Шведская семья, французские поцелуи и истинно японские традиции

Просыпается Хиде от того, что листик с венка чешет ему нос. Оказывается, что его несёт на спине Кен, передвигаясь со скоростью пешехода, пока Тоука, с двумя рюкзаками на спине и двумя венками в руках, бодро скачет вокруг, подолгу веселья ради балансируя на одной ноге на камнях. Они идут по пешеходной же дорожке, ровной и чуть ли не застеленной досками, под открытым небом, и видно, что солнце начинает ощутимо ползти вниз, к горизонту. – С добрым утром, – приветствует его, не оглядываясь, Кен, и Хиде только фыркает. Долго злиться непонятно на что, тем более после довольно комфортного (у него почти не болит спина) сна на природе, не получается. – Пообедаем чем-нибудь лучше лапши и вернёмся в отель, – он (скорее всего, неосознанно) сжимает ладони у Хиде на бёдрах, и тот краснеет по притворно неясным причинам. Скоро из-за камней показывается знакомый купол палатки, и Хиде осознаёт, что, кажется, уже скучает по этой маленькой вылазке. В том же городе сложно просто без тревог попить чаю – или вот, поспать. Тоука прибегает на луг первой. – Мы всё ещё не сходили на источники! *** Они разжигают огонь. Совершенно, впрочем, непонятно, зачем: погода тёплая, почти жаркая, а вся еда, которая должна быть горячей, в термосах. Тоука долго смотрит в танцующие пламя, и у неё в глазах будто пляшут бесы. Это завораживает, и Хиде долго неосознанно на это глядит, пока Кен искоса за ним присматривает. Он разливает себе и Тоуке суп по пластиковым глубоким тарелочкам и выдаёт приборы. В термосе для Хиде (уже каком? Четвёртом по счёту? Откуда у них вообще было так много?) оказывается острый овощной суп с тофу, и Нагачике приходится в срочном порядке выпить чаю из термоса с лягушкой, потому что перца чили на языке оказывается очень много. Когда-то же кулинарные таланты поваров-гулей должны дать сбой. В пластиковых контейнерах – рис, сэндвичи с тунцом, фрукты и какой-то неопознаваемый десерт с, видимо, шоколадным соусом. Хиде сомневается, что всерьёз съест и половину этого, несмотря на то, что с утра поел только заварной лапши и батончик. Однако оказывается иначе, и когда Тоука, сложив их с Кеном тарелки в мусорный пакет, уходит в палатку, пробормотав что-то вроде "посплю ещё", у Канеки только странно зажигаются глаза, и он предлагает Хиде покормить. Ладно?.. К этому моменту рис и сэндвичи заканчиваются, и остаются только фрукты и десерт. Кен только отходит куда-то вперёд по дорожке и скрывается за поворотом – видимо, помыть руки в ручье. Хиде почему-то думает, что он будет использовать палочки (он вообще очень хорошо с ними обращается, что по неизвестной причине удивляет), но открывает контейнер и берёт отрезанный ножом из рюкзака кусочек яблока тот голыми руками. Смотрит на Хиде. – Ну? – Что? – Открывай рот, – он улыбается как-то слишком хитро, отчего у Хиде по всему телу проходит волна мурашек. Это неожиданно… слишком интимно что ли. Всё-таки хорошо, что Тоука-чан не смотрит. Они всё ещё в венках, и Нагачика только поправляет свой, лезущий ему на лоб. Канеки сидит, почти не шевелясь, держа кусочек яблока в руках, с таким видом, будто что-то неординарное должно произойти. Хиде только аккуратно перемещается к нему поближе, пока они сидя не сталкиваются коленками. Хиде опять краснеет душной волной, на сей раз правда не понимая, почему. Кен только протягивает руку, и ему приходится с некоторым сомнением разомкнуть губы, чтобы потом быстро, как-то по-понячьи, прихватить кусочек яблока зубами и чуть отодвинуться. Серьёзно, между ними никогда не было такого напряжения. Кен строит понимающий вид и задумчиво вырезает из яблока зайчиков, протягивая ему их на ладошке, как собаке. У него красивые пальцы. … Да тьфу. Хиде просто берёт зайчиков руками, и так Канеки крошит целое яблоко до сердцевины. Потом очередь доходит до мандарина. Хиде только в каком-то тумане думает, что