* * *
Свалившийся с души Азирафеля груз лишь расчистил место для другого, того, что тяжелей чугунного шара. Теперь, когда стало очевидно, что так называемое предательство Кроули было фальшивкой, он сам чувствовал себя предателем. То, как он обошелся с лучшим другом, поверив в адскую иллюзию, было поистине чудовищно. Первым его порывом после посещения несуществующего бара было сейчас же отправиться в Мейфэр, просить прощения и мириться, но что-то его останавливало. Не может же он, в самом деле, после всего просто заявиться в гости и сказать, что, мол, извини, дорогой, ошибочка вышла. Надо было успокоиться, все обдумать. С такими мыслями Азирафель достал ключ, чтобы открыть дверь книжного. В щели между дверью и косяком его ждал белоснежный конверт неземного происхождения. Азирафель привычным щелчком вскрыл печать и на ходу развернул сложенный втрое лист. Золотая вязь на меловой бумаге напыщенно сообщала о его отставке и витиевато излагала тезис о преимуществах мира и взаимного нейтралитета. Он с равнодушным удивлением отметил, что кажется, его опасаются, раз не поленились прислать официальную бумагу с декларацией о ненападении, и выронил письмо на стол. На золотой печати отразился красный блик. Мигала кнопка автоответчика. Азирафель никогда его не устанавливал и не платил за эту услугу, поэтому кнопка возникала только тогда, когда это были действительно важные послания или когда кто-то оккультный считал свое послание важным. Азирафель схватил телефонную трубку и прижал к уху. Первое сообщение начиналось с бульканья, затем нетвердый хриплый голос спросил: — З-зирафель? У демонов ес-с-сть плод с-с-знания? Под-с-с-создание? Потом раздался звук бьющегося стекла и трубку повесили. Второе сообщение начиналось набором звуков с преобладанием шипящих, пока шелестение в трубке не сменилось песней. Пением это можно было назвать очень условно, это скорее напоминало речитатив, переходящий в шипение, но Азирафель узнал ее, хотя последний раз слышал очень давно. Колыбельная на очень старом, давно забытом языке, песня о свете далеких звезд. И голос, старательно выводивший припев, мог принадлежать лишь одному совершенно невозможному существу на этой планете. Время от времени мелодия обрывалась. То ли Кроули не мог вспомнить слова, то ли его душили рыдания, потому что звуки в трубке подозрительно походили на всхлипы. Азирафель живо представил себе, как пьяный в дупель демон укачивает на руках пустую бутылку. Картина вырисовывалась довольно комичная, но в горле все равно стоял ком. Песня оборвалась на полуслове, сменившись короткими гудками. Паршивее Азирафель не чувствовал себя даже в четырнадцатом веке. Одно дело, когда разные напасти происходят по воле начальства, а другое, когда ты сам кругом виноват. Он был уверен, что Кроули рано или поздно его простит. Вероятно, пообижается, поворчит, но Азирафель будет настойчив, и Кроули не устоит перед возможностью вернуться. Пусть не сразу, возможно, после вековой спячки, но обязательно простит, и они помирятся. Сколько раз верный Кроули прощал ему и недоверие, и трусость, и высокомерие. Но как он сам, после всего, что наговорил, после того, как поднял руку на лучшего друга, будет смотреть ему в глаза, и как будет смотреть в свои собственные глаза в зеркале? Совершенно не к месту вспомнилось, как несколько веков назад он тщетно пытался убедить составителей самурайского кодекса отказаться от харакири. Кроули-то его простит, но вот простит ли он самого себя? Решение пришло мгновенно, ему даже не понадобился воображаемый собеседник. Азирафель окинул взглядом тот самый стеллаж, с которого во время их потасовки слетали книги, и решительно раскрыл телефонный справочник, чудом оказавшийся прямо перед ним. — Добрый вечер, это оксфордская библиотека? — осведомился он, когда ему ответили. — Я хотел бы пожертвовать редкую книгу, собственно, несколько редких книг.* * *
