Вселенная бесконечна, потому что я тебя люблю.

Психологи отмечают несколько стадий утраты. Первая —шок и отрицание. Прошёл всего день с того момента, как Казутора привёз его домой. Никто из их друзей не был в курсе того, куда уехал Баджи. Эма улетела с Доракеном в путешествие, праздновать медовый месяц. Хината и Такемичи решили, что, они тоже теряют время, поэтому уехали к родителям Хинаты. Ханагаки можно лишь посочувствать. Чифую может часами звонить на знакомый номер, который он уже выучил наизусть. Отправлять кучу смс, чтобы хотя бы узнать причину, почему. Он отрицает то, что сказал ему Казутора. В глубине души, он просто боится. Боится что это будет правда. Что Баджи действительно уехал, улетел или просто исчез. Что он даже не попращался с ним, просто покинул. Может, тогда бы, Чифую отпустил его сам. Может, он бы был счастлив за Кейске, если бы хоть что-то знал. Вторая — гнев и обида. Прошло две недели после того случая. Баджи не объявлялся, а Чифую, кажется, закрылся от всего мира. Теперь Мацуно блокирует этот номер, удаляет все переписки и думает, что, так наверное будет лучше. Теперь он чувствует полную ненависть и злость. Обида, что его использовали. Тупо использовали, а он, идиот, так и не понял этого. Теперь Чифую держит в руках две пачки краски, стоя перед зеркалом в ванной комнате, и думает, что все будет совсем иначе. Третья — вина. Зайдя в дом, Чифую быстро разулся, кинул зонт на сушилку и сразу прошёл в комнату. Настроения не было. Он вообще не понимал, в каком он состоянии и как дошёл. Дома совершенно пусто. Свет везде был потушен, ботинок в прихожей практически не было. Как только он вошел в комнату, то сразу с облегчением завалился на кровать. Мацуно даже не снимал вещи, упал в том, в чем был. Смотрел в потолок и думал, когда в его жизни всё стало настолько серым и однотонным? Даже цвета в которых была выполнена комната всегда были ярче, а сейчас они будто выцвели. А может, это он выцвел? Чифую встал с кровати, снял шарф и куртку, кидая на пол. Закрыл дверь в комнату. Обогнув кровать, он подошел к столу. Фотографии, очень много фотографий. Самые любимые стоят в рамке, а точнее одна любимая. Любовь. Сколько раз вы слышали это слово за всю свою жизнь? Думаю точно не один раз. Она везде. Она проявляется в детстве, возможно не с вами (хотя мне очень жаль тех людей, которые выросли без любви), но вы точно хоть раз видели её. Хотя бы на улице. Нет, речь совсем не идёт о «бьёт значит любит», что нам говорят в ответ на то, что вас дёрнул мальчишка в садике за косичку. Нет. Никогда не слушайте такое. Это не любовь, это не правильно. Она другая. Вы видели её в фильмах, особенно в старых, советских. Там она во всей красе. Но у каждого она своя. Болезненная, или наоборот, наинежнейшая. И это будет очень глупо с моей стороны, сейчас впаривать вам о ней. Каждый должен выбрать сам, что для него любовь. Главное, не путать ее с болезнью. Хотя, вероятно, каждый её когда-то путал. Он не может простить себя. Не может простить себя за то, как поступает с людьми. Каждый раз, когда человек привязывается, начинает испытывать какие-то чувства, начинает нуждаться в общении с Чифую, ему хочется его оттолкнуть. И, о, Господи, он делает это. Мацуно думает, что он ужасен. Его тошнит от самого себя. Никто из этих людей не заслуживал этого. Ему так больно, все так чертовски неправильно. Все это не отпускает Чифую на секунду. Слова тех людей не отпускают его ни на секунду. Был бы у него шанс всё исправить. Весна ведь так прекрасна. И днём, и вечером. А ночью особенно. Чифую не хотел плакать. Он сильный, не слабый, просто устал. Ужасно устал. Тело просто болело, а шевелиться становилось тяжелее и тяжелее. Поджав под себя ноги, Мацуно сидит на подоконнике с открытым окном, в попытках опереться на стену из последних сил. Вот если бы здесь был Баджи и увидел всё это, он бы точно накричал, закрыл бы окно и уложил спать, или бы потащил в клуб развеяться. А мог и вовсе, лечь с ним на кровать и палить в потолок до пяти утра. Говорил бы, что гордится Чифую, что он самый сильный, что Кейске завидует его выносливости. Что всё наладится. Но