лучше бы ему обойтись в этом деле без ножа, потому что его пальцы в липком соку будут… просто невозможны. Тот и вправду обходится без ножа, аккуратно снимает кожуру и так же аккуратно кладёт её к мусору в пакет. Держит чищеный мандарин в левой руке и отрывает от него одну дольку правой. Тянется к Хиде. – Не стесняйся, – он улыбается как-то по-лисьи, и Хиде с подозрением приближается к нему обратно, наклоняясь вперёд. Оказывается, Кен его всё-таки обманывает: как только Нагачика открывает рот, Канеки отводит руку в сторону и приближается сам – так, что они сталкиваются губами. Поцелуй выходит короткий, почти украдкой, но Канеки вкладывает в него столько страсти, что у Хиде шумит в голове. И пока он пытается отдышаться, Кен успешно суёт ему в рот мандариновую дольку. Это как-то не по правилам, и Хиде обижается, будто это он предложил что-то, что идёт не так. Канеки снова целует его, притянув за затылок, уже в качестве некоего извинения, и одновременно успокаивающе гладит по плечу. – Давай по-нормальному, – только и умудряется проканючить Хиде, облизывая в нервозности губы. "По-нормальному" оказывается ничуть не легче, впрочем, – хотя бы потому, что ему самому тоже нужно соблюдать правила. Если Канеки предложил покормить его с рук, а он согласился, то придётся есть, а значит, что и касаться губами чужих пальцев. Эта мысль… сводит с ума больше всего. Хиде честно думает, что готов, но когда такое происходит в первый раз, его ясно простреливает волна ничем не перебиваемого возбуждения. Он знает, что хотел бы от этих пальцев, довольно чётко, и не может остановиться от фантазий. В следующий раз, когда ему хватает мозгов задуматься снова, он специально облизывает пальцы, несмотря на всю аккуратность, испачканные в мандариновом соку. Вкусно. В третий раз, когда такое происходит, Канеки не тянет к нему руку, а останавливает её где-то в полуметре, что на самом деле ужасающе далеко, и Хиде приходится тянуться к нему и наклоняться, чтобы быть ближе. Он снова облизывает и немного прикусывает пальцы, пытаясь при этом смотреть на Канеки, и судя по того мечтательному взгляду, думают они примерно об одном и том же. Буквально в этот момент, будто бы чувствуя что-то странное, из палатки вылезает Тоука и, естественно, застаёт их в подобном компрометирующем положении. – Что за фигнёй вы занимаетесь, мальчики? – она посмеивается, глядя, как Хиде с краснеющим лицом отворачивается, а Кен обтирает руку об траву. – Обыкновенные парочковые вещи, – говорит совсем бесстыдно Канеки, на что Тоука только улыбается ещё шире, но уже как-то натянуто. – А со мной ты так не делал, – восклицает она, садясь рядом. – Могу сделать, – он тянется к рюкзаку и достаёт оттуда кофейный шоколад. Под шумок Хиде утаскивает к себе контейнер с десертом и ложку. С Тоукой Кен занимается "парочковыми вещами" ничуть не с меньшим удовольствием, а улыбается даже хитрее – впрочем, Тоука отвечает ему тем же, будто они только что подписали какое-то негласное соглашение. Хиде, только что переживший очень волнующий опыт, тут же начинает им завидовать. Между ними всё это проходит легко, будто они понимают друг друга с полуслова, являются продолжениями друг друга, не меньше. Между ними не видно какой-то неловкости и напряжения, Тоука даже расслабляется и доверительно закрывает глаза, зная, что получит свой кусочек шоколадки. Даже когда Кен её обманывает и стискивает её в объятиях, целуя ей сначала закрытые веки, потом нос и наконец губы, она только весело смеётся и пытается выкрутиться из хватки, чтобы обнять его в ответ. Когда у неё получается, руки, что характерно, она кладёт ему под футболку на поясницу, и Хиде опять краснеет и отворачивается, думая о чём-то совершенно неприемлемом сейчас. Возвращаются в гостиницу они уже под вечер, когда солнце начинает самым краешком закатываться за окружающие горы и окрашивать небо в малиновый. Тушат костёр (Тоука долго зачем-то