***
Где-то в Японии. Перебинтованная девушка лежала на больничной койке и размышляла, как она докатилась до жизни такой. Она всегда была сильной. Очень сильной. Практически никогда не проигрывала. А даже если и случались обидные поражения — она всегда давала врагу понять, что в следующий раз она вернется еще сильнее и могущественнее и уже он или она будут лежать в грязи. Но в этот раз… Это было нечто немыслимое. Противник жалел ее. Щадил. Буквально. Он чуть ли не игрался с ней, будто бы она отстает от него на два уровня. Ее это разозлило. Именно поэтому она применила свой козырь — «игры смерти». Один умрет, второй выживет. Но и тут он ее удивил. Он отразил все… И что же она смогла ему сделать, Лею Ди Хуа, который, простите Боги, «сражался» с ней? Отрубила палец… Сняла кожу с кистей рук. И собственно все. И последнего не произошло бы, если бы он не замедлил тот свой страшный удар, который выбил ее зубы. Потому что она скорее всего отправилась бы сразу либо сюда, либо прямым рейсом на кладбище. Она откинулась на подушку и стиснула зубы. Восстановились. Хотя то, как они прорезались обратно — это было невероятно больно. Внезапно дверь отворилась и в больничную палату вошел он. Лей Ди Хуа. — Пришел поглумиться? — недружелюбно начала она. На его лице не дрогнул ни один мускул. — Я думаю наша битва показала отсутствие необходимости в этом. Если бы я хотел «поглумиться» — то наш бой явно показал на чьей стороне сила, — неожиданно жестко ответил он, присев перед ней. — Решил быть жестким? — вновь попробовала она съязвить, но была остановлена его пронзительным взглядом. — Ладно-ладно, я поняла. Чего ты хочешь? — спросила она прямо. Лей посмотрел на нее с некоторым разочарованием. От его взгляда она едва не съежилась, помня чем закончилась их схватка. — Ты же сама говорила, что тебе все сообщили… — недовольно произнес Лей. Та ухмыльнулась и посмотрела на него. После прикрыла глаза. — То, что говорят чинуши меня не интересует. Они всегда обходительны, их буквально учат тому, чтобы угождать, смещать акценты, говорить собеседнику то, что он или она хотят услышать. Мне интересно, что скажешь ты. Какие у тебя мотивы, цель, план… Чего ты хочешь добиться? Просто убить ублюдка? Или разрушить все то, во что он верит своим сердцем, если оно у него, конечно же, есть? Так чего ты хочешь, Дешенг Лей Ди Хуа? — спросила меня Аянами, едва ли не срываясь на крик. Лей посмотрел прямо ей в глаза. И у него начало проноситься в памяти, зачем он начал действовать. Потому что все молчат. Полтора десятилетия научник под псевдонимом Апостол бесчинствовал в Европе, Азии, Австралии. Он мигрировал из Северной Америки после разрушения его родного Нью-Йорка Штайсером. И объявив о священной войне против него стал действовать едва ли не хуже чем проклятый нацист. Хотя с какой стороны посмотреть. Штайсер хотя бы не делал из убийства невинных религиозный обряд. Если бы он просто создал религиозное движение имени его самого — Лей бы это принял. Если посмотреть по миру таких недопророков развелось предостаточно. Если бы он как Симмонс подавлял волю людей, захватывал власть, он бы пытался его остановить и поставить под контроль. Или хотя бы убедить или заставить сдерживать аппетиты. Но Симмонс «сдерживается», у него есть определенные правила, которых он придерживается. Апостол же поверил в свою божественность, более того, его специальная научная сила этому максимально способствовала. Ведь она позволяла ему страшное. Веками люди Верили и эта вера не давала им ничего кроме душевного успокоения. Но Апостол изменил этот древний консенсус человеческого разума. Чем больше людей верило в него, тем он становился сильнее. Более того, он мог преобразовывать эту веру в настоящие чудеса не поддающиеся никакому рациональному объяснению. Но у всего есть цена. Однажды, кто-то принес в честь своего Бога человеческую жертву. И это стало той самой спичкой, что подожгла все вокруг. Жертвоприношения оказались крайне «полезными» для силы Апостола. И продуктивными. И самое страшное было то, что чем невиннее была жертва и чем более мучительной смертью она погибала — тем было больше силы для научника. Разумеется, в условно «цивилизованных» странах ему развернуться не дали. Пусть Апостол и был невероятно силен, но даже его сил не хватило, чтобы в одиночку выступить против всех научников Европы, пытавшихся выгнать его из «главного Храма», который располагался в Тунисе. Хотя он и попытался противостоять им всем, но тогда «помощь» пришла откуда ее никто не ждал. Юлиус Штайсер решил вмешаться и обрушить свой гнев на Африканский город. Европейские научники спаслись бегством, как и сам Апостол, а вот его секта была полностью уничтожена. Он бежал в Азию, которая никого не интересовала. И развернулся по полной, уже не сдерживаемый остатками норм морали, которые еще оставались у него в Европе. Бирма, Таиланд, Лаос, Вьетнам, Филиппины, Индонезия — в разное время эти страны так или иначе контролировались Апостолом. И там лились реки крови, сжигались идолы старых богов и возводились новые кровавые алтари в честь «истинного бога». Китай, обе Кореи и Япония пытался этому противостоять, но у них не было достаточно сильных научников, чтобы победить Апостола. Индия бездействовала, хотя Эригайси скорее всего смог бы поставить зарвавшегося американца на место… Что уж говорить про остальные страны. Никто не хотел провоцировать безумного научника, все считали, что он будет «ограничен» и «сдержан». Пока он не совершил «крестовый поход» на Японию. В своем стиле с жертвоприношениями детей и подростков… Это стало последней каплей для всех. Молодому Лею, еще совсем мальчишке, удалось убедить создать международную группу по ликвидации этого монстра. Изуми тогда была еще слишком молода и слаба, чтобы войти в нее, хотя для нее это было личное… — Ты же знаешь, что я ранее уже преуспел в казни одного монстра? Того, кто принес бесчисленные беды народам Азии своей кровавой верой, того, кем пугали матери непослушных детей? Того, кто делал самые отвратительные вещи на свете — приносил в жертву во имя собственной силы детей. В жутком и мучительном ритуале, — ответил Лей после некоторого молчания. Лицо Аянами исказилось в гримасе ярости. — Я знаю, что ты убил эту мразь. Что ты убил Апостола. А меня как «слабачку» не пустили. Хотя я лично хотела выбить, выколоть да хоть этими зубами выгрызть ему глаза, сердце и все остальное! Я была слабой. Слишком слабой, — в голосе сильнейшей научницы Японии так и сквозила застарелая боль… Лей же посмотрел с удивлением… Об этом ему никто не удосужился сообщить! — Ее звали Хонами. Она была мне как младшая сестра… И ее как ребенка-научника эти нелюди убили с особым изуверством. Они распяли ее, посадили на кол, при этом убив на ее глазах всю ее семью… Она умирала три дня, пока Апостол и его банда ублюдков «контролировали» Осаку. Это мне описал один из пойманных… Я лично сняла с него кожу своими играми и никто меня не останавливал. Даже самые рьяные служители закона не смотрели на него как на человека… Я надеялась отправиться мстить, но мне никто не дал это. Ведь я взяла новый уровень и еще не освоилась со своими силами, слишком юна, слишком слаба! — прокричала Аянами. Неосознанно Лей затронул самые темные уголки души японки. Он помнил, как они готовились к высадке на Филиппины, планировали как группа из тридцати научников уничтожит власть Апостола и его слуг… Когда им помогли. На одно из их «заседаний» пришел некто, назвавший себя Тайфуном и предложившим свою помощь. Он сообщил им всю информацию про Апостола и его прихлебателей. Где они располагаются. Что они любят. Какое расписание… Словом все. Неизвестно, как он узнал это все… Но эта информация помогла подловить Апостола