Восточная граница

Губы у Вани были тонкими и твёрдыми, отросшая щетина — колкой. Это был для Тихона не первый поцелуй с парнем, но первый, во время которого в голове мелькнуло: «Так может, это то, что я искал?» Искать своего человека в мире магглов и магов, в Калининграде и Питере, всюду и нигде, а найти — в палатке посреди Сибири. Человека, с которым весело и спокойно, с которым интересно даже молчать. И с которым так приятно целоваться. Голова кружилась. Запах гари? Нехватка кислорода? Ваня? Верный ответ был только один, и он прекрасно понимал какой. В ушах грохотала кровь, сливаясь с шумом ветра и далёким огнём. Таких поцелуев у него никогда не было. Чтобы не порыв страсти в туалете клуба, не привычка, а вот так — с первого взгляда. Закрыв глаза, он легко мог вспомнить, как увидел Ваню в первый раз, как тот грациозно спрыгивал с метлы и откидывал со лба выгоревшую чëлку. Какой-то частью себя он уже тогда знал, что этим всё и закончится. А какой-то не мог поверить в происходившее до сих пор. Ваня отстранялся так медленно и будто бы нерешительно, что стало понятно: ему тоже страшно взглянуть в глаза напротив. На его губы начал возвращаться прозрачный пузырь свежего воздуха, и Тихон едва успел погладить щёку ладонью, прежде чем место его пальцев заняла прозрачная плёнка. — Ещё не поздно пригласить тебя на свидание? Ваня наконец поднял на него взгляд: — Сразу на третье? И хотя вопрос был задан серьёзно, даже резко, они грохнули. Ваня был прекрасен всегда, но когда он хохотал, запрокидывая голову, от его красоты захватывало дух. Колыхалась волна русых волос, сверкнули в сумерках белые зубы, от уголков глаз разбегались морщинки, острый кадык притягивал взгляд. У Тихона глаза разбегались, а внизу живота разливалось горячее возбуждение. Когда они оба наконец отсмеялись и Тихон торопливо вытер влагу в уголках глаз, Ваня ответил ещё раз, даже без улыбки: — Я хотел бы пойти с тобой. В каком-нибудь нормальном мире. Знаешь, где-нибудь, где… — он поднял взгляд на бледно-оранжевое от огня небо, будто надеясь рассмотреть звёзды за дымной пеленой. Задумчивый и печальный, он был не менее красив, чем когда смеялся. Тихон поцеловал его, прерывая философские размышления. Медленно, глубоко, лаская и чуть дразня языком. Ваня отвечал охотно, запустил пальцы в его кудри и притягивал ближе. И когда они наконец смогли отлепиться друг от друга, продолжил Ваня уже по делу. На его щеках алел восхитительный румянец, Тихон смотрел во все глаза, пока он снова не опустил голову: — Есть деревня в Архангельской области, Топи, — Тихон едва помнил своё имя, не то, что расположение Архангельской области. И голос Вани был такой расслабленный, с лëгкой хрипотцой. Было сложно сосредоточиться на словах. — Там что-то мутное творится. Я бы хотел расследовать это с тобой. Не Патрики и даже не Питер… — Эй! — наигранно возмутился он, потому что позволь Ване один раз обидеть Петербург, и он уже не остановится. — Ты поедешь туда со мной? — Да, — Тихон сказал это так быстро, что Ваня даже не успел напрячься. — Будем ходить за черникой, а не декаф рафом на соевом молоке. — Декаф — бред. — Других возражений, я смотрю, нет. — Против чего, против черники? Тихон наклонился к губам Вани, вдохнул его смех и только после этого начал целовать, дразня короткими касаниями и тут же чуть отстраняясь. Ваня подхватил игру мгновенно, то уворачиваясь от его губ, то быстро целуя сам. — Нас ждут. — Ты прав. Тихон всё ещё обнимал его одной рукой за талию, а второй ерошил нежные русые волосы. Он хотел бы гладить его точëные скулы с ярким