***
Триста с лишним лет назад, когда Крейцбергская обитель была в самом расцвете, один из живших в ней монахов, желая выяснить все о грядущей жизни у тех, чьи нетленные тела лежали на кладбище, посетил его глубокой ночью с целью провести исследование на сей страшный предмет. Когда он открыл дверь склепа, снизу ударил луч света. Полагая, что это всего лишь лампа ризничего, монах отошел за высокий алтарь и стал ждать, когда тот уйдет. Однако ризничий не появлялся; монах, устав от ожидания, в конце концов спустился во неровным ступеням, ведущим в мрачные глубины. Как только он достиг самой нижней ступени, то сразу понял, что хорошо знакомая обстановка претерпела полное превращение. Он давно привык к посещениям склепа. Посему он знал убранство сей обители мертвых так же хорошо, как свою убогую келью и все здесь было знакомо его взору. Какой же ужас охватил его, когда он понял, что обстановка, которая всего лишь этим утром была совершенно привычной, изменилась, и вместо нее явилась какая-то новая и чудная! Тусклый мертвенно-бледный свет наполнял вместилище тьмы и лишь он позволял монаху видеть. По обе стороны от него нетленные тела давным-давно похороненных братьев сидели в гробах без крышек, а их холодные лучистые глаза смотрели на него с безжизненной твердостью. Их высохшие пальцы были сцеплены на груди, а члены неподвижны. Это зрелище поразило бы самого отважного человека. Сердце монаха дрогнуло, хотя он был философом, да еще к тому же и скептиком. В дальнем конце склепа за ветхим древним гробом, словно за столом, сидели три монаха. Это были самые старые покойники в усыпальнице, любознательный брат хорошо знал их лица. Землистый оттенок щек казался еще более резким при тусклом свете, а пустые, глаза испускали, как ему казалось, вспышки огня. Перед одним из них лежала большая раскрытая книга, а другие склонились над прогнившим столом, словно испытывая сильную боль или сосредоточенно чему-то внимая. Не было слышно ни звука, склеп был погружен в безмолвие, его жуткие обитатели неподвижны, как изваяния. Любопытный монах охотно покинул бы ужасное появление и вернулся в свою келью, или хотя бы закрыл глаза при виде страшного явления. Но он не мог сдвинуться с места, чувствуя, будто бы врос в пол. И хотя ему удалось обернуться, вход в склеп, к своему безграничному удивлению и испугу, он не смог найти и был не в силах понять, как отсюда выбраться. Он замер без движения. Наконец старший из сидевших за столом монахов сделал ему знак приблизиться. Неверными шагами он преодолел путь до стола и, наконец, предстал перед старшим, и тут же другие монахи подняли на него недвижные взгляды, от которых стыла кровь. Он не знал, что делать, и едва не лишился чувств. Казалось, Небеса покинули его за неверие. В этот миг сомнения и страха монах вспомнил о молитве и, как только сотворил ее, ощутил в себе неведомую доселе уверенность. Он взглянул на книгу перед мертвецом. Это был большой том в черном переплете с золотыми застежками. Ее название было написано сверху на каждой странице: «Liber Obidientiae»[Книга послушания]. Больше ему ничего прочитать не удалось. Тогда он посмотрел сначала в глаза того, перед кем лежала книга, а потом в глаза его собратьев. Затем он окинул взглядом остальных покойников во всех видимых сквозь мрак гробах. К нему вернулись дар речи и решимость. Он обратился к жутким созданиям, перед которыми стоял, на языке духовных пастырей. —Pax vobis,— так он сказал.— Мир вам. —Hie nulla pax,— вздохнув, ответствовал самый древний глухим дрожащим голосом.— Здесь нет мира. Говоря это, он указал себе на грудь, и монах, бросив туда взгляд, узрел его сердце, объятое огнем, который, казалось, питается им, но его не сжигает. В испуге он отвернулся, но не прекратил своих речей. —Pax vobis, in homine Domini,— сказал он вновь.— Мир вам, во имя Господне. —Hic nоn pax,— послышался в ответ глухой, душераздирающий голос древнего монаха, сидевшего за столом справа.— Нет здесь мира. Взглянув на обнаженную грудь несчастного создания, он узрел то же живое сердце, объятое пожирающим пламенем. Монах отвел взгляд и обратился к сидящему посредине. —Pax vobis, in homine Domini,— продолжил он. При этих словах тот, к которому они были обращены, поднял голову, простер руку и, захлопнув книгу, изрек: —Говори. Твое дело спрашивать, а мое — отвечать. Монах почувствовал уверенность и прилив смелости. —Кто вы?— спросил он.— Кто вы такие? —Нам не ведомо!— был ответ.— Увы! Нам не ведомо! —Нам не ведомо, нам не ведомо!— эхом отозвались унылые голоса обитателей склепа. —Что вы здесь делаете?— продолжил вопрошающий. —Мы ждем последнего дня. Страшного суда! Горе нам! Горе! —Горе! Горе!— прозвучало со всех сторон. Монах был в ужасе, но все же продолжил: —Что вы содеяли, если заслужили такую судьбу? Каково ваше преступление, заслуживающее такой кары? Как только он задал этот вопрос, земля под ним затряслась, и из ряда могил, разверзшихся внезапно у его ног, восстало множество скелетов. —Они — наши жертвы,— ответствовал старший монах,— они пострадали от рук наших. Мы страдаем теперь, пока они покоятся в мире. И будем страдать. —Как долго?— спросил монах. —Веки вечные!— был ответ. —Веки вечные, веки вечные!— замерло в склепе. —Помилуй нас, Бог!— вот все, что смог воскликнуть монах. Скелеты исчезли, могилы над ними сомкнулись. Старики исчезли из вида, тела упали в гробы, свет померк, и обитель смерти опять погрузилась в свою обычную тьму. Придя в чувство, монах обнаружил, что лежит у алтаря. Брезжил весенний рассвет, и ему захотелось как можно быстрее, тайком удалиться к себе в келью из боязни, что его застанут здесь. Впредь он избегал тщеты философии, гласит легенда, и, посвящая свое время поискам истинного знания и расширению мощи, величия и славы церкви, умер в благоухании святости и был похоронен в том самом склепе, где его тело все еще можно увидеть.1798(Автора не нашла)
***
—«Вий» страшней. — Украина зевнул и отвернулся, возвращаясь к вязанию и попиванию чая. —Для людей 18 века, это было будоражащий рассказ, и вполне мог напугать. — Великобритания обнял омегу одной рукой; — Да, тебя после Голливуда ничем не проймёшь. —Может, По почитаем или Лавкрафта, и то пострашней. — Украина чмокнул своего британца в губы и продолжил пережёвывать кусочек тёплого скона с кусочками груши обжаренной с гвоздикой, ванилью и корицей. —Это только начало. Может другой тебя напугает. — альфа куснул щёчку омеги, за которую тот «сложил» печенье. —Умх. — Украина бросил чуть рассерженные взгляд и потёр укушенное место; — Займите рот более полезным делом. Читаете, давайте. Вот ведь, покушаться на мои щёчки вредитель всякий. Они вам не булочки. —Они очень милые. Мягкие, нежные, вкусно пахнут тобой. Румяненькие. Хочу скушать. — Великобритания чмокнул уклоняющегося партнёра в открывшуюся шею. —Ну, медвежонок! —Ладно-ладно.***