в одиночестве, пока его слуги были взорваны в нескольких храмах Тайфуном и несколькими научниками. А Лей и еще пять наиболее сильных вступили в битву с самим «живым богом». Она не была простой. Ни в коей мере. И не будь там Лея они бы точно проиграли. Но Лей сделал невозможное. Он отменял концепции Апостола, а любой его козырь, воплощенный силой чуда — он просто стирал из реальности, а в конце провел его, перерубив ему живот. После чего совместными усилиями некогда второй научник в мире был поставлен на колени и обезглавлен. — Но теперь ты не слаба… — начал было Лей. — Да, серьезно что ли?! Это наверное не ты едва ли не уничтожил меня, сдерживаясь?! — крикнула она на него, но тут же осеклась от его взгляда. Лей вздохом подавил возникший гнев. — Я убил Апостола. Не потому что хотел славы или почестей. Я хотел справедливости. Тебе в справедливости отказали. Я знаю, ничто не сравниться с твоей болью. Но попробуй представить скольких Хонами убил Юлиус Штайсер. Скольким он разрушил мечты и надежды. Сколько судеб растоптал. Сколько зла он принес в этот мир. Апостол был Злом. Борьбы с которым тебя несправедливо лишили. Тебя лишили твоей мести. Я же предлагаю тебе стать справедливостью для тысяч живых и мертвых. Ведь рано или поздно, если его не остановить — он придет и в твой дом. И тогда Японию постигнет судьба Саудовской Аравии, будь в этом уверена, — спокойно произнес Лей, протягивая ей свою руку. Аянами уставилась на него с шоком. Лей был нагл. И играл ва-банк. Вместо долгих уговоров — он сразу приступил к делу. — К черту тебя, Лей. К черту твои уговоры и прочее. Я в игре… Потому что ты, кажется, действительно можешь творить чудеса, — она откинулась на подушку, — ты убил этого ублюдка Апостола, хотя все предлагали собрать целую армию, чтобы прищучить эту мразь. Я не верила Сатоши-сану, когда он мне по секрету сказал, что именно ты сыграл ключевую роль. Я думала, что ты просто нахальный и шустрый гаденыш, присвоивший себе совместное достижение. Разумеется, сильнее меня, но не настолько, черт подери… Лей улыбнулся и внутренне расслабился. — Только ты конечно подобрал себе союзников… Твои китайцы понятно. Индусы тоже. Но какого хрена ты решил заключить сделку с Симмонсом?! — продолжила она. С ней явно не будет просто. Уже приготовившийся дипломатично приводить плюсы от союза с Симмонсом, Лей был прерван самым бестактным образом. Скрипнула дверь и в нее вошел означенный светловолосый научник. — Потому что миледи союз со мной выгоден обеим сторонам. И я поставляю вашему альянсу большую часть информации, потому что как бы вы ни были сильны — играть в Большую Игру вы не умеете. И учтите, ваш союз уже заверен всеми вашими чиновниками, — произнес Александер, нагло ухмыльнувшись. — Симмонс, мы же говорили про использование твоих… — Я не использовал ничего кроме своего природного обаяния, уверяю вас, — Симмонс сделал небольшой реверанс Лею. — И природной наглости, — добавила Аянами. — Она — неотъемлемая часть обаяния! — был ей ответ. — Ты думаешь, я смогу тебе доверять? Ты думаешь тебе хоть кто-то будет доверять? — решила пойти на принцип японка. Симмонс лишь усмехнулся. — Я никогда не просил никого доверять мне. Я с вами только из-за интересов Америки и моих личных, неотделимых от ее. Штайсер — угроза для США. Как бы он ни был далек — мы первая страна, столкнувшаяся со всеми его ужасами. Те, кого он ненавидит. И нам выгодно положить ему конец, показав всему миру, что мы больше не слабы, как раньше. Что эта страница нашей истории навсегда перевернута. Мы не друзья. Мы союзники. Вам не нужно любить меня, миледи, хотя я бы конечно от этого не отказался, — хохотнув, закончил американец, подмигнув японке. Аянами была зла, но крыть ей было нечем. Она знала о способностях Симмонса и не признать их полезность было сложно. К тому же Лей судя по всему его контролирует. В общих чертах… — К демонам тебя, не тяни свои руки к другим японским научникам и считай мы «союзники», как ты выразился, — скрипнув зубами, признала Аянами, на что Симмонс отсалютовал ей. — Вы мудры не по годам, миледи, — вновь подколол ее американец. Та же решила не устраивать сцену, отомстит ему как-нибудь потом… Лей же нахмурился. Он не понимал, зачем Симмонс решил вмешаться… Разве что для гарантии успешности переговоров относительно его персоны. Но… — Я вижу, что ты хочешь спросить, Лей. Вкратце: зачем я здесь, — дождавшись кивка, Симмонс продолжил — Понимаешь, планы придется корректировать. Научники России точно не будут с нами. Лей был в шоке. Страна с четырьмя крайне сильными научниками, по словам Симмонса, была полностью потеряна без переговоров. — Почему? Вы мало знаете о политике в России, так что приведу вам две причины — Наулов и Мейсер. Почему Сергей Наулов, один из самых главных «двигателей» и «просветителей» отказывает в помощи? Но Мейсер? Лей наморщил лоб. Это вроде бы какой-то высокопоставленный российский чекист… — Начну с конца. Мейсер — серый кардинал жизни научников в России. Он ради этого отказался от почетной должности «первого заместителя», а в потенциале и главы госбезопасности России. Чтобы контролировать научников в ручном режиме. И он всегда будет против Америки и… впрочем неважно… — Что неважно? — тут же спросил Лей. Симмонс скривился и огляделся. Тут же комната была окружена мощнейшими барьерами. Лей удивился… Это приватная больница… Тут не может быть никаких угроз. — Однажды у одного агента КНБ я прочитал в мыслях жалкий обрывок… «Скоро будет жарко, надо уходить…» — тихо произнес Симмонс. Лей выразительно на него посмотрел. — Я знаю, что вы можете сказать — он подозревал что его раскрыли… И действительно такое возможно… Вот только ровно через час и пять минут Нью-Йорк был уничтожен, — Лей побледнел, Аянами же раскрыла рот в удивлении. Это вызвало звенящую тишину. — А также, вот совпадение, до этого целый месяц все спецслужбы США гонялись за русскими шпионами, упуская из внимания угрозу научников… — добил своих собеседников Симмонс. Молчание становилось едва ли не гробовым. — Но… Почему? — Почему я бездействую? Я никогда не смогу это доказать. А идти мстить напрямую… Мне не победить Лидову или Безухова. Почему Мейсер это мог сделать? Потому что Америка казнила его родителей-коммунистов. Потому что Америка разрушила страну, службе которой он положил всю свою жизнь. Много причин, — произнес Симмонс, тяжело опускаясь на созданный им стул. Лей же был бледен. Он всегда был борцом со злом. И такое шокирующее признание Симмонса выбило его из колеи. У его врага могут быть те беспринципные «союзники», которые не прочь использовать даже террориста мирового масштаба… — Но как же влиятельные научники? Они не могут быть под колпаком у этого Мейсера! — сказала Аянами. Симмонс тяжело вздохнул. — Зато они под колпаком у Наулова, который путь и дипломатично, но отказался. А вскоре после беседы мой эмиссар был убит, как и все остальные мои агенты в России. Как по мне — намек вполне прозрачный. Русские нам помогать не планируют. Наулов рассчитывает на получение данных с вашего противостояния, но рисковать «гордостью России» не собирается, — ответил американец. Лей наконец очнулся от откровений, сброшенных на него Симмонсом. — Но разве они не понимают, что Штайсера не остановят их… Желания? — спросил китаец. Симмонс же вновь вздохнул. Он в союзе не с политиками. Они не понимают, что в политике ради выгоды люди пойдут на все. На любую подлость, на любую низость ради достижения своих целей. — Наулов исследует научную силу. А она как известно развивается лучше всего во время конфликтов. В России даже относительно недавно пошли на беспрецедентный шаг — они начали включать в состав боевых подразделений полиции школьников. По моим данным