочно упала на пол, и ладони Леви плавно блуждали по моей пышной груди, по телу, чертя изгибы, а я, словно, девственница, протяжно стонала, почти бесстыдно и откровенно выгибаясь навстречу.       И ведь, черт подери, было приятно! Приятны касания Аккермана, ощущать вкус его губ, тепло… Возможно, эта связь останется мимолетной, но Леви предпочел не задумываться об этом, сразу сделал контрольный.       — Ты должна выйти за меня замуж, я так сказал, — скользя губами по моей шее, произнес Аккерман.       Дыхание сбилось, мне стало тяжело думать и говорить. Глаза в глаза, нос в нос, губы в губы. Саркастичный кретин. Издевался надо мной, а я верила, что у него кто-то есть.       — Лучше скажи это моей маме, — прошептала я, пока Леви зарывался в мои волосы носом и целовал. Видно было, что левая рука ныла, он не мог нормально погрузиться в процесс секса, и я волновалась, что рана начнет вновь кровоточить.       Мои стоны и его приглушенные хрипы, утробное рычание наполняли темную спальню. Белоснежные простыни принимали нашу страсть, а я так жадно двигалась в унисон Аккерману, уже смело усевшись на него верхом. Рваные толчки, какие-то нелепые слова, поцелуи на моем животе.       — Я уже сказал, — на выдохе произнес Леви и вновь подмял меня под себя, продолжая темп. — Что такое? — Аккерман заметил мое недоумение.       — Ничего, просто люби меня и все. — Я схватила Леви за шею и притянула к своим губам.       Дон Аккерман в данный момент развеял все мои подозрительные иллюзии. И мы с ним не просто занимались любовью. Мы с ним трахались. Да, трахались, как будто делали это постоянно, потому что скоро должен был проснуться сын, а я не хотела терять времени на прелюдии, а Леви, видимо, хотел меня невероятно сильно. Мой внутренний критик мог бы мне еще многое сказать, но я не хотела его слушать. Я не была Скарлетт О'Харой, но все же решила подумать об этом завтра, когда вдоволь натрахаюсь с Леви.

***

      Утром Алессандра проснулась от звона погремушки рядом. Повернувшись, она увидела прелестную картину: на кровати лежал бодрый Мануэль, а возле него сидел Леви, то трогая ребенка за щечки, то гладя животик. Счастливый толстенький малыш шевелил ручками и ножками, ждал, когда мама его покормит.