Династия

      Чуть распогодилось, и покинуть теплый офицерский домик с растопленным камином было не так противно, как ожидалось. Рослый темноволосый сердцебит все равно поморщился, когда они вышли из светлицы, и уткнулся носом в мягкий меховой воротник своего кафтана. Поздняя весна близ столицы никогда не была особо приветливым временем года, теплеть начинало ближе к началу лета, когда в Малом саду запевали вечером первые соловьи. В это время уже начинали цвести яблони, в воздухе, особенно поздним вечером, витали запахи первых трав с огородов лекарей. Когда воздух становился приятно-сырым, начинала пахнуть мокрая глина на стенах, и в груди сладко замирало от прохладного ветра. В это время гриши уже вечером выходили в сад Малого дворца, смотрели, как загораются в весеннем чистом небе яркие звезды, смеялись и придумывали имена звездам, давая их в честь любимых или чего-то особенно дорогого. Воспоминания о доме немного приободрили Ивана, и он прибавил шаг в сторону стойла, чтобы взять свою лошадку и новую кобылку для Николая. Кобылка была серая, беспокойная. У нее еще по-армейски коротко стриженая грива, в отличие от гришевых коней, и совсем молодая острая морда. Сильные ноги беспокойно перебирают копытами по песку. Молодое сердце бешено колотится и сбивает Ивана с толку. В этом было что-то общее с царевичем. Такое же беспокойное сердце.       Поручение относительно Николая, которое было дано ему еще в офицерском домике, вертелось в мыслях и все не хотело покидать их. Рожнецкий, после своего небольшого расследования (хоть опрос слухов среди младших офицеров сложно назвать расследованием), объяснил странное поведение и внезапную тоску царевича: оказывается у него здесь был друг, и, по словам самого Ланцова, друг детства. Это было знакомо Ивану, как и тоска расставания, пусть и недолгая. Он помнил теплые улыбки, полные ожидания, в военном лагере, что ждал их дальше по пути, обещание встретить его и накормить как следует армейской кашей, если он, Иван, будет слишком кислым от тоски по приезду. Мягкий, почти бархатный смех, обжег его воспоминания и кольнул где-то в горле, давая понять, что чувствует сейчас Николай. В отличие от Ивана, он, скорее всего, больше друга не увидит. Детство закончилось, и им предстояло встретиться с жестоким миром, где не могли дружить принц и слуга. На секунды ему даже было жаль принца, пока не прозвучала просьба Его Превосходительства:       «Я хочу, чтобы ты подружился с Николаем», — звучание голоса, от которого у Ивана постоянно по рукам пробегали мурашки, когда Дарклинг обращался лично к нему, теперь отнюдь его не порадовало. Подружиться. Легко было сказать и сложнее сделать, ведь у нелюдимого и гордого Ивана не получалось дружить ни с кем, кроме, разве что однокашников-сердцебитов. Да и солдату как-то не до дружбы. Постоянные военные действия, гробы, стоящие в единую ровную линию. Стоит только обрести теплую дружбу, как уже завтра ты стоишь перед костерищем, на котором тлеют останки твоего друга. И тебя ведут на опознание, ведь только ты знаешь о нем больше, чем просто имя и цвет кафтана. На войне опасно привязываться к людям: что гриши, что отказники слишком хрупкие, всегда способны умереть. Но приказ есть приказ, даже если он был произнесен в форме просьбы. Дарклинг редко просил, больше приказывал, даже если делал это мягко. Об этом Иван тоже знал. Кобыла Николая всхрапнула и дернула головой, вызывая у Ивана приступ раздражения. Беспокойная душа, почему-то он был уже уверен, что молодое горячее сердце принесет ему немало хлопот, что он будет смотреть в эти живые глаза и снова не находить себе места от беспокойства и тревоги. Тревога делала Ивана уязвимым. И сейчас, стараясь взять себя снова в руки, Орлов пытался понять, о ком конкретно он думал: о Николае или о лошади?       «А, какая разница», — сердцебит коснулся гривы и глаза лошади остекленели. Поможет только на время, но лучше так, чем ничего. Хмурый сердцебит потянул за собой лошадей быстрее, собираясь с другими гришами и опричниками у ворот.       Ждать себя долго царевич не заставил, да и все его вещи поместились в две седельных сумки. Стандартный набор рядового: запасная форма, пара портянок, фляга воды и какие-то мелкие книги для походных записей. Оружия новобранцам не выдавали, только ножи, да такие тупые, что ими даже колбасу не нарежешь. Вторых сапог не давали — только под роспись, когда сломаешь первые, да и то, если только так сильно, что будет невозможно починить. Шел рядовой бодро, так что никому и в голову не могло бы прийти, что Николаю тяжело, но Ивана обмануть было сложно. Чем ближе был Николай, тем оглушительнее звучала боль в его сердце, заставляющая нахмуриться. Выглядел царевич полностью здоровым, организм его работал правильно. Сердце, несмотря на тоску, стучало, как хорошо отлаженный механизм. Кожа буквально сияла на солнце, принимая загар даже в раннюю весну. И только сбитые костяшки заставили Ивана поморщиться. Он потом обязательно узнает, зачем царевич сбивает себе руки, если они у отказников заживают так долго. Если, конечно, решит, что хочет узнать. Отправит его к целительнице — и дело с концом.       — Это Буря, — кивает Иван на молодую лошадь, когда Николай подходит ближе, без лишний приветствий. — Она молодая и нервная, но тебя должны были учить объезжать таких. Если что, я могу успокоить её сердцебиение, как и твое.       — Привет, Буря, — тут же мягко улыбается лошади принц фальшивой улыбкой, которую было видно гришу, как и мелькнувшую тревогу в чужих ореховых глазах. Лицо корпориала становится менее хмурым, когда тот вздыхает тихо, буквально заставляя себя отнестись к новому «другу» более приветливо.       — Сердце бьётся, как будто у тебя что-то сильно болит, — просто объясняет он свою фразу о ритме чужого сердца, тихо, так чтобы остальные кто собирался уже ехать их не слышали, и кивает на руки царевича, — но кроме рук все цело.       — Ну… Возможно мне просто грустно уезжать отсюда. Я привык к жесткой кровати, — неуверенно объясняет ему Николай и ищет кого-то взглядом, оборачиваясь на толпу рядовых, которые делали вид, что очень заняты рядом с воротами. На Дарклинга, само собой, пришли посмотреть, как и на его личную свиту, но искомого в толпе их царевич так и не обнаружил. Это Иван понял, судя по тому, как сердце не перестало тревожно и с тоской биться.       — И мне не дорасказали анекдот про говорящую собаку, которая пришла к профессору математики. Не узнаю теперь, чем все закончилось и где смеяться.       Николай запрыгивает на лошадь, под тихий смешок Ивана уверенно хватая узду и глядя вперед и натягивая ее так, чтобы не дать лошади завалится набок.       — Меня Николаем зовут. А ты? Я тебя в кабинете видел. Ты стоял в углу, у карты на стене. Ты сердцебит?       — Я знаю, что твое имя Николай, — фыркает смешливо Иван, но после снова старается выглядеть серьезнее и старше, — меня Иваном зовут. Иван Орлов. Да, я сердцебит.       — Знаешь, есть что-то приятное, когда представляешься сам, — смеется Николай и сердебит невольно вполне искренне улыбается ему в ответ.       Мужчины и женщины в пестрых кафтанах, повели, придерживая, своих лошадей ближе к воротам. Было пора отправляться. Кто-то прокричал, чтобы ворота открывали быстрее, мужчина в алом кафтане приказал им строиться. Иван посмотрел на Николая еще раз, искоса, царевич звучал и выглядел так, как будто он не царевич, а рядовой, которого они забирают в опричники. Это странно и производит впечатление, а ещё самое ужасное, что рядом с Ланцовым хотелось улыбаться от его лёгкости. Иван тушуется, не понимая, что с ним происходит, и трогает вспыхнувшие скулы. А это что такое? Сердцебит пытается сделать вид, что его ничего не беспокоит и запрыгивает на свою гнедую лошадку легко, как будто всю жизнь провел в седле. Хотя ему действительно приходилось находиться в нем неделями.       Деревянные ворота издают пронзительный скрежет, чтобы выпустить их из бурной жизни Полизной. Николай оборачивается последний раз, прежде чем занимает свое место в строю. Иван и Николай замыкали колонну гришей под молчаливое согласие Дарклинга. Он кивнул Ивану, когда проезжал мимо них, чтобы встать во главу строя. С этого немого одобрения Иван и понял, что всю дорогу он проведет в компании Николая, и она ему уже не казалась такой ужасной. Царевич оказался куда приятнее, чем рассказывали о семье Ланцовых те, кому доводилось или посетить Большой Дворец Ос Альты, или уже успеть примерить белый кафтан с золотой вышивкой. Словно тот образ царской семьи принадлежал лишь Александру и Василию, а царевич либо хорошо играл роль «своего армейского парня», либо действительно оказался царской белой вороной. Иван пока не знал, какая версия ему нравится больше, поэтому решил остановиться на первой.       — Я из свиты телохранителей, — решает продолжить их знакомство корпориал, заодно объяснить с кем будет путешествовать их новый союзник, — девушка, которая вечно улыбается и смеётся, — Милана, ее молчаливая подруга — Софья Лебедева. Она целитель. Если будешь чувствовать, что заболеваешь — сразу к ней. Ну и травмы там, пулевые ранения, если будут. Тебе потом выдадут нормальное оружие и форму.       