его нет. Он вновь один. Только он и открытое окно. Пожалуйста, приди и успокой. Скажи, что все будет хорошо. Четвёртая — депрессия. Сны… Сны — это единственное, что напоминает Чифую о Баджи. Он стал больше спать, чтобы «видеть» его там. Чифую считает, что даже во снах Баджи очень красивый и шутит не особо смешно, но это не отталкивает, а только притягивает ещё больше. Его взгляд всё тот же: немного уставший и по-прежнему ледяной. Как же Мацуно нравится видеть сны, в которых есть он. Но каждый раз, когда Чифую просыпается, то опять чувствует холод. Даже сейчас, по коже пробегает мелкая дрожь. Его нет. Нет, Баджи живой и сейчас занимается своими делами, но Чифую почти не живёт. Мне слишком тоскливо и скучно. Возможно, каждый человек испытывает такие чувства после «расставания» с человеком. — Ты совсем плохо выглядишь, — знакомый голос приближается, и Чифую чувствует, как его подхватывают на руки и переносят на кровать. Казутора иногда приезжает его проведать. — Тора, — Чифую зовёт уходящего Ханемию, и тот останавливается. — Давай переспим. Ханемия знает что поступает ужасно неправильно, но ничего не может поделать. Тянет руки к Мацуно, запуская их под кофту парня. «— Я не люблю поцелуи и объятия, поэтому, даже не думай об этом.» И Чифую это знает. Они уже спали. Один раз, напились вместе в магазине из-за обрушившихся проблем. Секс всегда являлся хорошим способом снять стресс, поэтому они подумали, что вполне могли друг другу помочь. Никаких поцелуев, объятий по время секса — такое правило было у Казуторы. Чифую не такой. Точнее, это Баджи показал ему, что есть другая сторона. По ним и пошла эта ассоциация, в виде огня Баджи и льда Казуторы. Это сложно. С Баджи всегда все было просто, потому что Кейске был горячим и совершенно открытым. Он всегда был эмоционален, напорист и безмерно чувствененн в их связи. Баджи всегда смотрит топящим взглядом, под которым Мацуно плавился. Непередоваемая страсть, с грубостью и ноткой прекрасной любви. А Казутора другой. Его руки холодные, и от его пальцев по телу бежал табор сильных мурашек, заставляющих поджимать пальцы на ногах. Ханемия страннен. Он делает все аккуратно, хоть и всегда предупреждает, что будет жёстким и просит потом не жалеть об этом. А на самом деле все совсем не так. Чифую совершенно разбит. Он не может больше скрывать этого. Он хмыкает, когда Казутора предлагает переспать, но не отказывается, потому что просто не в силах. Не в силах что-то делать, лишь чувствует эту горечь где-то в горле, тянущую боль под рёбрами. Казутора всегда управлял полностью всем процессом. Чтобы меньше возиться с одеждой, он говорил Мацуно раздеваться заранее, хотя сам Ханемия практически всегда оставался в одежде, потому что боялся. Всегда боялся и не хотел показывать то, что прячется под одеждой. Чифую совершенно спокойно, без каких-то эмоций раздевается. Точно также он ложится на кровать, смотрит куда-то в пустоту совершенно безжизненными глазами. Сквозняк от открытых окон, ползущий по холодному полу окутывает практически сразу. Вся пустота прервалась резким голосом из пелены. Чифую словно был в бессознательном состояния, пока что-то теплое не коснулось его щеки. — Ты плачешь. Но Казутора изменяет своим принципам, когда тянется к Чифую, который так упорно пытается сжимать ртом простыни, только бы не зарыдать. И все опять летит к чертям. Он поворачивает голову Мацуно к себе, жадно целуя того. Ловит его губы своими. Целует осторожно, так невесомо касаясь, словно боясь сломать ещё больше. Тянет к себе ближе, обжигает тёплую молочную кожу своими холодными руками. — У тебя в глазах целая вселенная, — Ханемия подтягивает под себя Мацуно, тянет его ближе, руками обвивая за талию. Словно закрывает его от всех, огорождая от этих проблем. В комнате холодно. Открытое окно и дождь за ним дают о себе знать. В этой квартире кажется вечный холод. Так и есть. Казутора никогда практически не живёт здесь. Приходит на ночь, так, ради того чтобы выспаться и утром встав, выпить кофе и уйти. Впервые Ханемия снимает одежду. Стаскивает с себя черную толстовку, оголяя торс. Теперь Чифую может видеть, то, о