***
— Шастун, к доске! Первым уроком в понедельник иметь математику — настоящее издевательство. Антон встаёт с места, идёт к доске, и уже представляет, какой цирк сейчас начнётся. — Итак, записывай функцию… Антон выводит на доске цифры и буквы, не особо представляя, что с ними делать. Взять производную нужно? Что такое производная? Отвратительно. Антон делает попытку правильно взять производную, но судя по смешкам из класса, у него это не вышло. Это подтверждает и учитель. — Неправильно. Антон, ты же понимаешь, что если ты не можешь говорить, это не означает, что тебе разрешено не думать об уроках вообще? Не хочешь учиться — забирай документы, и иди считать ворон в другом месте. И тетрадь с домашним заданием после урока мне на стол. С громким звуком Антон кладёт мел на место, и случайно пнув чужой рюкзак, садится на своё место. В след он слышит что-то вроде «смотри под ноги, придурок». Антон не реагирует, как и обычно, только пододвигает к себе тетрадь Серёжи, чтобы списать домашку. Сосед по парте хмыкает, но не сопротивляется, понимая, что для Шастуна две двойки за день по одному предмету — это уже слишком. Со звонком все ученики, кроме Антона, спешат покинуть кабинет, пока сам парень подходит к учителю, показывая тетрадь. Ему выводят красную и жирную тройку, не проронив ни слова. Видимо, всё, что было у доски — спектакль для публики, а наедине с ним никто разговаривать не собирается. Выйдя из кабинета, он натыкается на двух парней, которые, очевидно, ждали его. — Ну что, Антош, всё ещё молчишь? — Шастун молчит, сожалея о том, что не согласился на то, чтобы его подождал Матвиенко. — Невежливо это как-то, не находишь? — Лёша поддерживает издёвки своего друга, но вопрос — чего он добивается? Чтобы Антон психанул и сказал что-то? Плохая попытка. — Да уж, вот твоя сестричка поразговорчивее будет, — Антон напрягается, чувствуя, как начинает злиться. — И стонет, наверное, потрясно. Эта пошлость была последней каплей, которую Антон уже не смог проглотить, только не после первой математики в понедельник. Он разворачивается и замахивается, но у одноклассника реакция быстрее, чем он ожидал. Его руку ловят в воздухе и заламывают назад, прижимая лицом к стене коридора. Кость ломит, и Антон действительно жалеет, что повёлся. Его развели, и если кто-то это видел, то его точно выгонят. — Слабак ты, Шастун. Слабый и тупой. Не сдалась она нам, как и ты, бедненькие сиротки. Куда родаки то делись? Отказались? — Антон пытается вырваться, но хватка у Щербакова крепкая, и от каждого движения только больнее. В уголках глаз собираются слёзы, и он старается не всхлипнуть. Если он сейчас позволит себе плакать — это будет просто приговор для него. — Что тут происходит? Отошли от него! — раздаётся громкий мужской голос по коридору, и Антон чувствует, как резко его отпустили. К ним приближается психолог, который явно был в ярости, — Вы совсем обалдели? Разошлись быстро, и после третьего урока приходите ко мне с объяснительной! — Да он первый замахнулся! Арсений и правда зол. Он вышел, чтобы дойти до медсестры, а не чтобы разбираться с малолетними придурками. Взгляд всё-таки падает на Шастуна, и он видит, как в этих зеленых глазах сверкают слезы. В голове крутится только «блять, что за день то такой?», пока он осматривает взглядом всех остальных. — Шастун, за мной, остальные после третьего! И только попробуйте не прийти, директор сразу звонит родителям! Парень следует за мужчиной, замечая, как тот немного прихрамывает, но не придаёт этому значения. Весь его фокус внимания сейчас направлен только на пощипывание в глазах. Ему нельзя плакать, уж точно не в школе. Он и так самое слабое звено здесь, ему нельзя показывать, что он еще слабее, чем все думают. К тому же, если он сейчас