Взгляд Орлова скептически скользит по простой оливковой форме и самому простецкому оружию, что было у рядовых. Это даже выглядело смешно, если не сказать убого в его глазах. Такая форма не защищает от пуль, штыка, ветра, дождя. В ней вообще, если подумать, нет никаких полезных качеств. Это просто кусок ткани, с таким же успехом можно было бы обрядить царевича в бальное платье и назвать это боевым снаряжением. Не говоря уже о том, что его тренировочный нож не напугал бы даже щенков на царской псарне. Сейчас их приезд выглядел как спасение Ланцова-младшего от неминуемой смерти на передовой.       — Братья и их сестра Демидовы: Алексей тот, который самый смуглый и высокий, Евгений тот который помельче, вертлявый и в веснушках, — отвлекается сердебит, чтобы продолжить рассказывать о свите, — а она, Тоня, полненькая и тоже часто смеётся. Они инферн, шквальной и сердцебитка. Дамир Озёров, тот который кучерявый и голубоглазый, он тоже сердцебит. Имена опричников не запоминай пока, все равно с нами они не часто общаются, у них своя работа, у тебя своя…       Иван снова тушуется и неловко пожимает плечами. Признаться, он боялся поднимать вопросы о службе Николая, потому что понятия не имел, в чем будет заключаться его служба. Рожнецкий говорил, что царевич — отказник до мозга костей. И испытание царские дети у инструкторов проходят, как и все. Значит, не в отряд гришей его определили. Но и форма, которую подготовил для Николая Его Превосходительство, отличалась от формы опричников. Адъютантов рядом с собой Дарклинг никогда не держал. А когда Рожнецкий в офицерском доме в шутку спросил, чем же будет заниматься среди гришей царевич, Дарклинг, как показалось Ивану, весьма сконфуженно улыбнулся уголками губ и ответил: «То же, что и все его родственники. Красиво стоять». Почему-то Ивану казалось, что переносная статуя Ланцова Дарклингу была не сильно нужна, но лишних вопросов он не задавал. В дороге работа всегда найдется, даже для отказника.       — …какая бы она не была. Наш старший — Лыков Юрий, тот крепкий мужик рядом с Его Превосходительством, если нет Его Превосходительства, слушать нужно его. Вот если хочешь послушать заодно военные анекдоты, то это к нему. На месте познакомишься с ещё парой гришей.       — Ты и сам не знаешь, куда меня определили, — неловко предполагает Ланцов, мягко потирая ладонями узду, пытаясь, видимо, об нее согреться. — Я не очень понимаю, куда я могу быть определен, если не в опричники.       И он зачесывает волосы, поднимая голову и глядя на медленно двигающееся по небосводу солнце. Оно поднималось к самому центру, отчего под ногами лошадей исчезали тени. Желудок грустно оповестил, что скоро будет в Полизной обед, и сейчас, на свежем воздухе, Николай подумал, что даже подгоревшая картошка с жиром звучит не так трагично, как до этого. Скорее всего, еда его будет ждать только по приезду в лагерь, но вблизи точно не было никакой военной мобилизации. Значит, поедят только на привале? Ночью? Вздохнув, Ланцов отпил воды из своей потрепанной фляги, и попытался запить чувство голода.       — Все что я знаю, так это то, что быть адъютантом генерала второй армии должно быть сложно и опасно, — произносит Орлов неуверенно и натягивает узду своего жеребца, чтобы чуть смерить его шаг, повернуть в сторону выезда из города.       — Сложно и опасно — это то, что мне нужно. Уверен, Вася был бы в восторге, если бы я вернулся с чего-то опасного и сложного, — тут же находится Николай, и почему-то его улыбка кажется Ивану немного нервной. — Не кафтан же мне выдадут, хотя, не спорю, я в нем был бы хорош.       — Отказникам нельзя носить кафтаны, — бурчит тихо юноша под нос, скорее просто, чтобы напомнить об этом царевичу и тут же замолкает, пока они неспешно едут по главной улице Полизной. Что он ещё должен сказать Николаю? Он толком его не знал, это тоже было странно. Им, выходцам из Малого, никогда не приходилось близко знакомиться с кем-то заново, все друг друга знали и жили в одном месте.       — Что ты любишь? — пытается начать разговор царевич, на которого Иван тут же бросает полный благодарности взгляд, — Ну, у тебя же есть какие-то увлечения, кроме службы? Книжки читаешь, играешь на флейте, может, или на скрипке. Я вот из дерева неплохо вырезаю, недавно такой кораблик вырезал, Степанычу понравился, аж себе забрал.       — Что я люблю… — повторяет неуверенно Иван и хмурится, он не занимался никогда ничем, что могло бы помешать его службе и приобретению навыков сердцебита, так что вопрос застал его врасплох. Но все же это было лучше, чем ничего, ведь они абсолютно не понимали о чем с друг другом говорить. Точек соприкосновения не просто не было, Иван и Николай были из абсолютно разных миров, которые шли параллельно друг другу.       — Охоту, наверное… Лес, — смущённо отзывается сердцебит и хмурится ещё больше, когда слышит о кораблике. Ему кажется, его забрали, не из-за красоты, но он решил не спрашивать. Не спрашивать, ибо ему самому было бы чертовски обидно, если бы что-то, что он создал, забрали. Царевич же словно и не расстроился, и его, сердцебита, внутри даже несколько возмутило. Надо будет рассказать об этом Дарклингу, пусть вернет то, что сделал Николай, у капитана отказников.       — Когда ты гриш, ты любишь свою силу, Николай, наверное так это работает, — все же решает Иван открыться чуть больше, чтобы потянуть несмело за рукав царевича в мир гришей, — мы обычно увлекаемся тем, что так или иначе с ней связано. Я сильнее многих и поэтому слышу сердцебиение всего живого на метры вокруг, а иногда кажется, что и течение сока деревьев. Поэтому я люблю слушать и наблюдать.       — Я тоже люблю слушать и наблюдать, — кивнул Коля, явно выдохнув от облегчения, снова вызывая улыбку у Ивана. Ему было отрадно знать, что их попытки «подружиться» или хотя бы начать общаться взаимны.       Николай неловко ведет пальцами по шее, продолжая говорить, а Иван недовольно ловит себя на том, что ему нравится слушать звук хорошо поставленной равкийкой речи и красивого голоса. Все в Николае было такое солнечное и непохожее на его старшего брата, что Орлову приходилось себе напоминать: ты все еще говоришь с царевичем. Однажды Иван видел Василия, он напоминал ему хорошенько откормленного и крепко сложенного индюка верхом на дорогой керчийской лошади. Правда, он признавался Дарклингу, что даже если на индюка надеть сюртук, то он останется лишь индюком в сюртуке, а не цесаревичем. Его Превосходительство тогда посмеялся, но посоветовал больше так не говорить, ласково, по-отечески.       С Николаем так не получалось. Он словно был одним из них, такой же легкий, простой, весь в себе и своих мыслях. Красивый, даже слишком красивый для отказника. И даже его волнение от общения с гришем было каким-то очаровательным. Не говоря уже о том, что сам Николай не вел себя рядом с гришами так, словно они его будущая собственность. Общаться на равных с представителем царской семьи, быть для него наставником, ментором. Сердцебиту раньше казалось, что на такое способен только Дарклинг.       — Когда был ребенком, сбегал в сад Большого и ловил лягушек. Однажды поймал большого ежа. Пришлось отпустить, он так больно кусался, что даже шрам остался на руке.       Юный принц оторвал одну из рук от поводьев и показал старый белый след в виде прерывающегося полумесяца. Иван без труда узнал острые зубы маленького колючего хищника. Они иногда забегали в сад Малого Дворца.        — Но ведь ежи переносят столько болезней. Тебе очень повезло, что остался только шрам, ты ведь отказник и мог лишиться руки, — Иван искренне ужасается этой беспечности, все отказники в его глазах были похожи на хрупкие вазы, такими были его братья, и он помнил, как маленьким беспомощно смотрел, как от лихорадки чуть не сгорел его старший брат. Иван тогда просто знал, что делать, но он решил отказаться от силы целительства, Равке больше нужны были солдаты. Орлов внутренне смущается такой своей яркой реакции и выдыхает нервно, качая головой:       — Прости, продолжай говорить. Я просто… Беспокойный.       Николай кивает ему и продолжает говорить, как ни в чем не бывало и это тоже привлекало. Иван мог не следить за тоном их беседы, принц задавал ее сам. Он говорил беспечно, и Иван расслаблялся. Если царевич говорил чуть суетно и беспокойно, то и Иван начинал волноваться. Это напоминало то, как общалась с людьми маленькая Нина из школы гришей. Иван снова подумал о том, что если бы царевич был гришем…       «Да что ты все пытаешься его втянуть в свой мир, Иван? Успокойся!», — одергивает он себя. Детская сторона сердцебита капризно топала ногами и требовала, чтобы красивый царевич, который ему так понравился и был мил сердцу, оказался на самом деле один из них и не умер бы лет через десять от какой-нибудь болезни. Взрослая реальность ставила этого ребенка в угол, подумать над своим поведением.       — Еще я люблю очень всякие механизмы. Люблю разбирать вещи и смотреть, как они работают. Однажды я разобрал старые часы, которые уже не ходили. Когда я их собрал обратно, они и время показывали, и день недели.       Иван задумчиво склоняет голову в сторону, когда слышит о механизмах и преодолевает желание коснуться кожи Николая. Ощутить действительно ли он пустой, или он услышит хотя бы отголоски силы. Нет, это уже походило на какую-то паранойю. Какая глупость, это просто детская жадность, нежелание делиться любимой игрушкой с другими отказниками. Играть в игрушки гришей могут только гриши.       — Интересно. Тебе будет, о чем поговорить с Адрианом, когда мы приедем. Это наш фабрикатор из свиты. Он в лагере остался — не может передвигаться толком днем. Он спит верхом, а ночью работает, но из-за этого его часть батальона двигается медленнее, чем мы.       