* * *
Очки Кроули сползли на нос, и теперь Азирафель видел его глаза. Змей не притворялся, он говорил искренне, и это было намного хуже. Низменная природа адского существа не позволяла ему понять, что дружба, любовь, да просто любые нормальные отношения не подразумевают предательства и издевательских разговоров за спиной. А попытка отвлечь его, представить ситуацию так, будто бы это Азирафель взъелся из-за какой-то ерунды, вроде остаточных вибраций благословения, была просто жалкой. Конечно же, Азирафель часто замечал, что в присутствии Кроули его запас благодати становится немного меньше, буквально на долю процента. Было трудно не заметить, так как в эти моменты у Кроули на лице сразу возникало виноватое выражение, стремительно сменявшееся преувеличенной развязностью. Азирафель находил это трогательным и тактично об этом не упоминал. Да и говорить было в сущности не о чем, если бы демон хоть раз смирил гордыню и попросил, Азирафель выдал бы ему гораздо больше, просто по-дружески. В отличие от чудес, благодать была его личным восполняемым ресурсом, и о ее расходе не надо было никому отчитываться. Пора было заканчивать с этим спектаклем. Кроули попросту был слишком пьян. Он сам ему рассказывал, что большинство жителей ада не блещут интеллектом, обладают короткой памятью и им довольно легко заговорить зубы. Должно быть, Кроули так привык к подобной стратегии, что забыл, с кем имеет дело. Азирафелю было неловко смотреть на бывшего друга и больно осознавать, что он обманывался все эти тысячи лет. Наивно верил в лучшее, не подозревая, что за таким привлекательным фасадом нет ничего, кроме жадной, голодной, жалкой тьмы, слабо прикрытой механизмами выживания и приобретенными земными привычками. Но он уже давно не злился, ангелы не в состоянии долго испытывать сильные негативные чувства. Он даже готов был признать, что в какие-то моменты, когда Кроули заигрывался в дружбу, входил в роль, возможно, он и сам начинал себе верить, и в сочетании с перепадающими ему крохами благодати, которые ангелы автоматически распространяют на тех, кто рядом, испытывал подобие добрых чувств к объекту наблюдений. Азирафель подумал, что прощает демона, тот не виноват, что не в состоянии быть тем, кем так искусно притворялся, но терпеть его рядом не было сил. Кроули был бывшим ангелом, и, должно быть, поэтому мог так легко имитировать ангельские качества. Возможно, в аду было в порядке вещей предавать друзей ради мелкой выгоды и теперь Кроули пребывает в искреннем недоумении, не может поверить, что с ним больше не хотят иметь дела, и Азирафель никогда не сможет ему этого объяснить. — Я тебя прощаю, — сказал Азирафель, — если для тебя это имеет значение, но я больше не желаю тебя видеть. Уходи. Демон стоял перед ним как восковое изваяние, взъерошенный, бледный и подавленный. Азирафель подумал, что ему наверняка влетит от начальства за провал операции. Будь Азирафель человеком, он, возможно, позлорадствовал бы, но он был настоящим ангелом, поэтому испытывал лишь сострадание к бедной темной твари с неизлечимо больной душой. Гнева и обиды больше не было, за пару месяцев они улеглись. Он успокоился и принял новое положение вещей. Как бы ни был он привязан к Кроули и как бы ни привык к видимости теплых отношений, пора перевернуть страницу. — У меня есть кое-что для тебя, — сказал он, приблизившись к застывшему демону. — Считай это прощальным подарком. Он вытянул вперед правую руку и, не касаясь, взмахнул ладонью, будто бы стряхивая пылинку с лацкана пиджака Кроули. Азирафелю до этого не доводилось делать настолько широких жестов, но сейчас он ощутил небывалую щедрость. Это были самые долгие отношения в его жизни, и завершить их надо было с размахом.* * *