Гернсвольский замок в конце 1655 года был местом светских развлечений. Барон Гернсвольф был самым могущественным дворянином в Германии. Его имя прославили патриотические деяния сыновей и красота единственной дочери. Поместье Гернсвольф, располагавшееся среди Черного леса, было пожаловано за верную службу одному из его предков государством и перешло вместе с другими наследными имениями семье нынешнего владельца. Это был готический особняк, возведенный согласно моде тех времен в пышном стиле и состоящий главным образом из темных извилистых коридоров и залов со сводчатыми потолками и гобеленами на стенах — величественных, но плохо приспособленных для личного удобства по причине их мрачной величины. Темный сосновый лес окружал замок со всех сторон и придавал местности угрюмый вид, который редко оживлялся светом солнца. Колокола замка радостно зазвонили при наступлении зимних сумерек, стража была поставлена на башнях, чтобы оповещать о приезде гостей, приглашенных разделить веселье, царящее в этих стенах. Единственной дочери барона Клотильде только что исполнилось семнадцать лет, и было приглашено блистательное общество, дабы отпраздновать ее день рождения. Для приема многочисленных гостей были открыты большие сводчатые залы. Вечерние забавы едва начались, когда часы на тюремной башне пробили с необычайной торжественностью, и в тот же миг в бальном зале появился высокий чужестранец, облаченный в таинственный черный костюм. Он учтиво поклонился, но к нему отнеслись с явной сдержанностью. Никто не знал, кто он такой и откуда приехал, но было очевидно, что он дворянин высшего сословия, и хотя его появление было принято с недоверием, с ним обходились весьма уважительно. Он особо обратился к дочери барона и был так рассудителен в своих замечаниях, и так тонок в своих остротах, очарователен в обращении, что быстро растревожил душу своей юной и чувствительной слушательницы. В итоге, после некоторого замешательства со стороны хозяина, который вместе с остальными гостями был не в силах относиться к чужестранцу безразлично, ему предложили остаться в замке на несколько дней, и приглашение было с радостью принято. Глубокой ночью, когда все удалились в свои покои, было слышно, как на серой башне уныло раскачивается из стороны в сторону тяжелый колокол, хотя ни одно дуновение ветра не тревожило деревья в лесу. Многие гости, встретившись наутро за завтраком, утверждали, что слышали звуки божественной музыки, в то время как другие настаивали, что это был ужасный шум, исходивший, как казалось, из покоев, которые в то время занимал чужестранец. Однако вскоре он сам появился за столом, к когда были упомянутые события прошедшей ночи, на его мрачном лице заиграла непонятная жуткая улыбка, затем сменившаяся глубочайшей меланхолией. Он беседовал главным образом с Клотильдой, рассказывал о различных странах, в которых побывал, о солнечных областях Италии, где сам воздух напоен благоуханием цветов, а летний ветерок вздыхает над прекрасной землей, он поведал ей о тех чудесных краях, где улыбка дня тонет в мягкой постели ночи, а великолепие небес не затмевается ни на миг, и вызвал у нежной слушательницы слезы умиления, и впервые она пожалела, что находится дома. Дни шли своим чередом, и каждый миг усиливал жар невыразимых чувств, которые разбудил в ней чужестранец. Он ни разу не говорил о любви, но Клотильда видела ее в речах, в поведении, в проникновенных нотках его голоса и убаюкивающей мягкости улыбки, а когда он обнаружил, что преуспел в расположении ее чувств по отношению к себе, на его лице на миг появилась самая что ни на есть дьявольская усмешка и вновь умерла. Когда он встречался с девушкой в присутствии ее родителей, то был почтителен и смирен, и лишь наедине с ней, во время прогулок по темной лесной чаще, снимал маску учтивого кавалера. Когда однажды вечером он сидел с бароном в обшитой деревом библиотеке, беседа перешла на сверхъестественные силы. Чужестранец во время обсуждения оставался сдержанным, но когда барон стал шутливо отрицать существование духов и начал в шутку их вызывать, его глаза загорелись неземным блеском, а тело, казалось, расширилось до более чем естественных размеров. Когда беседа иссякла, наступила страшная тишина, и несколько секунд спустя был слышен лишь хор небесной гармонии. Всех охватил восторг, но чужестранец был явно расстроен и мрачен. Он с состраданием взглянул на своего именитого хозяина, и нечто вроде слезы сверкнуло в его темных глазах. Через несколько секунд музыка тихо замерла вдалеке и все стало безмолвно, как и прежде. Барон вскоре покинул комнату, и почти тотчас же за ним последовал чужестранец. Прошло совсем немного времени, и вдруг послышались ужасные крики: так кричит человек в предсмертных муках. А затем барона нашли мертвого, распростертого в коридоре. Его тело было скручено болью, а на почерневшем горле виднелись следы человеческих рук. Тут же подняли тревогу, замок обыскали от подвала до чердака, но чужестранца больше никто не видел. Тело барона предали земле, а об ужасном случае вспоминали лишь как о чем-то, бывшем давным-давно. После исчезновения чужестранца, который действительно очаровал ее, настроение хрупкой Клотильды явно изменилось. Она полюбила гулять ранним утром и поздним вечером по тропинкам, по которым часто ходил он, вспоминая его последние слова, представляла его милую улыбку, и заканчивала прогулку на том месте, где однажды она беседовала с ним о любви. Клотильда избегала общества и, похоже, была счастлива лишь тогда, когда оставалась одна в своей комнате. Тогда она и давала выход своей печали в слезах, а любовь, которую девичья гордость благопристойно скрывала на людях, вырывалась наружу в часы одиночества. Так прекрасна и в то же время так смиренна была прелестная скорбящая, что она уже казалась ангелом, освободившимся от пут этого мира и готовившимся к полету на небеса. Одним летним вечером она добрела до укромного уголка, который выбрала в качестве любимого места уединения, и тут чья-то медленная поступь послышалась позади. Клотильда улыбнулась и, к своему безграничному удивлению, увидела чужестранца. Он радостно подошел к ней, и завязалась оживленная беседа. —Вы покинули меня,— воскликнула восхищенная девушка,— и я подумала, что все радости жизни ушли от меня навсегда. Но вы вернулись, и разве мы не будем опять счастливы? —Счастливы,— ответил чужестранец с неожиданным презрением.— Могу ли я снова быть счастлив… могу ли… но простите мое волнение, любовь моя, его извиняет лишь удовольствие, которое я испытываю от нашей встречи. О! Я должен вам многое рассказать. Да! И многое услышать в ответ. Не так ли, моя милая? Скажите мне искренне, были ли вы счастливы в мое отсутствие? Нет! Я вижу в запавших глазах и на бледных щеках, что бедный скиталец добился, по крайней мере, хоть легкого интереса в сердце своей возлюбленной. Я побывал в других странах, повидал многие народы. Встречался с женщинами, красивыми и изысканными, но нашел лишь одного ангела, и он здесь передо мной. Примите это простое выражение страсти, драгоценная моя,— продолжил чужестранец, срывая цветок шиповника,— он прекрасен, как и дикие цветы, что вплетены в твои волосы, и прелестен, как любовь, что я дарю тебе. —Он действительно прелестен,— ответила Клотильда,— но его красота увянет с наступлением ночи. Он прекрасен, но недолговечен, как и любовь, питаемая мужчиной. Пусть не он будет символом твоей привязанности. Принеси мне нежное неувядающее растение, прелестный цветок, что цветет круглый год. И я скажу, когда воткну его себе в волосы: «Фиалки отцвели и умерли… розы распустились и увяли, но оно по-прежнему молодо, и такова любовь моего