Они снова замолкают, эта самая неловкая тишина, когда снова кто-то должен начать разговор, но общие темы закончились. В эту словесную игру первым снова вступает Николай, заставляя Ивана испытывать новый прилив облегчения. Кажется, Николай не испытывал в целом проблемы. Словно сердцебит открыл кран его мыслей, которых в голове было слишком много, и Ланцов решил вывалить их все на нового собеседника.       — Я тебя не утомил? Обычно мою болтовню слушает Ник, мой друг. Он к этому привык.       — Я привык слушать, Федор тоже много говорит, а я остаюсь немногословен. Ты говорил, что вырезал кораблик. Тебе нравится море?       Вот так, медленно и постепенно, Иван все же поддерживает светскую беседу. Федор бы им просто гордился, да и Его Превосходительство будет рад, что царевич не терзается сердечной тоской. Во всяком случае, тот выглядел куда бодрее сейчас, чем когда уезжал. Сердце вернулось в привычный ритм работы, видимо, тоску по другу можно заглушить новым другом. Хочет ли Дарклинг, чтобы Николай в целом забыл жизнь в Полизной?       — Море? Да, я бы очень хотел оказаться в море, — мечтательно тянет Николай и неловко так улыбается, заводя руки за голову, пока они ехали достаточно медленно. — Мне кажется, в море я мог бы почувствовать, что со мной общаются как со всеми, а не как с царевичем. Я бы хотел, чтобы у Равки был сильный флот, и чтобы мы наконец-то дали отпор Фьерде и ее бешеным кораблям. А еще я много думаю о скифах которые двигаются через каньон и учу их строение, чтобы сделать их крепче и способными действительно к передвижению между двумя берегами каньона. У меня так много идей, но очень мало опыта.       И он неловко снова хватает поводья и ведет пальцами по ним, рассматривая, словно рассматривает текстуру материала, пытается ее прочувствовать. Иван смотрит на этого забавного юношу и ведёт чуть головой в сторону, хмыкая чуть недовольно.       — Ты хочешь, чтобы с тобой обращались, как со всеми, но и одновременно хочешь что-то изменить. Звучит нелогично, — произносит Орлов как всегда мрачно, но после все же смягчается, понимая, что Николай не привык к его холодному характеру, — нет ничего страшного в том, что к тебе относятся особенно. К нам так относятся с рождения. Да, иногда мешает жить как все, но если жить как все, особо Равке не помочь. Иначе нам не нужна была бы Первая Армия.       Иван вздыхает и тоже смотрит на поводья, просто пытаясь отвлечься от грустных мыслей. Мысли вернулись к покойному отцу, жизнь которого отняла война, невольно лицо корпориала становится таким же печальным, как иконы на стенах церквей. Мысли Николая напоминали ему позицию одного из малодворцовых целителей — Сотника. Вывезенный из какой-то глухой деревни уже взрослым и самостоятельно обучившимся гришем, Никита Сотник тоже вел эту раздражительную мысль, мол, гриши и отказники абсолютно одинаковые: не лучше, и не хуже. Дарклинг обещал, что целитель с грустными глазами это переживет. Значит, переживет и царевич, что он не такой же, как абсолютно безымянный свинопас из Тулы.       — А кто у нас Федор? Гриш, опричник или просто отказник? Ну или как вы нас называете? — внезапно переводит тему Николай и чуть наклоняется ближе к Ивану, несколько взволнованно шепнув. — А как вообще остальные отреагировали на то, что я теперь буду путешествовать с вами?       — Федор сердцебит, как я, мы ровесники, учились в одном классе. Он в полевом сейчас, следит за остальными гришами, — более бодро отвечает Иван, ощущая, как от тепла молодого адъютанта рядом, у него внезапно сердце подпрыгнуло к горлу, и только смущенно фыркает на вопрос. — Лыкову все равно, девушки считают, что ты очень хорошенький, братья Демидовы боятся, что ты слишком хрупкий и принесешь проблемы, Дамиру и мне просто интересно. Ты может быть и отказник, но все же принц. Я впервые так близко вижу принца, а мы ведь выросли в одних стенах.       — А я никогда не видел близко гришей толком. Ну, кроме тех троих что приходили к нам, когда я был ребенком. Я потом только через озеро в саду наблюдал, как они играли. Возможно, ты там тоже был. Мы ведь ровесники? Ты молодо выглядишь, хотя мне говорили, что у вас это не так работает.       — Я на год тебя старше, — произносит серьезно Иван и чуть поднимает подбородок, с чувством важности и ответственности за принца, после касается груди. Недолго думая он достает клык под рубашкой и показывает Николаю, как он переливается белизной на выглянувшем из-за тяжёлых туч солнце.       — Но у меня уже есть усилитель. Вообще я за последнее время самый молодой сердцебит в свите Его Превосходительства. Это большая ответственность и честь.       — Значит, ты очень силен, — восторженно произнес Николай, внимательнее осматривая клык, который был очень важен для гриша. После осмотрел реликвии Николай поправляет рубашку, снова оборачиваясь назад. Туда, где далеко позади остались казармы, где остался Доминик. И только вздыхает.       — Там мой друг остался. Единственный, кто дружил со мной во всем дворце. Я… Так глупо, я отправился в армию рядовым, когда узнал что он тоже в армии рядовой. Представляешь, какое у него лицо было, когда он увидел меня?       И царевич только засмеялся, откинув голову назад. Он вспоминает, как специально встал подальше от Доминика, чтобы сделать ему сюрприз, и когда Степаныч громко произнес, не дрогнувшим голосом: «Николай Ланцов!», в мертвой изумленной тишине послышалось бойкое николаевское: «Я!».       — Гонял меня армейским ремнем через все казармы.       Иван чувствует, как от смеха Николая по его спине бегут мурашки, а скулы снова рдеют под внезапно такое тёплое и приятное вспыхнувшее солнце. Внезапно Орлов чувствует, что хочет сделать все что угодно, лишь бы этот парень не прекращал смеяться. Многие говорили, что гриши очень жадные до того, что им нравится, но сам Иван впервые столкнулся с собственной жадностью и испытывал острую потребность поговорить об этом с кем-то из старших.       — Я был бы рад, если бы мой друг рискнул для меня положением в обществе и жизнью, — улыбнулся Иван слабо, ощущая себя странно и от этого ещё больше смущаясь, — наверное это самая искренняя дружба и любовь. Ты очень смелый Николай, мало у кого хватило бы духу на такое.       — Матушка говорит, что я дурной, а не смелый, и пытаюсь ее довести до смерти своими выходками. Но… Может, мы тоже станем друзьями? Я неплохо играю в карты, у меня есть десяток историй из казарм и я сам придумаю, чем закончилась история про говорящую собаку, чтобы тебе рассказать ее.       — Хорошо, мы будем друзьями, Николай, ты мне нравишься, — соглашается Орлов и даже удивляется как быстро ему удается исполнить просьбу Его Превосходительства, он наверняка будет очень доволен. Он видит, как Николай смотрит на него и снова чувствует, как начинают рдеть скулы и Иван спешно отводит глаза, матеря себя всеми известными словами. Да что с ним такое творится?       — А расскажи мне про вашего повелителя больше? — царевич жадно тянется к новой информации, с лету легко меняя тему, Иван почти видит, как жадно вспыхивают его глаза, — Каким вы его видите? Что мне нужно помнить при общении с ним?       Новый вопрос застаёт сердцебита внезапно, и он недовольно смотрит в спину мужчине, который ехал расслабленно и никуда не спешил, пока они не выедут на главный тракт. За спиной уже остался город, который они увидят нескоро, и чуть пришпорив лошадь, Иван начал говорить чуть громче и бодрее. Теперь остальные гриши не были их невольными слушателями — ветер давал немного приватности беседе.       — Он… Он превосходит нас всех в сотни раз, — не скрывая своего глубокого восхищения и уважения произносит сердцебит с явной любовью, которой никто, никогда из них не смущался, — для нас он строгий отец и самый близкий друг, Повелитель строг, взыскательный, даже жестокий, но справедливый. Он никогда не даёт нас в обиду, мы можем доверяться ему полностью, и он никогда не использует наши печали или тайны против нас. Само собой если мы будет ему так же верны, как он нам. А что помнить… Не знаю. Отвечай на вопросы прямо, не глупи и слушай приказы с первого раза. И не бойся, бояться Его Превосходительство нужно только если нарушил приказ или стал его врагом.       Иван смотрится на Николая и говорит ему тише, так чтобы слышал только он:       — Я видел, ты улыбался, и твое сердце было ровным — это хорошо. Ты уже хорошо справишься, будь вежлив и чаще улыбайся. У тебя красивые улыбка и смех, — молодой гриш подмигивает отказнику и продолжает немного игриво, — все гриши обожают все красивое. И Его Превосходительство тоже.       Корпориал с тихим смехом обгоняет смущенного царевича, пуская свою лошадь в галоп за остальными. Пасмурное утро осталось лишь белесым отпечатком памяти, а сейчас плечи и голову грело полуденное и теплое солнце. И Иван коснулся своей груди, осознавая, что внутри, у самого сердца горит такое же яркое и теплое солнце.

