Династия

      Время, когда солнце поздно поднимается над горизонтом и рано сбегает за частокол из вековых деревьев, уже прошло. Последний снег давно растаял, а земля превращалась в грязь под армейскими сапогами после мощных проливных дождей. Крики грачей извещали — скоро начнется работа в поле. Весна уже давно перешагнула через Равку, уверенно направляясь в сторону севера Фьерды, и своими босыми ногами, словно беспечная святая, прыгала по утренним лужам на старых размытых дорогах красавица Лето. Трава уже давно пробила на земле ледяную корку и теперь покрывала собой грязь и глину изумрудным ковром, каких не лежало даже в самых личных покоях царя Александра в Ос Альте. Деревья уже не были похожи на облезлых тощих юношей и девушек Восточной Равки. Зеленые листья укрывали синей тенью старый военный городок. Природа ожила ровно к весеннему призыву солдат, что начался пару месяцев назад и шел полным ходом. Деревянные домики, выстроенные в идеальные прямые, пахли смолой, которой их смазывали, едва сходили морозы. Отколупанная ножом замазка в окнах звучала каким-то сладковатым масляным запахом праздника. Старые крашенные оконные рамы трещали под руками рядовых, впускающих в казармы первые потоки ветра. Полизная жила своей особенной жизнью, далекой от дворцов и шумного лоска Ос Альты. Шумная, полная веселого смеха юных новобранцев и окриков хмурых инструкторов, капитанов и майоров, что отправили наблюдать за этим «сбродом». И все же в Полизной был свой особенный порядок, правильно бьющееся сердце, которое нельзя было сбить с привычного ритма. Было в этом правильно отложенном сердцебиении подготовки новых солдат, одно условие — гриши в Полизной не появлялись. Иногда новобранцы видели эфириала Рожнецкого, который о чем-то говорил со старшими по званию и яро жестикулировал, так, что вокруг него начинали собираться вихри. Суть этих бесед была недоступна рядовым «желторотикам», а возможность в разговоре быть сбитым потоком ветра — пугала. Была еще парочка целителей, которые общались только между собой и, чуть менее охотно, с Рожнецким. Обычно те редкие гриши, что использовали Полизную как перевалочный пункт, чтобы сменить лошадей или переждать ночь, не общались с рядовыми, не смотрели на них. И даже за ужинами их не было — ночевали в отдельном офицерском домике, там и ели. Пестрые кафтаны: красные, синие, совсем редко фиолетовые, — лишь мелькали между казарм и снова исчезали, в потоках ветра или в стуке копыт. Никто из первой армии и не ждал, что гриши заведут с ними светскую беседу, так далеки были друг от друга их миры, отделенные крепкой тканью, сделанной фабрикаторами. Тем неожиданнее промозглым, серым от низко нависших облаков утром, в жизнь Полизной ворвались всадники. Они принесли за собой суету, топот копыт, который отдавался тревожным гулом и поток теплого воздуха, от тел разгоряченных лошадей. Живой организм из пестрых кафтанов и черных шинелей опричников даже не сбавил ходу, стоило им ворваться через деревянные ворота. Не боясь ненароком зашибить зазевавшегося рядового, всадники становились лишь у офицерского дома. Воздух поднялся вместе с пылью и сорвался гулять по Полизной, с тихим напряженным шепотом: «Дарклинг».       Немногие смогли увидеть знаменитого генерала второй армии — вспыхнув тревожным черным пятном на полотне утра Полизной, мужчина скрылся в офицерском домике вместе со своей свитой. В домике тут же зажглись свечи, а над трубой заклубился дым. О том, что Дарклинг вообще посетил лагерь для обучения новобранцев, говорили только фигуры опричников, которые, несмотря на мелкий моросящий дождь, встали по обе стороны от главного входа, и еще двое — по периметру. Мрачные и молчаливые стражники вызывали вопросы, но только не у Радима Степановича. Седовласый и крепко сложенный инструктор в старой оливковой форме тяжелой хромающей походкой шагал в сторону казарм с задумчивым видом, усмехаясь к себе в усы. Его взгляд был таким же тяжелым. Степаныч видел слишком многое, чтобы чему-то удивляться. Выходец передовой, он пропускал через свои руки на войну слишком много детей. Слишком много принимал обратно в однообразных деревянных ящиках. Один из немногих, кто видел не только работу армии фьерданцев, но и то, что дрюскеле звали своей великой целью. Если царь и мог доверить кому-то первую армию, то только ему.       — Николая Ланцова, к Его Превосходительству. Сейчас, — сказал ему несколько минут назад мрачный опричник, выловив из компании инструкторов на перекуре. Радим тогда чуть не подавился дымом, но смолчал, вовремя прикусив язык. Знал, когда стоит промолчать. Он ничего не спросил, когда к нему в отряд прислали принца-малолетку, что показал на удивление хорошие результаты и многим пришелся по душе. Видимо, пора забирать царского птенца из яслей.       Радим шел в сторону казарм полка, откуда слышался восторженный мальчишеский вой и смех. Десять человек сидели за огромным столом, в то время, как еще десяток окружил стол, где шла игра, кольцом и тянули шею. На старом столе из дешевой сосны, дерзко подпрыгивая, по кругу крутилась монетка с профилем царя Александра на одной из сторон, совершая быстрые обороты вокруг своей оси. Старая солдатская игра, из-за которой многие ходили со сбитыми костяшками, требовала ловкости, сноровки, чутья и стратегии. Суть была проста: удержать монетку на ребре, но не дать следующему игроку продолжить ее движение щелбаном. И следующий рядовой, высунув язык от напряжения, сжимал кольцо из указательного и большого пальцев, собираясь сделать свой ход. Мальчишка явно выделялся, был крепче и выше остальных, его кожа, как и волосы, буквально сияли — он выглядел ухоженным и любимым ребенком, даже со сбитыми в кровь костяшками. Не чета иногда до больного худым или мелким парням и девчонкам, которым не дожить до высоких званий. Звучит сдавленный шепот от дверей: «Шухер, Степаныч!» — и ладонь царевича Николая быстро опускается с хлопком на столешницу, тут же пряча монетку между пальцами.       — Так… Опять фигой страдаем, бестолочи, — хмуро посмотрел на них инструктор, выискивая взглядом знакомую курчавую голову. — Ланцов. Тебя ждут в офицерском доме. Остальные — тряпки в зубы и наводим порядок. Чтоб, если Его Превосходительству моча в башку ударила сюда зайти, все блестело, как ваши слишком честные глаза, паршивцы. Выполнять!       — Везет тебе, Ланцов, — прилетает ему ладонь по спине, и принц только смеется, вставая из-за стола. Теперь и правда было видно, что он возвышается над большинством детей Равки, сияя золотой шевелюрой.       — Я щелчок не сделал, так что осечки не было, — указал на них пальцами Николай, и, развернувшись, поспешил за Степанычем. — А что случилось, господин Инструктор?       — Вопросов меньше задавай. Тебя желает видеть Его Превосходительство.       — Дарклинг? — похлопал глазами царевич.       — Это для твоего отца он Дарклинг, Ланцов. А ты у нас, вроде, солдат. Так что для тебя он «Ваше Превосходительство». Не забывайся и не позорь меня.       — Есть, господин инструктор!       Ланцов засиял как начищенная монета, хотя внутри все перевернулось и задрожало. Дарклинг здесь? Отец, наконец, понял, что его намерения были серьезны, и, в сопровождении, возвращает его домой? Тогда почему Дарклинг? Николай от волнения прикусил нижнюю губу и поднялся на крыльцо офицерского дома, как на эшафот. Ступени скрипнули под новым кожаным сапогом и известили тех, кто стоял за дверью, вперед заговорившего Степаныча.       — Николай Ланцов прибыл по поручению Его Превосходительства.       