греет руки и сидит спиной, нагревая одежду), разбирают палатку, складывают все вещи в рюкзаки и собирают мусор по мешкам. Тоука только устало потягивается и хрустит шеей, когда надевает рюкзак, и бормочет что-то про день без детей, а потом что-то типа "такой чудесный". Всю обратную дорогу они с Кеном идут впереди, и она пересказывает ему на ушко сны. Хиде честно пытается не подслушивать, но всё равно напряжённо навостряет уши, будто бы надеясь (или боясь), что говорить будут о нём. О нём не говорят. В конце концов Нагачика понимает, что мыслями уплывает куда-то совсем далеко и даже прослушивает бодрое Тоуки "а потом идём на горячие источники!" как минимум дважды, пока она не начинает щёлкать у него перед лицом пальцами и в итоге только раздражённо вздыхает, неуловимо напоминая ему ту Тоуку из Антейку, о которой Канеки рассказывал (по большей части про то, как она ломала ему кости). Уже на втором этаже они разделяются, и Тоука забирает у него рюкзак. Под радостные крики детей оба Канеки заходят в свою комнату, а Хиде устало идёт к себе. *** Вечера Хиде ожидает в крайней нервозности. Он даже не уверен, что его тоже пригласили – в конце концов, понятно, что Тоука и Кен будут там, потому что это семейное мероприятие, а он… ну, он не такая уж часть семьи, чтобы его приглашать официально, да и Тоука в принципе… они же не будут с ней вдвоём проводить время на одном и том же пространстве? Поход в горы не считается, потому что там они были хотя бы одеты. Да даже сам поход звучал как нечто непозволительно… эм… сближающее? Как будто он правда часть семьи, которую нужно водить со всеми остальными за ручку. Его размышления прерывает горничная с ужином. На этот раз она приносит гюдон и мисо-суп, от которого Хиде не глядя отказывается, чувствуя, что даже простой рис с говядиной еле потянет с тем, как крутит у него живот от волнения. Через полчаса уже другая горничная стучится в дверь с чайником и чашкой и рядом данго под вязким соусом на тарелке. Во время еды он немного успокаивается, но недостаточно, чтобы не вздрогнуть, когда кто-то начинает стучаться в дверь с такой силой, будто собирается брать её тараном. Это, что неудивительно, оказывается Тоука, что немножко удивительно – в халате с цветами, фасон которого он узнаёт как гостиничный. Интересно. – Ты идёшь? – с разбегу в карьер начинает она, присаживаясь рядом и отодвигая поднос с пустой посудой. – Куда? – не сразу соображает Хиде, слегка от неё отодвигаясь. Он всё ещё в одних футболке и шортах, уже снял кроссовки с носками, но до сих пор не умывал даже руки. И ему немного страшно из-за того, что ей покажется его запах непривлекательным. … "Непривлекательным". Что за слова-то такие лезут в голову, честное слово, она же не его девушка, чтобы о таком думать, ну же, очнись! Нагачика вроде бы хлопает себя по щекам и мотает головой (всё ещё с венком на оной), на что Тоука только посмеивается. – Мы приехали на горячие источники и не посетим горячие источники?.. – спрашивает она с таким скепсисом на лице, опираясь локтем о низкий столик, что Хиде с ладонями на щеках приоткрывает глаза и смотрит на неё странно. – Чтобы через два часа был там! – она легонько бьёт его по макушке ребром руки и с кряхтением встаёт. – И погляди на мелкую, она в венке так здорово выглядит, – она уже всем телом где-то в коридоре, когда засовывается обратно по плечи и с подмигиванием добавляет: – И Юкико нарисовал тебя! *** Уже в ночи, под стрекотание далёких насекомых, Хиде заходит в душевую. Аккуратно снимает с себя одежду, поливает себя из ковшика и окатывает из деревянного таза. За перегородкой, разделяющей женскую и мужскую зоны, тихо, а значит, Тоуки тут нет. Одно это успокаивает и внушает надежду, что ему всё-таки не придётся с ней пересекаться. Может, они придут в онсен позже или уже были здесь – он точно не знал, отсиживался в комнате. На выход к источникам он идёт неровным шагом: в конце концов, за день до дня рождения, в забронированном на троих взрослых онсене далеко от дома, рядом с человеком (или правильнее сейчас называть его гулем?), которому Хиде посвятил практически всю сознательную жизнь… и с его женой? Иронично получается. Вот такой он, весь в шрамах, голый и с двумя полотенцами. Уже на дощатом крылечке у воды его встречает знакомый голос, заставляющий его застыть на месте: – Ну что остановился? Никогда голых женщин не видел? Тоука только перекидывает одну ногу через другую с громким всплеском. – В-видел, – неловко отвечает Хиде, не зная, чего ему больше стыдиться: того, что он правда рассматривал когда-то голых женщин на страницах порножурналов, или же того, что он смотрит на жену своего… любовника?.. в таком же виде. – Или ты думаешь, я голых мужчин никогда не видела? – она сидит, оперевшись спиной и раскинутыми руками о каменный бортик бассейна, и стреляет в него хитрым взглядом. Он только сильнее закутывается в полотенце. Взгляд Тоуки направлен куда-то ему на голову, и поздно Хиде понимает, что она изучает шрам у него на шее, которого целиком она, пожалуй, никогда не видела. С некоторым сомнением он делает первый робкий шаг в воду. Она очень приятная, тёплая и какая-то мягкая на ощупь, словно окружающие горы, так сказать, отсеивают все жёсткие частицы. Тоука подзадоривает его идти дальше, хлопает по месту рядом с собой ладонью, мол, проходи, садись. Рядом с ней на бортике стоит небольшая бутылка с чем-то красным и пара пиал. Хиде догадывается, что это, должно быть, кровавое вино. – Прости, не удалось выпросить для тебя саке, – извиняется Тоука, когда он плюхается с ней рядом, справа (настолько близко, насколько может – потому что избегать её дальше было бы просто мучительно). – Мне сказали, они не приветствуют здесь пьяных людей. А пьяных гулей, значит, приветствуют. Понятно. – Тем более, тогда вы с Кеном не сможете целоваться, – говорит она с чем-то, похожим на закатывание глаз, закидывая голову назад. С резким вздохом она открывает вино и выливает буквально капельку на донышко пиалы. Поворачивается к нему и медленно пьёт, не отрывая от него взгляда. Вино густое и непрозрачное, и Хиде остаётся только с передёргиванием думать, почему Тоука считает, что он сам согласится целоваться с кем-то, кто пьёт нечто настолько… органическое. Они долго сидят молча, в ожидании. Хиде понимает, что долго рассматривает родинку у Тоуки на груди, и с усилием отрывает взгляд. – Кен же… придёт? – робко спрашивает он, наблюдая, как Тоука подвязывает чёлку в хвостик маленькой резинкой. – Должен, – она только выразительно приподнимает одну бровь , пристально на него глядя. – Временное перемирие, – она зачем-то протягивает ему руку. – … Чего? – только и догадывается ответить Хиде, тонкую ладонь всё-таки пожимая. – Вы развлекаетесь, пока я отдыхаю, – она прикрывает глаза, будто ставя точку в разговоре. – Только из-за твоего дня рождения. Право слово, зачем тогда она сама здесь, если… не хочет видеть, как они… "развлекаются"? Почему пригласила его сюда? Столько вопросов и ни одного ответа. Наконец со стороны входа слышится какое-то шуршание, и их взгляду предстаёт Кен, полностью завёрнутый в большое банное полотенце. Над его верхним краем виднеются испещрённые красными узорами ключицы и плечи, из-под нижнего – змеящиеся по бёдрам отдельные извилистые полосы. Кен долго стоит, поджав губы и отвернувшись от них, словно отсутствие визуального контакта спасёт его от чужих глаз, изучающих тело. Наконец после долгих и мучительных даже минут раздумий он медленно распахивает полотенце и складывает его в руках, поворачиваясь к ним спиной. Вид, открывающийся таким образом, вводит Хиде одновременно в благоговейный ужас и восхищение. Чего стоят только острый красновато-чёрный гребень позвоночника, заканчивающийся на копчике, полосы чешуи на рёбрах, угловато-округлые узоры, напоминающие глаза, на