румянцем, обводить пальцем чёткий контур губ, переплетать пальцы, но рук было слишком мало. Ваня на мгновение коснулся его щеки губами, прежде чем отстраниться. — Полетели? — Тихон кивнул на своё лётное деревце. То отозвалось дрогнувшими листьями. В сгущавшихся сумерках их сочный, зелёный цвет стал совсем серым. Он прибавил, надеясь, что храбрости хватит, чтобы голос не дрогнул: — Сядешь за мной, чтобы технику править? Нервничал — и сам этому удивлялся. Может, заразился этим от Вани, может, это всегда сидело в нём. А может, то, что начиналось между ними, было слишком дорого и хрупко, как сусальное золото, и впервые в жизни Тихон опасался разрушить всё неудачной шуткой. Повод, конечно, был смехотворным, но Ваня не стал спорить: кивнул и промычал что-то положительное. Закинул рюкзак со всём их добром на одно плечо. Спасибо заклятию, рюкзак ничего не весил, но Тихон всё равно предпочитал носить рюкзак на обеих лямках. Тихон оседлал дубок, снова всколыхнувший все листики. Он забыл о неуверенности, потерявшись в мыслях о Ване. На губах всё ещё ощущался призрак его тонких губ. Ваня сел позади, и по спине тут же поползли мурашки. Они сидели так тесно, что Тихон ощущал его стояк, и это возбуждало ещё сильнее. Он направил свою метлу в полёт палочкой, и вслед за ней Тихон оттолкнулся от высушенной земли. Старт получился небыстрым, их всё же было двое, но, приноровившись, он начал быстро набирать высоту. Когда облако тяжëлого, тëмно-серого дыма осталось внизу, он проверил направление заклятием-компасом, и только после этого снял с лица заклятие, убрав пузырь свежего воздуха. В нос тут же хлынул запах гари. Ваня за его спиной даже чихнул пару раз. — Нам всю ночь лететь, — послышалось сзади. Голос у Вани всё ещё был чуть хриплым. — Там же к самому Колдовстворцу вернуться. Махнёмся по пути. Ещё и удобнее выйдет. Ваня положил правую руку ему на живот, дыхание сбилось. В голову лезло, что если он опустит руку чуть ниже, Тихон кончит просто от прикосновения. Тихон накрыл его руку своей, всё ещё сдерживаясь, чтобы не потянуть обе вниз. — Не терпится домой? — спросил Тихон, чтобы отвлечься. Вспомнил жëлтое здание Александринки и угол, за который бегали курить. Величественный памятник Екатерине перед входом. Ветер у реки. Любимая шавуха с лучком. — В душ в палатке не терпится, для начала. Я так дымом не вонял, даже когда пачку за раз скурил. — А ты когда-то?.. — Ну, где-то половину, на самом деле. Я… мне лет шестнадцать было, может, семнадцать… да, не больше. Сейчас и говорить-то смешно… — Стыдно, — с улыбкой поправил Тихон, успокаивающе погладив его руку. — Все мы тогда дурили. Я вот скурил всё, что в пачке оставалось, когда меня Серебрянников не взял на курс. Вспомнилось, как Ваня курил, как тонкие губы охватывали фильтр сигареты. Как он с удовольствием выдыхал дым, прикрыв глаза. От картинки вновь бросило в жар. — Я бы к нему даже сунуться побоялся. Хотя нет, тогда-то и мне море по колено было. Я после одной из учебных миссий сел отчёт по практике писать, и тут… мне лет двадцать было, я как осознал, как напортачил, какой я идиот… До окончания больше не лез с дурными идеями, потом в Александринке всё за старшими бегал, учился. У нас там до сих пор временами Зиганшина приходит, мировая бабуля. Сколько она всего видела! Она меня как-то сразу под крыло взяла. — Тебя сложно не заметить, да и взять под крыло так и тянет, — засмеялся Ваня. Шею и затылок прошило электричеством. — А я-то надеялся на сотрудничество. Это должно было быть серьёзным, но он не мог вернуть в голос даже тень строгости. — Это