и может это не любовь

Гречкина мучают кошмары. Об этом Игорь узнает почти сразу после их первого знакомства. Ну, того самого, где малолетка фаршем по асфальту. И громогласные обещания последствий, которые для одного рискуют сбыться, а для другого не сбудутся совершенно точно. Гром все прекрасно понимает и не питает иллюзий, он выучил эту ебаную систему вдоль и поперек. Он знает, кого можно, а за кого самого за яйца к стене приколотят. Но все равно не может сдержаться. С выдержкой у него, в принципе, проблем нет. Есть, только когда такие вот охуевшие в край даже не пытаются притвориться, что им жаль чего-то, кроме традиционного шампанского в десять утра, оставшегося выдыхаться пузырьками на веранде. Поэтому Гром кладет на последствия все, что можно положить. И запирает это напомаженное животное в камере. Понятное дело, на пару часиков, пока адвокаты не прочухаются. И, понятное дело, стоить ему это будет как развлечение класса “премиум”. Но на кармическом, хуическом, гипотетическом уровне Гречкина хочется запереть. Наказать хотя бы чем-то. Это, к искреннему и радостному изумлению Игоря, срабатывает. Или ему так кажется. Гречкин при задержании трясется, как напичканная колесами чихуахуа, и брешет с такой же скоростью и бессвязной злобной бравадой. Тут несмешной прикол в том, что его бессвязное и злобное вполне себе реализуемо. Но Грому похуй практически полностью. У него меньше суток при самом лучшем раскладе и ему хочется выжать из них весь ресурс мелочной мстительности. Он запирает миллиардерское отродье в обезьяннике. Одного. Риск, конечно, у Грома в кровь въелся так, что никакой хлоркой не выведешь, но откровенно класть голову на плаху все ещё неохота. Нужна ещё. По крайней мере, для того, чтобы хранить воспоминания о том, как нереальность происходящего по кирпичику менялась в мажорском туманном сознании на суровую прозаичность бытия. В таком бытии тот, видимо, и во время всех своих ебейших нарко-трипов никогда не бывал. Поэтому привыкший к бескрайнему комфорту мозг его вырубил на грязной скамейке почти сразу. Игорь не садист, честное слово. Что бы там некоторые не пиздели. Но вот это его разочаровывает прям сильно. Ну стоило ли выставлять свою башку в тир и рисовать на лбу мишень ради такого! Проебланился на эмоциях, а теперь только и останется, что собирать с пола выбитые зубы и сбитые с погон звезды. И вот тогда приходят кошмары. Но не сразу. Гречкин в фазе короткого сна умиротворенный. С полотен художников Ренессанса практически, потому что мразь мразью, а красивая. Святой покровитель честного правосудия, легендарный шедевр “Юноша с ключами от спорткара в терновом венце”. Сука. Это бесит ещё больше. Это прям иллюстрация к фразе “кому-то все - кому-то ничего”. Одним красивые лица и красивая жизнь, а другим мозги по асфальту и два метра ниже уровня земли в ящике. Но Игорь все равно не уходит. Сидит зачем-то. Ждет, может, что из этой пустой оболочки выползет что-то черное, змеей из красивого рта. И вот тогда, наконец, это случается. Что-то, отдаленно напоминающее то самое страстно необходимое наказание. Гречкина действительно разрывает изнутри как будто. Он как на электрическом стуле, почти агонизирует в холодном поту. Сначала Игорь даже думает, что мажорский мозг сплавился окончательно и бесповоротно в склизский комок. Даже торгуется с собой, вызвать ли скорую. Но потом до него доходит, что физически все отлично. И многократно заслуженную кару золотой выродок получает внутри своей собственной головы. Игорь смотрит. Потом, конечно, приезжают адвокаты и разводят суету. Гречкина забирают. Также забирают и шанс на повышение в ближайшие десять лет. Грому не жаль. Миллиардерское отродье вялое и бледное, с кругами под глазами. Пахнет от него не деньгами и селекцией, а этим же всем вперемешку