скитальца». Друг сердца моего! Ты не оставишь меня. Я живу лишь тобой, ты — мои надежды, мои мысли, само мое существование, и если я потеряю тебя, я потеряю все — я буду лишь одиноким диким цветком в многообразии природы, пока ты не пересадишь меня в более плодородную почву. И можешь ли ты теперь разбить любящее сердце, которое первый научил огнем страсти? —Не говори так,— возразил чужестранец,— моя душа разрывается от твоих слов. Брось меня… забудь меня… избегай меня вечно… или последует твоя гибель. Я есть создание, покинутое Богом и людьми… И если б ты увидала иссушенное сердце, что едва бьется в этом движущемся скоплении уродства, ты б убежала от меня, как от гадюки, попавшейся на пути. Вот мое сердце, любовь моя, чувствуешь, как оно холодно, оно не бьется, дабы не выдать своих чувств. Ибо остыло и умерло, как умерли друзья, которых я когда-либо знал. —Любимый, ты несчастен, и твоя бедная Клотильда останется, чтобы поддержать тебя. Не думай, что я могу покинуть тебя в невзгодах. Нет! Я буду скитаться с тобой по всему свету, если захочешь, буду твоей служанкой, твоей рабыней. Я защищу тебя от ночных ветров, чтобы они не тревожили твою непокрытую голову. Я укрою тебя от окружающих вихрей. И хотя холодный мир может предать твое имя презрению… хотя друзья могут отказаться от тебя, а сподвижники сгнить в могиле, останется любящее сердце, по-прежнему благословляющее тебя. Она умолкла. Ее голубые глаза были полны слез, когда она со страстью повернулась к чужестранцу. Он уклонился от взгляда, а по его изящному лицу пробежала презрительная усмешка самой темной, самой смертельной злобы. Через мгновение это выражение исчезло. В неподвижных, остекленевших глазах опять появился неземной холод, он повернулся к своей спутнице. —Час заката,— воскликнул он.— Нежный, прекрасный час, когда сердца влюбленных счастливы, а природа улыбается их чувствам. Но мне она больше не улыбнется… когда наступит завтра, я буду далеко, очень далеко от дома моей возлюбленной, от мест, куда мое сердце положено, как в гробницу. Но должен ли я оставить тебя, прелестнейший цветок, чтобы стать забавой урагана, добычей горного обвала? —Нет, мы не расстанемся,— ответила пылкая девушка.— Куда пойдешь ты, туда пойду и я. Твой дом станет моим домом. И твой Бог станет моим Богом. —Поклянись, поклянись же,— вскричал чужестранец, грубо схватив ее за рукав — Поклянись страшной клятвой, которую я произнесу. Затем он поставил ее на колени и, грозя правой рукой небеса, откинул назад свои вороные пряди и стал призывать страшные кары с отвратительной улыбкой воплощенного демона. —Да явятся тебе проклятья оскорбленного Бога,— воскликнул он, пристанут к тебе навсегда… в бурю и штиль, днем и ночью, в болезни и печали, в жизни и смерти, если нарушишь ты данный здесь обет быть моей. Да завоют у тебя в ушах жутким демоническим хором темные духи осужденных… да замучит твою грудь неугасимым огнем ада отчаяние! Да будет твоя душа, как гниющий лепрозорий, где Призрак былой радости сидит, как в могиле, где стоглавый червь не умирает… где огонь не гаснет. Да властвует над тобой дух зла и да воскликнет он, когда пройдешь мимо: «СЕ ПОКИНУТАЯ БОГОМ И ЛЮДЬМИ!» Да явятся тебе ночью страшные привидения, да падут любимые друзья в могилу, проклиная тебя последним вздохом. Да будет все самое ужасное в человеческой природе, более жуткое, чем может описать язык или вымолвить уста, да будет сие твоей вечной долей, если нарушишь ты данную клятву. Он умолк… Едва понимая, что делает, испуганная девушка приняла ужасную клятву и пообещала вечно быть верной тому, кто стал ее господином. —Духи проклятых, благодарю вас за помощь!— вскричал чужестранец.— Я добился своей прекрасной невесты. Она моя… моя навеки… Да, мои и тело, и душа, в жизни мои и в смерти мои. Зачем плакать, моя дорогая, рока не прошел медовый месяц? Что ж, у тебя в самом деле есть причина для слез. Но когда мы встретимся снова, мы встретимся, чтобы подписать брачный договор. Затем он запечатлел на щеке юной невесты холодный поцелуй и, смягчив ужасное выражение лица, попросил ее встретиться с ним завтра в восемь часов вечера в часовне Гернсвольфского замка. Она обернулась к нему с пылающим взором, словно моля о защите от него самого, но чужестранец уже исчез. Когда Клотильда вошла в замок, все заметили, что она погружена в глубочайшую меланхолию. Родные тщетно пытались установить причину ее тревоги. Но страшная клятва полностью лишила ее сил, и она боялась выдать себя даже голосом или малейшим изменением в выражении лица. Когда вечер подошел к концу, семья удалилась в свои спальни. Но Клотильда, не будучи в силах заснуть, попросила оставить ее одну в библиотеке, примыкающей к ее покоям. Была глухая полночь. Все в доме давным-давно удалились почивать, и только раздавался тоскливый вой сторожевой собаки, лающей на ущербную луну. Клотильда оставалась в библиотеке в состоянии глубокой задумчивости. Лампа, горевшая на столе, за которым она сидела, потухла, и дальний угол комнаты был уже почти невидим. Часы замка пробили двенадцать, и звук мрачно отозвался эхом в торжественной тишине ночи. Внезапно у дубовой двери в торце библиотеки мягко повернулась ручка, и бескровный призрак, облаченный в могильное одеяние, медленно вошел внутрь. Ни один звук не извещал о его приближении, он бесшумными шагами двигался к столу, за которым сидела девушка. Клотильда ничего не замечала до тех пор, пока не почувствовала, как ее схватила мертвенно-холодная рука, и не услышала голос, шепчущий ей в ухо: «Клотильда». Рядом с ней стоял темный призрак. Взгляд Клотильды был прикован, словно по волшебству, к призраку, который медленно снял скрывавшие его одежды, и стали видны пустые глазницы и скелет ее отца. Казалось, он посмотрел на нее с сожалением и раскаянием, а затем воскликнул: —Клотильда, платья и слуги готовы, церковный колокол уже пробил, а священник стоит у алтаря. Но где же невеста? Для нее есть место в могиле, и завтра она будет со мной. —Завтра?— пробормотала обезумевшая девушка.— Его ознаменуют духи ада, и завтра узы будут сняты. Образ стал медленно удаляться и вскоре растворился во мраке. Настало утро… затем вечер. И когда часы в зале пробили восемь, Клотильда уже шла к часовне. Вечер был темным и угрюмым, плотные слои сумрачных облаков неслись по небесной тверди, а рев зимнего ветра ужасным эхом отражался от леса. Она достигла назначенного места. Внутри находился кто-то ожидавший ее… Он приблизился… и стали видны черты чужестранца. —Ну хорошо, моя невестушка!— воскликнул он с усмешкой.— Хорошо же отплачу я за твою любовь! Иди за мной. Они молча прошли вдвоем по петляющим проходам часовни, пока не достигли примыкающего к ней кладбища. Здесь они на мгновение остановились, и чужестранец мягко произнес: —Еще один час, и борьба завершится. Но, однако, это сердце воплощенной злобы может чувствовать, когда придают такую молодость, такую чистоту духа могиле. Но так должно быть… так должно быть,— продолжил он, в то время как воспоминания о былой любви промелькнули у нее в памяти.