Не выходи на свет

      — Ломион, Ломион!       Не дозвавшись сына, Арэльдэ будто снова провалилась под лёд. Ноги и руки свело холодом, а что-то похожее на отчаяние, тянуло ее на дно.       Все кончено, сейчас она утонет так же, как утонула Эленвэ.       Воздух обжигал лёгкие, как ледяная вода, и это стало спасением. Здесь не Хэлькараксэ, а она — взрослая женщина, а не девчонка с ветром в голове.       Она схватилась за белую шерсть Хуана и что есть силы позвала по осанвэ:       — Ломион!!!!       Сначала пришло только чувство задницы и спины, а после рук и ног. Продышавшись, Арэльдэ, наконец, смогла сосредоточиться и подтянуться всему чувствами к сыну.       Ломион точно был жив, но испугался и не знал, где находится. Как могла, Арэльдэ постаралась его успокоить. Ее сын был пуглив и боялся каждого шороха. Говорить на таком расстоянии она не могла, но хоть успокоить и утешить! Мама придет, мама обязательно придет, ты только не бойся.       Но как же она пойдет, если плутает в этом лесу меж двух деревьев?!       — Хуан, — позвала она пса Тьелко, — Хуан, дружище, помоги мне найти моего сына!       Хуан кивнул и, умница такая, взял в зубы кожаную верёвку. Арэльдэ схватилась за другой конец.       — Ищи!       Веревка сохранила запах и ее, и Ломиона, но Хуан уже разобрался, что к чему, и осторожно, ступая по зыбкой топи, повел ее, всем видом спрашивая: «Как тебя угораздило, подруга?».       Арэльдэ и сама не знала.       Но стоило ей остаться в этом лесу одной, без спутников и провожатых, как перед глазами вырастала даже не дрянь, а много хуже.       Например, тот убитый тэлеро, которому она перерезала горло. Арэльдэ убила его не потому что он угрожал отцу, братьям или дурню Тьелко, если уж на то пошло, мореходы из Альквалондэ не ждали подлости от старых друзей. Просто он стоял у Арэльдэ на дороге. Просто она хотела отобрать его корабль.       Просто ее, как и всех, распалили и завели речи Феанаро.       Все это чушь. Она убила только потому что хотела. Других оправданий здесь быть не может.       …Потом, лёжа на тюленьей шкуре в Хелькараксэ, слушая страшный треск льда-убийцы за спиной и глядя на завешанное сине-зелёной пеленой небо, она пыталась сосчитать, скольким же пенным всадникам оборвали жизнь ее стрелы и меч.       Выходит, что восьмидесяти восьми.       Как легко было думать теперь, что Ломиона украли голодные духи, пришедшие звать ее к ответу. «Делайте со мной что хотите, но не троньте мое дитя», — вот что бы выкрикнула им Арэльдэ.       Но из Мандоса не отпускают тех, кто не избыл ненависть, тоску и усталость, как не отпустил он первую жену деда. Их стараниями… их с сыновьями Феанаро стараниями у Фэантури прибавилось работы. Наверное, именно за это Намо и проклял всех нолдор.       Это не духи украли Ломиона, не стали бы тэлери мстить маленькому ребенку, не достигшему ещё десяти солнечных лет.       Это лес не любил Арэльдэ.       Она лишь на миг прижалась к крепкому стволу сосны, чтобы перевести дыхание, как дерево со всей силы впилось ей в волосы, не то желая вырвать их с корнем, не то расплести.       К счастью, Арэльдэ знала, что делать, и серпом перерубила ветвь, на срезе которой показалась не то смола, не то кровь.       — Не оставляй меня, дружище, — позвала она Хуана, — я здесь пропаду.       …Эолу тоже нравилось расплетать ей волосы.       Вспомнилось, как они первый раз встретились.       Арельдэ тогда сильно ослабла после топей Нан-Дунгортеб, да ещё и скучала, дожидаясь Тьелко и Курво в их крепости. Однажды она погналась за дивной красоты черным оленем и несколько дней бродила по этому самому лесу, под конец совсем обессилев. Ни о каком олене она уже не помнила, в глаза ей все время лезли убитые в Альквалондэ и погибшие в Хэлькараксэ. Это могло быть злое колдовство Моргота, но…       Ни следа его не чувствовалось в здешних мрачных землях.       