Такую космическую скорость могла развить лишь одна-единственная машина в мире. Прекрасная и мощная, вскормленная лучшими порывами демонической энергии, почти живая, она мчалась по ночному городу. Огни по обеим сторонам дороги сливались в потоки света, а из динамиков лились лучшие в этом мире песни. Кроули положил было руки на руль, но вдруг выяснилось, что у него нет ни рук, ни руля. Он запаниковал, забил хвостом и чуть не сверзился с узкого подоконника, на котором вытянулся во весь свой змеиный рост. Он дал себе время отдышаться, чтобы потом со всеми предосторожностями аккуратно сползти на ковер, нехотя принял человеческий облик и только после этого открыл глаза и застонал. Гребаный дневной свет был слишком ярким, сраный потолок слишком высоким, а на душе мутно и муторно. Он щелкнул пальцами, избавляясь от отголосков похмелья. В ушах все еще звучала песня из сна, она манила и успокаивала. Кроули вымученно улыбнулся — верная «Бентли» его не забыла, зовет. Возможно, стоит проведать старушку, навести блеск, может, даже немного прокатиться. За рулем Кроули всегда чувствовал себя не так одиноко. Главное сейчас — занять себя хоть чем-нибудь, а потом он что-нибудь придумает. Он со стоном поднялся, щелчком пальцев привел себя в порядок и спустился вниз. День был на удивление солнечным, и Кроули заставил темные стекла очков стать еще темнее. На лобовом стекле его ожидал сюрприз: мятый черный конверт без адреса и других опознавательных знаков. Бумага пачкала руки то ли порошком от тонера, то ли сажей, моментально въедавшейся в кожу. Внутри был незаполненный стандартный бланк о распределении поступающих душ по кругам. Кроули повертел его в руках и оскалился. Блеклый печатный текст на обороте был снабжен подписью и двумя печатями, он уведомлял об окончательном разрыве сотрудника Кроули с адским ведомством. Родная контора его не забыла, вернее, наконец у бюрократов снизу дошли лапы или копыта составить документ по всей форме. Сколько бы он в свое время отдал за подобную бумажку! А сейчас ни официально обретенная свобода, ни гарантия безопасности совершенно никаких чувств не вызывали, как если бы его вольная была реквизитом из плохой пьесы, которой никакое чудо не поможет стать популярной. Кого заинтересует трагедия романтично настроенного идиота, которого поставили на место? С горькой улыбкой Кроули сунул бланк в карман и погладил «Бентли» по капоту. Она-то была настоящей, его гордость, красавица, жаль только, что с хозяином не повезло. На его месте должен был быть кто-то вроде Джеймса Бонда, а не жалкий... Кроули замер, не закончив внутреннюю уничижительную тираду. Там, откуда он минуту назад взял адское уведомление, лежал еще один конверт. Кремовый прямоугольник плотной бумаги с зеленой сургучной печатью. То ли он появился там только что, то ли Кроули не заметил его ранее. Он недоверчиво потрогал печать. Добрый знак. Кто бы мог подумать? Кроули задержал дыхание и осторожно вскрыл конверт. Стоило прочесть первую фразу, как знакомый почерк начал расплываться, а в носу защипало. Кроули приказал себе прекратить расклеиваться с той же решимостью, с которой когда-то в прошлой жизни заставил машину проехать сквозь огненное кольцо, и продолжил чтение. В письме на четырех страницах Азирафель сокрушался о том, как был несправедлив к самому близкому для него существу и ругал себя высокопарными устаревшими словами. На одном абзаце Кроули запнулся, снял очки и трижды перечитал его в терапевтических целях. — Ты лучшее, что со мной случалось за последние 6000 лет, — хрипло процитировал Кроули обращаясь к «Бентли», — он наконец-то это признал. — Я идиот, я должен был сразу догадаться, что это фокусы Вельзевул, — пробормотал Кроули, дочитав вторую страницу послания. «Бентли» согласно промолчала, и Кроули нежно погладил ее по капоту. — Он ревновал меня к иллюзорной девице! — фыркнул он на середине третьей страницы. — Ты понимаешь, что это значит? «Бентли» не могла не понимать. Все было слишком очевидно. Кроули чудом стер с лица глупую улыбку. В завершении ангел писал, что после всего, что навлек на бедного змея, он