если ты готов поехать в Архангельскую область. — Звучит как розыгрыш. Слишком легко. Ваня фыркнул. Дёрнул головой, отбрасывая назад длинную, выгоревшую чёлку. — Ну, легко, если готов обходиться без кофеен и этой ужасной городской суеты, — поправился он. — А также приличного туалета и душа. — Баня, Ванько! — вообще-то, Тихон собирался сказать: «Банька, Ваня!», но что-то пошло не так. И Ваня за его спиной весь трясся и разве что не хрюкал от смеха. Через очень долгую минуту он оторвал руку от живота Тихона, возможно, чтобы стереть слезу со щеки. — Я поеду с тобой. — Я даже не сказал, что там. — Ты. Две буквы, одно слово. И полная уверенность, что с ним — на край света, за край. Глаза цвета чая, выгоревшие на концах русые волосы, звонкий смех. Уверенные поцелуи, и нежные, и страстные. Ваня молчал ещё добрых полчаса. Задумавшись, он, как кот, перебирал пальцами. По его бедру. — Играешь на гитаре? — Нет, с чего? Из меня мама пыталась пианино выжать, но… — Ваня изобразил звук падавшего самолёта. — Никак. Даже мама быстро сдалась. А с танцами она дожимала. Вообще-то… иногда мне даже нравилось. Но это секрет. — Секрет — это как ты целуешься офигенно, вот это секрет. — Я… сложно. Блять, — Тихон обернулся так, что чуть не вывернул шею, и увидел, как Ваня сделал вдох и облизал тонкие губы. — Я ненавижу собственников, сцены ревности, вот эту всю ебень, но я моногамный. Если мы будем вместе, я не буду… Даже смотря перед собой, Тихон ощущал, что Ване это тяжело давалось. В его тоне были слышны отголоски каких-то старых скандалов. Из-за дыма на небе было не разобрать ни одной звезды. Ладонь Вани на его бедре становилась всё холоднее, накрыл её своей. Он хотел бы знать больше. Не потому, что Ваня — Янковский, а потому что Ваня. — Я просто. Ты мне нравишься. Ваня поцеловал его в затылок. Шею. По спине заструилось тепло. И теперь уже ему захотелось всплакнуть. И целоваться, пока не закончится воздух. Они поменялись местами к середине ночи: Тихон до последнего бодрился, не желая терять перед Ваней лицо. Лица его Ваня, конечно, не видел, зато прижимался к спине, сопел в плечо, иногда рассказывал что-то про будущее дело. Со слов Вани звучало очень интересно, странно, что никто из топов не хотел этим заняться. — Глушь. В Кофеманию не сходишь, обновки не выгуляешь, сплетни услышишь через третьи руки. Кристина предлагала мне вместе с ней это взять, но это же Кристина. Я от неë скоро бегать начну, — хохотнул Ваня. — А остальные за Москву держатся, боятся выпасть из обоймы. — А ты её любишь. Москву, — Тихон старался, чтобы зубы не стучали от ледяного ветра, бившего в лицо. С закатом температура стремительно падала, и теперь, казалось, достигла нуля. С получаса назад Тихон махнул на них согревающими чарами, но вышло совсем слабо. Теперь холод, казалось, проник через череп прямо в мозг, и колдовать он не рискнул. — Так что уехать не боюсь. Хоть в Архангельск, хоть сюда, в Сибирь. — После Ленинградской области Архангельская как родная будет, наверное. Кто в лесах Карелии не блуждал… ты карельскую берёзу видел когда-нибудь? — Нет. — Она вся перекрученная. Низкая, кривая. В таких местах часто силуэт человека мерещится. Оптический обман. Хрен поймёшь, водяной из болота бесоёбит или по синьке мужикам померещилось. Не любят у нас эти задания. — Как… чисто. В Москве не любят быть на вторых ролях. Я поэтому дело с сообщениями и отхватил, что никто за Петровым в тени быть не хотел. — Да, тебе тень не грозит. Тихон не хотел говорить, что на фотографиях того дела он сначала смотрел на Ваню, а потом замечал