Степаныч даже не встает на порог, оставаясь за дверью, и опричник кивает, открывая двери. Он повторяет всё тоже самое, взглядом только приглашая Ланцова внутрь. Николай проваливается в темные сени, где для экономии не зажигали лампу. Освещался маленький узкий коридор лишь лучом солнца, что пробивался сквозь окно над дверью и прямоугольником света из комнаты в противоположной сторонне. Внутри светлицы ярко горел очаг, и вокруг уже накрытого, чем нашли, стола сидели, в основном, гриши. Чуть поодаль стояло несколько опричников. Знакомый Николаю гриш Рожнецкий стоял и что-то рассказывал Дарклингу в полголоса, но как только царевич сделал первый шаг, и половица под его сапогом скрипнула, все как один замерли и повернули головы в его сторону. Николай вздрогнул, чувствуя на себе не меньше десятка любопытных глаз, столь не похожих на глаза отказников. Они смотрели на него с жадным любопытством, словно на форме молодого царевича найдется ответ, какого святого он забыл в этом странном месте.       — О, а вот и Ланцов. Заходи, рядовой, не бойся. Тебя тут не сожрут, во всяком случае, пока, — первым весело обращается к нему Рожнецкий и Николай хотя бы вспоминает, что ему нужно было дышать — так неожиданно было оказаться под взглядами людей, способных убить тебя просто взмахнув рукой. Принц медленно шагнул вперед, чувствуя себя неловко, завел руки за спину и спрятал в плотный манжет монетку. Заодно спрячет сбитые костяшки, за которые наверняка Степаныч ругать будет, на всю ночь на склад отправит, картошку сторожить или полы драить в лазарете до блеска.       — И, как я и говорил… — продолжил эфириал, и все обратили взгляд на него, что позволило Николаю выдохнуть, но ненадолго. Серый взгляд Дарклинга так и остался устремленным на него. Внимательный, холодный и такой, что Николаю становится зябко.       Его как будто ощупывали тени, разбирали по частям и Ланцов не знал, почему на него так смотрят. Мысли путались от несоответствия видимого и того, что Николай знал. Дарклинг выглядел едва ли старше его самого, но уже давно являлся генералом Второй Армии и первым человеком в Равке. Его внимательный взгляд очень напоминал первое прибытие в Полизную, когда местные рядовые буквально взглядом ощупывали царевича, пытаясь понять, настоящий ли он. Дарклинг сидел расслабленно, слегка развалившись в чуть потрепанном кресле и, подперев голову кулаком, не сводил с Николая взгляда. Ну, явно не потому, что он принц, во дворце его Дарклинг даже кивком не удостаивал, не то что внимательным взглядом.       Коля старался не смотреть в эти серые глаза, ждал, пока гриш закончит свой доклад, не отсвечивал, а сам все думал: ботинок, может, в грязи? Нет. Ремень не на месте? На месте, по уставу. Воротник грязный? Тоже нет, вчера лично отбеливал внутреннюю нашивку. И, не найдя в себе ничего, что могло бы так заставлять его осматривать, Николай не придумал ничего лучше, чем обворожительно улыбнуться и только хлопнуть светлыми ресницами пару раз. Коли уж рассматривает, значит, красивый. А раз красивый, значит, надо улыбнуться. Во дворце стратегия срабатывала всегда. Стоило только молодому, красивому, как грех, Николаю улыбнуться, как тут же он получал все то, что хотел. Сейчас он понятия не имел, что ему нужно, но улыбка выстрелила вызубренным рефлексом. Заметившие, как царский отказник бесстыдно улыбается их Дарклингу, гриши изумленно переглянулись, и кто-то с большим трудом спрятал смешок в кулак. Надо же, смелый какой.       — …И поэтому частота переездов через каньон должна сократиться, как минимум, вдвое. Мы терпим слишком сильные убытки на севере, рядовых просто не хватает, — заканчивает свой доклад Рожнецкий, которого Николай слушал в половину уха. Он ждал реакцию мужчины, и она не заставила себя долго ждать. Дарклинг просто улыбнулся ему в ответ, легко, уголками губ, но это уже заставило Николая расцвести и приосаниться. Кажется, он действительно понравился генералу, но его светлый настрой чуть омрачал другой и более хмурый взгляд. Гриш в алом кафтане с черной вышивкой сощурился и отвернулся, заставляя Николая вновь почувствовать себя не в своей тарелке. Этот темноволосый юноша был ненамного его взрослее, но среди старших гришей чувствовал себя куда спокойнее, чем царевич.       — Мы не можем этого позволить, наше внутреннее производство оружия просто не справляется с нуждами армии, — произносит тихо заклинатель тьмы, отворачиваясь от Николая. От спокойного голоса, похожего на скольжение гадюки по лесному настилу, у Ланцова побежали мурашки по спине. Ему казалось, что он впервые слышит голос Дарклинга так близко. Рожнецкий только усмехнулся в ответ.       — Но тогда мы будем платить двумя рядовыми за одну винтовку. Вот если бы мы могли сократить нужды Большого Дворца в фабрикаторах, мой повелитель!       Николай видит, как Дарклинг иронично улыбается, и невольно опускает взгляд на носки своих сапог. Было неприятно, но терпимо. Тут он многого наслушался: и про короля, и про свою мать, и про себя с Василием. Все говорили одно и то же. Что царь зажрался. Что страна дохнет, как помойная собака, в нищете и блохах, пока он, Ланцов, икру чуть ли не задницей жрал. Слышал и слухи про то дурацкое дерево из алмазов, стоящее на границе между Малым и Большим дворцами. Про лошадей Василия, каждая из которых стоила едва ли не с целую деревню близ Каньона. Не было в этой усмешке Его Превосходительства ничего такого, что он уже не услышал в лицо за несколько месяцев в Полизной.       — Что же… Теперь к тебе, рядовой Ланцов. Поздравляю тебя с первым повышением в звании. Теперь ты — адъютант Его Превосходительства! Тебя переводят из двадцать второго полка в личное распоряжение нашего Суверенного.       Дарклинг, едва прозвучало это слово, только поморщился, как от легкой головной боли, но ничего против не сказал. Что бы это не значило, Николай принял для себя решение не произносить самостоятельно это слово по отношению к заклинателю теней. В целом, он вообще слабо, что мог сейчас произнести, кроме тихих коротких звуков, что вырывались из приоткрытого рта. Ланцов буквально застыл в изумлении, а слова эфириала прозвенели над ним колоколом, как над покойником. И даже его рука на плече не слишком помогла прийти в себя.       — Адъютант? — он словно не узнает свой голос. Как будто говорит какой-то другой человек. И только бросает снова взгляд на этого мужчину, растерянный, словно хочет попросить передумать, но не смеет позорить своего инструктора.       — Ты уезжаешь сегодня, адъютант Ланцов, вместе со мной, — наконец обращается своим тихим и стальным голосом к царевичу Дарклинг, на чьих губах не было и следа улыбки, — если у тебя нет никаких вопросов, можешь начать собирать вещи. Все условности твоего перевода под мое командование уже выполнены.       — Слушаюсь, Ваше Превосходительство, — произносит он фразу, которую, скорее всего, тот впервые слышал от Ланцовых. И царевич разворачивается на каблуках сапог, и спешит на выход, а с порога уже срывается так, что пыль под ногами в разные стороны расходится, и только глазами ищет среди сослуживцев знакомую темную макушку.       — Эка припустил, зайка, — засмеялась тихо девчушка в красном кафтане, прикрыв рот ладонью. — А хорошенький. Зубки белые, ровные, глазки блестят. А сердечко по всей груди носилось, я аж отсюда слышала. А тебе уж, Вань, наверное, до сих пор в ушах звенит. Как он на наше превосходительство посмотрел, так сердечко и забилось.       — Сердце у него от тревоги и страха забилось, но только после объявления о повышении, — произносит Иван равнодушно и пожимает плечами, бросая ничего не выражающий взгляд на сердцебитку, всем своим видом показывая, что думает о чужих способностях читать сердца. Для юного, но крайне талантливого, сердцебита они были открытой книгой, которую он мог листать в свое удовольствие.       — До этого билось в относительно ровном темпе, ему было явно весело.

