***
Запись велась откуда-то чуть сверху, показывая кабинет и двух мужчин, стоящих у стены. Звука у видеозаписи не было, но он и не требовался для того, чтобы понимать происходящее. Зимний Солдат стоял лицом к камере. Мощный, широкоплечий, в своей кожаной «броне», которая визуально добавляла ему массы, с внушительной металлической рукой — казалось, он может просто смять мужчину в костюме, стоящего перед ним, словно бумажную фигурку. Но он просто покорно слушал его с равнодушным выражением лица. Человек в костюме находился к объективу камеры спиной: он был чуть меньше ростом, уже в плечах и производил впечатление простого офисного клерка, правда, довольно высоко ранга, судя по его уверенному в себе поведению. Он явно что-то выговаривал Солдату. Его лицо то и дело склонялось ближе к лицу Барнса, а рука яростно разрезала воздух экспрессивным жестом. Но, несмотря на все это, лицо Солдата продолжало ничего не выражать, и, казалось, все слова человека в костюме ударяются в глухую стену безразличия. Возможно, блондину в костюме тоже так казалось, потому что он, отступив назад, вдруг размашисто ударил Солдата по лицу. Но даже это действие не заставило того хоть как-то внешне отреагировать. Он лишь вернул голову обратно после того, как ее развернуло чуть в сторону от удара, и продолжил спокойно смотреть на человека в костюме. Тот шагнул ближе и, схватив Солдата за длинные растрепанные волосы, несколько раз сильно дернул и, приблизив свое лицо к нему, видимо, что-то сказал. После чего Солдат резко опустился на колени — камера дернулась вниз, и только сейчас стало заметно, что пол у его ног залит кровью, которая капала откуда-то с его бедра. Из-за не очень хорошего качества записи и темной одежды понять, откуда именно она льется, было сложно. Человек в костюме продолжил что-то яростно высказывать, дергая Солдата за волосы и заставляя запрокидывать голову назад почти до упора, чтобы глядеть на него. Наконец Солдат чуть приоткрыл рот и, видимо, что-то произнес в ответ, после чего снова смолк с застывшим лицом. Блондин в костюме резким рывком выпустил, наконец, его волосы из руки, схватил за воротник и дернул на себя. Солдат неуклюже поднялся и пошел следом, увлекаемый блондином и слегка прихрамывая. Тот дотянул его до стола, смахнул в сторону какие-то бумаги и, швырнув его на него спиной, протащил, как мешок картошки, за воротник куртки до края. После чего вновь склонился над ним, то ли опять что-то выговаривая, то ли просто глядя в глаза, — понять было сложно, так как он опять оказался спиной к камере. В какой-то момент могло даже показаться, будто человек в костюме целует Солдата, потому что одна рука его как-то чересчур сально оглаживала его живое плечо. Но вскоре блондин снова отстранился, вновь открыв взору спокойно-равнодушное лицо Барнса, и, отступив назад, снял трубку. Быстро набрав номер, он что-то отрывисто сказал и тут же ее положил. Оперся о спинку кресла и, достав из кармана пачку сигарет, неспешно закурил, глядя на Солдата. Тот неподвижно лежал на столе, глядя перед собой пустым, остекленелым взглядом. С края стола на пол тонкой струйкой лилась темная кровь. Через минуту дверь в кабинет распахнулась, и внутрь вошли два медика. Они некоторое время задавали какие-то вопросы блондину, указывая на Солдата. Блондин что-то отвечал, неспешно выпуская дым. Медики переглядывались. Наконец они, подойдя ближе, принялись осматривать бедро Солдата. Один из них поставил медицинский чемоданчик рядом на стол и, вынув оттуда ножницы, разрезал штанину почти до самого верха, открывая взору кровавое месиво выше колена, сбоку. Быстро натянув перчатки, он осмотрел рану, сжимая пальцами ее края. Солдат в это время слегка морщился, но продолжал лежать без движения и смотреть куда-то перед собой, словно все это его никак не