официально с четырнадцати лет. Неофициально с двенадцати. И это проводится под благовидным предлогом воспитания достойных членов общества. И судя по показываемому ими прогрессу — не за горами, когда Россия удвоит количество своих десятых уровней… А с учетом неизбежного ослабления всех стран-участниц борьбы со Штайсером это поставит Россию еще выше, сделает Россию еще влиятельнее в рамках науки и исследования научной силы. Именно поэтому Наулов бездействует. Он не собирается ради мира, добра или справедливости жертвовать планами возвышения. Как своими личными, так и его страны. А главное — Наулов, я уверен, с Мейсером как минимум в отношениях взаимной приязни. А это означает, что мы в этой схеме скорее всего лишние, — печально произнес Симмонс. — Но это же… — начала было Аянами. Лей же просто молчал, стремясь уложить у себя что говорит Симмонс… — Отвратительно? Возможно. Но политика — искусство возможного. В ней нет отвратительного. Есть лишь эффективное, то есть приносящее выгоду, и вредоносное, в результате чего положение ухудшается. Вступая в большую игру, вы должны быть готовы к этому, — прервал американец, явно задумавшись, а после махнул рукой. Видимо, решив, что раз уж начал — то он может рассказать все. Безусловно Лей не верил Симмонсу, он искал подвох. Что Симмонс закладывает семена недоверия к России для того, чтобы столкнуть их в будущем. После победы над Штайсером. И теория сходилась идеально. Кроме одного — если Симмонс прав и они действительно лишь потратят время и заодно предупредят своего архиврага… — А еще вам, молодые люди, вопрос на засыпку. Кто был первым научником десятого уровня? — спросил Симмонс тоном учителя начальных классов. — Штайсер, — последовал мгновенный ответ от Аянами. — А кто был после него? — Апостол, — ответил Лей, не понимая куда клонит Симмонс. — А за ним? — новый вопрос и Симмонс откинулся на стул, будто бы сидя на троне. — Мишель Ламберт. А четвертым был Сергей Наулов. Который и ввел само понятие «уровень» в рамках созданного им же кружка, позже преобразованного в известный вам институт. В двух тысячном году, на моей памяти все это было… Точнее на памяти агентов, следивших за тем, что происходит в России… А теперь задумайтесь над одним простым вопросом… Стал бы Юлиус Штайсер разговаривать с эмисарами Мейсера, в случае истинности моей гипотезы, если это не был сильный научник? — установившееся молчание после этого было не просто громовым. Лей сглотнул. Аянами тихо выругалась. Зашедшая Мингжу, слышавшая весь разговор и незримо следившая за Симмонсом, уронила стакан принесенного Лею кофе. Симмонс мастерски провел весь разговор, сведя его в итоге к одной мысли. Россия может стоять за Штайсером. Точнее она могла напрямую использовать его ранее. И кто знает, что взбредет в голову интриганам на Лубянке и в Институте исследования сил. Даже если все это ошибка, даже если Симмонс выдает желаемое за действительное — такое нельзя игнорировать. — Хорошо, если ты хотел убедить меня в своей полезности — ты только что убедил, — сказала Аянами. Мингжу опомнилась второй. — Симмонс, если это твоя манипуляция… — начала было она. — Я лишь рассказал вам факты, известные мне. Считайте, я раскрыл вам свои карты, так как я вижу, что дело начало набирать обороты и имеет перспективы. Поэтому я делаю на вас ставку. Ничего личного. Как я уже говорил — я не прошу у вас доверия. Мне оно ни к чему, — самодовольно произнес Симмонс закинув ногу на ногу. Лей стиснул зубы. Как бы это все не казалось подозрительным… Но Симмонсу нет выгоды отвращать научников России от потенциально очень опасного для него лично боя со Штайсером. Это просто может привести хитрого интригана к преждевременной кончине. — Твои сомнения выглядят обоснованными… Я думаю мы изменим план. Мы не будем пытаться пока что привлечь на свою сторону научников России, тебя же я попрошу продолжить свое расследование… И… Ты уверен, что это может быть только Наулов? — спросил Лей, массируя виски. Симмонс впервые за весь разговор задумался. — До меня доходили слухи о некоем научнике-чекисте. Но они очень неточные и обрывочные… Не уверен. Дело в том, что про Наулова в принципе практически ничего не известно, чем он занимался до его сотрудничества с Мейсером в деле создания института. В котором так или иначе состоят все обладающие весом научники России. Тогда звезды действительно взлетали за жалкие месяцы. Он и был таковой. Но я уверен — на тот момент он единственный научник, которого Штайсер не то чтобы послушал, но хотя бы выслушал… А показное развитие научной силы в России любыми средствами заставляет меня подозревать некую невероятных размеров подставу. Если политик что-то делает — он ищет в этом выгоду. В России с самого начала было одно из самых либеральных законодательств относительно научников, их едва ли не вылизывали. Никаких ограничений. Полная свобода для развития… — произнес Симмонс, потирая подбородок. — Действительно, в России с самого начала была одна из самых эффективных программ развития, более того они стремились поставить на службу государству любых научников. Даже обладающих не самым хорошим прошлым — они обеляли их всеми средствами. Другие страны начали прибегать к такому существенно позже… — добавила Мингжу. Лей схватился за голову. Его план по привлечению на свою сторону всего мира начал разваливаться на глазах. — Кажется, у нас проблемы, шеф, — ехидно усмехнулась Аянами. Лей же думал. Он не верил в союз какой-то страны со Штайсером. Это перебор. Но вот то, что отдельные интриганы могут начать специально «мешать» ему, чтобы получить выгоду в только им известных планах и схемах. Это вполне возможно. И даже вероятно и без возможного сотрудничества со Штайсером ранее. — Мы направимся во Францию и Англию. Нам необходимо привлечь хотя бы европейских научников к союзу. Мишель Ламберт прорвался на десятый уровень в результате разрушения Нью-Йорка, где учился по обмену. Он не простит Штайсеру этого… Он должен согласиться, — произнес Лей. Симмонс удовлетворенно кивнул. — Ах, я всегда хотела побывать в Париже… — начала было Аянами. — Боюсь путь нам предстоит в Лион, именно там безвылазно живет Ламберт, — прервал ее Лей. Мингжу же склонила голову, но затем решилась. — А что нам делать со всеми нашими… Подозрениями? — постаралась она наиболее мягко подвести итог разговора. — Пока что ничего. Симмонс прав, это все недоказуемо, а что подозрительно не обязательно истинно. Но учитывать мы это будем. Просто обязаны. Я не позволю этому миру пасть в объятья самой бесчеловечной идеологии на свете из-за амбиций русских, немцев или кого бы то ни было еще. У Штайсера уже есть какие-никакие подчиненные, «проявившие» себя при разрушении Багдада. Этот нарыв нужно вскрывать. После того, как мы привлечем на свою сторону научников Англии и Франции — мы атакуем Штайсера. Он уже задержался в этом мире. На семьдесят четыре года задержался! И мы сокрушим его как гидру нацизма в 1945. За нами правда! — вдохновенно произнес Лей. И с ним невозможно не согласиться. Ведь для планов всех сторон, уже разметивших контуры нового мира «инструмент» неожиданно стал превращаться в игрока. И только Время покажет, смогут ли они вернуть свою Большую Игру в прежнее русло!***