заплачет, психолог точно от него не отстанет, будет приглядывать за ним и жалеть его. Жалость ему уж точно не нужна. Оказавшись в кабинете, Арсений молча проклинал всех вокруг, желая сейчас послать всех далеко и надолго. Оперевшись о стол, мужчина обернулся на Шастуна. В зелёных глазах слёзы сверкали еще ярче, губы сомкнуты, и очевидно, что он пытался сдержаться. За стеной слёз проглядывается страх, и его хочется просто отправить домой, но нельзя. Наклонившись к ящику через стол, Арсений достает блокнот и протягивает его парнишке. — Давай, пиши. Объяснительную? — Нет. Просто расскажи мне, что я только что увидел. Посиди пока один, я сейчас вернусь. Арсений все-таки решил дойти до медсестры, пока он не развалился окончательно. В кабинете он не любит оставлять кого-то и старается так не делать, но Антону почему-то доверяет. Лестницу преодолеть получилось с большим трудом. Тянущая и периодически режущая боль заставляла мужчину морщиться и сдерживать себя от стонов. Женщина осуждающе посмотрела на вошедшего мужчину, чей лоб покрыла испарина. — Арсений Сергеевич, опять вы шалите? — Перестановку делал, перестарался. — Берегите спину, а то в последнее время вы частенько ко мне заходите. И сходите провериться ко врачу. Арсений натягивает штаны, благодарит и мысленно шлёт врачей. Они не могут ничем помочь, предлагая физиотерапию, от которой ничего не меняется, кроме количества свободного времени. Он уже ходил, и не один раз, но все, что ему сказали — меньше напрягайтесь, никаких сильных физических нагрузок. До возвращения мужчины в кабинет, Антон старается понятно и честно рассказать на бумаге о том, что случилось. Он не считает позорным то, что заступился за сестру. Если он не может решать что-то словами, то у него остается только сила. Но как выяснилось, не такой уж он и сильный. Удивительно, но без Арсения Сергеевича кабинет уже не кажется таким уютным. Сейчас он совершенно обычный кабинет школьного психолога, даже как будто серее на пару оттенков стал. К слову, о мужчине… Неужели он так сильно разозлился? Такое напряженное лицо было, словно он сдерживается, чтобы не накричать. Таким он его еще не видел. Обычно его лицо спокойное, расслабленное и с намёком на улыбку. Да даже глаза светлее. Поняв, насколько глубоко он начал копать, Шастун вздрогнул и отложил ручку на стол, дожидаясь мужчину. — Ну что, написал? Антон кивает и протягивает блокнот. Мужчина садится за стол, на свое место и вчитывается в буквы. Меня задержали на математике, а эти придурки подождали меня и начали нести бред про меня, родителей и Оксанку. Я разозлился на них, но поскольку я ответить им в устной форме не могу, пришлось дать отпор физически, но не получилось. Лёша загнул мне руку, а потом пришли вы. Получается, что я сам начал эту потасовку, но они меня спровоцировали. Мне лишние проблемы не нужны, но и говорить непристойности про Оксану я им не позволю. Вы расскажете всё директору? — Нет, не расскажу. Я на дежурстве должен был стоять, но… В общем, я понял. Постарайся в следующий раз без кулаков, ладно? — Антон понятливо кивает, хоть они оба и знают, что он сделает так снова, если понадобится, — Я поговорю с ними. Что они говорили про Оксану? Антон возвращает себе блокнот и задает вопрос, который почему-то его волнует. Да неважно. Вы сильно злитесь на меня? — Нет, Антон, я на тебя не злюсь. Шоколадку будешь? — Антон кивает, и через несколько секунд у него в руках оказывается батончик киткат. Шастун кивает в знак благодарности и пытается понять по лицу психолога, что у того сейчас в голове. Тогда почему у вас такое лицо, будто вы хотите на меня наорать? — Антон, я не злюсь на тебя. Просто день тяжёлый. Так сейчас только десять. — Хорошо, тяжёлое утро. Как у тебя вообще дела? В классе как отношения, с