с потом и страхом. И это почти сладковатый аромат разложения. С юноши сняли терновый венок, вернули пурпурнный плащ, но ему от этого не лучше. Игорь даже части себя дает обнадежиться. Может, действительно совсем конченых людей в мире не существует? Если даже этого вот так выкореживает от того, что он совершил. Мертвая девочка во снах грозит страшными карами. Пусть неосознанно, подсознательно, но есть же, правда? Неправда. В этом Гром убеждается, когда ебаные шутки судьбы становятся совсем жестокими, а миллиардерское отродье становится с ним на одну сторону баррикад. Это вообще сюр какой-то, первые несколько недель он просто ходит постоянно на грани того, чтобы пробить дыру в стене. Или в задержанном. Или в Гречкине. Но кроме тупой, похожей на зубную боль злобы, он в эти дни больше ничего не испытываетт. И в нюансы мажорских повадок не вдается. Этот мудак для него как одно большое заблюренное крсное пятно, без черт и привычек. Потом, конечно, пошло привыкание. Игорь покупается на него медленно, со скрипом. С одной стороны, смиряться кажется просто непростительным. Искать плюсы - за гранью добра и зла вообще. С другой - ходить гранатой без чеки постоянно это тупо. Напряжение нужно снимать, а то как ебанет и по правым, и по виноватым. Он ещё слабо надеется, что Гречкину надоест и он свалит. Не привязали же его здесь. Но надежды рушатся с каждым днем все сокрушительнее. Потому что мразотина как будто издевается. Ходит на работу исправно, старательно заклеивает татуировки пластырем и подкрашивает волосы, чтобы на педантичный косой пробор не пробивалась правда о ненатуральном блондине.Поэтому приходится в итоге давать адаптирующейся натуре человеческой дорогу. И закрывать глаза на некоторые нюансы. Вроде мертвых девочек. Тогда контуры Гречкина обрисовываются четче. И Игорь вспоминает про его ебанутую манеру спать. Все у этого уебка не как у людей, даже такие естественные потребности. Вот вызывают их на труп в лесополосе. Среди ночи. Гром злорадно дергает пидараса, и тот даже приезжает. Мятый, как стодолларовая бумажка. Но раздражающе стойко отрабатывает до раннего утра, только иногда язык заплетается. А вот утром валится спать на заднее сиденье служебной и в таком виде Игорь, значит, должен его таранить до отдела. Нашел, сука, шофера. Но он везет, конечно. Потому что если бросит в лесу, его потом тоже бросят. Может, даже на этой же лужайке. Но совершенно точно по частям. И вот пока везет, имеет удовольствие в зеркало заднего вида наблюдать, как Гречкина разъебвает. Может, хотя бы во сне до него кто-то может добраться. Может, это его и выворачивает до дерганных вздохов и влажных ресниц. Грому, так-то, похуй на первопричину. Человеколюбивую гипотезу о том, что это совесть пробуждается, он давно выкинул нахуй. При ближайшем рассмотрении у мажора не то что совести, у него походу даже души-то нет. Ну, это если говорить в эфемерных конструкциях. Если в более земных - Гречкин эталонный псих без грамма эмпатии. Так что его страданиям, хотя бы и в несознанке, Игорь только злорадствует. Ему реально нахуй не сдалось это все по косточкам перебирать. Гречкин того не стоит. Он вообще ничего не стоит. Гром начинает надеяться, что однажды отродье выхватит пулю своей бесценной красивой головой. И пусть его после этого хоть четвертуют. Тем более, мажор и сам активно лезет на рожон. Знай его Гром получше, мог бы ещё попиздеть себе гипотезами о том, что это он делает из каких-то внутренних терок со своими демонами. Но увы, знает его Гром теперь слишком хорошо и понимает, что это Гречкин так просто. От скуки. Немного ещё от комплекса бога. Вот чего он не понимает, так это почему они все же начали ебаться. Себя не понимает. Никак не может разобраться. Даже готов пойти на уступки и признать, что он делает это чтобы причинить ублюдку боль. Только вот от такого ментального грехопадения его удерживает то, что Гречкину норм. Даже заебись. Это Игоря почти не удивляет. Только вгоняет в когнитивный диссонанс. Вроде и хорошо, что он не сексуальный садист по итогу. А вроде - с этим вот никак иначе кроме как сексуальным садизмом еблю и не оправдать. А ещё он начинает принимать кошмары ближе к телу. Не к сердцу, не дай Боже. Он бы и к телу не хотел. И старается не допускать. Гонит после секса эту наглую отморозь чуть ли не пиздюлями. Иногда буквально ими.