Подмена

Дженсен очнулся от ощущения, что сердце сейчас выпрыгнет наружу, проломив грудную клетку как в фильме «Чужой». Он не сразу понял, в чем дело, в этот раз он просто спал, а не был без сознания, а потом мозг внезапно разбудил тело, как будто произошло что-то экстраординарное. Вот только что? Дженсен сел на койке и свесил ноги на грязный пол. Все было как обычно: маленькая камера, запертая дверь, тусклый свет одинокой лампочки. Вот только… Он перестал дышать, не сразу поверив, что это не галлюцинации. Где-то далеко за стенкой раздавались голоса. Дженсен подлетел к двери, приложил ухо к шершавой металлической поверхности и прислушался. Это действительно были голоса. Мужские. Двое мужчин говорили о чем-то. Слов Дженсен разобрать не мог, но он четко слышал голоса. – Эй! – заорал Дженсен, срывая горло. – Я здесь! Выпустите меня! Я не могу выйти, меня держат в подвале! Выпустите меня! – он молотил по двери камеры руками и ногами, создавая, как ему казалось, очень много шума, но когда он затих и снова прислушался, то опять услышал те же голоса. Двое мужчин спокойно говорили друг с другом, будто ничего и не происходило. Внезапно один из них рассмеялся, а второй ответил чуть громче, чем прежде, и Дженсена обдало жаром от знакомого тембра. – Джаред! – завопил он. – Джаред, я здесь! Джаред! Вытащи меня отсюда! Он принялся биться в двери изо всех сил, молотил в нее ведром и пустыми пластиковыми бутылками из-под воды. А когда остановился и снова прислушался, за дверью снова была гробовая тишина, как и прежде. Дженсен больше не слышал голосов. Он кричал и шумел всем, что попадало под руку, еще не меньше часа, пока полностью не сорвал голос и не обессилел, и тогда рухнул на пол. Кажется, он сломал мизинец на ноге, пока лупил ею по двери. Правая часть ступни стремительно опухала, а палец потихоньку синел и пульсировал от боли, но Дженсен не обращал на него никакого внимания. Он услышал голоса людей впервые за долгие, долгие, долгие годы. Может, это были всего лишь его мучители, но Дженсен все равно был почти уверен, что не ошибся: он слышал Джареда. Значит, Джаред продолжал искать его. Значит, Джаред почти нашел. Только бы он не сдавался, только бы не решил, что Дженсен попросту сбежал. Он не хотел допускать даже мысли о том, что у него из-за одиночества могли начаться слуховые галлюцинации. Дженсен тысячи раз прокручивал в голове момент, когда они виделись с Джаредом в последний раз. Это было сразу после завершения съемок третьего сезона. Спасибо забастовке гильдии сценаристов, съемки закончились намного раньше, чем планировалось, почти на два месяца. Джаред и Дженсен остались в Ванкувере на съемной квартире. Две с половиной недели чистого счастья, которые они посвятили только друг другу, лишь дважды за все это время выбравшись из квартиры на свежий воздух. Две с половиной недели любви и разговоров до рассвета, отключенных телефонов и веры в то, что впереди их ждет целая жизнь. Одна на двоих. Тогда Джаред начал настаивать на том, что пора признаваться семьям, объявлять о своих отношениях. – Дженсен, да хватит врать, – сказал Джаред. – Пусть принимают, как есть. Я люблю тебя, ты любишь меня, мы больше двух лет вместе. Если это кому-то не нравится – пусть идут на хрен. Дженсен тяжело вздохнул. За все это время он так и не признался Джареду, что его семья-то уже давно в курсе и даже ждет, когда же он привезет Джареда домой в роли официального бойфренда. А вот семейство Падалеки такой толерантностью точно не отличались. Дженсен лишь раз видел мистера и миссис Падалеки, но от них за милю несло ярым нетерпимым католицизмом, в котором они воспитывали остальных своих детей, не сумевших вырваться из-под родительского крыла, как бунтарь Джаред. Дженсен сильно сомневался, что после фразы «Ма, па, это мой бойфренд Дженсен, мы с ним любим трогать пенисы друг друга с криками «О господи». Вы же не будете против, что мы поженимся? Только без церкви, Дженсен с религией не очень» мистер и миссис Падалеки кинутся к нему на шею с объятиями. Скорее уж польют святым бензином и сожгут на месте во имя Святой Марии или кто у них там за главного. Но Дженсен волновался не о себе, хрен бы с тем, полюбят его родители Джареда или нет, не больно надо. А вот сможет ли Джаред жить без семьи или терпеть их осуждающие взгляды и многозначительное молчание? Дженсен был уверен, что не сможет, и признание обернется месяцами, если не годами отчуждения и непонимания. И незаживающей раной на сердце Джареда, которая будет причинять боль не только ему, но и Дженсену. Вот только как объяснить это Джареду, Дженсен не знал, поэтому на все его попытки поговорить на эту тему, просто отмалчивался и уводил разговор в другую сторону. Но Джаред продолжал настаивать, давил все сильнее, и наконец этой зимой впервые произнес фразу, которой Дженсен боялся больше всего: – Ты не хочешь признаваться потому, что стыдишься меня? Для тебя это все игра? Порезвимся, пока съемки, а потом все? – Джаред, прекрати нести чушь, – оборвал его Дженсен, чувствуя, как все внутри холодеет. – Ты прекрасно знаешь, что я тебя люблю. Но не понимаю, как это связано с признанием нашим семьям. – Напрямую связано, – твердо сказал Джаред. – Если тебе дорог партнер, и у тебя серьезные планы, ты знакомишь его с родителями. Это