учителями? Сейчас же вроде не четверг, и у меня уроки. — Тогда можешь идти на физику, раз такое стремление, — слишком резко ответил мужчина, на что в ответ получил нахмурившуюся мордочку в ответ, — Извини, грубо прозвучало? У меня всё везде нормально. А у вас? — Лучше всех. Не хочешь хоть что-то поподробнее рассказать? Или мне из тебя слова клещами вытаскивать? Не надо из меня ничего вытаскивать. Я же сказал, что всё у меня нормально. — Тогда иди на урок. Антон был удивлен, что мужчина стал таким грубым. Вроде бы всё было хорошо, он ему даже нравиться вроде как начал, но он ошибся. Сейчас он как обычный сноб, которому всё равно до всех, но при этом хочет докопаться. Резко поднявшись, Антон случайно задел стол, из-за чего тот сдвинулся. Арсений удивлённо взглянул на него, но промолчал. От парня в кабинете остался только батончик на столе. Да, мужчина понимает, что не стоило ему срываться на мальчишке, не он ведь виноват, что у него теперь не только спина отваливается, но и пятая точка. Однако батончик стоит ему всё-таки отдать.***
Оксана не уставала допытывать, почему Антона не было на физике, но тот молчал, как партизан. Игнорировал даже её сообщения. На последний урок они оба пришли в плохом настроении. Девушка сердилась на брата, а Антон просто сердился. Типичное его состояние, ничего удивительного. — Антон! — окликнула парня Полина Сергеевна, подзывая к учительскому столу, — Арсений Сергеевич сказал, что ты выронил, когда на урок спешил. На столе лежал все то же шоколадный батончик в красной упаковке. Серьезно? Антон кивает и забирает шоколадку, бросая в рюкзак. Ну и что за черт этот Арсений Сергеевич? Сам бухтел на него, разозлил, а теперь возвращает ему свой же батончик. Оксана вопросов не задавала, только удивленно вскинула брови. Получается, вместо физики Антон был у него? Она то знает, что ее брат не покупает себе ничего сладкого, считая бесполезной тратой денег. Так получается, это психолог ему дал? Почему-то девушку кольнула ревность, отчего она и сама испугалась. Такие чувства не должны ее посещать, он же школьный психолог, даже не ее личный. И она ведь сама хотела, чтобы он позанимался с ее братом. — Ты был у психолога вместо физики? — Антон закатывает глаза на вопрос сестры, ведь она за сегодняшний день ему действительно уже надоела, — Да хоть кивни в ответ! Боже, просто иди к черту. Антон ухмыльнулся и подсел к Сереже, который от него абсолютно ничего не хотел, и судя по его полусонному состоянию, даже не заметил, что его не было. Отличный друг, и лишних вопросов не задает.***
— Антон, будешь есть? — бабушка заходит в комнату внуков, которые только вернулись. Оксана сразу пошла на кухню, а вот Антон снова улегся на кровати. Отрицательный кивок головы, и женщина выходит из себя, — Да что же с тобой не так то? Ты решил себя голодом заморить? — Нет, просто ему нравится, когда за него волнуются, — холодно произносит девушка, и от такой наглой грубости у Антона даже рот открывается в беззвучном вздохе. — Давай, скажи, что она не права! Я тут бегаю вокруг них, прыгаю, готовлю, в школу ношусь с психологом разговаривать, а ты даже спасибо ни разу не сказал! Ты думаешь, тебе одному тяжело? Я потеряла единственную дочь, но вместо оплакивания должна носиться с тобой и твоей молчанкой! Ты даже полиции не смог ничего нормально сказать, из-за чего эти ублюдки ходят всё ещё на свободе! Подростки замерли в оцепенении от шока. Их любимая бабушка сейчас кричит в слезах на них, в особенности, на Антона. Она, в общем-то, отчасти и права, но даже Оксане показалось, что она перегнула палку. Переведя взгляд на брата, она видит, как по его щекам текут слезы, и он беззвучно открывает рот, пытаясь хоть что-то выдавить из себя. Он очень хочет извиниться, что-то