Ну ему и правда почти противно, почти до озноба. Особенно когда после соития тело остынет и разум трезвеет. Он будто спит с огромной анакондой. Или надевает костюм, снятый с мертвеца. Отвратительные ощущения, от себя, от него, от всего. Если не удается прогнать Гречкина, то заворачивается в одеяло. Или ему отдает полностью, но тут нехотя. Пусть мерзнет. Игорь вообще создает для него максимально дискомфортные условия. Надеется, что вынудит прекратить. А этот снова как назло - скалится, как ни в чем не бывало. Щелкает зубами как будто хочет перегрызть горло. И даже иногда действительно кусает со всей силы. Смотрит прозрачными стекляшками глаз лихо и нагло. Прям вовнутрь, в Игоря, в суть его. Мерзко так. Шипит от синяков, но иногда вцепляется намертво и приходится сдаться. Иногда наоборот, уходит сразу. Но тоже шипит, когда одевается. Неприятно, наверное, тканью по свежим следам от зубов. Но между ними вообще мало приятного. Из неприятного и кошмары эти. Хотя снятся не ему. Хотя на таком уровне компромиссов с совестью должны бы и ему. Но когда у этого опять демоны в башке бунтуют, Грому тоже не до сна. Он и так как на иголках всегда, когда не один в постели. Мышцы как камень, дергается от любого движения. А отродье ещё и толкается. И не легонько, а ощутимо так. Игорь, конечно, будит и выставляет за дверь сразу, даже одеться не дает. Хули Гречкину, все равно ни морали ни страха в этом теле нет. Но потом не спится. Он начинает просчитывать их регулярность. Ему все ещё похуй, конечно. Даже как всегда злорадно. Но мажор неплохо играет в милиционера. Приходится признать, скрипя зубами и скрепя сердце, да, на, подавись. Грому стремно только от того, что он вообще такие мысли допускает в свою голову. Но сука, как ты это не оберни, а Гречкин оказался... Ну, небесполезным, скажем так. И не только потому, что позволяет себе все, что Игорь себе позволить боится. И вот после плохих ночей он весь мятый и бледный. Без огонька. Гром сначала грешил на отходосы. Но ебенячая кипучая гречкинская натура даже их умудряется перемалывать почти в ноль с одного косячка. Главное потом с открытым окном прокатиться, чтобы в тачке не пасло палевом. А вот побочка того, что там у него в башке сбоит, уже Гречкина перемалывает. Он все норовит в служебном сортире раскатать пару дорог на бачке унитаза с утра пораньше. По привычке, видимо, потому что ему и с них не лучше. С них он дерганый и оголтелый. Гром все еще не против, чтобы он нарвался на пулю, но уже не так активно. Чисто из-за инстинкта самосохранения, ясен хуй. И Игорю, конечно, ни в коем случае его не жаль. И он, естественно, до сих пор полон злорадства. Но вот кпд его навязанного напарника падает в ноль и уходит в минуса. Тут, опять же ни в коем случае, Гром и думать не хочет, что бодрый Гречкин ему нужен. Этот выродок ему не нужен ни в каком виде. Просто... Раз уж есть, то пусть работает как надо. И ещё кровать. Кровать, как Игорю ни стыдно признавать, играет вообще пиздецки важную роль. Кровать стоит у Гречкина на хате. Хата у Гречкина находится в десяти минутах ходьбы от участка. Он её себе купил. Вот так вот просто, как баночку колы. Чтобы при желании было где отоспаться и в душ перед работой заскочить. Наверняка отдал пару десятков