Ангел не поскупился, Кроули получил столько благодати, сколько смог унести, еще капелька, и его бы развоплотило на месте. Давно забытые ощущения захлестнули с головой, сердце бешено билось где-то в горле, а мир вокруг утратил четкие очертания. Кроули не помнил, как и когда оказался снаружи, за порогом книжного магазина. Ощущение времени стало постепенно возвращаться, когда он дрожа и всхлипывая сползал по стене на асфальт. Это было упоительно и совершенно невыносимо. Словно его бывшая эфирная сущность взмыла ввысь, выше небес, где с вершины могла обозревать все чудеса вселенной, но вместо этого не отрывала взгляда от теперешнего Кроули, недостойного, жалкого, ползающего на самом дне без малейшей надежды на прощение. Он был абсолютно дезориентирован. Окажись рядом любой одноразовый демон, ему бы ничего не стоило уничтожить Кроули щелчком пальцев. Впрочем, ему было все равно. Пусть явится хоть все сраное небесное войско, хоть свора адских гончих, хоть сам Сатана. Однако никто на пустой улице не спешил расправиться с опьяненным демоном, даже крыши соседних домов были пусты. Только колючий, уже почти зимний ветер издевательски окатывал порывами холодного воздуха. Кроули так и сидел бы там, если бы умница «Бентли» не въехала на тротуар и не подставила ему в качестве опоры открытую дверцу. Кроули с трудом поднялся на непослушные ноги, в последний раз шмыгнул носом и рухнул на водительское сидение.* * *
Тем временем по дорожкам Сент-Джеймского парка прогуливалась странная парочка. Издалека их можно было принять за респектабельного папашу и его бунтарку-дочь подросткового возраста. Возможно, отец уговаривал беспутную наследницу взяться за ум, а она огрызалась с презрительным равнодушием. Однако прислушайся к их беседе случайный прохожий, он бы сразу понял, как опрометчиво полагаться на первое впечатление. — Сандальфон больше слышать не хочет о том, чтобы спускаться. И вообще он последнее время какой-то странный. Все время вздрагивает и что-то бормочет, — говорил «папаша», бросая неодобрительные взгляды на «дочь». — Да, З-з-земля это не для всех, — с каменным лицом констатировала та. — Что ты с ним сделала? — «папаша» старался не показывать, что нервничает, но у него плохо получалось. — Понимаешь, ты посеял во мне с-с-сомнения. Надо было проверить, действует ли морок на ангелов. Оставшуюся часть беседы не мог бы подслушать даже случайный прохожий, так как участники разговора скрылась за большим деревом у самой воды. Еще некоторое время из-за него доносились рассерженные голоса, но чуть погодя смолкли и они. Вышедшая на берег утка для порядка клюнула брошенный на землю конфетный фантик и, потеряв к нему всякий интерес, ушла по своим утиным делам.* * *
Визит Кроули отбросил Азирафеля назад. Казалось бы, он вполне уже привык к своему новому распорядку, не дававшему погрузиться в мрачные мысли, был на пути к полному исцелению от своей дурацкой привязанности, но стоило демону снова появиться на горизонте, как новообретенное спокойствие было нарушено. Азирафель из чистого упрямства продолжал заниматься своей добровольной ангельской работой, целыми днями пропадая в самых неблагополучных районах города, раздаривая благословения, но мысли его были далеко. Когда же он возвращался домой, воспоминания из потока превращались в лавину и захватывали его без остатка. Он не мог не думать о Кроули, но теперь, когда боль от предательства и стыд за собственную глупость поутихли, чем больше он перебирал в голове их встречи за все века, тем больше нестыковок видел в самой идее о том, что Кроули его использовал. Даже если все бесчисленные случаи, когда тот приходил к нему на помощь, списать на попытки втереться в доверие, уравнение не сходилось. Какая корысть могла быть в нежных взглядах, которые демон бросал на него украдкой, когда считал, что Азирафель на него не смотрит? Какой мог быть расчет в мечтательной полуулыбке и тоскливых желтых глазах или в более чем прозрачных оговорках в подпитии, которые