лопатках. На его спине и ягодицах есть, конечно, бледная, молочно-белая человеческая кожа, но почти вся она перекрыта красным и фиолетово-чёрным. Кен одной ногой вступает в бассейн, поворачивается к ним передом, и Нагачика снова не может свести заинтригованного донельзя взгляда с его фигуры: вот вогнутая пластина над грудиной, острые полуокружья рёбер, покрытые мелкими, ящеричьими какими-то чешуйками, узор, похожий на крылья, на груди, обвивающий соски и кубики пресса, проникающий в стыки между мышцами. Это обворожительная, монстрофильская какая-то картина, и Хиде сейчас как никогда чувствует себя по-монстрофильски. – … Привет, – здоровается Кен с ними неловко, садясь по другую сторону от Тоуки плавно, почти не поднимая волн. Тоука благосклонно прикрывает глаза, поправляя волосы. Они долго молчат, слушая стрекотание насекомых и смотря на звёздное небо. В конце концов Кен опускает голову на плечо Тоуке и глубоко вздыхает, полуприкрывая глаза. – Иди сюда, – Тоука протягивает, изгибая, руку напряжённому Хиде за шею и тянет себе на другое плечо. В первые мгновения он не решается притронуться к её коже даже волосами, но в итоге всё же сползает носом куда-то в ямку ключиц. Он так устал маневрировать в этих сложных отношениях. Они молчат. Тоука гладит его по затылку, и это неожиданно приятно. Она поворачивается к мужу и одним взглядом заставляет его поднять голову, одним движением губ утягивает его в поцелуй. Кен пересаживается на колени к ней лицом, перекидывая одну ногу через её бёдра, и Хиде только и остаётся смотреть на то, как самозабвенно они теряют себя в долгом чувственном поцелуе. Кен отрывается от чужих губ, и Тоука делает странное: за затылок подталкивает его вперёд, пока он не сталкивается в поцелуе с Кеном. Тот осторожно касается кончиками пальцев его скул, рот у него влажный и немного сладковатый от чужой слюны, и Нагачике это почему-то нравится – как будто может нравиться быть в отношениях вторым на очереди после кого-то. Впрочем, Канеки настолько искренен в своих намерениях (одна его рука медленно ползёт вверх по его правому плечу), что Хиде растворяется в действе сам, и все мысли рассыпаются под фейерверком экстатических искр. Весь вечер проходит в этих искрах: Тоука и Кен распивают вино, и Тоука становится разговорчивой и ластится к Кену на грудь. Они будто сливаются воедино в один организм, и то, как верно ложатся его руки на её поясницу, как точно пальцы попадают в ямку между затылком и шеей, просто непередаваемо красиво. Хиде пытается отвлечься от этого, рассматривая горы и звёзды, но краем глаза ловит что-то, заставляющее его сердце трепетать – и именно от восторга, а не от ненависти. Очухивается он только от того, что на него кто-то садится – и сразу сталкивается нос к носу с Кеном, облизывающим губы, перепачканные в чём-то красном. Это вызывает сиюминутное отвращение, которое его мозг по хитрой дуге превращает в чистое влечение – животное и дикое, поражающее в своей грозной силе. Поцелуй выходит коротким и смазанным, ладонь на затылке захватывает волосы и заставляет откинуть голову назад – он чувствует губы – зубы – на шее, язык, облизывающий кадык, острую не-боль в районе шрама – назревающий засос – руку, ползущую по животу вниз, – и Хиде позволяет себе отвлекаться от того, чем должен наслаждаться всецело, чтобы посмотреть на Тоуку: та отходит от пиалы и отхлёбывает вино прямо из горла – и приближается. Целоваться втроём классно: когда ты полностью теряешь ощущение того, целуешь ты или целуют тебя, теряешься, где чьи губы, полностью погружаешься в момент. Хиде совершенно невовремя задумывается о том, что Кен на нём, вообще-то, сидит, а значит, в каком-то месте они, вроде как, соединяются, и что-то особенное он по этому поводу должен чувствовать, но его тело настолько полностью в огне, что что-то отдельное выделить совершенно не получается. Тоука отстраняется и откидывается назад на