касается. Медик наложил жгут, промокнул кровь и принялся специальным зажимом ковыряться внутри ран, пытаясь, видимо, достать и извлечь пулю. По итогу их оказалось несколько. Солдат кривился все больше и ерзал по столу второй ногой. Блондин подошел к нему и, схватив за волосы, повернул его лицо к себе, что-то говоря и заставляя глядеть на него. Медик извлек последнюю пулю и отошел с нею от стола, выйдя из кадра, а второй, придя на его место, быстро, двумя-тремя стежками, наживую зашил раны, после чего обрезал нить, продезинфицировал, туго забинтовал бедро и сдернул жгут. Потом они еще несколько минут о чем-то переговаривались с блондином. В кадр вновь вернулся первый медик; они почти синхронно кивнули и вышли обратно за дверь. Блондин взглянул на Солдата и что-то произнес. Тот сразу же поднялся и сел, чуть помедлил, грузно встал и хромая подошел к стене у двери, оказавшись теперь спиной к камере. Чуть расставил ноги, завел руки за спину, сцепил их там и замер. Блондин неспешно докурил и затушил сигарету. Через мгновение в дверь вошли двое военных; они взглянули на замершего без движения Солдата, один что-то спросил у блондина и, получив ответ, кивнул. Затем он надел на Солдата массивные двойные наручники, скреплявшие руки в запястьях и в локтях. Развернул его, и вместе со вторым военным они почти волоком вытащили его из кабинета, размазывая по пути ботинками кровь, которой был залит уже почти весь пол в помещении. - Баки было так странно смотреть на все это. Он не чувствовал сейчас почти ничего, будто это происходило не с ним. Ему лишь было немного жалко этого человека на экране, поскольку он знал, что ему еще предстоит много-много боли, страданий и мучений, прежде чем он, наконец, сможет вырваться из этого ада на волю. И окажется настолько далеко, что все это теперь будет казаться ему дурным сном и приходить в кошмарах, словно напоминание о том, кем он был столь долгое время. Второй эпизод был со звуком, но лучше бы без. На экране было какое-то помещение без окон, с тусклым освещением и кучей непонятных приборов вдоль стен. Прямо по центру стояло кресло с металлическими держателями на подлокотниках. Двое военных подвели к этому креслу Зимнего Солдата, обнаженного по пояс, посадили в него и вышли из кадра. Тот не сопротивлялся, лицо его по-прежнему мало что выражало, лишь глаза казались слегка настороженными. В кадр шагнул человек в штатском, он что-то набрал на клавиатуре компьютера, и массивные держатели опустились и защёлкнулись на руках Солдата. Тот вздрогнул, и грудь его начала судорожно вздыматься от участившегося дыхания. Второй техник подошел к нему с другой стороны, надел какой-то датчик с проводом на живую кисть, прицепил еще один на палец. — Запустить «Размыкатель синапсов», — произнес он, глядя на показатели приборов на экране. — Запускаю, — отозвался второй, что-то набирая на компьютере. Солдат вдруг вздрогнул и дернулся вперед. — Не надо, пожалуйста! — произнес он отчаянным полушепотом, обращаясь к одному из техников. — Оставьте мне хоть что-то… Оставьте мне хоть что-то! Техник, не обращая на это никакого внимания, прижал его обратно плотнее к креслу. Сверху дернулось и двинулось вниз какое-то устройство, состоящее из двух половин. — Оставьте мне хоть что-то.