объяснить, но он не может. Просто физически не может. Рваные вдохи выдают в нем истерику, и он просто ненавидит себя за то, что вообще не умер той самой ночью. Так было бы лучше всем, если бы его тогда не пожалели. Он сам бы этого хотел. Не выдерживая, Антон вскакивает с кровати и несется в ванную, чуть не сбивая сестру с ног. Он снова плачет. Снова плачет при семье, довел бабушку, вечно заставляет всех волноваться, да даже Арсения Сергеевича сегодня вывел из себя. Задвинув щеколду изнутри ванной комнаты, Антон падает на пол и просто не может перестать плакать и задыхаться в собственных слезах. Он ненавидит себя за этот слабый момент, но просто не может быть сильнее. А мысли в голове кричат так громко, что хочется закрыть уши и просто перестать это слышать. На автомате, словно в какой-то прострации Антон ползет к ванне, под которой в самом уголочке он приклеил лезвие, как только переехал сюда. Он клялся себе, что больше такого не допустит, но рука сама отлепляет скотч, крепче сжимает металл. Закатав рукава до локтя, Антон медленно делает первую засечку, от которой легче почему-то не становится. Снова давит лезвием на кожу, на этот раз сильнее, и уже чувствует, как начинает неприятно зудеть и покалывать порез. А затем и третий, и четвертый, и пятый. Пока Оксана не начинает стучать в ванную, он даже не думает о том, что делает. — Тош, выходи… Пожалуйста… Мы волнуемся за тебя, только и всего. Пожалуйста… Антон всхлипывает и убирает лезвие в задний карман. Он не хочет выходить, не хочет ничего слышать. Ему хочется просто исчезнуть. Или сделать так, чтобы его вообще никогда не было. Да, так определенно было бы лучше. На ватных ногах он поднимается с пола и подходит к раковине, смотря на свое отражение. Он себе даже не сочувствует. Жалкое мокрое лицо, с красными глазами, бледной кожей и торчащими ушами. Даже умывшись, лучше выглядеть он не стал. К счастью, кровь не видна будет через черную толстовку, потому что заклеивать порезы нечем, да и не хочется. — Тош, прости. Антон отрицательно качает головой и просто обнимает Оксану. Она не виновата, что он приносит только боль, разочарование и кучу проблем. Он просто треплет нервы им всем одним своим существованием, и в этом не виноват никто, кроме него самого.***
Прошло больше недели с того дня. Всю неделю Антон был темнее тучи, не проявлял абсолютно никаких эмоций. Даже с Арсением Сергеевичем в тот четверг он практически не общался. Коротко отвечал и сразу дал понять, что не будет сегодня общаться. Арсений пытался выпытать хоть что-то, но не получилось. Но по лицу парня было понятно, что что-то в нем сломалось, и он замкнулся. Он не улыбнулся ни на одну шутку, смотря на него равнодушно. Не взял очередную шоколадку. Антон не мог понять, зачем его бабушка приходила вообще к психологу и что от него хотела. И что он сказал? Будет ли он ей докладывать обо всем, что он рассказывает? Наверное, иначе зачем она вообще приходила, и зачем он лезет к нему? С каждым днём порезов появлялось больше. Не только на руках, их он старался больше не трогать. Под остроту лезвия попали ноги, в основном, в разных их частях. Легче не становилось, но остановиться он уже не мог. И это пугало его самого. Он прекрасно понимает, что это ненормально, но оставаясь каждый вечер в ванной наедине с самим собой, он просто не мог не делать этого. Антон просто хочет быть свободным от всех мыслей и от всех воспоминаний. Теперь всё снова отпечатывается порезами. Бабушка все не устает причитать про еду, но Антон не хочет. Он много курит, а курение, как известно, напрочь убивает чувство голода. Только несчастный киткат маячит на глазах, но он не разрешает себе его съесть. Это напоминание о доброте других людей, кто его окружает. А он плюёт на эту доброту и даже