Азирафель благоразумно пропускал мимо ушей? Что-то во всем этом было не так. Эти мысли становились все настойчивее, через неделю после посещения Кроули он даже вернулся в магазин раньше, так как не мог сконцентрироваться для полноценной раздачи благословений. Не снимая плаща, он сел за конторку и бездумно выводя вензеля на полях вчерашней газеты, погрузился в занимавшую его проблему. Он так и эдак вертел перед мысленным взором воспоминания и все больше убеждался, что новая версия событий его жизни, где Кроули играл роль ловкого манипулятора, полна неувязок. Ему даже пришла на ум давно забытая второсортная кинолента, где у одного из героев был злой брат-близнец. Вспомнить название ему не удалось, зато он мог слово в слово повторить спор, в который его вовлек Кроули, когда они вышли из зала. Азирафель тогда назвал такой жалкий ход доказательством ущербности синематографа по сравнению с литературой, а Кроули стал приводить в пример не менее дурацкие цитаты из книг. Они тогда знатно повеселились. Азирафель усилием воли отогнал воспоминания и сконцентрировался на настоящем. Злой близнец однозначно отпадал, но по ассоциации привел за собой целую вереницу опереточных штампов от временного умопомрачения до потери памяти. Азирафель отметал их один за другим. Все это было совершенно ни при чем, очевидно. Однако он собственными глазами видел Кроули в баре с демоницей, собственными ушами слышал каждое ядовитое слово, стоя на шумной улице перед темной витриной. Он вскочил с места и зашагал по комнате. Обычно так делал Кроули, когда они обсуждали какой-нибудь философский вопрос. Азирафель из принципа остановился. Но он уже уловил, в чем заключалась странность. Конечно же, с помощью чуда он мог с легкостью услышать все, что происходило внутри бара, вот только он не помнил, чтобы творил это чудо. Правда, он был слегка не в себе, да и времени прошло немало, к тому же ведь так легко забыть о такой незначительной детали. А еще Кроули выглядел изрядно виноватым, когда ему предъявили обвинение. Но даже учитывая все эти факторы, какое-то чувство неправильности не давало Азирафелю перестать перебирать в уме детали того дня. Было совершенно необходимо хоть с кем-нибудь обсудить ситуацию. Когда Кроули еще был его другом, они часто, словно мячиками, перекидывались идеями, обсуждая абстрактные материи или насущные вопросы, пока картина не прояснялась, пусть даже на следующее утро и на трезвую голову все их прекрасные озарения оказывались бредом или просто забывались. Азирафель снова остро ощутил пустоту, которая лишь поглощала его вопросы, не давая ничего взамен. Одинокому ангелу необходим был собеседник, хотя бы в качестве стены, отбивающей мячики. Если Кроули не существовало, его стоило придумать. Хотя бы представить себе умозрительного персонажа, кого-то равного, но другого. Того, кто может посмотреть на все со стороны и дать дельный совет, или довести до белого каления так, что в пылу спора сам найдешь верное решение. Азирафель закрыл глаза и представил себе абстрактного собеседника. Почему-то он был худ, одет во все черное и подозрительно походил на одного знакомого демона. Положительно, прогнать Кроули из магазина оказалось проще, чем прогнать его из своей головы. Азирафель не любил бороться с собой, полагая это пустой тратой сил, и решил смириться с тем, что воображаемым собеседником будет именно тот, воспоминания о ком причиняют боль. Он признал, что скучает по Кроули, пусть даже это был мираж, сладкая сказочка, придуманная коварным врагом, не поленившимся лгать на протяжении тысячелетий. Азирафель решительно достал из ящика стола блокнот и перьевую ручку. «Дорогой друг», — начал он письмо, и его рука замерла, не желая материализовывать следующую пришедшую на ум фразу. Он совершенно не собирался этого писать, но поток мыслей словно бы наткнулся на