традиции, так всегда было. А если вы собираетесь потрахаться и разойтись, то ты его с родителями не знакомишь. – Я знаком с твоими родителями, а ты с моими, – парировал Дженсен. – Моя мама прислала тебе собственноручно связанный свитер с оленем на Рождество. Считай, ты вообще уже член семьи. За эти свитера нас с братом в школе обоих опускали головой в унитаз. Чем тебе не традиции? – Дженсен попытался вывернуть разговор в шутливое русло, как и всегда. Но Джаред не повелся. – Сейчас нас не отпустят, но когда съемки закончатся, мы вернемся к этому разговору, – сказал он, глядя Дженсену в глаза. – И готовься к тому, что он многое между нами решит. Я люблю тебя и не собираюсь всю жизнь строить из себя дурачка и делать вид, что мы с тобой просто ахренеть близкие друзья, раз ты через день случайно засыпаешь в моем трейлере. – Это погубит наши карьеры, Джаред, – с тоской произнес Дженсен. – Карьеры не имеют к этому никакого отношения. Я тебе не предлагаю интервью давать. Но должны быть люди, с которыми мы сможем не притворяться. Как минимум, наши семьи. Дженсен ничего не ответил. Зимой, после этого разговора, между ними даже возник небольшой разлад. Первый за два года. Но потом все вернулось на свои места, Джаред больше не поднимал неудобную тему, а Дженсен только со страхом ждал весны. Весны, которая в этот раз наступила намного быстрее, чем обычно. Как минимум, Дженсену так казалось. Когда две с половиной недели рая в Ванкувере подходили к концу, Джаред снова поднял эту тему и напомнил Дженсену об их договоре. Дженсен улыбнулся краем рта. Он уже знал, что будет делать, план созрел в его голове около месяца назад, и за это время только обрастал деталями. – Завтра. – Дженсен стянул футболку и залез к Джареду на колени. – У меня другие планы на вечер. Если ты, конечно, не против, – он взял Джареда за руку и положил его ладонь себе на пах. – Ты умеешь убеждать, – Джаред сжал пальцами его правый сосок. Дженсен выгнулся и застонал, начав елозить по его бедрам. Джаред повернулся и бережно опустил его спиной на диван. – Но завтра – обязательно. – Обещаю, – прошептал Дженсен ему в губы. Дженсен нарушил слово. Он проснулся на рассвете, тихо встал, накрыл спящего на животе Джареда сползшим одеялом и вышел из комнаты. Все нужные вещи уже давно были сложены в маленькую дорожную сумку. Он проверил паспорт и билеты и черкнул короткую записку на клочке бумаги. Всего три слова: Я скоро вернусь Он оставил записку на тумбочке под телефоном Джареда, чтобы тот точно ее увидел, полюбовался еще секунду своим мирно сопящим любовником и уехал в аэропорт. Вообще, план был довольно интересный и многообещающий. И Дженсен уже продумал его до деталей. Он летел в Техас, уже из дома покупал билеты на такой же самолет для Джареда, только с датой вылета на двое суток позже, и отправлял ему курьером. Все это время Дженсен планировал держать в секрете, зачем и для чего он так экстренно сорвался с места, и почему Джаред не мог полететь с ним. Он собирался вести себя максимально скрытно и загадочно, чтобы сбить Джареда с толку. А за те два дня, которые были у него в запасе, не только поговорить со своей семьей, но еще и подговорить их устроить для Джареда пышный прием, настоящее семейное торжество, чтобы он почувствовал себя как дома. Чтобы он знал, что его уже любят. А во время приема, и эту деталь он собирался скрыть вообще от всех, кроме, может, Джоша, он планировал сделать Джареду предложение. Как и положено, с кольцом, стоя на колене. Если Джаред хотел, чтобы все у них было по-настоящему, то пусть так и будет. Но главное, пусть Джаред поймет, что у него есть семья Дженсена, которая его любит и которая теперь и его семья тоже, прежде чем они поедут в Сан-Антонио к мистеру и миссис католичке, где он, возможно, навсегда лишится своей. Вот такой был план. Дженсен предупредил семью о своем приезде за неделю, так что даже Маккензи вырвалась из института и приехала домой на пару дней. Проспав почти весь перелет, Дженсен был полон сил и энергии. Он взял напрокат машину в аэропорту Далласа и еще подумал, выруливая на автостраду, не стоит ли перевести телефон из авиарежима в обычный, чтобы сообщить семейству, что он уже едет из аэропорта, но побоялся звонков Джареда с требованием объяснений и не стал. В конце концов, он был уже почти дома, минут двадцать пути – и родные сами увидят, что он в порядке и добрался хорошо. Это была одна из последних мыслей Дженсена, которую он помнил отчетливо. Потом была еще дорога, широкая, почти пустая и ровная. И волнение, сумеет ли он найти кольцо за один день – может, поручить это Джошу? Все-таки он шафер. Остальное мелькало в голове Дженсена обрывками, и позже он никак не мог собрать кусочки паззла в единую картину. Дорога. Свет в глаза. Он опускает защитный козырек. Светофор. Справа от него тормозит машина. Темнота. И следующее, что он помнил, – боль, разрывающая виски, когда он попытался повернуть голову. Дженсен открыл глаза и впервые увидел прогнивающие доски на потолке, бетонные стены, лишь местами покрытые деревянными панелями, массивную металлическую дверь. И почувствовал запах сырости, бьющий в ноздри. Тогда он не знал, что будет видеть все это еще тысячи раз, стоит лишь открыть глаза. Долгие годы. Возможно, до конца своих дней.