Шведская семья, французские поцелуи и истинно японские традиции

Девятого июня Тоука будит всех ни свет ни заря и, едва дождавшись, пока они переоденутся, тянет на улицу с походными рюкзаками. Тоуку тянет в горы. Как оказывается, детей она благополучно оставила с одной из специально обученных для того горничных, так что на этом своеобразном пикнике они будут только втроём, наедине друг с другом. Весьма неожиданно у Тоуки на руках оказывается и компас, и карта местности, и чуть ли не скалолазная зацепка. Вокруг спа-комплекса есть хорошие пешеходные дорожки, одну из которых она собирается исследовать. Почему-то с палаткой и всем готовым для разжигания огня, правда, что Хиде самую малость смущает. И с рюкзаками тяжёлыми, как его наполненная мыслями голова. (В конце концов оказывается, что там запакованные в термос и пластиковые ёмкости завтрак и обед для Хиде и кофейный шоколад, сам кофе в термосе и что-то вроде супа для Тоуки и Кена). Солнце едва показывается из-за окружающих тропинку гор, а Хиде уже устаёт идти, так что почему-то Тоука скидывает свой рюкзак мужу на плечи и подсаживает Нагачику на свои. Это… странно. – Ну же, давай живей, – она угрюмо сдувает чёлку с лица, оборачиваясь к нему, пока Кен поправляет дополнительную тяжесть на плече и, прикрывая рот, со смешком снимает их на телефон. – Побегать хочу. – С тяжестями? – Хиде только недоверчиво отступает, не желая, чтобы Тоука снова шутила про отрывание ему ушей из-за шутки. Или не шутила. – С тяжестями, да. Залезай давай. По ощущениям, Тоука давно не дралась, потому что иначе объяснить то, с каким яростным чувством она прыгает по горам с ним за спиной, очень сложно. Возможно, на неё так подействовала одна спокойная ночь с детьми (насколько такие вообще могут быть спокойными). По дороге куда-то в ей одной известное место она рассказывает Хиде какой-то анекдот, и заканчивается он тогда, когда Тоука уже стоит, тяжело дыша, на краю высокого обрыва перед небольшим горным лугом. Кен мягко приземляется с двумя рюкзаками за ними следом. – Фух, – Тоука совсем не мягко ссаживает его и только потягивается, – обратно несёшь ты. Кен только молча кивает, снова прикрывая улыбку. – Ты умеешь раскладывать палатку? – она поворачивается к Хиде, перед этим наклонившись вперёд в качестве растяжки или поздней утренней зарядки, и тот видит её лицо вверх ногами, полностью открытое из-за свесившейся вниз чёлки. – Я умею, – отвечает откуда-то из-за спины Кен, очень неразборчиво, и Тоука только распрямляется и грозно зыркает на него из-под вернувшихся на место тёмных прядей. О, там заколка с кроликом. Хиде сначала даже не заметил. – А тебя не спрашивали, дорогой, – она только оборачивается на него снова и возмущается: – А ну-ка разбери обратно! В итоге весь рассвет они вдвоём проводят за тем, что собирают неподатливую трёхкомнатную какую-то палатку (откуда вообще она такая взялась? Когда успели купить? Неужели специально для него?), пока Тоука бродит вокруг с рюкзаком с едой и пытается носком кроссовка очертить место для костра то там, то тут. Когда они наконец втыкают в землю последнюю металлическую дугу и высоко поднимают купол, Кен почему-то прижимает палец к губам и залезает внутрь первый – так, что только исчезают подошвы его собственных кроссовок. Хиде опасливо косится на Тоуку, всё ещё сосредоточенно расхаживающую по лугу (сейчас она уже бросила рюкзак около неизвестно как там оказавшейся горки камней и, судя по всему, собирает цветы), и, пытаясь быть как можно тише, залезает следом. У палатки тканый пол, и он довольно громко вжикает, когда по нему елозят ногами, но судя по тому, что снаружи он всего этого не слышал, либо Кен сидел тут абсолютно неподвижно (что он тоже может, конечно), либо тут хорошая звукоизоляция. Кен одаривает его многозначительным взглядом. В крыше палатки есть сетчатые окошки, и свет, проходя сквозь них узким пучком, отбрасывает на лице Канеки глубокие тени. Он будто кажется старше, чем он есть. – Ну, что мы тут си-… – Хиде не успевает даже толком додумать, когда Канеки дёргает его за ворот футболки и втягивает в поцелуй. На мгновение губа у Хиде оказывается зажата между своими и чужими зубами, и это почти что больно, но продолжение всё ещё хорошее. На этот раз Кен даже позволяет ему продышаться дольше пары секунд, как делал обычно. Где-то на середине второго поцелуя, когда у Хиде от ощущения чужого ребристого