***

      — Кто-нибудь видел Доминика?       — Доминик? Да они разве не с вашими казармы пидорят? — крикнул кто-то из толпы Ланцову, послышался громкий смех и по лагерю пронесся оклик Доминика среди тех, кто его знал. Искомый юноша нашелся быстро, опуская на землю рядом с Николаем два ведра с мутной водой, мальчишка вытер рукавом лоб и вопросительно промычал:       — Ну чего тебе, Коля? Или ты хочешь помочь?       — Меня забирают.       Это звучало так по-детски, что даже сам Коля не понимал, почему произнес именно так. Его глаза были огромными, растерянными, он абсолютно не знал, что ему сейчас делать, и как не упустить Доминика. Они пришли в Полизную вместе, словно в насмешку над Василием, который был уверен, что может лишить брата единственного друга. Теперь насмехалась над ними вся Равка. Насмехалась тонкими губами, у которых приподнялись уголки. Насмехалась серыми глазами, словно показывала свое превосходство над судьбой царевича одним лишь гришем.       — Прямо сейчас переводят в другой отряд.       Ланцов сжимает собственное запястье, вдруг осознавая, что он совершенно не знает, что сказать. Слова кажутся такими глупыми. Что сделает Доминик? Пожалеет его? Пообещает, как возлюбленная, прореветь в подушку? Или скажет никуда не ехать? Горло сдавил комок, и Николай спрятался за смущенной усмешкой.       — Так что постарайся никуда не деться, пока мы снова не сойдемся. Тебе задание от царевича. Становишься капитаном. Чтобы мы снова встретились, но уже не пидоря казармы, а за стратегическим столом.       И он кладет руку на плечо Доминика, сжимая его крепко. Если бы он мог, он никуда не поехал бы и остался с ним. Но здесь, в окружении людей, он не может этого сказать. Солдаты должны радоваться повышению. И он заставляет себя радоваться, по крайней мере, чтобы это было похоже на радость. Судя по глазам Доминика, в лучшем случае эта улыбка была похожа на зубную боль.       — Ооо… — тянет Доминик глубокомысленно, после сглатывает болезненный комок, — Поздравляю, Коль. А ты знаешь куда едешь?       — Не знаю, куда мы поедем. Они обсуждали каньон… Надеюсь, не в каньон же он меня решил бросить, — неловко выдыхает Ланцов, пытаясь деть куда-то руки, которые требовали движения, не стоять на одном месте, как в воду опущенному, — идем, помогу тебе воду донести, пока жопа не отвалилась. Мне сказано было собирать вещи. Видимо, уезжать придется еще до ужина. Не отведать мне картошки с жиром, эх. И чаёчку без сахара. Вот ведь всю радость жизни упускаю.       Доминик передает ведра Ланцову, как в сомнамбуле, и Николай так же рассеяно принимает их. Им обоим до конца так и не верится, что они расстаются, друзья детства, друзья по службе. Да, они пробыли здесь вместе не так долго, но уже начали надеяться на долгую службу рядом. Реальность вдруг облила их обоих холодной водой, сказка о принце и нищем, так и осталась только сказкой. Николай вдруг осознал, что надеялся буквально на чудо. Кто позволит ему, царевичу, долго ходить в рядовых и чистить выгребные ямы. Трудовой лагерь закончился, пришла пора возвращаться в привычное русло. Теперь судьба смеялась над ним голосом Василия. Воспоминание окатило, как жаром, и Николай гневно подумал о том, что все это происходит лишь по вине старшего брата. Если бы он только держал рот на замке…       — Ой, да ладно, ты немного пропускаешь, местная картошка все равно не сравнится с домашней, — фыркает его друг и выливает воду в сторону от колодца в канаву, вниз. Доминик тянет люк колодца и медленно начинает опускать ведро, явно пытаясь подступиться к вопросу мягко, но после все же спрашивает прямо:       — Это из-за Дарклинга, да? Но ты же не гриш.       — Конечно, я не гриш, ты меня вообще видел? — посмеялся Коля, пытаясь как можно сильнее смягчить эту боль, что жгла по груди дикой крапивой. Они в такой недавно бегали, чтобы попасть в лазарет и откосить немного, мол, сыпь какая-то странная. Еще и грифель жрать пришлось, чтобы температуру поднять.       — Мне сказали, что меня повышают до адъютанта. И что я перехожу в его личный отряд. Ну, знаешь, полный таких высокомерных красавцев для которых мы — пушечное мясо и говно, в котором время от времени появляются алмазы размером с павлиний всрак.       Николай выливает второе ведро, глядя, как грязная вода стекает по канаве собирая землю, муравьев и маленькие растения. Вот Дарклинг — это вода. А он — тот самый муравей, которого сейчас унесло куда-то.       — Ник, я не хочу ехать. Я хочу с тобой остаться, тут, служить дальше вместе…       И он подает Доминику второе ведро, принимая первое и крякнув от натуги. Зачем в отряде гришей и старших чинов рядовой, даже если и принц?       — Ну… Зато ты увидишь управление страной изнутри? Ты же сам говорил, что батя твой всегда все на Дарклинга скидывает, — задумчиво произносит Доминик, и берет второе ведро, тоже крякнув от натуги.       — Может, я его разочарую и меня сошлют обратно? Как думаешь, сложно быть хуже, чем я уже есть? Что ему там про меня набрехали, что он решил меня к своим сверхсильным бойцам пихнуть…       Николай пытается быстро думать. Больным не сляжешь. Целитель и сердцебит быстро поставят на ноги. Не сбежишь, да и куда. Не спрячешься, он, что, дурак, с Дарклингом в прятки играть? Да и что он скажет? Ах, потерял Ланцова, теперь без него поеду!       — Про тебя и брехать ничего не надо. Думаешь он ещё во дворце про тебя все не знал, раз решил взять? Сам говорил, что Дарклинг ничего не делает просто так, помнишь? — фыркает тихо юный рядовой и идет в сторону казарм, где уже вовсю шла работа.       — Не думаю, что ему было до меня дело, — неуверенно протянул Ланцов, перебрасывая ручку ведра из одной руки в другую. Он был рад, что Доминик пытается его поддержать, и только неловко улыбнулся. Он станет командиром и заберет Доминика в свой отряд… Нет, они оба будут командирами! Вот! Так точно лучше!       — О, опять голуби вместе ходят, — донеслось откуда-то сверху, мальчишки едва старше Николая высунулись из окон второго этажа, чтобы стряхнуть пыль с тонких покрывал и одеял.       — Ланцов, тебе особенное царское приглашение нужно? Тряпку в зубы и давай к окнам, — девушка в дверном проёме поставила руки в бока и сдула темную прядь со своего лба, горячая и уставшая, она явно занималась мытьём полов.       — Давай, Степаныч сказал, что если они не будут сиять так, чтобы он видел в них отражение, заставит нас бегать на плацу до ужина. Доминик, давай воду. Сейчас будем пауков и пыль гонять.       — Не могу, Иванка, — выдохнул Николай, понимая, что он сейчас мог бы начать с ними уборку, лишь бы оттянуть момент ухода, но тогда влетит Степанычу. Ему ведь дали четкий приказ. И потому Коля только стучит Доминика по спине и идет к своей кровати, как на казнь. — Меня переводят в друг…       — То же мне трагедия, — фыркнул парень, что в этот момент чинил один из стульев. И только посмотрел на Ланцова, мол, развел драму.       — Поспите, голубки, в разных казармах, вам даже полезно.       — …в другую армию, — закончил Николай и воцарилась мертвая тишина. Смотрели на него внимательно. Напряженно. Столь взрослые гриши всегда пугали отказников. Что не говори, а все реформы были словно в молоко. Гриши давно стали равкийцами, но старые суеверия из головы законом не выкинешь. Спать в одной комнате с гришем все равно, что лечь в постель с гадюкой. Да и гадюку большинство с радостью бы выбрали.       — Нет, я не гриш. Я теперь под командованием Дарклинга.       — Ты, что ж, теперь опричник? — Михаил с подозрением на него посмотрел. — С каких это пор отсюда забирают в такие крутые отряды?       — Ну, просто я очень хорошенький, — он держит беспечную маску, носит то лицо, которое нужно всем вокруг. И только на Ника бросает взгляд, полный болезненной тоски, пытаясь улыбнуться. В этот момент руки стягивают веревку у сумки. И Николай закидывает ее на плечо.       Проходя мимо притихших солдат, он останавливается рядом с Домиником, и вручает ему ту самую монетку, что все это время прятал у себя. За эту игру все равно, всем влетит, кроме него. Не сказать, что она была под запретом, но Степаныч явно считал, что если на такую дурь хватает времени, значит, свободного времени, слишком много. Значит, надо идти работать.       — Чтоб максимум через полгода дослужился до капитана, — недовольно проворчал он. — И отыграйся за меня. Чтобы все эти костяшки побиты были не просто так.       И он крепко обнял друга, словно пытался оторвать от себя, как пластырь: быстро и резко, — и полетел с крыльца быстро вниз по лестнице, умоляя себя не оборачиваться. У Ника тут будет полная жизнь. С теми, кто его любит.       А он, Коля, просто подождет. Друг не мог оставить его одного. Он обязательно станет капитаном. И Ланцов, сжимая лямку сумки, уверенно двинулся в сторону ожидающих его кафтанов, стараясь на них не смотреть.