— Ибо этого захотел демон, которому я повинуюсь. Бедная девочка, я действительно веду тебя на наше венчание. Но священником будет смерть, твоими родителями — рассыпавшиеся скелеты, гниющие вокруг, а освидетельствуют союз ленивые черви, что пируют на хрупких костях мертвецов. Пойдем, моя невестушка, священнику не терпится увидеть жертву. Пока они шли, тусклый голубой огонек стал быстро двигаться перед ними и осветил на краю кладбища ворота склепа. Он был открыт, и они молча вошли внутрь. Голодный ветер носился по печальному обиталищу мертвых. С обеих сторон были навалены обломки развалившихся гробов, постепенно оседавшие на влажную землю.— При каждом шаге они наступали на мертвое тело, и побелевшие кости хрустели у них под ногами. Посередине склепа возвышалась груда незахороненных скелетов, на которой восседала ужасная, даже для мрачнейшего воображения, фигура. Когда они приблизились к ней, обширный склеп огласился адским смехом, и каждый рассыпавшийся труп, казалось, ожил. Чужестранец остановился, а когда он схватил свою жертву за руку, из его сердца вырвался один вздох… в глазах блеснула лишь одна слеза. Но это длилось лишь миг. Жуткая фигура нахмурилась, видя его нерешительность, и махнула изможденной рукой. Чужестранец начал действо. Он описал в воздухе некие таинственные круги, произнес магические слова и замолчал, будто охваченный ужасом. Внезапно он возвысил голос и неистово воскликнул: —Супруга Духа тьмы, у тебя есть несколько мгновений, чтобы узнать, кому предаешь себя. Я есть неумирающий дух того несчастного, который проклял своего Спасителя на кресте. Он взглянул на меня в последний час своего бытия, и этот взгляд еще не пришел, ибо я проклят на всей земле. Я навечно приговорен к аду! И должен угождать вкусу своего хозяина до тех пор, пока мир не свернется, как свиток, а небеса и земля не прейдут. Я есмь тот, о ком ты, возможно, читала и о чьих подвигах ты, возможно, слышала. Мой хозяин осудил меня на совращение миллиона душ, и лишь тогда мое наказание завершится, и я смогу познать отдых в могиле. Ты есть тысячная душа, которую я погубил. Я увидел тебя в твой час чистоты и сразу отметил тебя. Твоего отца я убил за его опрометчивость и позволил предупредить тебя о твоем уделе. Но я не обманулся в твоей наивности. Ха! Чары действуют великолепно, и вскоре ты увидишь, моя милая, с кем связала свою бессмертную душу, ибо пока в природе сменяют друг друга времена года… пока сверкает молния и гремит гром, твое наказание будет вечным. Посмотри вниз, и увидишь, на что ты обречена! Она посмотрела туда: пол раскололся по тысяче различных линий, земля разверзлась, и послышался рев могучих вод. Океан расплавленного огня пылал в пропасти под ней и вместе с криками проклятых и победными кличами демонов являл собой вид более ужасный, чем можно себе вообразить. Десять миллионов душ корчились в горящем пламени, а когда кипящие валы бросали их на несокрушимые черные скалы, они от отчаяния разражались богохульствами. И эхо громом проносилось над волнами. Чужестранец бросился к своей жертве. Какой-то миг он держал ее над пылающей бездной, потом с любовью взглянул ей в лицо и заплакал, как ребенок. Но это была лишь мгновенная слабость. Он вновь сжал ее в своих объятиях, а затем в ярости оттолкнул от себя. А когда ее последний прощальный взгляд коснулся его лица, он громко возопил: —Не мое преступление, но религия, что исповедуешь. Ибо разве не сказано, что в вечности есть огонь для нечистых душ, и разве ты не подвергнешься его мукам? Бедная девушка не слышала криков богохульника. Ее хрупкое тело летело со скалы на скалу, над волнами, над пеной. Когда она упала, океан взбудоражится, словно заполучить ее душу было большой победой. А когда она погрузилась в пучину пылающей преисподней, десять тысяч голосов зазвучали из бездонной пропасти: —Дух зла! Здесь, в самом деле, вечные муки, приготовленные для тебя. Ибо червь не умирает и огонь не угасает.Вильям Гаррисон Эйнсворт «Невеста дьявола» 1822
***
—У меня несколько вопросов. Почему Германия? И где здесь нужно прятаться под одеялом от ужаса? И почему мне вспомнился дедушка ГИ? —Не знаю. — Великобритания отложил книгу; — И это ответ на все три вопроса. —А раньше казались таким умным. — Украина хихикнул. Великобритания отвернулся от омеги. Закрыв книгу, оставил палец между страниц, чтобы не потерять место. Омега покосился на надувшегося альфу. —Медвежонок? —Я обиделся. Великобритания, конечно, же притворялся. Было любопытно, как поступит партнёр. Украина замер. Вздохнув, отодвинул всё, что может мешать и даже руку альфы с книгой. Стараясь не сильно скидывать с них одеяла, сел ему на ноги, прижавшись к груди и целуя в шею. —Милый. Ты чего? — обвив одной рукой, второй растрепал синие почти не уложенные волосы; — Я же шутил. Прости меня. Ты самый умный, хоть и занудный иногда. — поцеловав в щёку, мурлыкнул. —Ты извиняешься или издеваешься? — Великобритания обнял своего возлюбленного. —Чуть-чуть шучу. Но и извиняюсь. Хочешь, могу ещё не только словами? Омега прогнулся в спине и чуть вильнул бёдрами, явно показывая как именно. —Это не интересно. — альфа сделал вид что зевнул, прикрыв рот ладонью и чуть отвернувшись. —А так? — Украина перехватил его руку и притянул к себе, целуя, нежненько проходясь пальцами по ладони. Великобритания замер, а потом улыбнулся. Вплетя пальцы в чужие волосы, притянул к себе, заставляя уткнуться в изгиб шеи. Поцеловав в скулу, сказал: —Не делай так. Руки должен целовать альфа. —Мур. Ты простил? — Украина слегка прищипнул губами кожу на шее, чувствуя как под ним вздрагивают. —Я и не обижался. — бережно он провёл по скрытой тёплой спортивной кофтой спине, остановившись на крестце и несильно массируя спросил; — Можем отложить чтение и заняться кое-чем другим, если ты хочешь. —Я завтра на ноги не встану, я уходился сегодня. А у вас спина. И так с тростью шагали по мостовой. —Это для образа денди. И кто мне только что предлагал? —Я намекал на «ручную работу». Украина приподнялся, чтобы возвышаться чуть над партнёром. Обхватив за шею двумя руками, заставил запрокинуть голову. Обведя чужие губы кончиком языка, наблюдал, как взгляд альфы медленно меняется с «Я люблю тебя» на «Я желаю тебя». Мурлыкнув, завязал глубокий поцелуй. Первым, заполняя рот партнёра, проходился по нёбу. Великобритания не стал сдаваться и, дав всласть доминировать в поцелуе, осторожно полез под чужую одежду. С несильным нажимом проходясь по изгибам, оставил одну ладонь под ягодицей, а второй забрался под одежду. Кофта, под ней футболка и только потом очень тёплая кожа. Скользнув по позвоночнику вверх, надавил под лопатками, заставляя потерять равновесие и разорвать поцелуй. —Ах! Быстро задрав одежду, прижался губами к животу, начиная чуть покусывать. Омега поджал столь любимую партнёром часть тела, за что получил по попе. Зарычав, заставил навалиться на себя. Украина стащил кофту, откидывая назад. Запустив пальцы в волосы альфы, решил не сдерживать голос. —Да! Мх. Вел…Ннмх. Больше. Накручивая короткие волосы на пальцы, сам поднял чужую руку на свою попу, а потом намекнул, что пора забраться и под одежду. —Милорд… Ох. Прошу простить. К вам срочный факс пришёл. — секретарь-камергер, прервал их в самый неподходящий момент, но быстро отвернулся к окну. —Гарнет!! — Великобритания, сразу завалил омегу в бок, закутывая по шею; — Где твои манеры?! Ты почему не постучал? —Я стучал, милорд. — мужчина поклонился, а потом стоял чуть склонив