нёба под языком на кончиках пальцев рассыпаются искры, в палатку заглядывает Тоука с будничным "Мальчики, а я там…" Она не договаривает и вылезает спиной вперёд обратно, заставляя Хиде со вздохом оторваться, хотя Кен не отпускает его от себя даже на миллиметр, продолжая прижимать к себе. Хиде вздыхает ещё раз – наполовину тягостно, наполовину облегчённо – и только подставляется под новые короткие и мягкие поцелуи: лоб, висок, краешек уха, макушка. Кен аккуратно, будто он фарфоровый, берёт его лицо в свои руки и медленно, очень медленно начинает приближаться, не сводя с Нагачики напряжённого взгляда серых глаз. Позднее, чем надо было, Хиде догадывается, что тянется Канеки к левой щеке, и, уже почти когда кожи касаются чужие губы, сильно зажмуривается и отдёргивается с резкой волной дрожи. Между ними упоминание шрамов словно табу. Кен не позволяет прикасаться к своим, даже, по правде, к шраму на щеке, хотя, кажется, и не против, когда Хиде игриво сжимает в тёплых ладонях его щёки, а Хиде не позволяет ему упоминать о причине своего шрама. Это по-прежнему больно, по-прежнему предательски, и Хиде бьёт непонятная судорога от смеси страха и вины. Шрам уже почти не болит, даже фантомными болями, но к нему негласно запрещено прикасаться, или – или, конечно, не запрещено, но это причиняет Хиде жуткий дискомфорт так или иначе. Сейчас поцелуй получается очень лёгким, почти призрачным, почти приятным. Кен гладит шрам пальцами, прижимается к нему лбом – подбородок щекочут седые волосы. – Прости, – бормочет он Хиде куда-то в грудь. У того в подреберье разливается что-то тяжёлое и горячее, словно раскалённая ртуть вытекает ему прямо в желудок. Хочется плакать, и в висках стучит от подступающих чувств. Нагачика только кривит рот, пытаясь сдержаться, но всё-таки всхлипывает, когда Кен медленно поднимает голову и смотрит на него глазами, наполненными слезами. Он только беспомощно смаргивает их, вытирает рукой с кольцом – Хиде задерживает на нём взгляд – и порывисто обнимает, вжимаясь в свод плеча и шеи, будто бы проводя губами по второму, широкому белёсому шраму, оставленному словно бы от бензопилы. – Прости меня. Хиде только обхватывает его руками покрепче и прижимает к себе сильнее, закусывая губу. Это их общие воспоминания, и только им решать, должны ли они причинять боль. Хиде целует его в макушку, в висок, целует краешек уха в ответ. – Я тебя за всё прощаю. *** Они лежат в палатке ещё неизвестное количество времени, разложившись так широко, как только возможно, и переплетясь руками и ногами. Хиде задумчиво рассматривает свой пустой безымянный палец. Канеки гладит ему ладонь и в конце концов, поднимаясь, приближает её к губам и мягко целует. Снаружи уже разгар дня, и Тоука, облегчённо вздыхая, затаскивает в палатку один из рюкзаков, когда они вылезают, и подаёт им два оставшихся. – Мы идём дальше! – весело провозглашает она и, когда Хиде уже думает возмутиться тому, как далеко они уже забрались, хватает его за руку и тянет за собой, как ребёнка. Нагачика кидает назад умоляющий взгляд, но Кен только смеётся в ладонь, надевая рюкзак, так что ему не остаётся ничего больше, кроме как обиженно отвернуться обратно к Тоуке и тоже с трудом натянуть сумку на одно свободное плечо. – Если он опять устанет, его несёшь ты! – добавляет она откуда-то далеко спереди, начиная подниматься по очень слабо выделяющейся лестнице в практически отвесной стене. – Думаю, если я упаду, я упаду насовсем, – Хиде отходит чуть назад и запрокидывает вверх голову, пытаясь разглядеть, где стена с лестницей кончается. – И куда мы только лезем? – Если упадёшь – я тебя поймаю, – Кен подсаживает его ногами прямо на первую высокую ступеньку лестницы, поддерживая за поясницу. На второй вопрос он не отвечает и даже не высказывает никаких подобных сомнений. Они ещё долго шарятся между скал, травы и деревьев, поднимаясь всё выше, пока Тоука не вскрикивает радостно и не бежит куда-то вперёд. – Вот оно! Прямо как в брошюре! Хиде, услышав что-то похожее на "вот здесь мы и остановимся", только со страдальческим стоном выпутывается из лямок рюкзака. Кен ловит его на полпути к земле, и Хиде только благодарно на это кивает, устало расправляя плечи. Это очередная горная площадка, такая же, как и все предыдущие, с короткой травой и тонкими деревьями, покрытыми мхом камнями. Откуда-то слышится шум воды. …Шум воды? Тоука подзывает