чем он догадывался. Казутора хочет быть с ним на одном уровне. Потому что теперь их отношения должны быть равными. Ханемия берет руку Мацуно в свою, прикладывает её к своей груди. Огромная полоса, рассекающая грудину предстаёт сразу же. Её нельзя не заметить, и явно получена она давно, но с какой силой был совершен разрез. Куча мелких царапин, после которых остались белые полосы в виде шрамов. Мацуно обводит их рукой, подушечками пальцев едва касаясь, боясь навредить и принести какую-то боль. Казутора смотрит внимательно. Наблюдает за переливом чувств на лице парня. — Тебе больно? — Мацуно резко дёргает руку назад, когда Казутора выдыхает. Ханемия отрицательно верит головой, возращая руку Чифую к сердцу, к самому большому шраму. — У меня много шрамов, но моё сердце совершенно целое и принадлежит мне, поэтому нет, мне не больно. Если твоё разбито, моего хватит на нас двоих, — Он аккуратно берет Чифую за руку, крепко сжав в своей, а затем подносит запястье к губам. Блондин чувствал его дыхание. Он осторожно коснулся запястья губами, а затем прижал его к своей щеке. — Прости меня, — Не вздумай извиняться. Мацуно издал тихий смешок и повернулся на бок, утыкаясь в его грудь, стараясь не задевать шрамы. — Перестань. Я не хрустальный, в отличие от тебя, — Казутора смеётся, когда видит, как Мацуно надувается. — Это комплимент, — Ханемия приподнимается на локтях, оглядывает оценивающим взглядом Мацуно, который продолжает лежать под ним, от холода съеживаясь. Казутора опускается чуть ниже, носом касается живота Мацуно, пока спускается вниз. Задевает зубами горошину соска, слегка прикусывая её. У Чифую пальцы ног поджимаются, а сам он прикрывает рот, чтобы не вскрикнуть. Ханемия улыбается. Подттягивает Мацуно ближе к себе. Мацуно закрывает рот, чтобы не просить сделать что-то, лишь бы быстрее. Прижимает ко рту тыльную сторону ладони, жмурится. Когда губы Казуторы в ласке проходят по внутренней стороне бедра, Чифую кусает пальцы, чтобы не кричать. Ханемия убирает руку Чифую ото рта, а сами пальцы Казуторы смыкаются вокруг кистей парня. — Хэй, родной, расслабься. Я хочу тебе помочь. Ханемия умирает. Он тянется к чужой шеи, прикасаясь к ней губами. Мацуно чувствует горячее дыхание, которое опаляет кожу. В этот вечер, один из них сдаёт стены, а второй, кажется, обретает покой. Пятая — принятие. Откуда тебе знать, какую темноту принесло твоё отсутствие? Теперь он постоянный посетитель клуба в центре города, откуда его каждый раз забирает Казутора. Странно, почему он так таскается с ним. Но в клубе Мацуно действительно чувствует себя на своём месте. В один из таких походов, он знакомится с Яхико, владельцем того самого клуба в котором он на постоянной основе развлекается. Теперь у Мацуно работа барменом ночью, в самом дорогом клубе, который есть в Токио. Днём он держит кофейню в центре города, а вечером и ночью работает барменом в клубе. Яхико помог ему со всем, потому что Чифую научил его составлять красивое и грамотное оформление, тем самым помог привлечь народ. Теперь они лучшие друзья и коллеги. Яхико приехал из Сеула, он на пару лет старше Мацуно и открыл клуб с целью доказать своему отцу, что он чего-то стоит. У него есть прелестная жена Азуми и маленькая милая дочка Мацури. Чифую уже успел посидеть с ней пару раз, пока Яхико и Азуми ездили по делам клуба в командировку. Он постоянный жданный гость в их доме. В клубе было ужасно душно. Дурманяще улыбаются. Глупые, пьяные. Один свободный, а второй думает что тоже. Только он не прав, он вечный раб лазурных глаз. Музыка бьёт по ушам, проходит через всё тело, выбивая из реалий. Мацуно дразнит. Бросается в обьятия Казуторы, прижимаясь всё ближе. Горячо, жарко и душно. Он бросает взгляд снизу вверх, смотрит прямо в душу. Копается в Ханемии, режет его на куски. Чифую уходит с танцпола на улицу, а Казутора идёт следом. — Чего явился? Опять рассказывать, как же хуёво я себя веду? — Мацуно закуривает сигарету. Тонкие пальцы рук обхватывают её, поднося к губам. Их разделяет лишь пара сантиметров. И огромная стена мыслей. — С каких это пор ты такая сука, Чифую? — Казутора смотрит из-под