поймет, если тот не захочет больше знаться, но очень надеется на обратное. Некоторое время Кроули бессмысленно кружил вокруг машины, поглаживая ее, бормоча цитаты из письма и глупо улыбаясь, поймал себя на том, что его движения чем-то напоминают ритуальный танец. Вовремя спохватился, так как совершенно не собирался вызывать дождь, просто надо было куда-то направить нервную энергию, чтобы не развоплотило от нахлынувших эмоций, чтобы немного прийти в себя и придумать подобающий ответ на письмо. Он обязательно ответит, совсем скоро. Вот только немного прогуляется. Все вокруг перестало притворяться дешевой декорацией для плохой пьесы. Холодный осенний воздух изумительно пах прелыми листьями, улица в стильных нейтральных тонах дышала жизнью, прекрасные существа проезжали и проходили мимо, даже не подозревая о том, в каком замечательном мире они живут. Кроули не смотрел, куда его несут ноги, он прикидывал, стоит ли потянуть время пару сотен лет, прежде чем заявиться к ангелу, или хватит десятилетия, чтобы тот не посчитал его жалким, прилипчивым существом без всякого чувства собственного достоинства. В конце концов, у Кроули была своя демоническая гордость, и она требовала выдержать паузу, прежде чем бросаться по первому зову к тому, кто его прогнал, а потом, как подачку, швырнул вдогонку то, что у него у самого в избытке. Кроули старался накрутить себя, разозлиться так, чтобы эти несколько лет или месяцев не казались такими долгими. Он остановился на перекрестке, пережидая поток машин, и решил, что полугода будет вполне достаточно. Не слишком быстро и не слишком медленно. Время, чтобы дать ангелу осознать, что Кроули вполне самостоятелен, что у него есть свои дела и на Азирафеле свет клином не сошелся. Полгода или четыре-пять месяцев, как раз будет лето, и можно будет поехать на пикник. С каждым шагом он проигрывал еще несколько дней. Пройдя еще пару кварталов, он с беспокойством осознал, что счет идет уже на недели. Он представил, как Азирафель страдает и грызет себя, вспомнил, каким поблекшим он выглядел во время их последней встречи. Не так уж он виноват, его профессионально обманули, любой бы поверил. Было бы жестоко заставлять его столько ждать, это он, Кроули, закаленный в адском огне, ему любые невзгоды как с гуся вода, а ангелы существа нежные и трепетные. Он будет чувствовать себя последней сволочью, если позволит наивному и доверчивому Азирафелю мучаться столько времени. Две недели как раз нормальный срок, чтобы сообщить о своем прощении, а дня через три он оставит ему сообщение или лучше отправит короткую записку. Уведомит, что получил письмо, что ему нужно время. В конце концов, это обычная вежливость. Или лучше позвонить? Сказать, что не держит зла. И что Азирафелю не нужно себя винить, так как, если бы на его месте был Кроули, последствия были бы страшными. Адскими. Все же ангел заслужил снисхождение. Ему ведь ничего не стоило в порыве праведного гнева стереть демона в порошок, но он сначала дал уйти, а позже одарил благодатью. Кроули остановился, глядя сквозь нарядные коробки с пирожными в витрине кондитерской. Сколько они там провалялись? Когда недоразумение с ангелом разрешится, он купит ему свежие, на заказ, самые лучшие. Кроули пересек еще несколько улиц, и мысли его были о том, что ангел может не заметить сообщения, да и записка может затеряться, поэтому лучше прийти и сказать все самому. Разумеется, не сразу же, а где-нибудь через пару дней. Он на ходу достал телефон, чтобы посмотреть какое сегодня число, а когда вернул его обратно в карман, выяснилось, что ноги принесли его в Сохо, и он стоит аккурат через дорогу от книжного магазина. Если бы Азирафель его просто окликнул, пожалуй, у Кроули хватило бы душевных сил раствориться в толпе и сбежать, но тот бросился к нему, чудом заставив светофор переключиться на зеленый. Кроули застыл соляным столбом и лишь беспомощно наблюдал за тем, как ангел с несвойственной ему поспешностью вырастает прямо перед ним, как заглядывает в глаза