к себе мужа, роется в его рюкзаке и с трудом вытаскивает из внешнего кармана длинную брошюру, разворачивая на весу. Хиде с любопытством приближается. Они совсем недалеко от горного водопада – где-то на середине между истоком-рекой и бассейном. Вода льётся сплошным гремящим потоком из расщелины между двумя скалами над ними. Тоука заставляет Кена чуть-чуть присесть и вытаскивает из рюкзака… коврик? И… раскладывает его в свободном от деревьев месте? И ложится. – Всё, я отдыхать, – она только прикрывает глаза и неопределённо машет рукой. Лучи солнца проходят сквозь ветки и падают сверху вниз неровными пятнами. Кен достаёт из того же рюкзака синюю панамку и кладёт ей на лицо, перекрывая свет. Тоука бормочет из-под панамки невнятное "спасибо", складывая руки на животе и вытягивая ноги в сторону водопада, откуда доносятся редкие брызги. Кен ласково гладит её по предплечью, сидя на одной ноге, а потом роется в рюкзаке и вытаскивает оттуда палочки и упаковку лапши, а потом термос. – Пообедаем? – Я думал, у нас есть что-то… более… нормальное? – Хиде несколько испуганно начинает говорить тише с каждой паузой, оглядываясь на Тоуку, но та не реагирует, – более здоровое? – Я решил захватить тебе ещё и что-нибудь более привычное, – Кен как-то умудряется бесшумно вскрыть пластиковую упаковку и уже отворачивает крышку от термоса. Оттуда валит пар. Они тихо заливают кипяток в лапшу и прикрывают крышечку, кладя поверх маленький камешек, чтобы всё заварилось. Кен шарится внутри второй сумки, которую тащил с собой Хиде, и достаёт оттуда шоколадный батончик и термос побольше, зелёный и с лягушкой. – Тут чай, – поясняет он обычным, даже громче обычного, кажется, голосом. После действительно более привычной лапши приготовленный дома чай кажется невероятно вкусным, и даже магазинный батончик обретает новые цвета. Тоука, не снимая панамки, только сгибает ногу, чтобы почесать голень, и распрямляется обратно, складывая руки на животе. – Что она делает? – шёпотом уточняет Хиде, наклоняясь ближе, чтобы ему в крышечку термоса налили ещё чаю. – Загорает, – Кен достаёт третий термос, и что-то подсказывает, что там кофе. – Я сплю, – бормочет Тоука из-под панамки, натягивая её дальше на подбородок. Заколка с кроликом отстёгивается у неё с чёлки, и Кен аккуратно защёлкивает её обратно в волосы. – Позвони в отель, спроси, как там с детьми, – Тоука садится и натягивает панамку на затылок. – И в город. – Я думаю, они бы мне позвонили, если б что-то был-… – Знаю я, как они тебе обычно звонят. Ты же для них в отпуске. Звони давай. – А по какому телефону в отель? – Тоука вздыхает и тянется к рюкзаку, из которого доставала коврик. Вытаскивает, с трудом, оттуда брошюру и раскрывает. Подаёт мужу с лицом "я же говорила". – Вот тут все телефоны. Звони! Кен вытаскивает откуда-то громоздкий телефон с длинной антенной, забирает брошюру и уходит куда-то в лесок, из которого они по пути сюда вышли. – Хочешь прилечь? – предлагает Тоука полулёжа, опираясь на локти. Хиде смотрит на неё круглыми глазами. – У меня есть второй коврик, если хочешь, – она только кивает на рюкзак. Хиде продолжает смотреть. Он, сидя на корточках, только скромно тянется к термосу с лягушкой. Тоука вздыхает, подтягивает к себе ноги и разворачивается к нему всем телом, хватая термос первой. Следом она берёт тот, предположительно, с кофе. – Поговорим? – она разливает им обоим по крышкам-стаканчикам напитки. В том термосе всё-таки оказывается кофе. – Достань сахар. Сахар оказывается во втором рюкзаке, в том, который он нёс, в пакетике на самом дне. Коричневые и белые кубики перемешаны в нём в совершенном беспорядке. Хиде только усмехается ироничности этого, учитывая их, так сказать, "семью". Хотя почему "семью"? Что такого в семье из трёх человек с детьми, чтобы над её существованием шутить? Тоука только хмурит брови и методично отряхивает свой кубик сахара от крошек сахара человеческого. Пробует на зуб. – О чём задумался? – Да так, по мелочи, – он тоже кубик отряхивает, хотя ему вроде можно и не. Что с ним случится? – Может, всё-таки разложишься? Каким-то неведомым образом через пять минут они уже сидят друг напротив друга на длинных ковриках, скрестив ноги, и пьют из стаканчиков. Тоука с сюрпаньем заканчивает свою чашку и заворачивает крышку на термос. – С детьми всё в порядке! В городе тоже! – слышится голос Канеки откуда-то из леска. – Юкико