К середине ночи она вышла к чьему-то жилью. На пороге стоял высокий и статный эльда.       — Госпожа сбилась с пути и устала? Не хочет ли она отдохнуть и набраться сил?       От него не исходило никакой угрозы. И все же у Арэльдэ зачесался нос, как всегда бывало в минуты, когда беспокойство ещё не успело достучаться до разума. Но она так устала… Что плохого могло случиться?       — Хочу, но пусть добрый хозяин прежде назовет свое имя!       Эльда поклонился.       — Эол из Нан-Эльмота, родич короля Элу Тингола. Я живу уединенно, госпожа, но для тебя в этом доме всегда найдется место.       Он не спросил ее имени. Тогда Арэльдэ не придала этому значения: отец, Финьо и Турукано, да и она сама предпочли бы сначала помочь, а уж потом спрашивать. Эол накормил ее и отужинал с ней, а после передал слуге, похожему на огромного грача. Первый раз увидев такое, Арэльдэ испугалась.       — Что это?       — Слуги-машины, госпожа. Мой нрав нельзя назвать лёгким, да и занятие ежедневными делами не даёт пищи уму. Не бойся, мои слуги совершенно безобидны, правда, — огромный грач оступился и распластался на полу, — несколько глуповаты. Поднимайся, дурень!       Ровно и будто содрогаясь, грач поднялся и отвел Арельдэ в купальню. Она собиралась покинуть этот дом утром, но сначала Эол предложил показать ей свои владения, все время держа ее за руку, потом они разговорились — несмотря на сдержанность и отстранённость, он умел шутить и развеселил ее — а вечером предложил помочь причесаться.       — В моем доме нет женской прислуги, а руки кукл слишком грубы для столь тонкой работы.       — Но я могу сама…       — Госпожа, твои волосы длинные, густые и подобны течению Сириона. Концы ты точно не прочешешь. Я лишь хочу помочь тебе, как помог бы друг и брат. Разве могу я желать тебе зла?       И Арельдэ согласилась. Эол достал резной гребень с цветами чертополоха и принялся распутывать ей волосы от кончиков и до корней, напевая что-то приятным голосом. Голос этот убаюкивал и пел о тепле родного очага, покое и о том, как сладко молоко с медом. Этот мягкий, вкрадчивый голос усыплял, отвлекал от странного, беспокойного чувства под ложечкой. Чувства того, что она здесь еда.        Тело Арэльдэ постепенно расслаблялось, веки тяжелели, и видела она не ладью Тилиона в узком окне, а темные глаза хозяина дома. Прежде чем сон одолел ее, она спросила, почти падая в его объятия:       — В твоём лесу я… я видела странное. Что это, Эол?       Хозяин дома пожал плечами и нажал ей на виски:       — Я ничего не видел. Злые языки с равнины говорят, что им в моем лесу грезится разное, но это, возможно, их нечистая совесть. Спи, госпожа. Я точно знаю, что ты не такая.       Арельдэ уснула и осталась сначала на день, потом на два, на месяц, на зиму. Видеть этого строгого неразговорчивого эльда вдруг оказалось ей важнее всего на свете, важнее отца, братьев, Тьелко и Курво, и даже важнее Итарильдэ и белого города Турукано. Через шесть лун она уже доверчиво клала голову на сильное плечо.       Ещё через шесть назвала Эола своим мужем и легла с ним в одну постель, а дальше… дальше с ней что-то случилось.       Арэльдэ этого не помнила.       Помнила лишь то, что на руках у нее было темноволосое и темноглазое дитя, помнила себя сидящей на краю леса и растерянной.       Черное небо заволакивали тучи, она совсем не знала, куда идти, а рядом… рядом плакал Эол, прижимая к груди располосованную руку. В глазах его читался ужас.       — Что я сделал тебе, госпожа моя? Неужели ты обезумела, как те братоубийцы с равнины?       — Ты сошел с ума? Я ничего не делала!       — Ничего, — услышав его смех, Арельдэ по-настоящему испугалась, — госпожа моя, посмотри на свои руки!       Рукава белоснежного платья Арельдэ были в крови по локоть.       Она ничего не помнила.       И сколько ни билась, так вспомнить и не смогла. Пришлось полагаться на слова Эола, который долго переживал произошедшее.       — Ты захотела уйти.       — Я? Что за глупости! Я довольна своей жизнью!       — Это так. Ты сказала, что забираешь нашего сына и уходишь. Когда я попытался тебя остановить, — Эол рванул рубаху, показывая едва затянувшуюся рану на шее, — то чуть меня не убила.       — Этого не было! Я бы ни за что не причинила тебе вред. Я воин и охотница, а не Морготова тварь!       — Я бы хотел в это верить, но твой меч и твои руки говорят иное. Ты нездорова, любимая. Я сделаю все, чтобы ты себе не навредила. Что последнее ты помнишь?       Арельдэ попыталась укачать сына, но Эол не дал. Ломион громко заплакал. Он всегда остро чувствовал разлад между ними.       — Мы… мы повздорили.       — А знаешь из-за чего? Я ведь просил тебя не говорить в моем доме на квэнья, на языке грабителей и убийц! И уж тем более, не учить ей нашего сына! Не петь ему лживых песен!       Арельдэ вновь закипела:       — Чем тебе не угодил язык? Если на то пошло, я тоже грабитель и убийца!       — Я видел твое раскаяние! Послушай, нолдор пришли на наши земли, присвоили и отобрали себе наши леса и загнали нас в глубь Белерианда! Мы жили в мире, покое и единстве со всем сущим, пока не пришли вы! Я не хочу, чтобы наш сын вырос вероломным предателем и убийцей! Он синда!       — Так дай ему имя! Ребенок не твой слуга-грач, он не может без имени!       — Дам, конечно, дам. Я ведь отец, и люблю его не меньше, чем ты. Но не раньше, чем этот ребенок проявит характер. Таков наш обычай. Прими это.       — Хорошо.       — Я рад, что ты меня слышишь. Любимая…       Эол отвернулся. Арэльдэ подошла к нему и поразилась, каким ужасным страданием исказилось чужое лицо.       — Если ты… если ты меня оставишь, я умру. Я не мыслю своей жизни без тебя. Пожалуйста, не будь ко мне столь жестока!       Арэльдэ разом позабыла все упрёки. Ее муж был добр, но несказанно упрям, а ещё он вбил себе в голову, что нолдор его чем-то обидели. Каждый день делами она стремилась доказать обратное, но Эол точно ее не слышал.       Сейчас Арэльдэ хотелось обнять его и пообещать, что больше такого не повторится. Она точно не хотела быть причиной чужих страданий.       — Я не оставлю тебя.       — Я тебе верю. Но прошу тебя, постарайся забыть прежнюю жизнь и не выходить под солнце. От него ты сама не своя и превращаешься в убийцу. Как валар вообще могли создать нечто такое?       — Какое — такое?       — Безжалостное и жгущее глаза. Не выходи больше на свет. Пожалей меня, пожалей себя и нашего сына       И Аредэль пообещала, и намеревалась сдержать слово, но теперь, быстро идя по мокрой траве вслед за Хуаном, не понимала, что на нее нашло. По всему выходило, что в их с Эолом браке с каждым днём было все больше упрёков и просьб с его стороны: не говори так, не причесывайся так, не смейся, не пой сыну ваших песен, не носи белое, не поминай чужие имена, — и все меньше свободы для нее.       Нет, она пыталась выбраться, когда Ломион подрос, а Эол уезжал, но всякий раз делала только хуже.       Она остановилась. В груди стало тесно. Пришлось обнять Хуана и уткнуться ему в шею.       — Я многого не помню, дружище. Почему я не помню?       Сомневаться Арэдэль не пришлось долго.       