Кортес. Высокий кабинет на Лубянке. Что такое власть? Обычно когда людям задают этот вопрос они отвечают банальности. Что это сила, возможность принуждать… Чуть более оригинальные говорят о том, что власть это свобода. Но все их размышления — тлен. Когда любой здравомыслящий человек посмотрит на Натана Мейсера — он сразу поймет, что вот оно живое воплощение власти. Потому что истинная власть — это люди, которыми человек повелевает. И дело даже не в их количестве — какая же это власть, быть королем помойки — а в качестве. В том, кем человек способен повелевать. И я могу с гордостью сказать, что я могу видеть истинную личину Натана Мейсера. Холодную, расчетливую, безжалостную, готовую пойти на любую подлость, низость, преступление ради своих целей. Все зависит от человека и какое решение серый кардинал КНБ примет в его отношении. Для одних его слова будут слаще меда, а для других приговором палача. Я всегда смотрел на его планы как на нечто неясное, но рано или поздно оборачивающееся большой выгодой. Эмоции это то, что чуждо мне. Но когда он стал начальником научного корпуса — даже я испытал что-то похожее на… Недоумение. Это было нестандартно. Против всех шаблонов. Но в итоге… Где сейчас надменные глупцы, стремившиеся к эфемерным крупицам власти? Все гордецы молчат! Зачастую в могилах. Натан Моисеевич сидит в кресле и помешивает чай. Обычное дело, но одним взглядом он способен парализовать кого угодно. Это то, что люди и зовут «властью». С самого детства я рос в этой атмосфере. Натан Моисеевич дал мне, безродному сироте, путь в эту жизнь. Многие задаются даже вопросом — не научник ли он из-за его невероятного умения читать намерения людей как открытую книгу. Но вот его последние действия по возне со школьниками… Я действительно не понимаю их смысл и полезность. Нет, если бы это была прелюдия к жесткой или мягкой вербовке — все было бы ясно… Но нет. Вернее не совсем. Мейсер велел завербовать лишь одну, самую бесперспективную, самую слабую из них. Да и то — не до конца. Лишь повязав. — Как прошла операция? — внезапно спросил Натан Моисеевич, прервав ход моих мыслей. Он спрашивает мягко. Но это лишь потому, что Мейсер знает об отсутствии у меня каких-либо эмоциональных слабостей. Люди обычно называют их «привязанностями». Мне несложно контактировать с людьми, влюблять их в себя, создавать то, что зовут дружбой, а после предавать их, вонзая кинжал в спину доверившегося. Ведь это моя роль в Игре. — Объект слаба. Она боится собственной тени. Даже не смогла убить не в гневе. Я не стал ее заставлять, как вы и приказывали. Но нужен ли нам такой брак? Объект не просто слаба. Если бы я надавил, угрожал — она бы отказалась от своей позиции и легко убила бы этого сектанта… Поплакала бы чуток, да и успокоилась… — произнес Кортес. Мейсер отложил кружку в сторону и посмотрел прямо в мои глаза. Я поежился. И неважно, что я могу научной силой буквально разорвать его на куски за жалкие доли секунды. Просто этот взгляд… Это нечто, что скрывается за его глазами. Это глубинное понимание человеческой природы — оно парализует. И заставляет даже мою безэмоциональную душу трепетать. В Америке есть такой научник — Александер Симмонс, способный одним взглядом подчинять людей. Только он научник. Я уверен, взгляд Натана Моисеевича не менее опасен. Только в нем нет света истинного знания. Лишь расчетливый и безжалостный интеллект. — Объект слаба. Это так. Но наша цивилизация всегда складывалась из слабых, объединившихся в группы. И рано или поздно их становилось столько, что они могли не боятся ни гиен, ни львов. К тому же она будет наблюдать за тем, растут ли львы или гиены, — ответил Натан Моисеевич вновь отпивая чай. — Но мы даже ее не доломали… — «Ломка» хороша там, где она необходима. Несмотря на свой опыт, ты любишь действовать жестко, Кортес. А жесткость не всегда необходима. Ты сам ведь сказал, что она была готова убить, надави ты на нее… Скорее твои действия навсегда испортили бы ее любые возможные контакты с нами, но никак не изменили ее личность в нужное нам русло. Объект — серая мышка. Готовая пресмыкаться перед сильным, ценой блага слабого. Таких как она необходимо направлять чуть мягче — и их личность с легкостью вольется в коллектив, — произнес Мейсер, откидываясь на спинку стула. У Натана Моисеевича есть одна поразительная способность. Он невероятно точно определяет истинные желания людей, как бы они не таились… Их цели, мотивы — все это лишь фигуры для манипуляции. — Но зачем нам такой… Дефектный продукт? Кроме наблюдения за вашими драгоценными объектами, разумеется, — добавил поспешно я, ожидая реакции. Я просто не понимаю общего замысла… Быть может Натан Моисеевич приоткроет часть карт… Либо же жестко скажет мне не лезть не в свое дело. — Дефектный? Мы говорим о… Седьмом уровне. Не такой уж это и дефект в нашей ситуации. Но в чем-то ты прав… Наших ресурсов все еще очень мало, — едва ли не пропел Мейсер, поднеся кисть руки к подбородку. Я прислушался. — Скажи, Кортес, обладаем ли мы властью? — спросил внезапно Натан Моисеевич. — Вы — разумеется. Я лишь как ваш инструмент, орудие, представитель. Это нормально. Меня с детства растили именно так. Именно таковым было предложение Мейсера. Верность ему лично в обмен на то, что он обучит меня всему, что знает. Я всегда был инструментом. Сначала пешкой — потом кем-то более значимым на доске Игры Натана Моисеевича. — Да, ты прав, у меня есть власть, но скажи, достаточно ли мне ее? — спросил Мейсер, скрестив пальцы рук. Я задумался, анализируя нынешний расклад сил. — За пределами нескольких групп влияния и не задевая их интересов — вы можете делать едва ли не что угодно. Я бы назвал группы, с которыми это невозможно так: Юлиус Штайсер, Китай, деятельность в Америке затруднена. Внутри страны это Центурион, Тайфун и Наулов. Остальные не представляют для вас угрозы, — выдал я результат своего экспресс-анализа. Мейсер же лишь криво усмехнулся. — Скажи, представь себя моряком и подумай — о чем он мечтает больше всего на свете? — Наверное о собственном корабле. Ведь без него — какой он моряк? — ответил я. К чему это ведет глава «научного корпуса»? — И у него появился корабль — какая же будет его новая мечта? — О дюжине кораблей, ведь они укрепят его уверенность в своих моряцких навыках, — уверенно ответил я. Хм… Я начинаю понимать к чему ведет Натан Моисеевич. Чем дальше — тем больше желаний? — И чего же захочет моряк, получивший дюжину кораблей? — Он будет жаждать флот, уже больше всего на свете, ведь он однажды получил и корабль, а затем и вовсе — дюжину кораблей. Так почему же ему не задуматься о флоте? — добавил я, внутренне усмехаясь. — А чего захочет моряк, получивший флот? Можешь не отвечать. Ибо это очевидно. Он будет всеми частицами своей души алкать власти. Без которой его флот — тлен, грозящий в любой момент обратиться в ничто. Ведь самый большой страх моряка достигшего столь многого — потерять свой флот. Он пойдет на любую дерзость, подлость, предательство, чтобы сохранить его. Такова наша природа. Мы вкушаем сладкий плод власти и как самый тяжелый наркотик он нас развращает, при этом никогда не удовлетворяя нашу потребность во власти. С каждым днем нам хочется ее все больше и больше, пока ее не становится так много, что один человек не может удержать ее физически. Тогда и появляется первое разочарование, необходимость создания аппарата верных людей. Так рождаются короли — живые боги для тех, кем они управляют, — произнес Натан Моисеевич, иногда озорно глядя на меня. Разумно и логично… Я не думал с такой стороны. К тому же это объясняет наличие Кузнецовой во всех этих мероприятиях. — Но раз у вас есть власть — к чему все это? Они же могут быть угрозой для нее… — дополнил я свой вопрос. Усмешка Мейсера превратилась в хищный оскал. — Скажи, как ты думаешь, что будет результатом наших действий? — Хаос, риск… Я понимаю, что риск — оправдан. Но тем не менее, какая нам с него выгода? — спросил я, пытаясь разглядеть в омутах Натана Моисеевича хоть что-то, чтобы выдало его истинные эмоции… Ничего, такой же, как и всегда! — Ты уже ответил на свой вопрос. Нам нужен хаос, — удивил меня Мейсер. Хаос? Но зачем… Это же угроза его положению в обществе. А уж если