не пытается отблагодарить или хотя бы уважительно относиться к ней. Да, он плохой человек, в его голове это уже давно уложилось. А сегодня идёт дождь. Сильный такой, раздражающий. Арсений Сергеевич сегодня снова был уставшим, и Антон хотел подойти к нему поговорить, но не решился. Он и с ним себя вёл неуважительно и по-хамски. Поэтому сейчас он стоит у ворот школы и бесстыдно курит. Это помогает хотя бы немного заглушать боль. Боль и голод. Почему он не ест? Да просто как-то аппетита нет и кусок в горло не лезет. Хочется просто упасть на кровать и не двигаться больше никогда. — Эй, Антон, ты чего тут стоишь? — знакомый голос заставляет ухмыльнуться, но в голове крутится только одна мысль… …хочется упасть… — Эй-эй, малой, ты чего? Антон чувствует, что его держат под локти. Он действительно начал падать, и ему просто повезло, что рядом оказался Арсений Сергеевич. А то валялся бы сейчас в грязной луже, подхватил бы какое-нибудь воспаление и лежал бы потом дома в постельке. Да, не вовремя пришёл психолог. — Так, Шастун, стоишь на ногах? Антон кивает головой и сильнее сжимает руки вокруг предплечий мужчины. Он не позволяет себе отключаться, хотя голова ужасно кружится. — Хорошо, тогда давай, пойдём ко мне в машину. Медленно… Лужи хлюпают под ногами, но Антон фокусируется на дыхании и крепкой хватке психолога. Как только его осторожно усадили на переднее сидение, он прикрыл глаза, пытаясь прийти в себя. Голодный обморок или же он просто сошел с ума? Арсений садится рядом, на водительское сидение. Он осторожно расстегивает куртку парня, чтобы тому было проще дышать. — И что это было? — Антон, как всегда молчит, — Напиши сообщением. Проругавшись в голове, парень достает телефон и печатает. Что именно он должен сказать? Весь день он думал, что ему стоит действительно нормально поговорить с мужчиной, попробовать всё-таки принять его помощь, позволить себе помочь. А сейчас что? Ему и сказать нечего, и вроде так много мыслей в голове, но стыдно… Ему точно нужен психолог. Ах точно, психолог… Антон 16:10 Не знаю, голова закружилась. — Ел сегодня? — отрицательный кивок головы, и Арсений просто закатывает глаза, вставляя ключ в машину, — А вчера? Нет? Боже мой, Антон… Напомни адрес, я тебя домой отвезу. Шастун замирает и судорожно вздыхает. Он не хочет домой, он хочет поговорить с Арсением. Ему нужна его помощь, но… Он уже достаточно сделал, чтобы дать понять, что помощь Арсения ему не нужна. Но так не хочется, чтобы он просто отвёз его домой, как маленького ребенка, который потерялся. Не хочется видеть дома бабушку и Оксану, он не хочет туда идти. Там он снова пойдёт в душ, и на его теле появятся новые раны. Он этого не хочет. — Адрес забыл? Антон накрывает лицо руками, пытаясь собраться с мыслями. Что ему написать? Не хочет ли он отвезти его в какое-то другое место? Ну да, он же таксист, конечно. — Так, ладно. Ты вообще хочешь ехать домой? — парень мотает головой, и Арсений в мыслях обзывает его капризным мальчишкой, — Но тебе определенно нужно поесть. В кафе сидеть с тобой у меня нет времени, так что давай мы поедем ко мне, ты там поешь, я проведу сессию и отвезу тебя потом домой? Согласен? Получив положительный кивок, Арсений облегченно вздыхает и двигается с места. У него и правда до прихода клиента осталось не так уж много времени. Антон наконец-то убирает руки от лица и отворачивается к окну. «Дурак, какой же ты дурак!» — крутится в мыслях Антона, и он испытывает ужасный стыд. Он опять приносит проблемы людям, опять усложняет чужие жизни, и он уверен, что Арсений Сергеевич на него злится. Он бы тоже злился, если бы какой-то малолетний придурок сидел у него в машине и выпендривался, что не хочет ехать домой. Ах да, перед этим вообще чуть не грохнувшийся в обморок.