непреодолимую преграду, и Азирафель скрепя сердце вывел: «мне очень тебя не хватает». И снова забуксовал, не желая выпускать слова, жаждавшие вылиться из-под пера. Пришлось напомнить себе, что он всего лишь беседует с абстрактным собеседником, что это просто упражнение для ума, и что по окончании эксперимента листок все равно будет изорван в клочья и отправлен в корзину, а значит в самоцензуре совершенно нет смысла. «Надеюсь, у тебя все хорошо», — написал он и остановился в последний раз, перед тем как настрочить следующие три страницы, выплеснув на них все свои переживания и сомнения. Он так сильно сжимал ручку и так интенсивно водил ею по бумаге, что с непривычки у него разболелась рука. Он перечитал написанное, размял пальцы и приписал в конце: «Надеюсь на твою непредвзятость, а также на то, что твой острый ум и нестандартное мышление позволят тебе дать мне полезный совет, который если и не облегчит моей участи, то по крайней мере прольет свет на логику произошедшего». Азирафель откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Он сделал все, что мог, теперь оставалось лишь прислушаться к воображаемому собеседнику. «Проведи следственный эксперимент, — будто бы произнес в голове беззвучный голос, — сходи в ту кондитерскую еще раз, заодно купишь себе эклеров». «Искушаешь?» — также беззвучно спросил Азирафель. «Это моя работа», — ответил голос, и Азирафель подумал, что, несмотря на слишком знакомую окраску, совет не лишен смысла. Он в свое время прочел множество детективов, и теперь настала пора самому взяться за запутанное дело, в котором он был и клиентом, и сыщиком.* * *
Азирафель решительно шагал к своей цели, не глядя по сторонам. Если бы он и не был так занят своими мыслями, возможно, он бы заметил, как из припаркованной на углу машины его провожают две пары глаз. — Нам не о чем говорить, — скучным голосом произнесла сидевшая на пассажирском сидении усталая женщина в черной мохнатой шапке. — Но ты все же пришла, — ответил ей с водительского сидения импозантный мужчина, на шее которого красовался светло-лиловый шарф, прекрасно сочетающийся с необычным цветом его глаз. — Выбор у меня небольшой, или отчеты этих кретинов проверять, или любоваться твоей рожей, — процедила женщина. — Ну, зачем позвал? Решил все же что-то предпринять или они догадались? — Боюсь, что скоро догадаются, — вздохнул мужчина. — Ты тогда сказала, что они могут отомстить вашим, тебе. Неизвестно, чего от таких ожидать. К тому же ваш Кроули ядовитый и разбирается в технологиях. Женщина посмотрела на него с тенью интереса. — Тебе-то что? Совесть замучала? — Мне бы не хотелось, чтобы моя недальновидность повлияла на твою безопасность, — буркнул ее собеседник, отвернувшись к окну, благодаря чему не заметил, что у женщины на мгновение приподнялись уголки губ. — Ну тогда пойди в этот книжечный магазин и признайся, что это твоих рук дело, — хмыкнула она. — Боишься? — У меня есть идея получше, вот, — в его руке появился белоснежный конверт, из которого он извлек лист бумаги с золотым тиснением, и протянул ей. — Прочти. Это уведомление, контракт о взаимном невмешательстве за сегодняшнее число. Ты можешь сделать такой же. Они знают, как долго готовятся документы, и их вряд ли удивит бюрократическая проволочка. Здесь есть пункт о том, что все, что имело место ранее, было частной инициативой. Виновные наказаны, больше не повторится. — Ты хочешь меня наказать? — с веселым удивлением произнесла женщина. — Мой долг тебя защитить, — серьезно сказал мужчина. — В смысле, это поможет всем избежать неприятностей. Его руки затеребили дорогой шарф. На лице женщины расцвела довольная ухмылка. В следующий момент она щелкнула пальцами, и в ее руке возник черный конверт. — Ну тогда доставишь по адресам, если что, а мне пора, — сказала она, и если бы кто-то в этот момент заглянул в машину, то удивился бы ее непонятному и стремительному исчезновению.* * *