бортик бассейна, выложенный крупными камнями. Кен провожает её глазами, облизывая верхнюю губу почти бессознательно. Тоука поправляет волосы, и Хиде наблюдает за этим с приоткрытым ртом, пока его снова не вовлекают в поцелуй – такой же открытый и жаркий. Обе руки Кена оказываются на его бёдрах, а губы – снова на шее, и цепочка засосов ширится и уходит до самых ключиц. Канеки зажимает его ногами и льнёт ближе – рисунки чешуек у него на груди трутся о нежную кожу. Хиде только успевает закрыть глаза в удовольствии, когда его снова целуют, облизывая рубец на губе, и обнимает Кена руками, проводя пальцами по гребню позвоночника. Под через одну целыми фалангами – округлые пластины на лопатках, завитки на шее, и Хиде на пробу спускает руки ниже, под воду, ища ямки над поясницей. На спине над ними больше мягкой кожи, но твёрже и чешуйки, и он ищет что-то особенное, массируя спину в разных местах, пока не нажимает на особенно напряжённое место – и Кен совершенно вульгарно стонет ему в рот – кажется, впервые он вообще слышит от него такие звуки, потому что обычно они целовались совсем беззвучно. Возможно, это связано с тем, что Канеки не нужно дышать, а значит, и выпускать воздух обратно через горло. Кен вдруг отступается, перекидывая ногу обратно через него и садясь сбоку. Тоука обнимает его сзади, видимо прижимаясь, скользя ногтями по спиралям вокруг сосков. Канеки смотрит на неё своими светлыми глазами и нежно проводит носом по щеке, а потом они целуются, и Хиде не отрывает взгляда. Он хочет присоединиться, но всё его тело будто цепенеет, и он лишь водит руками в тёплой воде источника, пытаясь прийти в себя. Канеки берёт его за запястье (Тоука переплетает пальцы рук у того на груди), подносит к губам ладонь и целует каждый палец, – или то, что от него осталось, – прикрывая глаза, и звёздный свет будто танцует на его ресницах. Хиде вдруг хочется сбежать. Такое количество нежности, вся эта любовь в его глазах – всего этого внезапно становится слишком много, чтобы осознать. – Я, пожалуй, пойду, – он и правда встаёт и уже начинает уходить. В глазах у Кена промелькивает беспокойство – ему, похоже, искренне жаль, что дела приняли такой оборот, но он быстро берёт себя в руки и только кивает, прикрывая глаза. – Спокойной ночи, – только и говорит он и делает какой-то жест, напоминающий прощальное движение рукой. – Спокойной ночи, – присоединяется Тоука, ложась щекой мужу на плечо. – И вам, – бросает Хиде уже через плечо, забирая с бортика бассейна полотенца и бредя по воде к выходу. Засыпает он сегодня быстрее обычного. *** Тоука и Кен задерживаются в онсене ещё надолго. Тоука, разгорячённая вином, методично выцеловывает ему шею, теребит пальцами соски. Канеки откидывается ей на грудь, и она чувствует острые чешуйки своей кожей. Он ловит её губы своими, и это превращается в длинный, затяжной поцелуй через плечо. Заниматься какой-либо физической активностью в тёплой воде онсена, если честно, не хочется, и Тоука останавливается на том, чтобы сесть мужу на колени. Он придерживает её за талию, наблюдая за передвижениями хитрым взглядом, и только проводит носом длинную линию вдоль скулы, оставляя лёгкий поцелуй около уха. Вино его не пьянит – он вообще, кажется, потерял способность пьянеть после Драконьей войны – но в груди всё равно разливается приятное тепло, скорее от атмосферы вокруг. Они здесь совсем одни. Тоука только прижимается к нему ближе, всем телом, и Кен поддерживает её под бёдра. Она стреляет в него игривым взглядом, и он позволяет себе ответить тем же, улыбаясь самым краешком губ. – Как думаешь, дети уже спят? – шепчет Тоука ему на ухо, приподнимаясь и ощущая, как поддерживающие пальцы касаются внутренней стороны бедра. – Мы их не побеспокоим? – Если что, мы всегда можем взять комнату подальше, – он проводит языком длинную линию вдоль её горла. – У нас в распоряжении вся гостиница. Ночь обещает быть весёлой.