сквозь темные стекла. Кроули словно оказался во сне, где звучат совершенно невозможные слова, а ангел с виноватой улыбкой берет его за безвольную руку, при свете дня, на виду у всех. Кроули обладал некоторой властью над временем, но иногда он был уверен в том, что время отыгрывается на нем, берет реванш. Вот и сейчас он не мог бы точно сказать, сколько прошло секунд, минут или часов с того момента, когда они вдвоем замерли на углу улицы. Нельзя сказать, чтобы лондонцы сильно удивились, когда в ясный день ни с того ни с сего полил дождь. Каким бы пошлым ни казалось подобное решение, но Кроули не мог допустить, чтобы ангел видел его слезы. Азирафель ожидаемо засуетился, сказал, что Кроули замерз, и ему непременно нужно выпить чаю, и потянул в магазин. Джеймс Бонд никогда бы не позволил, чтобы его вот так увлекали за собой, он бы взял инициативу в свои руки, по крайней мере пошутил бы об этом, уместно и иронично, чтобы ни у кого не возникло сомнений в его самодостаточности. В другое время Кроули и сам мог бы отмочить шутку-другую, но не сейчас, когда глупое демоническое сердце пустилось в пляс. Кроули пытался справиться с собой, пока Азирафель раскрывал над ним материализованный тартановый зонт, пока они переходили дорогу, пока Азирафель придерживал дверь книжного магазина, пока чудом сушил его промокшую одежду, но в горле стоял ком, и, несмотря на все усилия, руки дрожали. Кроули снова захлестывали потоки взаимоисключающих чувств. Он был счастлив до головокружения, презирал себя за слабость, и вся окружающая обстановка остро напоминала, как его дважды отсюда выставили. Это не было сознательным решением, тело само истончилось и покрылось чешуей. Змеям нет нужды объяснять свои порывы. Змеи не плачут, а если и дрожат, то только потому что британская погода не подходит для рептилий. Получилась самая скромная из его змеиных ипостасей, не длиннее брючного ремня, как раз очень удобная, чтобы обвиться вокруг ножки стола и притвориться орнаментом. Змеям совершенно не обязательно вести себя развязно. С начала их встречи Кроули не произнес ни единого связного слова, и превращаться вот так без предупреждения было чрезвычайно невежливо, но ангел не стал его упрекать. Он все еще продолжал свою речь о том, какой Кроули замечательный и как он скучал без него, но сосредоточиться на словах не получалось, даже связно мыслить было трудно, поэтому он легко позволил ангелу взять себя на руки и обвил его безымянный палец кончиком хвоста. Живое кольцо ни в коем случае не было проявлением сентиментальности или, не дай кто-нибудь, собственничества, просто змеи такой формы, что им необходимо за что-то держаться.* * *
Азирафель устроился в кресле, осторожно уложив свернувшегося кольцами змея у себя на коленях. Он не имел ничего против того, чтобы Кроули поизображал бессловесную тварь. Главное, чтобы был рядом, как можно ближе. Кому нужны разговоры? Им обоим не повредит пауза, когда нет необходимости оправдываться, прощать и выяснять отношения. На Азирафеля снизошло умиротворение, и Кроули тоже перестал дрожать и больше не излучал флюиды паники. Не ангел и демон на пике драмы, а букинист мистер Фелл и его чешуйчатый питомец проводят тихий послеобеденный час. Драматические сцены хороши на сцене, а в обычной жизни все это слишком утомительно. Последние месяцы он неосознанно провел в постоянном напряжении, словно бы каждую секунду давший трещину мир грозился окончательно распасться на куски, и было необходимо постоянно быть начеку, чтобы удержать его, но теперь наконец можно было выдохнуть. Это было сродни эйфории. Азирафель ощутил такую легкость, что его сущность непроизвольно истончилась и раздалась за пределы, отведенные физическому телу, рассеивая лучи мягкого эфирного света. Кроули уже ждал его, закружившись вокруг змеящимся хороводом огненных всполохов. Они все приближались и приближались к его свечению, и Азирафель был готов преодолеть дискомфорт, который, вне сомнений, предполагала близость с демонической