Кондитерская никуда не делась. Та же вывеска под старину, те же нарядные пирожные в витрине, а вот бара на углу, где Кроули хвастался другим демонам, как ловко он вот уже шесть тысяч лет водит за нос тупого ангела, не было. На его месте находилось отделение банка с непрозрачными стенами и плакатами, рекламирующими кредитную карту для путешественников. Азирафель толкнул дверь и оказался в помещении по размерам раза в два превосходящем давешний бар. «Вот видишь», — сказал новообретенный внутренний голос. Работа детектива оказалась не слишком сложной. Клерк за стеклянной стойкой оказался очень любезен. Он достал телефон и, немного повозившись, сообщил, что отделение банка находится в этом здании уже десятый год. «И что это все значит?» — пробормотал Азирафель, обращаясь к воображаемому Кроули. Он уже смирился с неизбежной формой своего абстрактного и совершенно умозрительного собеседника. «У них везде понатыканы… нгк... фотографические машины, — шепнул тот, — помнишь, мне пришлось вывести из строя одну такую, когда тебе среди ночи приспичило пойти в библиотеку? Машина может сломаться, но она не станет лгать». Вскоре скучавший у дверей милый молодой человек в униформе почувствовал настоятельное желание показать дружелюбному клиенту кадры с камеры наблюдения на входе. На записи за определенное число обнаружился тот самый клиент, который несколько минут словно в трансе пялился на стену, пока за его спиной мелькали странные помехи, похожие на размытые силуэты монстров. Азирафель еще какое-то время смотрел в экран, уже зная, что ему вернули его шесть тысяч лет, которые он совсем недавно так опрометчиво вычеркнул из жизни. Он наконец очнулся, всплеснул руками, пробормотал слова благодарности и со скоростью демонической «Бентли» вылетел из банка.* * *
На следующий день возле фешенебельного здания в Мейфэр можно было заметить высокого спортсмена в светло-лиловых тренировочных штанах и белоснежной футболке, рядом с которым маячила миниатюрная девица в темном деловом костюме с совершенно неуместными аксессуарами. Взять хотя бы пошлые сетчатые носки, торчащие из-под слишком коротких брюк или шевелящуюся на ветру лохматую шапку. Впрочем, кого в Лондоне можно удивить модным экспериментом? — Кроули объявился в городе, — мрачно сообщила девица, пиная носком туфельки мелкий камушек. — И чем занимается? — встревожился спортсмен. — Тем ж-же, чем и всегда. Концентрация з-з-зла з-з-за последние месяцы не стала меньше. — Позволь напомнить, что он все это время провел в лесу. — С нынешними технологиями можно и-з-з-з любого леса напакостить. Особенно если ты — Кроули. А ваш что? — Расходует чудеса почем зря, — вздохнул спортсмен. — Похоже, они оба так любят свою работу, что жить без нее не могут. — Тем лучше, не придется пока искать им замену, — девица поправила свою странную шапку, и, если бы не шум машин, случайному прохожему могло бы показаться, что та довольно зажужжала. — Но все же приглядывать за ними не повредит. Надо быть в курсе. — Пригодитс-с-ся, когда мы все ж-ж-же придумаем, как их устранить или натравить друг на друга. — Этот опыт не пропал зря, — почти торжественно произнес спортсмен, — мы изучили реакции потенциально опасного противника на иллюзорное воздействие. — Это ты в отчете так написал? — хмыкнула его собеседница. — Я отчитываюсь только перед... — он воздел глаза к небу. — Понятно, — сказала она, — подготовился на всякий случай. Что ж, неплохая формулировка, позаимствую, если понадобится. — Видишь окно на самом верху? — Она указала на пентхаус. — Кроули там. Это самое высокое здание в квартале. Спортсмен прищурился. — Демон живет у самых небес, а ангел в темном пыльном почти подвале, — медленно произнес он. — Не хочешь ли ты сказать, что это как-то связано с тем, что они мутировали? — Меня с-с-сейчас больше интересует то, как мы будем з-за ним наблюдать? Не вз-злетать же посреди города. — Предоставь это мне. Небеса — это моя сфера, — пафосно провозгласил спортсмен, взял ее под руку, и они скрылись за углом.* * *