Петрова, Асмус, да даже Шипенко. — Тени всегда со мной, — в голосе была даже не грусть — горечь. — И пафос тоже. Ваня чуть сжал руку, лежавшую на его бедре. Тихон улыбнулся. Не хотелось говорить о грустном по такой погоде. Занимался рассвет, неуверенный, бледно-оранжевый, но месяц всё ещё выделялся на сапфировом небе. — Я написал Женовачу, что мы возьмём это дело. Ты точно уверен?.. — Если всё само идёт в руки… — Тихон сделал короткий вдох, собираясь с мыслями, — я только благодарить могу. Не буду врать, что с детства мечтал не именно об этом, но если бы я знал, что окажусь здесь… Я бы ждал этого дня. — Если бы я знал, то приехал бы за тобой в Питер. Тихон чуть не потерял равновесие, дотянувшись до губ Вани с поцелуем, но это точно того стоило. Десять раз. И если они отклонились от курса, если задержались на полчаса на выжженной поляне, чтобы доцеловаться — это было только их дело. Всё громче щебетали птицы, рассвело, и солнце уверенно двинулось по дымно-голубому небу, но тепло стало не поэтому. Жар шёл от рук на спине, от жадных губ и бездонных глаз. Он почти горел, когда Ваня дышал с ним в унисон, когда взмахивал ресницами моргая. Когда губы занемели от поцелуев, они выкурили по сигаретке — всё так же медленно, но вкус дыма Тихон ощутил, только когда сигарета почти дотлела. Возбуждение спадало медленно, ноюще, не хватало разрядки. Но к концу перекура стало легче, и когда Тихон украдкой опускал взгляд, он видел, что не у него одного такие же ощущения. После девушек делить это чувство было непривычно, и он не придумал, что сказать. Странно было, что при всём этом последними на точку сбора прибыли не они. Они успели со всеми поздороваться, отчитаться Константину Юрьевичу, разложить палатку, отойти к ручью перекурить и вернуться, и только тогда в небе показался силуэт человека на метле. Добронравов, которого Тихон всё ещё едва узнавал из-за окладистой бороды, привычно смерил Ваню тяжёлым взглядом и торопливо обратился к Хабенскому: — Звинить, чтопоздал, — он сделал несколько нарочито медленных и глубоких вдохов и продолжил чуть спокойнее. Он явно умылся наскоро, а потому сажа осталась в каждой морщинке, в волосах и бороде, — Кстантин Юрьч, оставил там заклятие, координаты пришлю, я точку поставил, должно развеяться за неделю… — Не мельтеши, — отмахнулся Хабенский. От недосыпа его лицо казалось серым, под глазами залегли мешки. Но говорил он по-прежнему твёрдо и уверенно, хотя было видно, что это давалось ему с трудом. — У всех час на душ, покурить и собраться. Я проверю лес, отчитаюсь наверх, и вылетаем. Тихон кивнул. — Я могу сходить в лес, — вызвался Добронравов с осторожностью. Напряжение сквозило в том, как напряглись его плечи, в том, как он отвёл взгляд. Константин Юрьевич заколебался. — Я ему помогу, — в голосе Курцына осторожности не было, только энтузиазм. Хотя на его лице тоже читалась усталость, на щеках розовел румянец, а голубые глаза горели мальчишеским задором. — Хорошо, идите, — Хабенский едва заметно выдохнул. — Расходимся! — Константин Юрьевич? — Богданов опустил взгляд. — Да иди, иди, — Хабенский слабо улыбнулся. — Дëме привет. С кем он? — С мамой, с кем ж ещё… Богданов рванул к своей метле практически бегом, ни с кем не прощаясь. Остальные проводили его улыбками. Ваня, как обычно, первым успел залезть в палатку, и когда Тихон неловко поднялся с четверенек, уже переминался с ноги на ногу у двери в ванную. — Да иди первым, — пожал плечами Тихон. Он мог побыть в саже ещё полчаса, не развалится. Ваня как-то нервно кивнул и мгновенно скользнул за дверь. Тихон тем