голову, подняв взгляд лишь пару раз; — Прошу меня простить. Изволите… —Убирайся. —Слушаюсь. Мужчина развернулся, и под лёгкий скрип своих лакированных туфель вышел из комнаты. —Это было не слишком грубо? —Нет. — альфа поцеловал Украину в висок; — Напугался? —Нет. Но слухи обо мне пойдут с новой силой. Нам надо пригласить сюда Штаты. — Украина потёрся лбом о плечо партнёра. —Зачем? — Вел удивлённо выгнул бровь, поглаживая спину омеги. —После его «Привет, мамочка», от меня отстанут. —Пф. А тебе ведь не нравится такое обращение. —Да, я блин не то что в дети ему гожусь, во внуки. Он старше бати. —Хах. Ну, что делать будем? —Читать. Украина подал старую книгу альфе. Его не очень тянуло на секс во дворце. Не по себе как то было. Слишком мрачно, холодно. Множество людей. Брр. Гадость. Нет, он бы дал альфе, но просто не так как обычно. Более скромно. И вообще в отеле интим его вообще не напрягал, хотя там незнакомцев в несколько раз больше. Великобритания, чуть поёрзав и крепко обняв, открыл первый попавшейся рассказ. Он не стал давить. Раз расхотел партнёр, так расхотел. Важно, что не ушёл, а продолжал жаться и тихо урчать.***
Пустынное уединение Хартцского леса в Германии, особенно окрестности гор, называемых Блокберг (нередко — Блокенберг),— излюбленное место действия историй о колдунах, демонах и привидениях. Характер повседневных занятий местных жителей, по большей части углекопов и хуторян, весьма поощряет их необычную склонность к суевериям; природные явления, которые им случается наблюдать в их полуотшельнической жизни, в их устах нередко получают сверхъестественное объяснение. Среди множества легенд, пересказываемых в этом дремучем крае, есть одно замечательное поверье о духе-охранителе Хартцского леса: при встречах с людьми он принимает вид дикого человека огромного роста, с головой, увенчанной дубовыми листьями (ими же прикрыты его бедра), — он держит в своей руке сосну, вырванную с корнем. Многочисленные очевидцы утверждают, что им доводилось видеть его пересекающим гигантскими шагами удаленную горную гряду, которую в этих местах разделяет узкая лощина. Достоверность видения признается всеми, так что современный скептицизм может приписать призрак единственно оптическому обману. Раньше встречи местных жителей с демоном были обычным делом, и, согласно преданиям Хартцского леса, капризный и своенравный, как и все порожденные землею силы, дух часто вмешивался в дела смертных, иногда к выгоде и достатку последних. Было, однако, замечено, что дары его по продолжении некоторого времени приносили несчастье или гибель тем, кто принимал их, и для пасторов, заботящихся о своей пастве, стало привычным сочинять длинные проповеди, предостерегающие от общения, прямого или косвенного, с демоном Хартцских гор. И теперь, когда старикам приходится слышать, как кто-то шутит над опасностью, подстерегающей духовидца, они рассказывают своим непослушным детям давнюю историю о судьбе Мартина Вальдека. Один странствующий монах-капуцин, все имущество которого состояло из деревянной кафедры в крытой соломой церквушке деревни Моргенбродт, что расположена в окрестностях Хартца, проповедовал против испорченности нравов местных жителей, против их сношений с дьявольскими силами, с ведьмами и феями и в особенности с лесным гоблином Хартца. Так как описываемые события происходили в годы правления Карла V, среди крестьян имели хождение учения доктора Лютера, и потому они только смеялись над теми вещами, о которых им толковал со свой кафедры святой человек. Преподобный отец сильно горячился, встречая столь явное противление, но неудовольствие прихожан росло вместе с его пылом. Местным жителям было очень неприятно слышать, что демона их гор, к которому они уже привыкли и который уже много поколений жил в Брокенберге, сравнивают с Баал-пуром, Аштаротом и даже с Белзебубом, и им совсем не нравилось, что его называют порождением преисподней. К боязни, что дух отомстит за то, что они слушают неугодные ему речи, примешивалась еще и заинтересованность в его дарах. «Странствующий монах,— говорили крестьяне, — сегодня здесь, а завтра его нету, и потому он может проповедывать все, что ему вздумается, но нам-то здесь жить, и нам не след оставаться на милость оскорбленного демона, да еще и расплачиваться за все». Возмущенные такими мыслями, крестьяне от неуважительных слов перешли к делу и изрядно поколотили камнями священника, после чего прогнали его из прихода проповедывать где-нибудь в другом месте. Среди участвовавших в изгнании священника из деревни были три молодых человека, зарабатывавших на жизнь выжиганием угля для плавильных печей. Когда они возвращались в свою хижину, их разговор естественно коснулся демона Хартца и проповеди капуцина. Максимилиан и Георг Вальдеки, два старших брата, хотя и допускали, что капуцин, осмелившийся осудить нрав и повадки духа, был несколько невоздержан в своих речах и потому заслуживал порицания, все же говорили, что принимать от демона какие-либо дары и вообще поддерживать с ним какое-либо общение в наивысшей степени опасно. Демон обладает огромной силой, утверждали они, но он себе на уме и чересчур своенравен, поэтому все люди, которые когда-либо общались с ним, редко заканчивали свои дни в спокойствии и достатке. Разве не он подарил отважному рыцарю Экберту фон Рабенвальду знаменитого черного коня, принесшего ему победу на большом турнире в Бремене? И разве не этот же конь бросился потом вместе с наездником в пропасть столь глубокую и ужасную, что ни коня, ни наездника больше не видели с тех пор? Разве не он сказал фрау Гертруде Тродден заклинание для сбивания сливочного масла? И не ее ли сожгли как ведьму по приговору электоратского суда, когда она попыталась воспользоваться полученным подарком? Однако эти и многие другие примеры, которые братья приводили в доказательство гибельности даров хартцского духа, не производили на малейшего впечатления на младшего из братьев, Мартина Вальдека. Мартин был молод, горяч и порывист; обладающий всеми качествами, которые отличают жителя гор, отважный и неустрашимый, он не боялся близкого знакомства с опасностями, окружавшими его. Он только смеялся над робостью братьев: «Не рассказывайте мне чепухи, — сказал он им. — Этот демон — неплохой парень, он живет с нами, как будто он — простой крестьянин, как и мы; ходит среди дальних скал и расселин, как простой охотник или пастух — он любит Хартцский лес и потому не может оставаться равнодушным к тяжелой судьбе простых людей. И если этот демон так злобен, как вы говорите, то каким образом, скажите мне, он забирает столь гибельную власть над душами смертных, когда те попросту извлекают выгоду из его даров, не связывая себя при этом никакими соглашениями? Когда ваш уголь попадает в печь, разве деньги, заплаченные за него богохульником Блейзом, старым нечестивым старостой, отличаются от денег, которые вам заплатил бы за этот уголь пастор? Вовсе не подарки гоблина оказываются причиною ваших неудач; то, как вы их используете, служит объяснением этому. Появись этот демон сейчас и укажи мне золотую или серебряную жилу, я стал бы раскапывать ее еще до того, как он повернулся бы ко мне спиной; и я бы чувствовал себя защищенным несравненно более могущественным духом, нежели он, когда