кто из научников пронюхает об интригах и некоторых делах Натана Моисеевича — быть беде! — Вижу, что ты не понимаешь… Не волнуйся, смысл этого доходит только тем, кто много лет вращается в определенных кругах. Все мы ошибочно считаем, что хаос — это зло. Всяческие примеры тому подтверждение: голод, смерть, болезни… Никому не хочется жить в эпоху хаоса — эпоху перемен — эпоху отчаянья — эпоху падения. Но это очень ограниченный взгляд. Взгляд человека, довольного своим положением в обществе. Довольного своими властью в нем, местом, ролью. Хаос — это причина конца такой стабильности, к которой все стремятся. Поэтому он и проклинаем. Но это забывают… Кто по своей глупости, кто потому что умен и понимает что в истинной Игре не выживет, а потому ему или ей нужны стабильность и процветание. Но те, кому нечего терять, те кто был на дне общества — вот им от этого страшного явления терять нечего кроме своих жалких, крохотных и ничтожных жизней, которые они и сами-то не ценят. Пока правители рассказывают им сказки и подкидывают объедков с барского стола — они молчат. Как и богачи, желающие лишь преумножать собственное благосостояние. А потому все забывают, что такие слова как «благостная стабильность», «объединение общества», «единение государств»… Все это лишь ложь. Ибо Хаос — это величайшее проклятье для тех кто правит и сродни божественному благословлению для тех, кто хочет править. А главное — может править, — произнес длинную речь Мейсер, кажется даже немного приоткрываясь мне. Хаос? Но… зачем? Разве Натан Моисеевич уже не стоит на вершине? Хм, я понял. Хаос — это возможность. Пойти вперед, вверх. Но в какую игру играет Мейсер? Чего он хочет добиться? Неясно. Есть лишь одно понимание — он уверен в том, что эти дети будут полезны. — Ты видимо понял мой намек, отрадно это видеть… — Мейсер прикрыл глаза, — Однажды излишние амбиции уже привели меня на самый верх. Кеннет был из всех «кремлевских старцев» самым мудрым. Он в своей сфере деятельности расставил ключевых людей на все действительно значимые посты. Меня возвела наверх Перестройка. Я стал главой «внешней службы», сменив Кеннета, который ушел на «почетное повышение», отойдя от дел… Последнее его дело, порученное мне — устранение бывшего министра внутренних дел, его давнего врага. Они после смерти «дорогого товарища» были полностью разгромлены. Кеннет нанес удар милосердия. С того времени у нас одна истинная спецслужба. Остальные лишь пыль в глаза. Во время коллапса прежнего строя я смог сохранить всю полноту власти, более того поставил отделы во главе с нашими закадычными друзьями под свой непрямой контроль. Потом же появились вы, научники… И мне пришлось раскрыться, дабы приобрести власть не только фактическую, но и формальную. Я чувствовал себя как будто бы меня ежесекундно хотели раскрыть. А когда я стал главой научного корпуса — стало даже немного хуже. Даже то клоунское интервью — только польза для дела вынудила меня дать его. Необходимо было разрекламировать научный корпус. Показать для внешней стороны выбеленную репутацию. Чтобы даже если кто-то провалился — всегда была бы подушка безопасности в виде наработанного авторитета. Ибо мы никогда не должны класть все яйца в одну корзину. Помни это, — разоткровенничался Натан Моисеевич. А что если это тоже его план? Я не верю в сентиментальность Мейсера. Он всегда своими словами чего-то добивается? Но чего? У нас есть некий враг, которому этот хаос невыгоден? Но кто может заставить всемогущего Натана Мейсера идти против своей натуры? Интриговать, как в молодости, идя по головам и раскалывая судьбы тысяч, а возможно и миллионов людей на до и после. — Какова моя дальнейшая роль? — спросил я после некоторого раздумья над словами Натана Моисеевича. Мейсер ухмыльнулся. Видимо, мы переходим к делу. — Следи, наблюдай… Постарайся к своему новому агенту втереться в доверие. Как — по обстановке. Но если вдруг у объектов возникнут проблемы — не стоит их решать. Иногда птенцов следует подтолкнуть из гнезда, чтобы они научились летать… Мне не нужны те, кто не способны решить даже такую «детскую» проблему самостоятельно, — жестко ответил Натан Моисеевич. — Гамалькин? — Устранить, — приказ на убийство слетел с губ Мейсера также легко, как у многих иных разговор о погоде. — Наши «друзья»? — Не вмешивайся в то, что они делают. Но постарайся проследить, чтобы они не запороли ничего и не сделали работу за объекты. Можешь попробовать кого-то «привязать», но тут уж по обстановке, — последовал быстрый и четкий ответ. Все выглядит как банальное наблюдение. Проворовавшегося, думаю, устраню как раз к моменту гибели синдиката. Символично получится, не так ли? — Скоро все начнется, Кортес. Девушка одного из объектов и по совместительству шпион уже заперта Чикановым. Скоро начнется действительно Большая Игра, — добавил Мейсер. Поразительная информационная сеть. Не будет ошибкой сказать, что если Натан Моисеевич чего-то не знает — то вряд ли это известно хоть кому-нибудь на свете. — Приоритет сохранения ее жизни? — Нулевой. Я бы даже сказал — отрицательный, но самому тебе мараться нельзя ни в коем случае. Не стоит расстраивать объект на случай успеха. Юному сердцу следует испытать чувство настоящей утраты. Только так оно сможет стать действительно сильным, — во взгляде Мейсера на секунду будто бы промелькнуло нечто демоническое. Он беспощаден к врагам и предателям. Она — объект. Ничего более. Никакой жалости к ней и быть не может. — А если кто-то из объектов попросит вас о помощи — то возможно ли мое вмешательство? — спросил я свой последний вопрос. Мейсер усмехнулся. — Поверь, этого не потребуется. Юность слишком горяча, чтобы отойти в сторону. Но коль разум захочет услышать мудрость старших — я конечно же направлю их. По тому пути, которого я от них жду, — в словах Натана Моисеевича едва ли не зазвенели стальные нотки. Он также без слов понял отсутствие у меня иных вопросов и подал знак, показывая что более откровений не будет. Хватит их на сегодня. Я усмехнулся в ответ. Эмоции — слабость. И первый шаг — изжить их, изгнать. И самая большая слабость в жизни любого человека — любовь. От нее необходимо отказаться, чтобы мечта и любая цель стали по плечу. Ведь люди вокруг — лишь инструменты. Если человек воспринимает их с любовью — он буквально отдает им частичку себя. Они становятся его слабостью и любой враг, подмечая это, ударит именно по ним. Либо из практических соображений, либо из банальной мести. Поэтому лучший способ — использовать любовь других к себе, но самому никогда не любить. Такова мудрость Натана Моисеевича, таков его второй урок для меня. Который я никогда не забуду. Объекты лишь дети. Это факт. Но они вздумали играть во взрослые партии. И должны научиться нести за это ответственность, что с ними будут играть по-крупному. Или умереть, не в силах осознать или принять этого. Ибо такова реальность. Поклонившись, я медленно растворился в кабинете главы научного корпуса КНБ.***