лямов. За эти бабки можно было бы пару десятков сироток вылечить. Но с сиротками у мажора в принципе клеится хуево. А ещё на квартиру он переодически таскает Игоря. Для понятных целей. Отсюда Гречкина уже не выгонишь. Раньше Гром уходил сам, а потом распробовал кровать. Продался благам общества потребления, можно сказать. Утешает себя тем, что спина теперь болит меньше и реже. Можно, значит, с удвоенной силой ловить негодяев. Тот факт, что его походу один негодяй тоже поймал, игнорирует. Для психического спокойствия. Так что регулярность, с которой Гречкина выебывает и выкручивает, Гром высчитывает чисто ради практической пользы. Ждать от того на работе помощи или нет. Соглашаться заскочить на чашечку чая после смены или домой пиздовать. Это вообще ни о чем не говорит, короче. Вот если бы он начал пытаться анализировать, что может стать триггером для такой хуйни - вот это был бы конец. Конечно, он начинает делать и это. Утешает себя, что это другое. Просто разминка для мозгов. Лучший отдых - смена рода деятельности. Вот он и переходит от анализа мозгов ещё не пойманных и не осужденных психов к анализу мозгов уже пойманного и уже не осужденного психа. И потом, ну когда ещё такой шанс выдастся? Чтобы полноценный отбитый психопат был у него под рукой почти 24 на 7 для изучения. В Игоре, может, вообще психиатр умер. А сейчас как возьмет да оживет. Наблюдения приводят только к тому, что никакой связи Гром не находит. Гречкин может трех человек умножить на ноль и получить в результате уравнения кровавые ошметки, а потом спать совершенно спокойно. Как домашний кот. А может и не спать. А может и не умножать никого, и все равно просыпаться в холодном поту. И от того, чем он себя стимулирует это тоже, кажется, не зависит. Не то, чтобы Грому, опять же, не похуй. Он даже вполне себе не против, чтобы мажор откинулся от передоза. Но пока не откинулся, приходится придерживать его на поводке средней длины. Потому что не надо превращать рабочий процесс в нарко-оргию. Игорь уже собирается бросать свои изыскания. Ну, так-то оно и не нужно. Буржуй страдает? Условно да. Грому это жить мешает? Условно нет. А на нет, как известно, и суда нет. - Знаешь, Игорек, что меня бесит? - Интересуется Гречкин как-то раз, оглядываясь через плечо. - В душе не ебу. - Честно отвечает Игорь. Он подозревает, что обычно этого бесит только когда ему скучно. Но сейчас разговаривать об этом не хочется. Ни о чем не хочется. Галстук скользит между пальцев и никак не хочет завязываться в аккуратный узел. Вот Грома это сейчас бесит. И то, что мир - хуйня. И что нельзя отпиздить хорошенько ногами само ебаное бытие. И то, что лучшие умирают самыми первым. Он-то хуевый, оказывается, и ему бояться нечего. - Что я понимаю, что мне нужно чувствовать. И понимаю, почему. - Встает перед ним и ловко вяжет узлы из шелка. Сам уже полностью готов. В скорбном и черном, даже никакие цацки не нацепил. - Но, не смотря на это, нихуя в итоге все равно не чувствую. И Гречкин морщится, как от зубной боли. Гром не собирается ему сочувствовать. Даже не смотря на идеальный узел на галстуке. Галстук черный, и костюм тоже. Игорь костюмы ненавидит. Он носит их только на похороны. Сейчас они на одни такие собираются как раз. Вместе - только потому, что так удобнее. Хотя Игорь бы предпочел один. Или предпочел бы вообще не идти. Чтобы повода не было. Чтобы молодого парня с блестящим будущим и явным талантом следователя не отдавали сегодня на корм червям по вине очередного уебка со стволом. Игорь бы тоже хотел ничего не чувствовать. Уже на кладбище он как-то мельком скользит взглядом по толпе. Гречкин там, и лицо у него скорбное донельзя, в глазах слезы. Ну как без слез - он хорошо знал погибшего. Сошлись на общем бешенстве характера и склонности лезть на