бы стал извлекать пользу из указанных мне богатств». На это его старший брат заметил, что богатство, нажитое дурным путем, редко расходуется хорошо и еще реже приносит счастье, ибо сильно меняет человека, Мартин отвечал ему, что даже обладание всем Хартцским лесом не произведет ни малейшей перемены ни в его привычках, ни в его характере. Брат тщетно пытался образумить Мартина и, чтобы тот не отзывался столь безрассудно о предмете их спора, с трудом, но перевел разговор на приближавшуюся ярмарку и поросячьи бега. Так, беседуя, они подошли к своей хижине — жалкому шалашу, стоящему на краю пустынной и узкой лощины в уединенном и романтическом распадке Брокенбергских гор. Они сменили сестер, наблюдавших за обжигом дров — делом, требовавшим постоянного присмотра, и разделили между собой ночные дежурства согласно своему обыкновению: один из братьев должен был бодрствовать, пока остальные спали. Макс Вальдек, старший из братьев, нес вахту первые два часа ночи и был сильно встревожен, заметив на другой стороне лощины огромный костер, который окружали странные фигуры, метавшиеся и кружившиеся вокруг него. Сначала Макс подумал о том, чтобы разбудить братьев, но вспомнил безрассудный характер младшего; к тому же он обнаружил, что разбудить среднего не удастся, не потревожив Мартина. Догадавшись, что виденное им есть не что иное, как призрак демона, посланный, вероятно, в наказание за необдуманные слова, которые накануне вечером говорил Мартин, Макс решил препоручить заботу о своей душе святым молитвам и стал нашептывать их, с ужасом вглядываясь в жуткое видение. Огонь несколько раз вспыхнул и пропал в темноте, и остаток дежурства Макса не беспокоило ничего, кроме воспоминаний о пережитых им страхах. Средний брат, Георг, сменил Макса, который улегся спать в хижине. Видение гигантского пылающего костра на другой стороне лощины снова предстало глазам наблюдателя. Как и раньше, неясные тени кружились вокруг красных сполохов пламени. Острожный Георг был все же смелее своего старшего брата. Он решил пристальнее рассмотреть поразившее его видение; перейдя протекавший в долине ручей, он взобрался на противоположный берег и подошел на полет стрелы к ярко полыхавшему костру. Вид существ, окружавших костер, напоминал призраков, что являются нам в кошмарных снах, и сразу подтвердил мысль Георга о том, что это не люди. Среди странных фигур Георг Вальдек разглядел гиганта, заросшего волосами; в руке тот держал вырванную с корнями сосну, которой время от времени ворошил уголья в кострище. На нем не было никакой другой одежды, кроме дубовых листьев, оплетавших его голову и бедра. У Георга упало сердце, когда он узнал столь знакомый облик хартцского демона; именно таким его описывали старые пастухи и охотники, встречавшиеся с ним в горах. Георг повернулся и уже готов был броситься бежать, однако остановился; отругав себя за трусость, он мысленно прочел стих из Псалтиря: «Да восхвалят ангелы имя Господне!», который, как полагали в этих краях, обладал свойством заклинать духов, после чего снова обернулся к тому месту, где только что полыхал костер. Больше его не было видно. Бледная луна уныло озаряла лощину, когда Георг со взмокшим от страха лбом и с волосами, вставшими дыбом под его углекопской шапочкой, неверными шагами приблизился к старому дубу, где недавно горел костер. Он не обнаружил ни малейших следов его среди густого вереска. Мох и полевые цветы были свежи, и ветви дуба, только что объятого языками пламени и дыма, были влажными от ночной росы. Нетвердо ступая, Георг возвратился к своей хижине и, рассудив точно так же, как и его старший брат, решил ничего не говорить об увиденном, дабы не будить у Мартина непомерное любопытство, которое, как он считал, граничило с нечестивостью. Пришел черед Мартина поддерживать огонь. Пропели первые петухи, и минула большая часть ночи. Проверив печь, в которой обжигались дрова, он сильно удивился, обнаружив огонь почти угасшим; это произошло оттого, что во время своей прогулки Георг напрочь забыл об основном предмете своего дежурства. Первой мыслью Мартина было разбудить спящих, но, видя, что оба брата крепко спят, он решил не тревожить их и самостоятельно разжечь печь. Охапка хвороста, которую он положил сверху, была, по-видимому, сырой, и костер более затухал, чем разгорался. Тогда Мартин направился к поленнице набрать крупных сучьев, обрезанных и высушенных специально для таких случаев; однако когда он вернулся, то обнаружил, что огонь совсем погас. Это была серьезная неприятность, грозившая им потерей торговли больше чем на один день. Рассерженный и досадующий, Мартин принялся высекать огонь, чтобы заново разжечь костер; но трут за ночь отсырел, и все его попытки были безуспешны. Видя такое дело, он уже собирался будить братьев, когда в окне и в многочисленных щелях грубо построенной хижины внезапно засверкали сполохи пламени, побудившие его выйти наружу и наблюдать видение, до того потревожившее его братьев. Сначала он подумал, что Мюллерхауссеры, их конкуренты в торговле, с которыми они часто ссорились, захватили принадлежащую им землю и крадут их лес; он решил разбудить братьев, чтобы отомстить наглецам. Но недолгое размышление и наблюдение за поведением тех, кто, как казалось ему, «поддерживал огонь», заставили его отбросить эту мысль. Настроенный довольно скептически к подобным вещам, он вынужден был признать: увиденное им — сверхъестественное явление. «Будь они люди или дьяволы,— сказал бесстрашный угольщик,— пусть себя пляшут и колдуют у костра, а я пойду и попрошу у них огня, чтобы разжечь нашу печь». На этот раз он решил не будить братьев. Приключение, которое он отваживался предпринять, не требовало участия больше чем одного человека; к тому же он опасался, что братья с их сомнениями и страхами могут помешать ему. Сняв со стены пику, неустрашимый Мартин Вальдек в одиночку отправился испытать судьбу. Бледная луна уныло озаряла лощину, когда Георг со взмокшим от страха лбом и с волосами, вставшими дыбом под его углекопской шапочкой, неверными шагами приблизился к старому дубу, где недавно горел костер. Он не обнаружил ни малейших следов его среди густого вереска. Мох и полевые цветы были свежи, и ветви дуба, только что объятого языками пламени и дыма, были влажными от ночной росы. Нетвердо ступая, Георг возвратился к своей хижине и, рассудив точно так же, как и его старший брат, решил ничего не говорить об увиденном, дабы не будить у Мартина непомерное любопытство, которое, как он считал, граничило с нечестивостью. Пришел черед Мартина поддерживать огонь. Пропели первые петухи, и минула большая часть ночи. Проверив печь, в которой обжигались дрова, он сильно удивился, обнаружив огонь почти угасшим; это произошло оттого, что во время своей прогулки Георг напрочь забыл об основном предмете своего дежурства. Первой мыслью Мартина было разбудить спящих, но, видя, что оба брата крепко спят, он решил не тревожить их и самостоятельно разжечь печь. Охапка хвороста, которую он положил сверху, была, по-видимому, сырой, и костер более затухал, чем разгорался. Тогда Мартин направился к поленнице набрать крупных сучьев, обрезанных и высушенных специально для таких случаев; однако когда он вернулся, то обнаружил, что огонь совсем