Беатриче Лучиано. Где-то в Африке… После тяжелого поражения прошел месяц. Раны зажили, только гордость осталась запятнанной от провала. От рук недолюдей! Правда тех, кого опасается даже Юл… Это не страх, нет. Просто они достаточно сильны, чтобы быть угрозой. Когда три года назад он спас меня из лаборатории — я только и могла, что как губка впитывать его идеи. Я думала, что была сильна, когда убивала этих макак. Но… Как оказалось, именно благодаря Юлу я не была убита их охранными системами. Я думала, что достигнув вершины — десятого уровня, я стала сильной… Оказалось, что помимо сильных существ, есть те, кого можно назвать чудовищами. И я пока еще недостаточно сильна, чтобы сразиться с кем-то из них. А эта просьба Юла… Его страх за меня… Мне было стыдно. Стыдно разочаровать его в своей силе. Но еще больше мне было стыдно за то, что я заставила его беспокоиться… Более того, привлечь своего союзника, Scienttotus к тому, чтобы исцелить меня. Я даже не сразу поняла, что это была ее сила, что окрасила весь мир вокруг в две краски — черную и белую. Но это помогло. Остался лишь один вопрос — кто это? Друг? Союзник? Должник? Не знаю… Но она явно невероятно сильна, раз смогла исцелить меня. Да, я даже смогла узнать ее пол. Да она и не особо скрывалась в плане пола, либо просто не придала значения фигуре. Единственное — она не выражает нашему делу открытую поддержку. Тайный информатор? Я скривилась. Нам не нужны такие для победы — Юлиус Штайсер — сильнейший научник в этом мире. Возможно, это кто-то, кто может нам серьезно помешать? Некий невероятно могущественный научник женского пола… Уму, конечно, приятно строить догадки, что за нас номер два мирового рейтинга — но тогда непонятно, почему им просто не разделить мир между собой… Значит кто-то пониже уровнем, но с сильной и могущественной специальной силой. Именно что специальной — единичной способностью, представляющей собой путь для научника в небеса. Моя магия — именно что проявление такой специальной силы. Но у нее явно есть и обычные способности научника… Поэтому это без вариантов десятый уровень. Но кто? Загадка. Сейчас мы находимся в зале героев. Это место сбора шуцштаффеля — вернейших сторонник Юла. Которым он меня решил представить после моего дебюта. И после провала… Я не понимаю — зачем? Разве поражение не должно низвергать меня вниз? Но почему Юл все еще так ценит меня, кажется, еще больше чем раньше? Я ведь слаба… Зал устроен просто. На небольшом возвышении стоит роскошный трон из смеси золота и нескольких других металлов, украшенный бриллиантами. Рядом, по правую руку стоит кресло, искусно вытесанное из дуба, на подлокотники которых водружены таафеиты. Но самое странное — меньших кресел не три, а четыре. По два от каждой стороны длинного стола. Пусть это и выглядит вычурно, но иногда его используют для званных ужинов, в том числе с участием младших научников, вроде меня, не вошедших в гвардию Юла. Будет некто новый? Из помещения за троном выходят Юл и Фридрих фон Никкельсорт — глава шуцштаффеля. Оба идеально соответствуют представлениям о чистоте крови. И самое удивительное — видимый возраст. Несмотря на то, что Юлу за сорок — ему никак нельзя дать больше восемнадцати. Никкельсорту же на вид около двадцати пяти лет, но на деле за тридцать. Долголетие — одна из черт ариев и их потомков, не так ли? Я поклонилась, как и неожиданно прибывшие еще трое членов гвардии. Все они без исключений научники десятого уровня. Приблизительно на уровне мировой десятки. Никкельсорт же намного сильнее. Думаю, лишь самый верх смог бы ему противостоять. И все дело в его способности. Райнхайт — чистота, он становится неуязвимым для любых атак, более того вся их мощь отражается в незадачливого врага! Вторым по силе среди всех членов гвардии Юла считается Питер Хауфман, обладающий способностью Кригериш — Воинственный. Он способен подстроиться под любого противника. Дайте ему время и он выработает иммунитет к любой способности, найдет контрмеру к самой хитрой концепции и победит врага. Третьим является Вернер Шлипке, владеющий силой Унбезигбар — Непобедимый. Он буквально растворяется меж миров, становясь неуязвимым к любым атакам. Лишь при помощи сильнейших концепций и различных хитростей ему может быть нанесен урон. Единственная слабость — его атакующая сила также падает. И чем больше он отрешается от мира, тем сильнее она проседает… И наконец Ганс Ульманг — Аусгевахльт — Избранный. Он способен… Видеть будущее. И не просто видеть будущее — а менять его, подстраивая события так, как ему угодно. Правда на Юла это не работает, но даже Фридриху было непросто его одолеть. Уж очень специфична такая сила. К тому же он незаменим в рамках командных сражений. Ведь это большое преимущество — знать наперед события, пусть и крайне ненадолго… — О, это, видимо, наша новая «знаменитость»… — легко посмеявшись, произнес Шлипке, но тут же умолк под взглядом Юла. Обидно, но имеет право. Все же пытаться убить Эригайси было действительно… Перебором. — Вернер, тебе стоит быть более понятливым к арийской храбрости, — со сталью в голосе ответил Фридрих. «Непобедимый» же стушевался. Все же несмотря на ранг — грандмастер шуцштаффеля стоит выше всех остальных подчиненных Юла. — Не стоит лишних склок. Я созвал вас всех вовсе не для этого, — произнес Юл, усевшись на свой трон. Все остальные остались стоять, подчеркивая наше почтение. Юлиус потирал большой палец об указательный, демонстрируя, что сейчас будет действительно нечто очень и очень важное. — Как вы прекрасно знаете, недавно Мы вернулись в Большую Игру. Долгие годы мы позволяли этому миру развиваться без нашего прямого участия, строя наш фатерлянд, наш Рейх на этих первозданных землях древних людей, очищая их от различных недочеловеческих примесей. Но что стало с остальным миром? С напряжением всех сил им удалось победить Ложного Бога. С напряжением всех сил они тужаться, пытаясь достичь своего эфемерного блага. С напряжением всех сил они делают то, что мы можем сделать проще и лучше. Мы уже начали вновь очищать эту планету от «лишних» ртов. Этот мир застыл в ложном благополучии. И я рад сказать вам, что сегодня мы примем в наши ряды нового члена. Достойного воина, своей отчаянной храбростью доказавшей свое могущество и достоинство ария! Встань на колено, Беатриче Лучиано и прими свою судьбу как одного из нас! Как рыцаря ордена чистоты! — Что?! Только Фридрих и Ганс выглядели спокойными. Питер выглядел удивленно, а Вернер — недовольно. На одних инстинктах я опустилась на колено, но продолжила размышлять. Я не понимаю… Я же проиграла… Да, я сильнейшая из всех, кто не состоит в шуцштаффеле… Но неужели мое безрассудство смогло впечатлить даже безэмоционального Фридриха? Я не поверю, что Юл включил меня в собственную гвардию просто из прихоти! Штайсер же встал со своего трона и создал меч, подошел ко мне и опустил его на оба моих плеча. — Заклинаю тебя быть храброй, заклинаю тебя быть сильной, заклинаю тебя бороться за чистоту человеческой крови, заклинаю тебя идти до конца, заклинаю тебя на войну за свои идеалы, заклинаю тебя быть верной своему долгу и клятвам, заклинаю тебя быть верной самой себе, заклинаю тебя быть счастливой! — произнес Юл, отбивая каждую клятву ударом клинка по моему плечу. На каждое «заклинаю» я говорила «клянусь». — Встань же, рыцарь ордена чистоты, моего шуцштаффеля, и неси свои клятвы с гордостью и честью! — Юл закончил ритуал. Мне же крайне не понравился взгляд Вернера. Не предвещает он ничего хорошего! — Господин, с вашего позволения, я хотел бы потренироваться с новым рыцарем ордена после нашего собрания! — предложил «Непобедимый». Плохи дела… Ведь отвергнуть такое предложение — нельзя. Это не только обидит Вернера, но еще и покажет мою слабость! — Хорошо, Вернер, разумеется, повышение наших сил — есть наша цель, — ответил Юлиус. После же он посмотрел на меня с явным намеком. Не посрамить его доверие в бою с Вернером. Видимо — это и будет моим испытанием… Настоящим. — Теперь же, когда мы разрешили первый вопрос, я бы хотел объявить от имени нашего лидера, что грядет величайшая битва в истории человеческого рода, нашей цивилизации и всех цивилизаций до нас. Слабость — вот проклятье нынешнего «благого века», сильные люди сдавлены ограничениями ханженской морали, морали рабов. Они защищают тех, кто ниже их. Ибо даже люди не равны. Что уж говорить о тех, кто еще ниже их. Иерархия — вот основа мира. Слабые подчиняются сильным. Те — тем, кто еще сильнее. И