Кроули никогда бы не поверил, что можно испытывать настолько сильные и взаимоисключающие чувства одновременно. Его захлестывала волна эйфории, набегала на его оккультную сущность, размывая выстроенную им за века стену, которая позволяла ему довольствоваться мелкими земными радостями. А потом волна отступала, обнажая старую, почти уже забытую рану. То, с чем он, казалось бы, смирился тысячи лет назад, выплеснулось из дальних закоулков сознания и заставляло заново захлебываться в горечи, возвращая его в первые дни после падения. Какого хрена он должен проходить через это снова? Он знал, что гребаная благодать неотвратимо утекает сквозь пальцы, и как бы много ее ни было, через пару дней от нее не останется и следа. И это знание отравляло и так сомнительное удовольствие испытывать давно забытое. Как он ни силился, он по-прежнему не мог ничего вспомнить о своем ангельском бытии, но ощущения были такими, будто бы до прошлой, невыразимо далекой и прекрасной жизни было рукой подать, будто Всевышняя все еще любила его. Это было сродни фантомным ощущениям, одновременно реальным и настолько же неуловимым. И если та капля благодати, которую он испытывал в присутствии ангела, делала его мир чуть светлее и теплее, то теперь он тонул в океане не принадлежащих ему эмоций. Вряд ли Азирафель осознавал, на какие муки обречет демона своим даром. Конечно же, даже не предполагал, и наградил от всей души. Кроули не находил себе места, ежесекундно подвергаясь шквалу бушующих в нем противоречий. Обычные способы отвлечься не помогали. Он был не в состоянии сосредоточиться ни на забавных конфликтах в соцсетях, ни на играх в телефоне, все это было до рвоты бессмысленно. Он с трудом удержался от того, чтобы впечатать кулак в телеэкран, потому что мелькающие на нем кадры вызывали почти физическое отвращение. Даже любимая музыка не приносила ничего, кроме раздражения. Благодать совершенно не сочеталась не только с его внутренним состоянием, но и с обыденными занятиями, которые обычно утешали и привносили в его жизнь хоть какую-то упорядоченность. Не годились даже самые верные средства, выработанные за столетия. У него не было сил орать на растения, а ставить на кон свой авторитет, являя им бессильное шипение, переходящее в вой, было совершенно неприемлемо. Кроули собрался было напиться до беспамятства, но в последний момент передумал. В сравнении с обрушившимся на него блаженным потоком, алкогольный ступор представлялся слишком грубым, и топить в виски хрупкое чудесное состояние было бы непростительным расточительством, даже если его омраченная суть превращала благословение в изощренную пытку, не говоря уже о том, что это был последний подарок его ангела, последнее, что его связывало с единственным дорогим ему существом. Кроули бесцельно шатался по квартире, пока на глаза ему не попался звездный атлас. Он бы махнул прямиком в космос, но все терзания последних дней вымотали так, что сил на то, чтобы парить в холодной пустоте не было. Кроули скорбно пролистал страницы до Альфы Центавра. Погладил пальцем двойную звезду на глянцевой странице и тяжело вздохнул. Что ж, если Кроули не полетит в космос, то космос придет к нему. Ему не привыкать к компромиссам. Кроули щелкнул пальцами, материализуя проектор. Он однажды уже развлекался подобным образом несколько десятков лет назад, после первого посещения планетария. Тогда он, правда, еще и экспериментировал с ЛСД, но, если подумать, ангельское благословение было ничуть не хуже. Голые стены спальни прекрасно подходили для его целей, и не беда, что устройство не было рассчитано на то, чтобы выводить трехмерные изображения одновременно на четыре стены, потолок и пол. Одного строгого демонического взгляда хватило, чтобы вокруг замелькали созвездия. Он задернул шторы и рухнул на кровать. Выкусите! Даже страдать можно стильно и с размахом.* * *