нарисовал картинку! – Спасибо! – кричит ему Тоука в ответ и поворачивается к Хиде. – Отдыхаем, – и ложится, натягивая панамку себе на лицо. – А ты погуляй! – кричит уже из-под панамки. – Соберу Ичике цветов, она попросила! Извела этим всех горничных! Хиде только непонимающе хмурится и вертит головой туда-сюда. Тоука молча складывает руки на груди. Лицо её всё ещё скрыто под головным убором, но он и так понимает, что она недовольна. – Приляг, – она вслепую хлопает куда-то по его коврику и в итоге попадает ему по лодыжке. На пробу щекочет. – Ой! Что-то подсказывает ему, что Тоука злобно улыбается. – Приляг, а то я тебя защекочу! Хиде отодвигается, всё так же сидя со скрещёнными ногами. В нём почему-то просыпается азарт. – Не дотянешься! Тоука грозно сдвигает панамку на макушку. Под ней – юное женское личико, окрашенное почти детской злобой. Она приподнимается. Хиде на всякий случай отодвигается ещё дальше, но оказывается поздно: он не ожидает её во всей её гульей прыти, поэтому, когда она напрыгивает на него сверху, просто валится на спину, и они катятся по лесной подстилке чуть не до самого водопада. В итоге Тоука оказывается куда больше чувствительной к щекотке. И извиняется. Ещё с полчаса они со смехом вытаскивают из волос ветки и траву. Канеки смотрит на них из-за деревьев, с венком на голове, и скрывается в листву обратно. Тоука прыскает со смеху, глядя на Кена таким ласковым взглядом, что Хиде становится почти больно. После этого он, искренне уставший и немного побитый об землю, чинно укладывается на мягкий коврик. Это всё же оказывается хорошо: со стороны ног шумит вода, где-то в отдалении поют птицы, деревья вокруг закрывают их от солнца и создают очень приятный тёплый полумрак. – Мы сюда приехали отдыхать на природе, – напоминает Тоука, щурясь от луча солнца, попадающего ей прямо в глаз, и натягивает многострадальную панамку себе на лицо до подбородка. Хиде решает не поправлять её тем, что они сюда, в общем-то, пришли. Пешком. Впрочем, она с ним за спиной – прибежала. – Кстати, накинь тоже, – она только вытаскивает из рюкзака вторую панамку – зелёную – и нелепо надевает ему на макушку, где уже совсем не осталось осветлённых волос. Да сколько всего они с собой притащили?! Она долго лежит без движения, вяло расположив руки на животе, и в конце концов видимо расслабляется, засыпая. Хиде слышит её тихое сопение и видит, как непроизвольно поворачивается у неё голова и сползает с виска панамка чуть вниз. Он только-только решает последовать её примеру и хотя бы лечь, а не сидеть, когда чувствует, как что-то шуршащее приземляется ему на голову поверх собственной панамки. Он отдёргивается и только в полуиспуге-полулюбопытстве хлопает глазами, когда в руки ему с головы сползает венок. Очень красивый, из красных, розовых и жёлтых цветов. Оказывается, Кен может ходить по лесной почве совсем неслышно. У него самого – венок из маленьких белых цветов, которые Хиде видел около ручейка где-то… за километра четыре до этого места. Сложно считать расстояние, когда тебя несёт на спине прыгающий с места на место гуль. А эти розовые он видел на лугу у них на стоянке с палаткой. А красные вообще не видел. Как только далеко Канеки прогулялся за это время? У него в руках ещё два венка – из тёмно-синих цветов (у Хиде есть смутное ощущение, что он их где-то видел, но он не может понять, где) и из светло-розовых, чем-то отдалённо похожих на гортензии. Серьёзно, где он нашёл столько разных цветов? Даже в саду у источников, кажется, было меньше. Венок с гортензиями он кладёт на живот Тоуке, поверх её рук, а синий оставляет себе. "Для Ичики", – поясняет. Тоука с любопытством ощупывает внезапный подарок и даже приподнимается, стягивая панамку на затылок и аккуратно укладывая венок поверх волос. – Ну как я выгляжу? – спрашивает, напряжённо держа шею, чтобы он не свалился, и пытаясь посмотреть куда-то вверх, морща лоб. – Ослепительно, – отвечает без раздумий Кен с улыбкой столь яркой, что Хиде на сей раз всё же колет куда-то под сердце. Они все делают по несколько фото, и Тоука аккуратно укладывается обратно, бережно положив до этого венок около себя. – Я посплю ещё полчасика, и пойдём назад, – и только глубоко вздыхает. Хиде злится, неизвестно из-за чего, и решает игнорировать всё представленное семейство Канеки, так что просто ложится следом и тоже честно пытается уснуть. У него получается.