так далее, пока на свет не появляются короли этого мира. Или даже те, кого можно будет назвать Богами! Те, кто будут сами определять свои судьбы! Те, кто будут определять судьбы всего мира! — начал свою речь Фридрих, опираясь на рукоятку своего клинка. Юлиус одобрительно кивнул на слова своего самого старого подручного. К чему они нас подготавливают? Неужели нас ждет некое грандиозное дело? Неужели грядет нечто великое? Великое злодеяние для одних и то, что назовут истинным рождением нового мира для других? Неужели мы пойдем дальше? Мы начнем привносить наши идеи за пределы прародины человека? Быть может вылечившая меня уже окончательно договорилась с Юлом об этом? — Мы все объединенные клятвой под сенью звезд, скрепленной нашими кровью, потом, слезами и трудом, не можем более смотреть на то, как умирает оплот просвещения! Европа погрязла в грехе праздности и не менее страшном — прощении и приживании тех, для кого положение раба — уже милость, ибо сама их жизнь должна зависеть от того, кто стоит выше них. Ибо иерархия — вот основа пути в небеса! Мы должны вновь превратить Европу в оплот культуры и цивилизации, плацдарм для борьбы с тьмой и невежеством, что несут с собой те, кто в своем греховном тщеславии считает себя равными с истинными хозяевами этого мира! Мы покажем Европе нашу силу и власть, заставим их признать власть и принять все соответствующие меры по изгнанию влияния нечистой крови! — продолжил Фридрих, смотря каждому из нас в глаза. Юлиус встал со своего трона, жестом призывая успокоиться. — Дорогие товарищи, друзья, соратники! Мы вступаем в новую эру! Мы долго ждали после того, как обосновались здесь — на родине наших предков. Мы давали этому миру шанс, шанс стать лучше и совершеннее, избавиться от ограничений и тех, кто тянет его вниз. Более того, я сам уничтожил оплоты мракобесия! Тунис, Аравия — лишь часть из длинного списка этих центров, что пали перед светом истинного просвещения. Это были те самые Содомы и Гоморы, которые должны быть очищены божественным пламенем… Но страны, которые мы считали оплотами асы изменили своей истории и сути. Они продолжали и продолжали принимать к себе тех, кого даже за людей считать греховно! Поэтому мы гневаемся… Поэтому мы недовольны. И мы устали ждать! Я объявляю новый крестовый поход, поход на Европу! Мы отделим зерна от плевел, мы уничтожим всю нечисть, заполонившую ее. Мы сметем тот старый порядок, показавший себя неспособным меняться под ход истории! И на костях и крови старого мира — мы построим новый! Лучший, справедливый мир! Следующая наша цель… Это Париж и Лондон. В прошлом образцы европейской цивилизации, ныне погрязшие в грехе и пороке! Мы должны остановить это… — мы все поражены, а после встали и преклонили колени. Это не просто гонять варваров по пустыне. Это самый настоящий слом старого, продвижение нового… Вот какую судьбу нам готовит Юл… Судьбу уничтожителей порядка Старого и Архитекторов порядка Нового! Такова наша цель, наш удел, наша судьба! И горе тем, кто попытается нас остановить!***
Тем временем. Василий Князев. Я чувствовал, что нечто идет неправильно. Для нашего отношения зашли слишком далеко. И слишком быстро. Быть может, это я извращен? Но нет… Разумеется, я чувствовал желание, как и всякий нормальный парень. Мы еще несколько раз оставались на ночь одни… Пока нас не застали, кхм, «на месте преступления». Я думал, я умру от стыда. Собственно Ирочка тоже. Нас отчитали как малых детей. А мне еще бабушка едва не открутила уши… Причем меня винили даже не за связь, а за то, что я им ничего не сказал! И за это было еще хуже… Вот только все пошло не по плану. Ведь внезапно после того, как наши отношения были «утверждены» сверху, так сказать, Ира пропала… Они все пропали. Когда я через два дня смог убедить Николая Степановича и Григория Антоновича организовать проверку — квартира была покинута. Причем довольно давно. И это пугало больше всего. Синицын по линии КНБ не смог отследить ее телефон. Последний раз он выходил на связь — в школе. Что случилось? Почему она не сказала мне? Или же… Самые страшные мысли приходили мне в голову. И последние две недели я не мог никак найти себе места… Так наступил декабрь, улицы занесло снегом… Как и мою душу. Ведь у меня были идеи, что случилось. А точнее кто. Чиканов. Ведь больше у меня нет никаких врагов! Тогда я решился, я предложил Шершину напасть на Чиканова. Чтобы навсегда покончить с его злодеяниями! Чтобы спасти Иру! — Это исключено. Василий, ты не сможешь победить «Биобога», я не могу рисковать вами! — сразу же отказался Шершин, начав «мягко». С указания на мою слабость. Она душила меня. Действительно душила. Ведь я не мог серьезно навредить Чиканову. — Но мы же должны что-то сделать! Есть же… Кортес! Есть же множество других взрослых научников! — продолжил я, стремясь найти хоть какую-то поддержку. — Василий, увы… Но я сомневаюсь, что они согласятся тебе помочь. Поучить — возможно. Но не помочь… — постарался максимально спокойно ответить Шершин. Он явно пытается смягчить акценты. Я стиснул зубы. Я понимаю Шершина. В чем-то. Ему действительно нет причин помогать мне… Нет причин помогать Ире… Ведь это поставит под угрозу его положение… Ведь если что-то случится… То как минимум его начальник его точно не пощадит. Недаром про него ходят такие слухи. — Тогда кто может помочь?! — едва ли не крикнул я. — Не те люди, к которым ты хотел бы обратиться за помощью, — внезапно голос Шершина огрубел, он переплел пальцы рук перед своим лицом, поставив локти на стол. Он закрыл глаза. — Почему Вы говорите это Мне? Разве не Мне решать, хочу ли я обратится к ним за помощью? — Потому что тот, к кому ты хочешь обратится не добрый волшебник. Он — тот путь, вступив на которой, пути назад у тебя не будет. И у твоих близких не будет. Ты готов сделать выбор за себя… Но готов ли ты выбрать за свою маму, бабушку… Своих детей, коль они у тебя появятся? Готов ли ты поставить все это на кон? — спросил Шершин, подняв взгляд. Мы встретились глазами… Впервые я увидел в этом человеке страшный холод. — Почему вы говорите, что у меня не будет пути назад. Я допускаю, что платой станет услуга на услугу… Но так… — уже не так уверенно спросил я. Шершин беспокоится обо мне? Или же он в ссоре с начальником и наговаривает на него? Или у него есть свои мотивы? Он раньше никогда не был настолько суров. Будто бы скрывал нечто. — Потому что с момента твоего вступления на этот путь, твоя жизнь будет определяться твоей полезностью. Скажи, ты же умный, эрудированный парень… Что отдает человек, заключая сделку с Дьяволом? — внезапно переменил тему с реальной на абстрактную Николай Степанович. Что он хочет сказать… — Душу. К чему вы клоните? — я постарался успокоиться. — Верно, человек отдает свою душу. Это ведь такая мелочь, не так ли. За нечто безразмерное человек выручает нечто материальное… Это самый большой обман в истории. Ведь душа — это и есть то единственное, что и есть у человека. То есть заключая эту сделку человек не получает ничего, отдавая взамен все, радуясь своей глупости и выгодной сделке, — спокойно продолжил Шершин. — Довольно этого… К чему вы клоните?! — спросил я, нависнув над Шершиным. — Ты гневаешься. Но зря, я хочу отвратить тебя от самой страшной ошибки, которую ты только можешь совершить. Я как азартный игрок, ставлю на это все, — продолжил уклоняться от прямого ответа Шершин — Вы не под прямым контролем того, о ком вы так не хотите говорить… О Натане Мейсере, которого упомянула Зигсид. Чей номер телефона вы нам нехотя дали… Но зачем вы нам его дали? Вы уже давно не служите в КНБ, вы уже давно не под его надзором! — едва ли не срываясь, сказал я. Он точно где-то врет… Он точно что-то недоговаривает. Они