Сначала под ложечку ударило чувство опасности, а затем…       Затем из-за широких дубов вышел белый медведь с распаханной от уха до уха пастью и светящимися зелёными глазами.       — Здравствуй, дочь Нолофинвэ.       — Здравствуй, трупоед!       Этот медведь во льдах полюбил лакомиться плотью эльдар. Взрослых и сильных эта тварь почти не трогала, а вот ослабевших и детей…       Однажды медведь чуть не сожрал маленькую Итарильдэ и поломал кости бросившемуся защищать ее отцу.       Из-за метели они ничего не видели в двух шагах. Финдарато сидел возле раненных отца и Турукано, пообещав, что сделает все возможное, но предупредил, что Нолофинвэ может и не дожить до третьей плошки с тюленьем жиром.       Вне себя от ярости Арэльдэ вышла из шатра. Она вдруг поняла, что все они могут не дожить до возвращения к водам Куивиэнен. Кроме льдов и холода, были ещё убийцы на четырех лапах, пристрастившиеся к лёгкой добыче.       Ну что ж, она тоже была убийцей.       И знала, что сделать.       Арельдэ взяла китовый ус, взяла тюлений жир, из которого сделала шарик и оставила на холоде. У нее могло ничего не получится, но убить того, кто привык жрать плоть эльдар и поднял лапу ее племянницу, было лучше, чем ждать неизбежной смерти. Едва шарики застыли, как она взяла копьё и вышла на ледяной простор.       Медведь кружил возле их стойбища и жадно водил носом, не решаясь подойти к огню. Арэльдэ вся обратилась в слух и сделала первый шаг.       — Подходи, ну же. Хочешь, угощу?       Перед ней был ещё один враг, которого надлежало убить. Медведь встал было на задние лапы. Тогда-то Арэльдэ и бросила ему под ноги первый тюлений шарик. Медведь опустился и слопал его, а затем ещё и ещё. Арэльдэ уволила его дальше от стойбища, а когда шарики кончились — со всех ног побежала туда, где лёд был прочнее. Медведь погнался за ней широкими шагами, но почти сразу взвыл от боли.       — Не нравится?       В исступлении медведь катался по снегу, то и дело пытаясь зацепить ее лапой. Арэльдэ села чуть поодаль и ждала. Едва медведь ослабел, как она вогнала копьё прямо ему в глотку, а потом и в сердце. Как только судороги прекратились, привычными движениями она освежевала тушу и вытащила требуху. На страшном холоде длинное лезвие ее копья дымилось.       Несколько кусков мяса она взяла с собой. Дети пока плохо владели своими телами и не могли заставить голод замолчать. К тому же, они давно не ели и ослабли.       Первой она встретила Артанис.       — Дяде лучше, и… Что с тобой? Ты ранена? Позвать Арато?!       — Я иду на своих двоих, как видишь. Распинай наших братьев, сегодня у нас будет медвежатина.       — Какая ещё медвежатина?!       — Та самая, что чуть не оставила меня сиротой. Я подумала и решила, что это будет слишком.       — Ты сошла с ума?! Кто же в одиночку ходит на медведя?!       — Я хожу. Нэрвен, ты не хочешь есть?       — Хочу, но давай-ка сначала тебя умою! Ты в крови по уши. Пошли в следующий раз вместе, а то я кому-нибудь голову откушу!       Как же долго Арельдэ видела того трупоеда во снах, особенно когда обнимала и целовала Эола, но теперь… теперь она вдруг спросила себя: «А какого рауга?»       И занесла серп для удара.       Убила она эту тварь один раз — убьет и другой.       Медведь оскалился. Хуан недоуменно заскулил.       — Не мешай, дружище! Это не твоя битва!       …Свет Ариэн расплавил уже почти прыгнувшего на нее медведя и обратил клоками тумана. Арэльдэ не успела остановить замах и снесла крупную ветку с ближайшей сосны. Не успела она двинуться, как услышала истошное:       — Мама, мама!       И со всех сил побежала на голос, забыв и Хуана, и свое умение потеряться на знакомой тропе.       — С дороги!       Перед ней все разбегались.