энергией, однако его встретила привычная родная стихия. Он должен был заметить это еще в тот день, когда они менялись телами, но тогда было не до анализа ощущений, и все произошло слишком быстро. Теперь же, когда оккультная суть Кроули скользила и переплеталась с потоками его света, Азирафель поражался тому, как мог за столько времени не осознать реального положения вещей. За свою долгую жизнь Азирафель навидался и настоящих чудес, и не менее невероятных фокусов, но такого не ожидал. То, что предстало перед его эфирным зрением было совершенно невозможно и ошеломляло настолько, что, ему понадобилось еще несколько мгновений, чтобы признать очевидное. Подобную шутку мог отмочить только Кроули, демон с неиссякаемым оптимизмом и воображением. Конечно же, ему было не под силу разблокировать канал, по которому у всех нормальных непроклятых существ струится любовь, но он непостижимым образом перенаправил ее поток, и вместо того чтобы иссякнуть, она, скрытая, неузнанная, беспрепятственно струилась по совершенно не предназначенному для этого руслу, тому, по которому у других демонов, должно быть, текли злоба, желание выглядеть пострашнее или нести вред и погибель всему живому. Азирафель не мог точно определить его изначального предназначения, но это было и не важно. Он завороженно наблюдал за прекрасным и мощным потоком оккультной любви, пока не осознал, что его течение безраздельно направлено в его сторону. Его горло издало странный клокочущий звук, заставивший обоих выйти из транса. Кроули сразу же завозился, перетекая в человеческую форму. Азирафель понятия не имел, что увидел за эти несколько эфирных минут Кроули, но теперь в его позе не было и намека на неловкость. Он совершенно естественно и непринужденно распластался поверх Азирафеля, чудесным образом вместив все свои острые углы и длинные конечности так, чтобы ни миллиметра от ангельской поверхности не пропало зря. Его слегка расфокусированные глаза светились теплым светом, и теперь Азирафель знал, не имел ни малейших сомнений по поводу того, что именно горит в их желтом огне. — Я тебя не заслуживаю, — пробормотал он, промакивая глаза платком. — Вовсе необязательно бросаться в крайности, — чуть улыбнулся Кроули, — можешь просто меня... Азирафель не дал ему договорить.* * *
Без чудесной демонической поддержки ливень вскоре перешел в едва заметный моросящий дождь. Пешеходы на перекрестке перед книжным магазином не спешили закрывать зонты, и, конечно же, им не приходило в голову смотреть вверх, иначе они бы непременно заметили на краю крыши дома напротив темную статую с морским биноклем в руках. Вскоре рядом с ней нарисовалась еще одна, гораздо более массивная, фигура в светлом плаще, и статуя шевельнулась. — Прости, что задержался, Вельз, — сказал появившийся, — я что-то пропустил? — Кроули превратился в з-змею, потом обратно, они помирились и лиж-жутся, — не отрываясь от бинокля, перечислила Вельз. — Как лижутся? — тупо переспросил появившийся, хмуря брови. — Ваху! Гляди-ка, Гэйб, я догадывалась, что у Кроули длинный яз-з-зык, но чтоб настолько! — она протянула ему бинокль и с любопытством уставилась на его лицо. — Здесь какой-то красный ворс, и все, — недоуменно буркнул Гэйб. — Ты с-с-смотришь на ковер, подними повыше и подкрути колесико. — Там размытое черно-белое пятно? — Колес-с-сико подкрути, — с нарастающим раздражением процедила Вельз. — Кажется, это перья, много перьев, — сообщил Гэйб. — Дай с-с-сюда, — она выхватила у него бинокль и навела на окна книжного. — Крыльями закрылись, — разочарованно произнесла она. — Ты проморгал самое интересное. — Подожди, я не понял, чем они там занимаются? — Гэйб приблизился и раскрыл над ними неизвестно откуда взявшийся огромный белый зонт. — Легче показ-з-зать, — буркнула Вельз. Если бы в этот момент кто-то из прохожих на перекрестке поднял голову, возможно, он увидел бы, как маленькая фигура на крыше притягивает к себе большую за лиловый галстук, но у кого в этом городе есть время глазеть на крыши.