временем сделал чаю, разогрел стандартный паёк-обед и с удовольствием его умял. По времени стоило взять завтрак, но тот был слишком маленьким. Достал телефон — сети не было, слишком близко Колдовстворец. Переименовал контакт «Ваня Янковский» в «Ванько». Прочитал сообщения друзей, которые пришли раньше, написал ответы, чтобы отправились, когда получится. Едва не заснул, положив голову на сложенные на столе руки. Городской шум, под который он привык засыпать, тут успешно заменяли крики птиц. Дверь ванной протяжно скрипнула. Надо будет починить, подумал он, поднял взгляд — и тут же всё вылетело из головы. Ладони, которыми он собирался растереть лицо, зависли в воздухе. Ванько вышел из душа в одном полотенце. Худой, жилистый. Бледная кожа, как мрамор статуй его Петербурга. С потемневших прядей волос сорвалось несколько капель воды. Тихон смотрел на него и не мог оторвать взгляд. Не мог сказать и слова. Ваня застыл — точно статуя — смотря на него в ответ встревоженным взглядом. И этим взглядом его притянуло, как пламенем мотылька. Подошёл к Ване, ног не чуя, поцеловал, и только тогда начал приходить в себя. Он не собирался трогать Ваню, просто забылся, а потом вдруг с удивлением обнаружил, как руки словно прилипли к светлой коже. Тихон просто знал, что тот ответит. И этого было достаточно, чтобы улыбнуться. Ваня мог думать, что в Архангельской области ему будет не хватать Питера: изысканной архитектуры, но самое красивое в его жизни было перед ним прямо сейчас: на губах, под ладонями. — Бля, я весь в саже! — наконец вспомнил он. — Да поебать, — Ваня только теснее прижал его к себе. — Время. — Блять. — У нас оно будет. В Топях этих. Будем на речку ходить, чернику собирать… — Ныть про кофе, — улыбнулся Ваня, и Тихон, пользуясь тем, что он задумался, выбрался из кольца его рук. — Ты меня ещё возненавидишь. — А ты меня. За неуместный оптимизм и тупые шутки. И он закрылся в ванной. Взглянул в зеркало на покрытое сажей лицо и ужаснулся. Белыми полосами на щеке остались следы пальцев Вани. По стенке душевой кабины ещё ползли капли воды. Из многочисленных баночек, которые девочки хранили в шкафчике, Ваня уже достал на полочку гель для душа и шампунь. Девочки друг другу оставляли тонны всего, даже помады на случай внезапной командировки. Он смывал с тела въевшуюся сажу, когда вспомнил, что говорил про большие дела Бледный. Филипп попал в первое такое ещё до их знакомства, сразу после Колдовстворца. — Это как наркотик, — он отпил ещё виски. В баре кричал рок, и разобрать его тихие признания можно было скорее по губам. — Один раз, и втянешься, а там ещё и ещё… Я тогда по глупости ушёл, типа ща поучусь и порву всех вас дважды, сразу после курсов Михалкова заменять вернусь. Филипп невесело рассмеялся. — Хорошие были времена. Я не жалею, — улыбнулся Тихон лучшему другу. — Да и я. Просто иногда, как бахнем, думаю: а как бы могло сложиться, если бы я иначе решил? — Мной бы командовал. — Или ты мной. Я ж до учёбы тем ещё дурнем был. — Какие новости! А я и не заметил, что что-то изменилось. — Я бросил бы в тебя подушкой, но тут только стулья. — Можешь плюнуть в меня кубиком льда. Филипп рассмеялся, а потом ещё кашлял минут пять. Надо будет повторить как-нибудь, решил Тихон, смывая с волос пену. Промыть его копну всегда было непросто. — Тиш, — постучался Ваня, — ты там заснул, что ли? Михалкова в полотенце решил встретить? — А ещё говорил, что не ревнуешь, засмеялся он. — Пара минут. Высушившись заклинанием, он переоделся в свежее и вернулся на запах свежего кофе. Ваня обеими руками держал белую кружку