Не выходи на свет

      — Вставай, вставай, просыпайся!       Ломиона без жалости тормошили и наверняка бы отобрали одеяло, но он проявил хитрость — накрылся простыней и залез под подушку. Делайте что хотите, а он в домике.       — Не хочу.       От него не отставали и ущипнули за ногу.       — Вставай, соня, не то проспишь все на свете!       Нехотя Ломион потянулся и открыл глаза. За окнами его спальни привычно, пусть и ниже обычного, висела Луна.       — Забыл, какой сегодня день?       Ломион тут же выскочил из постели. Как же он мог забыть?!       Два дня как отец уехал в земли наугрим. Мама сразу повеселела, достала из сундука свое белое, особенное платье и запела песни на певуче-запретном языке тех, кто пришел из-за моря. Мама точно сбросила с плеч неведомую тяжесть, кружила и щекотала Ломиона, и он смеялся вместе с ней.       — Пойдем в лес, — сказала мама, когда у Ломиона от смеха заболел живот, — я покажу тебе травы и научу слушать птиц.       — Пойдем, — сказал Ломион и взял ее за руку.       Почему-то его мама, его веселая и смешливая мама до сих пор плутала в их лесу, как потерявшийся детёныш. Без страха она могла бродить среди деревьев только с ним и отцом.       Но отец Ломиона не любил солнца. Выходили они всегда не раньше, чем восходила Луна и возвращались до того, как начинало светать. Это было правило их дома.       Мама надулась, совсем как ее лошадка.       — Однажды я больше не заплутаю в Нан-Эльмоте. Хочешь увидеть рассвет?       Ломион вздрогнул.       Это было нарушение правил и прямой обход запрета, и означал он, что отец снова рассердится, и мама снова станет потерянной и печальной.       — Нельзя, — сказал он испуганно, — отец…       — Отца сейчас рядом нет. Так хочешь ты посмотреть на Солнце?       — Нельзя, — повторил он твёрже, — совсем нельзя.       Отец ненавидел эту страшную огненную ладью, готовую испепелить весь мир, но мама… мама не боялась ни ладьи на небесах, ни пауков, что жили за лесом, ни захватчиков с белыми лицами.       Мама Ломиона сама была из этих захватчиков, но отец говорил, что сила его любви помогла маме стать хорошей и раскаяться, а в чем, он пока не понял, но наверняка это было нечто ужасное.       — А хочешь, — мама прижала его к себе, — я познакомлю тебя с одной своей подругой? Мы вместе охотились в Амане.       Ещё одно запретное слово. В Амане жили захватчики, из него пришли враги. Из него пришла мама Ломиона.       — Нельзя, — ответил он совсем грустно, — отец…       Третье правило их дома гласило: никакой дружбы с белолицыми. Ни одного доброго слова убийцам их родни.       «Твоя мать — исключение, сын. Твоя мать раскаялась и изменилась благодаря мне. Остальные — предатели и подлецы. Их вышвырнули прежние хозяева. Увидишь белолицего — бей или беги».       Ломион верил отцу и боялся за маму, что однажды она уйдет и не вернётся.       Или что ее убьют.       Мама не понимала правил. Ее все время тянуло назад, к преступникам и лжецам. Отец плакал и ругался. Мама делалась все печальнее.       Ломион не знал, кому верить.       — Ариэн не нолдэ. Она из майар.       Про майар отец ничего не говорил, значит, они не нарушили запретов. Значит, можно. Ломион обнял ее в ответ       — Тогда хочу.       Они выехали из дома после полуночи. Мама дурачилась и на ухо рассказывала, как однажды ее кузен — не думать, не думать о нем как захватчике и убийце — притащил домой паучьи яйца, думая, что это такие большущие бабочки, и как его за это заругал дядя.       Этот дядя в рассказе совсем не походил ни на отца, ни на безумца, скорее на очень вспыльчивого эльда. Не эльда. Квенди, вот правильное слово.       Так они ехали долго, и только сова грозно ухала в ночной тиши.       Наконец, деревья расступились перед ними. Мама выехала на поляну, где они раньше не бывали, спешилась и сказала:       — Подведи меня к тому белому цветку, Ломион.       На всякий случай Ломион проверил крепость кожаной веревки, которая связывала их с мамой запястья.       Веревка не давала им потеряться в трёх шагах, как это случилось позапрошлой весной. Мама подошла совсем близко к границе леса — и чуть не утонула в болоте на другом его конце. Отец тогда не находил себе места и чуть не обезумел.       «Неужели тебе со мной плохо, любимая, неужели я мало тебе даю?» Мама ничего не ответила, а только сплевывала противную болотную тину, которой наглоталась по горло.       Тогда Ломион и придумал зачаровать кожаную верёвку, точнее, одну из старых уздечек отца. Сделал он это втайне, никому ни слова не сказав.       Мама после того, как отец запретил гулять ей по ночам одной, завяла, как цветок посреди духоты. Потерять ее Ломион боялся сильнее, чем нарушить все правила и запреты.       Веревка давала ему силу и уверенность. Мама крепче сжала кожаные ремешки.       — Вези меня, лошадка.       — Я не лошадка!       — Тогда веди меня, собачка. Знаешь, как называется эта трава? Ацелас, королевский лист. Им хорошо врачевать раны и выводить яд из тела. А это белолист, он хорошо снимает усталость и помогает ясности ума. Дай-ка мне серп.       Травы мама сушила и составляла из них ароматы и снадобья, которые почему-то куда-то исчезали. Спрашивать об этом тоже запрещалось.       — А это горлянка. Ей хорошо промывать глаза от пепла и лечить шрамы.       — Откуда ты все это знаешь?       — Вала Оромэ научил. И валиэ Йаванна. Знаешь-ка что, а давай уговорим отца взять тебе собаку. Я все время занята, а ты совсем один. Тебе нужен друг, Ломион.       — Не надо!       Ломион отказался по привычке и привычно же испугался. Он не хотел бояться ещё и за собаку. Ведь если ты кого-то очень любишь, то однажды придут захватчики, отберут и убьют у тебя на глазах.       Весь мир считал белолицых спасителями, и только отец знал, кто они такие на самом деле. Они… они привели Моргота в эти земли и отобрали чужие дома.       «Мы пришли воевать с Морготом, — возражала мама чужим и сильным голосом, — и биться за вашу и нашу свободу».       Голова у Ломиона звенела, как заготовка на наковальне, а сердце сжималось от страха.       — Почему? Что с тобой сегодня?       — Ничего. Просто не надо собаки.       — Отведи меня на другой конец поляны. Там растет темный мох. Он хорошо помогает от укусов гнуси.       Мама много и оживлённо говорила на своем запретном языке из-за моря, смеялась, шутила, квакала вместе с лягушками, звонко пела вместе с волками, и мало-помалу страх будто растаял в животе. Мама рассказывала о том, какие смелые и храбрые ее братья, как отважен, мудр и доблестен ее отец, о том, как они все шли сквозь вздыбленные льды, теряли тех, кого горячо любили, но не склонились под дланью судьбы, лишь крепче дружили и поддерживали друг друга.       Это было неправильно. Отец говорил иное.       — Мама...       — Да, сердце мое…       — Если твой отец, — Ломион даже мысленно не звал его дедом, — такой мудрый, то почему он не дал тебе своего королевства?       Мама рассмеялась, и лягушки вслед за ней.       — Потому что я сама потребовала не вешать мне на шею подданных, Ломион. Умение править — это дар, а твоя мама любит петь с птицами, отрывать головы оркам и бродить по лесам, не беря на себя ни ответственности, ни заботы. Подними-ка голову       — Зачем?       — Светает!       Край неба алел, как угодья в отцовской кузнице. Медленно и неохотно темнота отступала, оставляя по кустам клочья сизого тумана и, наконец, над лесом показалась пламенеющая ладья. Женщина, правившая ей, будто стремилась погладить и поцеловать все живое.       Мама замахала рукой:       — Я здесь!       Та, что была в ладье, погладила их обоих снопами ярких лучей, прежде чем поплыть по водам небесного океана дальше.       Ломион распирало от счастья, от того, что мама тоже счастлива и смеётся, кружась в белом вихре своего платья.       До него не сразу дошло, что она выпустила верёвку:       — Мама, ве…       А потом случилось страшное.       Со стороны степи, в ало-золотых солнечных лучах, прямо сквозь границу, прыгнул ало-белый вихрь когтей и шерсти.       Вихрь звонко лаял, подлетев к маме, уронил ее на землю, принялся облизывать лицо и мести длинным хвостом.       Ломион спрятался за дерево.       — Хуан, Хуан, подожди, ты что здесь делаешь?       Чудовище заворчало… а Ломион осознал себя стоящим на другом конце леса.       Золотая ладья Ариэн ещё не осветила здешние глухие углы, но кое-что он отлично видел.       На кустах висела белая, необычайно плотная паутина, а из тьмы глядели голодные и чужие глаза!