… Оставьте мне хоть что-то от меня!!! — умоляюще выкрикнул Солдат, но его по-прежнему никто не слушал. Прибор медленно опустился ему на голову, сверкнул искрами, почти бережно накрыл голову и, щелкнув, сомкнулся, заслонив один глаз. Один из техников предусмотрительно зажал уши. После чего комнату огласил дикий вопль. Солдат корчился и вздрагивал под прибором, сперва истошно крича, а потом жалобно мыча и поскуливая. Примерно через три минуты он почти смолк, только чуть постанывал, вздрагивая от проходящих разрядов. Прибор перестал искрить и вибрировать, замер, сдвинулся с его головы и отъехал назад. Солдат продолжал еще какое-то время вздрагивать и дергаться как в конвульсиях, тяжело дыша и жадно хватая воздух открытым ртом. Взгляд его был растерянный и недоумевающий. Он оглядывался по сторонам, словно пытаясь что-то понять. — Семьдесят процентов, — сказал первый техник, глядя в экран, на котором показывалась проекция мозга. — Не пойдет. Нужно все сто, — произнес второй. — Опять «полное обнуление»? — возразил первый. — Не слишком ли часто? Мы ему мозги так не поджарим? — Распоряжение Пирса. Просто делай, и все! — деловито произнес второй, набирая что-то на клавиатуре. — Ладно. Запускаю «размыкатель», — вновь повторил тот и что-то нажал. Прибор повторно двинулся вниз. Солдат лишь тревожно косился на него и озирался на людей, словно видел их всех и это помещение в первый раз, и теперь пытается вспомнить — как он сюда попал. Аппарат опустился ему на голову, и все повторилось, как в прошлый раз. Комнату опять огласил дикий вопль и треск электрических разрядов… Под аккомпанемент собственных криков Баки, не выдержав, поднялся с места и сделал шаг в сторону выхода. Т’Чалла тут же перевел на него встревоженный и пристальный взгляд. Баки замер и глянул ему в глаза в ответ. Т’Чалла поймал этот взгляд, чуть помедлив, мягко кивнул, и Баки пошел прочь из зала. Выйдя в пустынный и светлый холл, он подошел к окну и, оперевшись о подоконник, судорожно выдохнул. По коже то и дело бежали мурашки, в ушах все еще стоял свой собственный вопль. Сердце разрывало от боли, ярости и злости. Смотреть на все свои экзекуции со стороны теперь было еще даже более невыносимо и почему-то ужасно стыдно. Он выглядел таким покорным там… И Баки спрашивал сам себя, — почему он не сопротивлялся? Почему он не сопротивлялся?! Почему покорно терпел?! А потом вспоминал свое состояние и понимал, что он просто не мог. Он просто был не в состоянии принимать хоть какие-то самостоятельные решения. Вся работа корпуса медико-технического обслуживания Зимнего Солдата сводилась к тому, чтобы поддерживать в нем это состояние «отрешенной покорности, послушной безынициативности, обезличенной исполнительности». Баки хорошо помнил это чувство звенящей пустоты в голове, когда было так удивительно и странно, и привычно ничего не ощущать. Не думать, не помнить о себе ничего, просто осознавать свое текущее состояние и положение в пространстве, и все. ВСЁ! Больше ничего! Это было так безотчетно жутко, что, когда ему отдавали приказ или даже просто распоряжение, — просто что-то сделать, куда-то пойти, куда-то сесть, лечь, встать и т.д. это воспринималось как великое счастье и благо, потому что тогда твое существование наполнялось хоть каким-то смыслом. Ты ощущал, что действительно существуешь, а не являешься бесплотным наблюдателем со стороны. У тебя в голове звучал чей-то голос, а не пустота. Ты что-то делал. Ты существовал. Твое «Я» существовало. Оно действовало. Пусть даже это действие было инициировано со стороны, это было гораздо лучше той душной, всепоглощающей, ослепляющей пустоты. Баки судорожно проглотил комок в горле и глубоко прерывисто вздохнул, словно после долгих рыданий. Его немного утешало лишь то, что он все-таки несколько раз делал робкие, но осознанные попытки сопротивляться и бежать. Он помнил только пару таких эпизодов. Они были обрывочные и не очень ясные, но Баки был уверен, что они действительно были и он их не выдумал. Скорее всего, были и другие, но все это наверняка быстро затиралось, чтобы он даже и в мыслях не мог допустить, что это вообще возможно и реально. — Ingcuka emhlophe? * — неожиданно раздалось сзади, и Баки резко обернулся. Перед ним стояла невысокая, но фигуристая девушка, вакандка. — Что, простите?.. — выдавил Баки, думая про себя, что не мог не услышать ее шаги, несмотря