погас. Это была серьезная неприятность, грозившая им потерей торговли больше чем на один день. Рассерженный и досадующий, Мартин принялся высекать огонь, чтобы заново разжечь костер; но трут за ночь отсырел, и все его попытки были безуспешны. Видя такое дело, он уже собирался будить братьев, когда в окне и в многочисленных щелях грубо построенной хижины внезапно засверкали сполохи пламени, побудившие его выйти наружу и наблюдать видение, до того потревожившее его братьев. Сначала он подумал, что Мюллерхауссеры, их конкуренты в торговле, с которыми они часто ссорились, захватили принадлежащую им землю и крадут их лес; он решил разбудить братьев, чтобы отомстить наглецам. Но недолгое размышление и наблюдение за поведением тех, кто, как казалось ему, «поддерживал огонь», заставили его отбросить эту мысль. Настроенный довольно скептически к подобным вещам, он вынужден был признать: увиденное им — сверхъестественное явление. «Будь они люди или дьяволы, — сказал бесстрашный угольщик, — пусть себя пляшут и колдуют у костра, а я пойду и попрошу у них огня, чтобы разжечь нашу печь». На этот раз он решил не будить братьев. Приключение, которое он отваживался предпринять, не требовало участия больше чем одного человека; к тому же он опасался, что братья с их сомнениями и страхами могут помешать ему. Сняв со стены пику, неустрашимый Мартин Вальдек в одиночку отправился испытать судьбу. Как и его брат Георг, однако превосходя отвагой последнего, он пересек ручей, взобрался на холм и подошел так близко к призрачному собранию, что смог разглядеть в верховодящей фигуре хартцского демона. Первый раз в жизни Мартина пробила холодная дрожь, но воспоминание о том, что вдали от призрачного костра он был смел и даже шутил о предстоящей встрече, задело его самолюбие, и в результате к нему вернулось его обычное мужество; с изрядным самообладанием он подошел к костру — фигуры, окружавшие его, казались еще более фантастическими и жуткими, по мере того как он приближался к ним. Взрыв демонического хохота, зловещее эхо которого не походило ни на один из земных звуков, приветствовал его. —Кто ты? — спросил гигант, стараясь заставить свои крупные безобразные черты сохранять степенное и важное выражение, в то время как изнутри их сотрясали взрывы подавляемого им смеха. —Я Мартин Вальдек, угольщик, — отвечал отважный юноша, — а кто ты? — Король этих лесов и самого себя, — сказал призрак. — Зачем ты пришел? Выведывать мои тайны? —Я пришел, чтобы взять огня и разжечь мой костер, — смело отвечал Мартин и в свою очередь спросил: — А что за тайны вы празднуете здесь? —Мы празднуем,— отвечало ему демоническое создание,— свадьбу Гермеса с Черным Драконом. Но забирай огонь, за которым ты пришел сюда, и уходи — ни один смертный не может долго смотреть на нас и после остаться живым. Крестьянин воткнул свою пику в большой кусок горящего в костре дерева; с трудом он поднял его и двинулся к своей хижине. Взрывы жуткого хохота с утроенной силой возобновились за его спиной, когда он шагал через ручей и лощину. По возвращении, как ни был он поражен увиденным, первой его заботой была растопка потухшей печи; но после нескольких неудачных попыток, после бесплодной возни с мехами и ухватом, принесенный уголь потух, так и не воспламенив сухие ветви, наваленные в печи. Обернувшись, Мартин увидел, что костер все еще пылает на холме, хотя те, кто плясал вокруг него, исчезли. Вообразив, что призрак сыграл с ним злую шутку, угольщик дал волю природной необузданности своего характера и решил во что бы то ни стало завершить начатое предприятие. Он снова отправился к костру, из которого без позволения демона взял и принес еще один пылающий уголь. Однако и этот уголь не разжег его костра. Безнаказанность придала Мартину смелости, и он в третий раз решил испытать судьбу. Как и в предыдущие разы, он без помех добрался до кострища, взял новый кусок пылающего угля и уже повернулся, намереваясь уйти, когда внезапно услышал, как грубый, замогильный голос, до этого вопрошавший его, произнес такие слова: —Не смей возвращаться в четвертый раз! Попытка разжечь костер последним куском угля была столь же неудачной, как и все предыдущие; Мартин оставил безнадежное занятие и повалился спать на свое ложе из листьев, оставив до утра разговор с братьями о своем ночном похождении. Громкие крики радости и удивления пробудили его от глубокого сна. Его братья, найдя костер потухшим, весьма изумились и принялись ворошить уголья, чтобы снова разжечь его; они еще больше изумились, когда обнаружили среди золы и сучьев три огромных металлических слитка, которые они сразу и безошибочно (большинство крестьян в Хартце имеют дело с минералами на местных шахтах) определили как золотые. Как ушатом холодной воды с их лиц смыло радость, когда они узнали способ, каким Мартин заполучил это сокровище; собственный опыт заставил братьев отнестись к его словам с полным доверием. Однако они не могли противиться искушению разделить богатство с братом. Поведя себя как глава дома, Мартин Вальдек купил земель и леса, построил замок, получил дворянский титул и, безмерно презираемый старинными дворянскими фамилиями, облекся всеми привилегиями человека знатного рода. Его отвага и доблесть в военных кампаниях и в междоусобицах, огромная армия слуг, нанятых им, поддерживали его некоторое время и помогали подавлять ненависть окружающих, раздраженных его внезапным возвышением и его высокомерными амбициями. И сразу стало видно по его делам, как и по делам многих других людей, сколь мало могут смертные предвидеть последствия своего неожиданного возвышения. Дурные стороны натуры, которые бедность сдерживала и подавляла, созрели и принесли непозволительный плод под влиянием различных искусов и вседозволенности. Одна дурная страсть пробуждает другую: дьявол скупости воззвал к дьяволу гордыни, а гордыню поддержали жестокость и угнетение. От природы смелый и отважный, характер Вальдека стал жесток и надменен из-за богатства и вскоре сделал его объектом ненависти не только дворян, но и людей низших сословий, которые с удвоенным недовольством наблюдали, как правами ленной знати столь бесцеремонно и жестоко пользуется один из тех, кто сам поднялся из самых низов общества. История его, хотя и тщательно скрываемая, уже передавалась шепотом среди крестьян. Духовенство клеймило несчастного как колдуна и пособника дьявола из-за того только, что он, добыв столь необычным способом огромное богатство, не прибег к защите Святой Церкви через пожертвование в ее пользу значительной части своего состояния. Окруженный врагами, явными и неявными, терзаемый тысячей дьяволов, под угрозой отлучения от Церкви, Мартин Вальдек часто горько сожалел об оставленных им трудах и развлечениях незавидной бедности. Однако природная отвага не изменяла ему и перед лицом этих трудностей; казалось, она возрастала соразмерно опасностям, сгущавшимся вокруг него. И так продолжалось до тех пор, пока один случай не ускорил его падения. Указ правителя тамошних земель, герцога Брунсвикского, приглашал на рыцарский турнир всех германских дворян благородных и знатных фамилий; Мартин Вальдек, превосходно вооруженный, в сопровождении братьев и пышно экипированной свиты имел дерзость появиться среди дворянства