с щербинкой у ободка. — Вот оно, счастье? Ваня окинул его долгим взглядом: — Да. — Стройся! — голос Хабенского, усиленный заклятием, разнёсся, казалось, до самого Колдовстворца. Ваня вздрогнул и только чудом не пролил кофе. — Пошли, — Тихон дал ему руку. Ваня смахнул пылинку с воротника его поло. На поляну все вылезали прилизанными, синяки и мешки под глазами явно были замаскированы при помощи магии. Добронравов подровнял бороду, и она лежала волосок к волоску. Хабенский, пусть и выглядел более отдохнувшим, всё же сохранил некоторые следы усталости. Только теперь он до конца понял, о чëм говорил Ваня. И эта московская тяга к показухе должна была стать у них долгой шуткой. Ваня вроде как не изменился: узкие джинсы, футболка поло, выгоревшие русые волосы, тëмные очки. И всё же он напрягся, сжал губы, гордо вскинул подбородок. Таким он был, когда Тихон впервые его увидел. Тогда он подумать не мог, что всё кончится так — «го в Архангельскую область». Что этот парень, красивый, как греческий бог, — Ванько, они будут целоваться, пока не кончится воздух, будут строить планы на новое дело. Хабенский подозвал их к себе широким взмахом руки. — Сейчас начнётся цирк, и я хочу успеть сказать вам пару слов. Спасибо, парни, вам за то, что пошли со мной. Мы собой можем сейчас только гордиться. А… — речь прервал шум, Хабенский улыбнулся и махнул рукой. — Да неважно. Из портала прямо в центре поляны возникла толпа журналистов, фотографы с большими камерами, какие-то суетливые клерки и девочки-ассистентки. Построили их в шеренгу, четыре раза переставляли по росту, чуть не задвинули Хабенского на край. Константин Юрьевич только великодушно засмеялся. И начал раздавать указания, замаскированные под советы, сам. Перенесите палатки к ручью, переставьте Курцына, подержите кофе фотографа, он всё оборудование зальёт… Тихон, как самый высокий и самый неизвестный, разумеется, оказался где-то позади и сбоку. Ваня стоял от Хабенского по правую руку, Добронравов — по левую. Суета начала утихать. Какая-то ассистентка всё ещё ругалась с кем-то по Сквозному зеркалу, но пара фотографов достали самокрутки явно не с табаком и охотно делились затяжками. Михалков появился именно так, как Тихон и ожидал — в сопровождении личного помощника и фотографа, а в правой руке, как скипетр, держал портал: украшенный камнями гребень. Обе самокрутки тут же исчезли, от ручья подул ветерок, разгоняя сладковатый аромат. Гребень также растворился в руках помощника, и фотографы начали съëмку. Через пару минут от вспышек заныли глаза. Михалков начал речь — пафосную и занудную, и большую еë часть Тихон смотрел на Ваню. Ваня не слишком старательно скрывал скуку, трижды улыбнулся, поймав его взгляд, дважды зевнул, но к концу речи выдавил вежливую улыбку. Солнце играло в его русых волосах, некоторые пряди отливали чистым золотом. Тихон уже не мог дождаться, когда сможет зарыться в них пальцами, целовать его шею, прижимать его к себе. Они ещё стояли меньше, чем в паре метров друг от друга, а он уже скучал. Он скучал по Ване, даже когда они торопливо целовались в палатке вместо того, чтобы нормально упаковывать вещи. И только когда он показал проводнице свежий паспорт на имя Максима Кольцова и зашёл в вагон поезда на Ленинградском вокзале, открыл купе и увидел улыбку Вани, его блестевшие в тусклом свете глаза — тогда он почувствовал себя таким лëгким, как будто летел. Закрыл за собой дверь, и они оба махнули в сторону коридора защитными заклинаниями. И вернулись к поцелуям. — Меня зовут Денис, — между поцелуями сказал Ваня. — Привыкай.