даже на свое состояние. Все равно услышал бы, в пустом зале, без других людей, в гулкой тишине, движение и шаги он должен был почувствовать в любом случае, даже чисто на автомате! Разве, только, если бы эти шаги не пытались намеренно скрыть… — Белый Волк… — произнесла девушка, внимательно изучая его лицо. — Хотела лично взглянуть, из-за кого такой переполох. За кого принцесса так слезно просила повлиять на старейшину племени. Баки чуть нахмурил брови, внутренне напрягаясь. После неудавшегося покушения Окойе он четко усвоил, что далеко не каждый житель Ваканды рад его видеть в своей стране. Девушка шагнула чуть ближе. У нее было очень красивое, словно выточенное из терракота лицо, и шоколадно-карамельный сияющий цвет кожи. Она протянула руку, Баки рефлекторно слегка дернулся в сторону. Это было микродвижение, но девушка его заметила и остановила руку, не донеся ее до его лица. Она видела, как его тело рефлекторно двинулось, уклоняясь с траектории движения руки, но потом он, видимо, усилием воли остановил этот маневр и заставил себя стоять на месте. Из-за этого и возникло «микровздрагивание». Девушка хмыкнула, но без улыбки. Она сделала еще один шаг ближе, но медленно и плавно, чтобы его не нервировать, и уставилась в глаза. — Тхара уимва мбо келора, — произнесла она, задумчиво глядя, — тхара джазат мбо ке’ева*… Попятилась, развернулась и быстро ушла прочь, не оглядываясь. Баки провожал ее взглядом, задумчиво застыв. Двери зала заседания хлопнули, и кто-то двинулся к нему. Но Баки все еще смотрел вслед девушке, не оборачиваясь. Он знал, что к нему идет Окойе, и боялся повернуться и увидеть унизительную жалость на ее лице. Жалость и презрение к его слабости, к его беспомощности, к его безвольной покорности там, на экране. — Эй! Совет Старейшин завершился. Тебе нужно вернуться в зал, — обычным своим деловым тоном произнесла генерал. Баки обернулся и очень медленно поднял на нее глаза. — Идем! — кивнула ему Окойе. В ее глазах не было уничтожающей жалости, она смотрела на него, как на солдата, побывавшего в плену, но вернувшегося живым, хоть и искалеченным. И Баки мысленно поблагодарил ее за это. Она развернулась и, махнув ему рукой, пошла вперед. Баки двинулся следом. Когда они вошли в зал, все уже вновь встали со своих мест. Экранов не было. ТеБай торжественно объявлял, что: «следующий Совет соберется ввиду исключительных обстоятельств после «Ритуала Достоинства», чтобы обсудить его итоги». И все медленно двигались к выходу, переговариваясь между собой. Баки, стиснув зубы, глядел в пол, боясь смотреть в людские лица. — Т’Чалла просил привести тебя к нему. Вон он, рядом с М’баку. Иди, — произнесла Окойе, стоящая рядом с ним. Баки кивнул и дернулся тут же пойти, но Окойе вдруг удержала его за руку. Баки замер и внутренне напрягся. «Вот сейчас она скажет, — как ей жаль, как она сочувствует ему и всем его страданиям…» Чем окончательно размажет остатки его гордости по мраморному полу зала Совета. — Кстати, отличная работа! — произнесла генерал. — Не знаю, каким образом, но тебе все-таки удалось его убедить. Я под впечатлением! Хотя, с другой стороны, это в очередной раз доказывает, что ты как диверсант можешь втереться в доверие к кому угодно и в достаточно короткие сроки. Баки непонимающе моргнул и обернулся, взглянув на нее с недоумением. Она вновь решила на него наехать? Именно сейчас?.. Окойе смотрела на него своим привычным суровым взглядом, но в глубине ее глаз блестели теплые искорки, а один уголок губ едва заметно загибался кверху, свидетельствуя о том, что она шутит. Видимо, она пыталась так подбодрить его, возвращая в их привычную среду межличностного общения. Баки лишь мрачно хмыкнул на это и пошел к Т’Чалле. — М’баку! — король окликнул вождя, и тот нехотя обернулся. — Хочу извиниться перед тобой. Я вел себя