боятся его как огня, но так на публику… Будто бы хотят поселить страх перед ним у нас! — А кто тебе сказал такую глупость, что я не под его контролем? — глаза Шершина будто бы опасно сверкнули, и я отшатнулся. Я сглотнул. — Это бред. Вы напрямую говорите мне не связываться с ним, при этом находясь под его контролем? — зацепился я за очевидное противоречие. — Я же сказал. Все определяет полезность… Конкретно моя. Или ты считаешь себя столь важной фигурой на доске, чтобы Мейсеру это было принципиально важно? — продолжил иезуитскую манеру разговора Шершин. — Что вы хотите? — Чтобы ты понимал последствия. И не заключил сделку, как когда-то я. Не повторяй ошибок старших! — почувствовал мою слабость Шершин. Нет… Я должен быть сильным! Должен… Чтобы спасти ее… Чтобы спасти Иру! — Я готов на все, чтобы спасти Иру, — твердо произнес я, но голос все же дрогнул от внутренних сомнений. Шершин лишь улыбнулся, посмотрев на меня как на неразумное дитя. — Ой ли? Ты так в этом уверен? — улыбка Шершина превратилась в ухмылку. — И что же это может быть такого мерзкого, что ради этого я не пойду на сделку? — спросил я. Шершин скосил взгляд. — Скажи, сможешь ли ты убить ребенка, если тебе прикажут? Что? Убить ребенка? Он серьезно? Шершин сейчас серьезно? Кто может приказать убить невинного и ничем не способного помешать человека? — Знаешь, я убивал людей. Мужиков, парней, даже женщин… Но ребенка убить не смог. Ты хочешь сказать, что ты сможешь? — Шершин встал, а я напротив отшатнулся, едва ли не упав. — О чем вы, черт подери?! — О том, почему я ушел из КНБ. Десять лет назад мне, полковнику, Натан Моисеевич поручил борьбу с одной ОПГ… Которую впору называть преступной организацией… А у ее главы была прекрасная белокурая дочь… Ее звали Аля. И мне приказали ее похитить и потребовать у ее отца выкуп от имени другой организации, развязав самую настоящую преступную войну. Много преступников тогда полегло, а спустя месяц он понял, что ему нужно собрать все свои силы в честь своей победы и поражения одновременно… Ведь дочь он так и не вернул. Разгромленные им банды ничего об этом не знали. Но общий сбор стал его страшнейшей ошибкой — ведь он собрал свою организацию в кулак, прямо под масштабный взрыв. Никто не выжил. А если кто и выжил — то их «проконтролировали». И тогда этот маленький комочек счастья, еще совсем юная девочка исчерпала свою полезность, ведь ее отец, на которого можно было ей надавить — мертв. И мне приказали от нее избавиться, как от ненужного свидетеля. Прямо перед ней. И я не смог. Тогда Мейсер достал пистолет и лично убил ее, сказав, что я слишком мягок для органов и мне лучше заняться воспитанием детей, раз я не способен их убить. Чем я с того момента и занимаюсь. От рассказа Шершина я побледнел, тот же, будто бы освободившись от своей ноши, легко улыбнувшись, вновь присел. — Хочешь ли ты помощи от таких людей — выбирай сам. Я же умываю руки, все что нужно и даже больше того я уже рассказал, — закончил Шершин, откинувшись на спинку стула. Пробормотав что-то невнятное, я пулей вылетел из его кабинета и побежал домой. И я думал, анализировал… И… Я понял, что хотел сказать мне Шершин. Что он не осудит мой выбор. Он просто хочет, чтобы я знал то, чего он был в свое время, по его словам, лишен… Права выбора. Я не смог уснуть ночью, обдумывая… Искал варианты… И у меня их как было два, так и осталось. Либо довериться Шершину, либо довериться Мейсеру. И если первый вариант я не мог принять сердцем, то второй разумом… Ведь доверять такому человеку — очень глупо. Я проверил информацию. Про дочь, разумеется ничего не было, но вот взрыв — чистая правда… Правда, что режет круче любого ножа. В школу я пришел не сонным только благодаря научной силе и идеализации… Костя увидев мою напряженную физиономию забеспокоился еще больше… — Вась, я не могу понять, что случилось. Где Ира в конце концов? — спросил он. — Она пропала… И я уверен, что знаю в чьих руках она. Вот только я понятия не имею где их искать… И не спрашивай про начальство — они не хотят посылать на это дело «детей», ждут пока кто-то из десяток «соизволит» обратить внимание! — едва ли не прикрикнул я. Собственная слабость душила… Вновь и вновь я пытался и развивался… Но где же он, уровень свободы? Лидова достигла его в двенадцать. Почему я в свои шестнадцать застыл на восьмом? Почему?! — Слушай, ты уже неделями ходишь сам не свой… Тебе нужно принять уже решение. Будешь ли ты делать что-то сам или смиришься… Потому что иначе ты просто изведешь себя! — на слове «смиришься» я едва не ударил его, но как же он прав! Мне нужно принять решение… И столкнуться с его последствиями… На перемене я вышел на лестничную клетку. Видя мою мрачную мину на лице, все «вольношатающиеся» быстро рассосались, дав мне блаженное одиночество… — Кхм, кхм, — кто-то попытался привлечь мое внимание. Салли Грей?! Что ей от меня нужно? — Салли? Что случилось? — попытался я изобразить улыбку, но выдал лишь нечто вымученное. Та же присела рядом со мной на ступеньку. — Тебе не кажется, что чем дольше ты бегаешь от своей проблемы, тем туже завязывается петля вокруг твоей шеи? — спросила она. — О чем ты? — попытался я изобразить непонимание. Салли лишь вздохнула. — О том, что ты переспал с Иркой, а после она пропала — полшколы трещит тихо, а полшколы громко. Так что не придуривайся. И для того, чтобы указать на одного «очевидного подозреваемого» не нужно быть Шерлоком Холмсом, — прямолинейная грубость Грей сбила с толку. Она всегда казалась очень приличной девушкой! Кхм… Я покраснел. — Есть такое. Но что ты хочешь мне предложить? — спросил я, посмотрев прямо на ее лицо, на котором виднелось два огромных темных круга под глазами. Та заложила руки за голову, потягиваясь. — Перестань жалеть себя. Ведь у тебя в отличие от тысяч и тысяч есть выбор, а не указание что делать. Ты можешь выбрать и столкнешься с последствиями этого выбора, — ответила Грей. — Я не знаю какое решение правильное. — А кто сказал, что оно существует? Выбор между двумя плохими вариантами неприятен, но все еще остается выбором. Так радуйся, что он у тебя хотя бы есть… — «ободряюще» сказала Салли. Выбор между плохим и плохим? Смирение или действие? — И как же ты посоветуешь сделать мне выбор? — иронично спросил я. Та усмехнулась. — Сердцем, как бы это банально не звучало. Так ты хотя бы не будешь жалеть, если последствия будут слишком серьезными, потому что ты попытался что-то сделать, а не просто закрылся в себе, — произнесла она, поднимаясь и уходя вниз… Сердцем, значит? Тогда… Выбор очевиден… — И да, если ты вдруг решишься перестать жалеть себя, то знай. Я в игре. Я помогу тебе, — добавила Салли, обернувшись и на этот раз действительно улыбнувшись. Никогда ее не видел такой… Но почему? — Ты же понимаешь, что Чиканов — девятый уровень? — спросил я. — Конечно, я не глупа. Но это просто, так сказать, мой бизнес, мое дело, если будет так угодно. Ирка остается моей одноклассницей и если «спустить дело на тормозах», как у нас периодами очень любят делать, то любой может стать следующим. А я, поверь, быть следующей не хочу. Так что никаких симпатий, только личная выгода, как принято на моей национальной Родине, — хихикнув, ответила она. Я улыбнулся в ответ. — И все равно спасибо. Ты лучше, чем считаешь себя саму. Ведь не каждый будет помогать другому, пусть и корыстно, — произнес я, также поднимаясь. — Я это запомню, — коварно ухмыльнувшись, американка убежала на свой урок. А мне надо сделать одно важное дело… Ведь я принял решение! И пусть последствия у него могут быть страшными, но лучше принять неправильное решение, чем бояться совершить ошибку и в итоге… Все равно ничего не изменить! Посмотрим, какой же вы… Натан Моисеевич Мейсер!