рожон. Работали вместе последние пару месяцев. Первый коллега, которого он провожает. На миг Игорю действительно становится не по себе от такой перспективы - на самом деле ничего не чувствовать. Даже если очень хочется. Потом он об этом забывает. А потом вспоминает снова. Ему напоминают. - Между прочим, мне раньше было поебать на то, что обо мне подумают. - Гречкин отхлебвает чай. И морщится. Морщится он, надо сказать, довольно мило. - Сука. Больно. Так вот, Игорек, а теперь блядь приходится корячиться под каждый подходящий случай. И все из-за тебя. Больно ему потому, что на щеке у него большая глубокая царапина. Игорю конечно побольше досталось, у него пара зубов не во рту, а в кармане куртки. И ребра болят. Поэтому чай он не пьет. Вообще, они оба все в пыли и грязи, и все в дорогущем ресторане на них косятся. Даже пялится кое-кто. Но админ мажора, видно, отлично знает. Потому обслуживание на высшем уровне и никаких вопросов. Гром, что самое неприятное, даже понимает, о чем идет речь. Это реально неприятно, он по-хорошему и знать бы не хотел, что там у Гречкина. Вообще. По жизни. Но про это знает. Про то, что если ты почти ничего не чувствуешь, у тебя два пути. Либо вести себя как ебанутый мудак, который даже не притворяется, что ему жаль перееханной малолетки. Или же вести себя как мудак манипулятивный, который знает, что нужно изобразить, чтобы все поверили, что тебе малолетку жаль. И вот из первой категории Гречкин сам для себя незаметно перетек во вторую. И это его изумляет. А Игорю это вдруг дает ещё одну теорию по поводу кошмаров. Такую, тоже слишком уж льстящую этому мудаку. Но думает он о том, что, может весь накопленный за недели багаж не прочувствованного валится на Гречкина, когда он спит. А может и нет. Гром, все же, психиатра в себе так и не оживил. А еще ему, по сути, похуй. С кошмарами он, кстати, почти смирился. Стал крепче спать. Не дергается больше от каждого движения. После оргазма накатывает не окоченение и остолбенение, а приятная сонная нега. Продался. Презирает себя, конечно. Или просто изображает, что презирает? Нет, об этом Игорь точно думать не собирается. Уж больно тема зыбкая и топкая. Однажды просыпается не от того, что мажора выебывает, а от того, что наоборот. Через пелену сна ощущает все эти колебания и движения под боком, но игнорирует. А когда они заканчиваются резко и внезапно, просыпается полностью. От неожиданности. Гречкина нигде нет. Игорю похуй, естественно, абсолютно. Но почему-то он все равно минут через десять встает. Перешагивает в полутьме через очертания вещей на полу, еботни всякой. Маячков его падения. От пачки сигарет до пачки презервативов. Выходит на лоджию. Лоджия - скромно сказано. Почти терраса. Конечно, буржуй себе хуйни не купит. Но не смотря на общую шикарность, сейчас там прохладно. Не совсем то время, чтобы стоять голым и красивым, как ебучий святой Себастьян с ебучих картин, и курить. - Ты че? - Неделикатно интересуется Гром. Сам он скорее Ахиллес какой-то, завернулся в одеяло как в шкуру, и вообще грубиян. И слабое место разъебал в кровь. Мажор его ответом удостаивает не сразу. Стряхивает пепел прямо на плитки на полу. Итальянский мрамор. Будто мало было этому мрамору из солнечной Италии попасть в серый Питер. - Вот в этой ебучей английской школе, где я учился, все жили в комнатах по двое. Даже всякие обосранные лорды. А я жил один, без соседа. Это блядь столько про меня слухов наплодило. - Он скалится довольно. Слухи про себя любимого вспоминает явно с удовольствием. - Не все были пиздеж, но на самом деле единственная причина по которой я жил один - это из-за снов. Папенька полагал, что такая хуйня выставит меня ебаным слабаком. Ну и прав был, наверное, хуй его знает. Хотя напиздел дирекции школы, что это чисто чтобы мой гипотетический