неподобающе королю, мной овладели эмоции, с которыми я не совладал. Спасибо, что проголосовал против моего отстранения. Честно говоря, я никак не ожидал этого, — Т’Чалла замер напротив великана. Тот фыркнул и окинул его немного надменным взглядом. — Надеюсь, я об этом не пожалею, — произнес он. — Постараюсь оправдать твои надежды. — Кстати, я все еще жду компенсацию! — хмыкнул М’баку. — Если ты про Джеймса, то… — тут же напрягся Т’Чалла. — Я про копья! — отмахнулся М’баку. — Два копья! Возмести мне их, и больше мне ничего не нужно. Т’Чалла озадаченно заморгал, глядя на него, а М’баку уставился куда-то за его спину. Т’Чалла, чуть помедлив, обернулся — к ним медленно приближался Баки. — Заходи в гости, Белый Волк, — хмыкнув, улыбнулся ему вождь. — Джабарри будут тебе рады. Приглашаю тебя официально — это чтобы больше не было никаких эксцессов по поводу твоего внезапного появлений на нашей земле. Т’Чалла ошарашенно обернул к нему свое лицо и удивленно вздернул брови. — Ваше Величество! — хмыкнув, церемонно поклонился ему М’баку и пошел прочь. — Чт… Что это было? — махнул в его сторону король, глядя на Барнса. — Как это понимать?! — Вы хотели видеть меня, Ваше Величество? — устало выдохнул Баки. — Да…. Прости, что тебе пришлось наблюдать за всем этим, — тут же переключился на более вкрадчивый тон король. — Но нам нужно было убедить Совет в том, что ты… — Ничего, — забывшись, перебил его Баки и отвел глаза в сторону. — Если все закончено, я бы ушел отсюда. — Мне осталось доделать всего пару дел, и мы вместе поедем домой, — Т’Чалла обхватил его за плечи, но Баки отступил назад. — Я хотел бы пойти к себе, — произнес он и на миг поднял глаза. — Я хотел бы побыть один. — Джеймс… — Т’Чалла с болью во взгляде снова шагнул к нему ближе. — Ты очень вымотан сегодняшним днем. Я понимаю! Но не думаю, что тебе стоит оставаться в одиночестве. Я позабочусь о тебе! Приготовлю ужин, ты примешь душ и, наконец, отдохнешь от всего этого в безопасном месте под моим контролем! А утром мы поговорим и обсудим всю ситуацию… Баки резко поднял глаза и уставился на него. — Я могу побыть один? — произнес он немного раздраженно. — Или мои желания опять никого не волнуют?! Т’Чалла долго и печально смотрел на него, губы его кривились от внутреннего сочувствия и сострадания, но Баки это только раздражало. Т’Чалла вновь шагнул ближе, поднял руку к его лицу, Баки отпрянул. — Т’Чалла! — раздалось позади. По давно уже опустевшему залу неспешно брели королева с какой-то девушкой. — Может, ты хотя бы поздороваешься со своей невестой? Накия сыграла ключевую роль в том, чтобы ты не лишился трона сегодня! Баки обернулся и не без удивления узнал ту «бесшумную незнакомку». Она тоже взглянула на него, и перевела взгляд на Т’Чаллу, остановившись рядом с королевой. — Накийя? — воскликнул Т’Чалла. — Ты вернулась! — Как видишь, — хмыкнула та. Т’Чалла растерянно и грустно взглянул на Баки, пожевал губу и подозвал стражника. Взял у него что-то и протянул Барнсу кольцо. — Хорошо, Джеймс. Как захочешь. Ты можешь идти. Но, только умоляю, ночуй в резиденции! У тебя больше нет иммунитета, а обстановка вокруг твоей персоны сейчас напряженная. Я зайду завтра, и мы все с тобой обсудим. Ладно? Баки кивнул, взял кольцо и, развернувшись, пошел прочь. Ему пришлось пройти мимо королевы и Накийи. Королева демонстративно отвернулась в сторону, когда он поравнялся с ними, Никийя же наоборот прожигала его пристальным взглядом в упор до самого конца. Баки чуть замедлил шаг, глянул ей в глаза и быстро пошел дальше.***