чёлки на него. Смотрит, влюбляясь с каждым взглядом всё сильнее. Казутора тянется к чужим рукам, но не позволяет себе дотронуться, хоть и хочет. Невыносимо хочет. — А тебе то что? Сука и сука. У Мацуно в зрачках черти в аду горят, танцуют и манят. Манят к себе в омут, ждут своего постоянного гостя домой. Он показательно закусывает нижнюю губу, смотрит на чужие губы напротив. Но не движется, держит дистанцию. Мацуно довольствуется. Оттягивает ткань белой футболки, открывая обзор на шею, на выпирающие ключицы. Он чувствует победу. Он давно победил. Казутора ожидал другого. Ждал инициалов Баджи, красиво вырисовываещихся на ключице парня. Но там лишь изрезанные в кровь буквы. — Что ты, блять, уже наделал? — встревоженно спрашивает Казутора. Чифую ухмыляется. Он тушит сигарету, выкидывая её куда-то в сторону. — Свобода, это ебаная свобода! Тора, я поставил себя на ноги после его ухода. И сейчас, я имею хорошую работу в клубе, владею кофейней. Я блять счастлив, что я смог когда-то разорвать эту связь! — В глазах у Чифую огонь. Тот самый, как в их первую встречу. Он действительно счастлив. Взмахивает руками, показывая всего себя. И Казутора теперь чувствует что потерял. Он потерял его окончательно. Чифую смеётся, улыбается, наслаждается победой, причём какой ещё победой! Ханемия хватает его за подбородок, заставляя заглянуть к себе в глаза. — Мы едем домой, ясно? — Признайся, ты просто хочешь трахнуть меня в своей ненаглядной бэхе? — Чифую усмехается, но все равно идёт к машине, вслед за Казуторой. — Бери больше. Я хочу трахнуть моего ненаглядного тебя в моей ненаглядной бэхе. И этого хватает, чтобы Мацуно чувствовал непередоваемую эйфорию. Чифую не помнит, как они оказались в машине, но помнит точно, как он оказался на чужих бедрах. Руки уже пробрались под рубашку и пощипывали нежную молочную кожу. Чифую чувствует,как горит его лицо. Даже не из-за алкоголя, а из-за вида Казуторы, который осторожно расстегивает пуговицы его рубашки. Мысли толпились в его голове, но эти прикосновения были так приятны, что все они были просто ненужным бредом на фоне того, что сейчас делал Ханемия с ним. Ханемия оставляет засосы на груди и шее, языком вылизывает соски, заставляя Чифую метаться, выгибаясь в пояснице к его рукам на встречу. Казутора провëл носом по напрягшейся шее, поглаживая тонкую талию, обводя пальцами тазовые кости, пьянея от мягкости и нежности этого стройного тела. — Родной, — он приспустил трусы и брюки парня, продолжая смотреть. Ловить зрительный контакт с Мацуно, с каждым разом утопая в его глазах все больше. — Ты бы себя видел, Чифу, — Ханемия делает всё аккуратно, не взирая на то, что очень хочет. Достаёт из захламленного бардачка смазку и презерватив. Выливает на пальцы обильное количество, поднимает глаза на сверкающие в темноте лазурные глаза и тает. Чифую потянулся за поцелуем. По ягодицам потекла холодная смазка, которую Ханемия тут же начал растирать такими же холодными пальцами, касаясь входа. Ладонь Ханемии сжала бедро Чифую, пока он погружал в младшего пальцы. Оба пальца уже полностью вошли, и попеременно зашевелил ими, пуская лёгкую вибрацию по всему телу. Мацуно вздрогнул и уткнулся лбом в широкую грудь парня, улыбаясь. Он тихонько хихикает, улыбается, прикрывая глаза. — Какие мы сегодня грозные и решительные, — Мацуно хмыкает, держится руками за плечи Казуторы. У Ханемии в глазах полное восхищение. Чифую вскрикивает, когда Казутора неожиданно входит и вырывает из Мацуно первый громкий стон, который затем сменяют тысячи таких же, но ещё более громких и приятных для ушей. Ханемия входит медленно, размеренно, а затем срывается на быстрый темп, наблюдая, как Чифую содрагается перед ним, наконец-то раскрываясь. Он снова вошел, на этот раз грубее, не сдерживаясь. У Чифую все мысли окончательно вылетают, и он вскрикивает. Стоит Ханемии сделать ещё пару толчков, Чифую кончает. Пытается отдышаться, поднимает голову, пробует осознать где находится. А затем просто тает в руках Казуторы. Обнимает его за плечи, прижимается к его груди, утыкается носом в плечо. — Теперь домой. Давай купим вина и примем горячую ванну.