сосед не ссался каждую ночь от моих выходок. А мне всегда было поебать, мешаю я там кому-то или нет. Игорь хочет сказать, что это очевидно. Что он, блядь, заметил уже. Но в воздухе висит такая незавершенность, что он молчит. И не зря. Потому что Гречкин оборачивается к нему. И выглядит, почему-то, внезапно жалобно. Не так профессионально и отточено, как обычно, когда играет эмоцию. Тогда у него все до положения каждой крохотной мышцы как по команде. А сейчас смазано как-то, неуверенно что ли. - А вот на тебя, Игорек, походу не поебать. Сука. Почему? - И голос странно звучит. Игорь не находится, что ответить. Просто уводит внутрь с холодного итальянского мрамора. И там, ледяными ладонями по торсу и зубами по губам, уже стирается в ноль вся эта странная неуверенность. Гром привыкает. Смиряется. Статус “все сложно” можно на груди вытатуировывать курсивом. У него стоит на странные вещи. У него половина вещей на чужой хате, и половина вещей на его хате чужая. Он устал оправдываться даже перед самим собой. Вот теперь ему действительно, по ощущениям, похуй. Хотя и в другом смысле. Он хватает Гречкина без нежности и уж точно без любого подтекста, почти в удушающий захват. Спонтанно. Потому что полосы света от фар на потолке мешают спать. Потому что ебучий мажор скулит и дергается. Гром даже успевает подумать, что это странно - он никогда не пытался сделать этого раньше. Сжать. Прижать. Провести ладонью по затылку. Кажется стыдным и неуместным. Неловким. Точно не поможет. А потом его рука мягко лежит на чужой спине, между лопаток. И Игорь с удивлением ловит изгибом шеи спокойное ровное дыхание. Как у домашнего кота. Помогло. Злорадствовать больше не выйдет. Если совсем честно - то особо как-то и не хочется. - Ой, да батя меня в свое время заебал. Затаскал по всяким психиатрам, и его больше всего волновали именно кошмары. Ну, слабость, вся хуйня, ты понял. Даже гипноз пробовали. Один врач сказал, что это, может, особенность моей психики. Типа, вся хуйня в подсознании копится и вот так вот проявляется. Но хуй знает. Бате было прикольно, что я не как баба, особо не разъебываюсь ни по какому поводу. Правда, потом он охрану нанял, чтобы я его не грохнул... - Гречкин потягивается. - Как будто я бы не нашел способа ее устранить, если бы надумал. Стаканчик с кофе опасно балансирует на его коленях. Игорь гадает, расплескается он ему в область ширинки или нет. Параллельно дает пять трупу психиатра внутри себя. Почти угадал ведь диагноз-то. Ну и ту самую реликтовую фантазию про то, что мертвая малолетка являлась мажору во сне и мучила его угрызениями тоже можно приплести. И он приплетает, хотя куда уж дальше от реальности. - Короче, никто, Игорек, не мог помочь. А ты, прикинь, помог. У Грома на языке вертится ещё одно предположение. Слащавое, что пиздец. Там про символизм. Про то, что никто бедного-богатого мальчика попросту не обнимал. Что исцеление было всегда таким близким и простым и в то же время таким недоступным. Прям дисней. Фрозен-отморозен. Гречкин его догадки разбивает в пух и прах. Гром даже радуется, что не озвучил их. - Самое прикольное, что меня и раньше трогали. Знаешь, сколько в мире дорогих блядей с золотым сердцем в глубинах силиконовых сисек, которые очень хотели реализовать на мне свой материнский инстинкт? Тоже не помогало. Ты вот помог. Хуй знает, почему. Особенный, наверное. И мажор ржет. Игорь тоже хмыкает. Особенный, тоже уж скажет. Просто совпало так. Может, бабы слишком слабо обнимали. А он как сожмет своими лапищами нерв какой-нибудь, вот все и проходит. Нормальное такое объяснение. Может и содержание снов тоже поможет объяснить все это с научной точки зрения. Гречкин, правда, про это не рассказывает. А Игорь не спрашивает. Не потому что похуй. Не время просто. Ну это пока.