Баки честно пошел в резиденцию, но на полпути вдруг замер, развернулся и пошел в сторону деревни, постепенно ускоряя шаг. Прошел свой старый дом. Всю деревню. А потом побежал. Он бежал и бежал, бежал и бежал, стискивая зубы до скрипа. Сжимая кулак до боли. Улучшенное зрение помогало вполне прилично ориентироваться в наступившей тьме. Он пробежал все поле, взбежал на холм, спустился в низину, пробежал пастбище, на котором, естественно, уже никто не пасся. Добежал до какой-то рощи и, почти не снижая скорости, ворвался в нее. Ломая ветки, зацепляясь ногами за вьющиеся стебли растений, отмахиваясь от листьев, он забрался в самую середину и принялся, не разбирая, крушить все вокруг, рыча и воя сквозь зубы. Несколько раз ударил со всей силы в ствол дерева, развернулся и ударил другое, третье, четвертое. Бил и бил, пока какое-то из них не треснуло и не рухнуло вниз, сломавшись пополам. Баки отшатнулся и, задрав голову, страшно и истошно заорал, до боли напрягая горло и связки, почти разрывая их, резко смолк и, накрыв лицо ладонью, горько всхлипнул. Медленно осел на землю и, привалившись спиной к стволу, протяжно застонал, всхлипнул еще раз, но быстро утихомирился. Поднял голову и, упираясь затылком в сломанный ствол дерева позади себя, замер, уставившись невидящим взглядом в небо. Лицо его было спокойным и отрешенным. Но Баки казалось, что еще чуть-чуть, и что-то лопнет внутри него, и сам он рассыплется, как нанизанные на леску бусы. Он не совсем осознавал причину, только чувствовал, что ему плохо. Плохо, больно, мерзко, стыдно, противно… И он не видел выхода из всего этого. Он не видел выхода никуда! Он ощущал себя замурованным в стену. Замурованным вместе со своей болью, гневом, стыдом, яростью, мукой, тоской. Все это было с ним и никуда не могло уйти, потому что кругом были глухие стены, и он был внутри один… Совсем один. Как когда-то в крио-камере. Здесь не было света, здесь не было воздуха, здесь не было жизни, здесь не было Стива… Стив бы собрал его. Стив бы склеил его заново. Бережно протер каждый его обломок и пристроил на место. Собрал бы все воедино и вдохнул бы в него снова жизнь. Желание жить! Но Стива здесь не было. И не будет еще очень-очень долго, а, может быть, и никогда. А Баки надо как-то жить дальше, как-то существовать. Помочь все исправить Т’Чалле. Не навредить принцессе. Не навредить вообще больше никому в этой стране. Надо как-то существовать. Надо. Как-то… Баки судорожно и глубоко вздохнул. Он вспоминал кадры, которые крутил Т’Чалла перед Советом, и люто ненавидел всех, кто делал это с ним. ВСЕХ! Даже тех, кто ничего ему лично не сделал, кто просто стоял рядом, равнодушно глядя, как он корчится и бьется в агонии, пытаясь сохранить хоть часть себя. Хоть маленькую часть Баки Барнса! Как он хрипит и воет от отчаяния и обреченной беспомощности. Как он скулит и бьется в конвульсиях непрекращающейся пытки. День за днем, день за днем, семьдесят с лишним лет… Он бы убил их всех сейчас, окажись они тут. Он бы убил каждого и не сожалел бы об этом никогда! А еще он ненавидел себя. За то, что проиграл. За то, что проигрывал, проигрывал и проигрывал эту битву более полувека! Каждый день. Каждый раз, когда он открывал глаза Зимним Солдатом, — он проигрывал. Каждый день. Каждый. Гребаный. День. Баки снова скривился от нового спазма боли и горечи глубоко внутри, схватился за голову, резко махнул кистью, стряхивая кровь, льющуюся по разбитым костяшкам, и вдруг настороженно замер. Где-то вверху, в ветвях, что-то хрустнуло, и рощу огласил глубокий, басовитый, утробный рык. Баки резко перевел глаза на звук и тут же встретился взглядом с ярко светящимися, словно две луны в полнолуние, глазами. Он растерянно замер и некоторое время смотрел в глаза зверю, забывшись. Потом криво улыбнулся и пробормотал: — Прости… Не хотел тут у тебя все порушить! Извини… Баки моргнул и потерял эти желтые глаза из виду. Долго пытался найти их, присматриваясь и прислушиваясь, но больше ничего и никого не было. Только стрекотали какие-то ночные насекомые да где-то вдали ворчали древесные жабы.