провинции и потребовал внесения своего имя в списки приглашенных. Все гости, съехавшиеся на праздник, восприняли этот поступок как переполнивший меру его самонадеянности. Тысяча голосов воскликнула: «Мы не потерпим углежога в наших благородных играх». Не помня себя от ярости, Мартин выхватил меч и разрубил пополам герольда, который, выполняя общее требование, воспротивился внесению его имени в списки. Тяжелее этого преступления в те дни считалось только святотатство и цареубийство, и тысяча мечей обнажилась, чтобы отомстить преступнику. Вальдек, защищавшийся как лев, был схвачен и после короткого допроса был осужден судьями ристалища. Приговор гласил: за нарушение спокойствия своего суверена и за оскорбление священной особы герольда, находившегося к тому же при исполнении своих обязанностей, Мартин Вальдек приговаривается к отсечению правой руки, к публичному лишению дворянского звания, которого он оказался недостоин, и к изгнанию из пределов города. Когда суровый приговор привели в исполнение, несчастного Вальдека отдали на растерзание толпе, которая преследовала его с угрозами и криками, радуясь, что наконец-то колдун и притеснитель получил по заслугам. Братья (вся его свита сбежала) вырвали Мартина из рук разъяренных горожан, когда те, насытившись жестокостью, оставили его на дороге полумертвым от потери крови и от позора, который ему пришлось пережить. Им не позволили — такова была изобретательная жестокость врагов — использовать для перевозки несчастного какое-либо другое средство, кроме угольной тележки. В нее они и поместили на подстилку из прелой соломы своего брата, едва надеясь достичь какого-нибудь прибежища прежде, чем Мартина настигнет смерть, которая теперь одна бы могла избавить его от горя и унижений. Когда Вальдеки, передвигаясь столь унизительным способом, достигли околицы родной деревни, в близлежащих скалах они увидели человеческую фигуру, быстро приближавшуюся к ним. Сначала им показалось, что это идет пожилой крестьянин: однако чем ближе он подходил, тем больше становился ростом; грубый плащ слетел с его плеч, пилигримский посох обратился в вырванную с корнем сосну, и гигантский призрак хартцского демона прошел мимо охваченных ужасом братьев. Когда он проходил мимо тележки, в которой лежал несчастный Мартин, его громадное лицо растянулось в усмешке невыразимого презрения и злобы, и он спросил страдальца: «Как тебе понравился костер, что ты разжег моими угольями?» Все силы братьев, которых парализовал ужас, казалось, передались Мартину. Он приподнялся в своей тележке, нахмурил брови и яростно погрозил призраку кулаком, впившись в него ненавидящими глазами. С обычным взрывом громового хохота гоблин исчез, оставив младшего Вальдека медленно угасать в убийственном ничтожестве. Испуганные братья повернули повозку к монастырским стенам, которые возвышались в сосновом лесу рядом с дорогой. Их принял босой длиннобородый капуцин, и Мартин прожил ровно столько, чтобы завершить свою первую с тех пор, как он неожиданно разбогател, исповедь и получить отпущение грехов от того самого священника, которого точно в этот же день ровно три года назад он помогал изгонять из деревушки Моргенбродт. Полагали, что три года его сомнительного благополучия находились в загадочной связи с числом его посещений призрачного костра на холме. Тело Мартина Вальдека было погребено в монастыре, где он умер, и где его братья, приняв постриг, жили и умерли впоследствии в благочестии и в любви к Богу и ближним. Никто не осмеливался претендовать на оставшиеся после Мартина земли, и они лежали дикой пустошью, пока их не забрал по истечении лена император. Развалины замка который Вальдек назвал своим именем, углекопы и хуторяне до сих пор обходят стороною, так как бытует поверье, что их посещают злые духи и демоны. Вот так злое начало, сокрытое в нежданном богатстве, нажитом без труда и дурно растраченном, проявилось в судьбе Мартина Вальдека.Томас Пекетт Прест «ДЕМОН ХАРТЦСКИХ ГОР, или ТРОЕ УГОЛЬЩИКОВ»
***
—Эти страшилки больше нравоучительные. —Ну, а ты что думал. Это не Кинг. —Я хочу прямо до мурашек. —Хочешь поискать призраков? Украина раскрыл глаза и заулыбался во все тридцать два, активно кивая.***
Пару десятков минут спустя. Держа в руках два ретро фонаря со свечками, держась за руки они шли по опустевшим коридорам. —Вы точно не подговорили слуг изображать призраков? —Я никого не подговаривал. — Великобритания улыбнулся омеге; — Ну что, мой охотник за приведениями, пойдём. Искать их. В основном популярны три легенды о призраках живущих здесь. Но как в любом замке их гораздо больше. Начну с самого известного, мы про его ещё картину видели. —Это про любовника? —Да. Утверждают, что по дворцу бродит дух итальянца по имени Давид Риччо. Сначала он работал музыкантом во Дворце, а затем стал личным секретарем Марии, королевы Шотландии. Муж Марии Генрих Стюарт, также известный как лорд Дарнли, считал, что у его жены и Риччо роман, и очень завидовал тесной связи между ними. Дарнли сговорился с оппозиционерами убить Риччо и заставил Марию стать свидетелем его смерти. Риччо получил 57 ножевых ранений прямо у личных покоев королевы, а затем его сбросили с лестницы. По сей день пятно крови остается на деревянном полу, где он был убит. По словам сотрудников Дворца, эти половицы меняли несколько раз за эти годы. Однако пятна крови Риччо всегда появляются в одном и том же месте. Также здесь часто видят призрачную фигуру, а поздно ночью раздаются необъяснимые звуки. Год спустя, рано утром 10 февраля 1567 года, при таинственных обстоятельствах взорвался дом в Керк-о’Филде, пригороде Эдинбурга, где в это время поправлялся от болезни лорд Дарнли .Тело Дарнли вместе с телом его слуги было найдено в соседнем саду. Сначала считалось, что они погибли в результате взрыва. Однако при ближайшем рассмотрении стало ясно, что они были задушены и убиты до взрыва. Хотя это не было доказано, многие полагали, что таким образом королева Мария отомстила за убийство Давида Риччо. По другой теории, к убийству Дарнли был причастен четвертый граф Ботвелл, Джеймс Хепбёрн. К тому же он и Мария поженились вскоре после смерти Дарнли. Призрак Дарнли был неоднократно замечен в старых кварталах Холирудхауса и вокруг него. —А ты как считаешь? —Пить меньше надо. А вот второго я и сам видел, когда в семь лет гостил у отца. Агнес Сэмпсон, которая, как полагают, была ведьмой. Точно не знаю, но она была замучена в тюрьме под замком. Я был очень юн, может это кто-то из женщин во дворце ходил на свиданку. Но полностью голый силуэт. Белый, слегка мерцающий. И стоны, прямо мороз на коже вызывающие. Брр. Я потом спал только с няней. —Мы к отцу забирались или к братьям, если что-то страшное смотрели, читали или просто пугались. —Я не хотел бегать по дворцу, в котором бродит призрак, вдруг, как в рассказе, в пучины Ада закинет. — Великобритания рассмеялся. Эхо отразило его голос искажая до неузнаваемости. —Блин. Мерзко так. Это эхо. — Украина перехватил альфу под локоть и сунул руку в карман толстовки, нахохлившись как голубок; — А третий кто? — Мальчик-волынщик. Но это Эдинбурский замок. Там печальная история. —Нет. Груснятины не надо. Пойдёмте ловить уже эту нечисть! Украина отпустил руку альфы и смело двинулся вперёд.