Жители района Мейфэр не отличались любопытством, их совершенно не волновало то, зачем кран с болтающейся на крюке цементной плитой возвышается там, где нет и намека на стройку. И у прохожих, и у жителей близлежащих домов были свои заботы, поэтому парочка, расположившаяся на этой самой плите, не привлекала ни малейшего внимания. На обоих были строительные каски, но, приглядевшись, назвать их строителями можно было лишь с большой натяжкой. Один из них, высокий, одетый официально и дорого, скорее походил на топ-менеджера крупной международной компании, тогда как второй, мелкий и субтильный, мог вполне сойти за гота, одевающегося в секонд-хэнде. — Иногда ты соображаешь. — Гот сидел на самом краю, качая над пустотой маленькой ножкой в сетчатом носке. — Кран это вещь. — Пожалуйста, прекрати раскачивать плиту, — с мукой в голосе простонал менеджер, лежащий рядом навзничь, — меня мутит. — Сам виноват! Не надо было нанюхиваться этой своей гадости, — равнодушно буркнул гот, однако раскачиваться перестал. — Это не гадость, а лавандовый спрей, — слабым голосом пробормотал менеджер. — Почему меня это не удивляет? — Гот щелкнул пальцами, и лежащий облегченно вздохнул, после чего удивленно глянул на своего товарища и, потирая виски, медленно принял сидячее положение. — Мож-ж-жешь не благодарить, — сказал гот, не оборачиваясь, — у меня мало времени. Новости? — Мне настоятельно рекомендовали прекратить наблюдение, — морщась, сообщил менеджер. Его собеседник поднял бровь так высоко, что его желтая строительная каска, криво нахлобученная на мохнатую черную шапку, чуть не съехала на затылок. — Мы получили косвенное подтверждение, что их действия соответствовали плану, — с отвращением произнес менеджер. — Нельзя ли поконкретнее? — Она с нами связалась, и... ни словом не упомянула ни Армагеддон, ни предателей, — менеджер смотрел в сторону, и его напряженное лицо выдавало недоумение и тщательно скрываемую тревогу. — И о чем же вы говорили, если не секрет? — настырный гот не собирался сдаваться. Менеджер помялся, но под буравящим взглядом своего товарища заговорил: — О летучих мышах... как они важны для экосистемы, — наконец выплюнул он и сразу же сжал губы, чтобы не сказать чего лишнего. Гот неверяще уставился на него. — Если ты еще раз нанюхаешься своей лаванды... — наконец тихо и угрожающе произнес он. — Это не я, это Сандальфон! — запротестовал менеджер. — Сандальфон тоже нанюхался твоей лаванды? — удивился гот. — Нет, он единственный был в переговорной, когда пришло сообщение, и взял проект под свой контроль. Они помолчали, со стороны могло показаться, что оба думают о чем-то грустном. — И при чем здесь наша операция? — наконец спросил гот. — Понимаешь, если бы конец света должен был наступить, — замямлил менеджер, — и не наступил, она бы... — Разозлилась и скинула всех вас к нам? — ...об этом упомянула. Однако, она вела себя так, как будто бы все так и должно было быть. То есть, получается, что Азирафель и этот ваш змей действовали в соответствии с непостижимым планом, и если их устранить или наказать, это будет... — Вредно для экосистемы? — гот уже откровенно потешался. — Это будет как идти против ее воли, — веско и печально произнес менеджер. — То есть помощи от тебя мож-ж-жно не ж-ж-ждать? — внезапно разозлился гот, и, если бы плита не висела на таком большом расстоянии от земли, жильцы верхних этажей бы точно удивились неизвестно откуда взявшейся туче мух, которая внезапно превратила место действия в свой аэродром. Однако вскоре жужжание стихло, и вот уже только совершенно пустая плита мирно покачивалась над городом.