***

      Едва они выехали на главный тракт, как Николай уверенно схватился за коня и вдруг осознал, что его сердце снова ударило куда-то под ребра. Он же совершенно не знал, куда двигаются гриши, ехал буквально вслепую за ними, как козленок на веревочке. Но сейчас, когда их лошади быстро сорвались на бег, он не смотрел больше на черную спину, не отвлекался, и лишь взволнованно следил за Иваном, держась чуть в стороне. Он боялся упустить их из виду и остаться тут один, а потому только выбросил все мысли из головы, что касались всего, кроме лошади. Николай не заметил, когда они выехали к чужой усадьбе, когда дорога сменилась полем для рабочих. Но тоска ужалила под грудь, от вида криво вспаханного поля. Серая земля была все еще толком не обработана. Деревянные плуги ломались, сырели, земля просто них была, словно вскопана огромным червем. Вокруг валялись старые переломанные деревянные плуги, дуги для лошадей. Деревянные домики покосились, по крыше стелился старый темный мох вперемешку с плесенью. Солнце не украшало разруху, а словно светилось насмешкой над проезжающими, вытаскивая из темных домов все уродство и весело выставляя напоказ, как делали это карлики и уроды из керчийского цирка. В этих домах была вся та боль, которую он слышал в Полизной от рядовых, выросших в таких домах. В подобной деревенской болезни и убогости росли их братья, дети, доживали свои дни старики. Эти дома скрипели от собственного веса, в их скрипе слышалось едкое: «Вкусная ли икра в Ос Альте, Ланцов?». И Коля закусил от досады губу.       — Извини, — он царевич вспомнил, как остро чувствует эмоции Иван и попытался успокоиться. — Не люблю, когда все вот так… Навевает тоску и желание идти и исправлять все прямо сейчас. Мы остановимся здесь?       — Выглядит не очень, согласен, и не извиняйся больше. Я ведь не могу запретить тебе чувствовать, просто можешь сказать, если вдруг не можешь успокоить страх или боль — я помогу. И… — Иван поднимает взгляд на дорогу, они свернули с тракта на разбитую проселочную дорогу, замедлив ход, — да, мы уже почти на месте. Вон там на холме имение местного барона и сад.       Разбитая дорога в селе стала чуть более терпимой ближе к усадьбе, показались ухоженные сады, и чем-то это напоминало Ос Альту. Красота замерла в сердце этого маленького мира, которым правил отказник. Задерживать их и спрашивать, почему приехал Дарклинг никто не стал, для них открыли ворота с резными узорами и забавными лакированными петушками на вышине без лишних слов. Тут недалеко от столицы в усадьбе барона, давнего выходца из Керчи их, кажется, ждали на ночлег.       — Николай, подойди ко мне, — как только Дарклинг спешился, он подозвал к себе царевича, бросив на него и Ивана короткий взгляд.       Николай, едва его позвал Дарклинг, почувствовал какое-то абсолютно детское волнение. Он махнул Ивану, поспешив к черному кафтану. После такой быстрой езды волосы слегка спутались, и царевич только неуверенно посмотрел на суверенного, поправляя волны пшеничной копны. Тот даже не осматривал Ланцова, будто был уверен, что царевич выглядит ровно так, как ему надо. Серые глаза лишь с каким-то бесконечным равнодушием глядели на дом, на резные башенки, покрытые яркой красной краской, пусть местами уже и отколупавшейся, на коньковую крышу зеленого цвета. Умирающая красота, увядающее старое величие. В этом была вся суть Равки под царствованием Александра третьего. И сейчас рядом с Его Превосходительством стоял младший царский отпрыск, словно его, как котенка, носом тыкали в чужую лужу и спрашивали «кто это сделал?», — но Николай молчал.       — Это усадьба барона Каррингтона. Чарльза Роберта Каррингтона, и ты наверняка знаешь что его пра-пра-пра дед приехал сюда из Керчи с намерением возделать земли Равки, привез достаточное количество денег чтобы получить баронский титул от твоего в каком-то поколении деда. После Чёрный Еретик создал каньон и они оказались здесь заперты, а их плодородная земля кормит нашу армию, но как видишь… Его Величество об этом несколько забывает, — произносит мягко Дарклинг, объясняя Николаю почему их заинтересовала именно эта усадьба и именно этот барон, — мужчина, хозяин, что выйдет к нам скорее всего будет не слишком рад мне и тебе. Мне придется кормить его обещаниями. Снова. Постарайся понравится ему, не смотря на его дурной нрав, этот достойный человек многое переживает вместе с нашей страной. Но остаётся ей верен, один из не многих, поэтому здесь мой фабрикатор.       Дарклинг говорил мягко, менторским тоном, как будто бы старался не слишком пугать Николая. Тот лишь нахмурился, перебирая информацию с тем, что знал раньше из слухов дворца, балов, знакомств с партнерами дворца из старшей аристократии.       — Барон… Барон… — проговаривает он тихо, пытаясь вспомнить лицо этого мужчины. Получается далеко не сразу, но глаза Николая становятся больше, когда он вспоминает отцовские выпивания, во время которых он рассказывал ему о своих подданных. И барон Каррингтон там тоже был. Любитель оружия и, как и любой, в ком течет керчийская кровь, не гнушающийся новаторством. Но имеющий, правда, не самый лучший характер. В общем, учитывая, как происходят дела, не удивительно. Богатая плодородная земля была в ужасном упадке. Даже денег и новаторских идей не хватало. Жадная змея по имени Равка заглатывала все, что находила, а барон не успевал ее кормить.       — Я попытаюсь понравиться, — кивнул тут же уверенно царевич. Нравиться другим и делать красивые глаза он уже умел. Во дворце от него были без ума, здесь меняются только декорации. И он оборачивается, едва слышит тяжелые шаги и расцветает в приветственной улыбке.       — Так-так-так, кого опять принесло ко мне, — мрачный мужчина, что шел к ним, опираясь на крепкую трость из дуба, довольным абсолютно не был. И эта улыбка Николая буквально сбила его с настроя показать, насколько он не рад гостям, но Николай на правах принца, мягко качнул головой, прикладывая ладонь к груди. На шее он заметил шнурок, на каких обычно висели образы святых. Кажется, барон верует. Осталось узнать, в кого. Такие маленькие детали помогают нравиться сильнее. И Коля сам не понимал, почему так старается ради Дарклинга… Нет, не ради Дарклинга. Ради Доминика. Точно, ради него.       — Добро, барон, — царевич буквально расцветает перед чужим недовольным лицом. Едва барон хочет сказать что-то резкое, как Николай снова, как в фехтовании, перехватывает инициативу. — Благодарим, что приняли нас в своем доме. Давненько мне не доводилось вас видеть во дворце.       Опешивший барон, который явно рассчитывал оскаливаться, только остановился и в смятении пожевал свои губы, бросая взгляд на Дарклинга. Более знакомая фигура вернула его в привычное русло. Бледные губы человека, что имел темную кожу, но редко видел солнце, поджались в неприветливой гримасе. Его зеленые глаза буквально пытались прожечь Дарклинга насквозь, чтобы его пепел сбросить на поля и молиться святым о плодородии. Барон был высоким и сухим керчийцем в каком-то там поколении. У него были удивительно сильные руки, и Николай был готов поклясться, что оказался под ударом старой добротной трости в этой сильной руке не хотел ни он, ни кто-либо еще. Одет барон был на равкийский манер — в хлопковый зипун, на рукавах и спине которой дорогой нитью мастера вышили перья жар-птицы — символа Равки, и широкие штаны, собирающиеся к голенищу и заправленные в сапог. Охабень, украшенный темным бобровым мехом был накинут явно быстро, барон торопился их встретить. Дарклинг сказал, что барон предан стране, и в его внешнем виде все об этом буквально кричало. Барон заговорил, и это заставило Николая вздрогнуть. Голос у него был грубый, почти лающий, а говорил мужчина как приказывал.       — Сегодня вы решили прятаться за спиной мальчишки, Дарклинг? Добро, мой царевич. Не ожидал видеть вас не среди стражи, да и не при параде. Не признал, каюсь, сразу. Проходите. Все вы проходите. Вы-то, Дарклинг, чувствуйте себя, как дома. Как всегда.       — Боюсь, Роберт, царевич долго не попадет к вам при параде. Мы с Полизной, а Николай буквально сегодня повышен из рядового в адъютанты, — чуть насмешливо фыркает Дарклинг, кажется, не принимая серьезно обычный скверный характер этого барона. Его Превосходительство выглядел расслабленным и спокойным, как обычно. Не было понятно, доволен ли он тем, как легко справился Николай с задачей сбить первое раздражение с хозяина дома. Царевич бросил на генерала еще один взгляд, прежде чем его отвлекли голоса сзади.       — Какой умница, — Тоня оказалась рядом с Николаем внезапно, целуя его в щеку с одной стороны.       — Какой миленький, — почти одновременно с другой стороны поцелуй оставила Милана. Обе девушки, хихикая, двинулись за Дарклингом, под укоряющий взгляд Ивана, который двинулся внутрь дома за ними.       — Не обращай внимание, — попросил Иван, поднимаясь по лестнице в сторону коридора.       — Николай, ты мне ещё нужен, за мной, — тихий голос заставляет притихнуть гришей и пропустить царевича вперёд, к мужчине, что находится рядом с бароном.       — Я не только с голодными ртами, но и с новостями.       Дарклинг не смотрел по сторонам, пока Николай рассматривал утреннее убранство дома, он лишь один раз опустил на царевича взгляд, показывая Николаю, чтобы тот шел рядом и не отставал.       — Переправа твоего сына, Роберт, прошла удачно, скиф цел и насколько я знаю, барончик собирается с более тяжёлым скифом назад. Оборудование и новые растения.       Гриш заходит в кабинет за Робертом и просит Николая жестом прикрыть дверь, после снова садится в кресло у камина. Кабинет был весьма просторным, обшитый деревом и укрытый по полу мягкими шкурами. Видимо, барон был охотником. Кресла стояли старые, уже явно потрепанные временем. Между четырьмя объемными креслами из дуба стоял огромный дубовый стол, с расстеленной картой Равки. На карте были отмечены флажки и точки, соединяющиеся в единую дорогу. Ланцов сразу смекнул — торговые дороги. Все они шли через каньон в разных его местах. Роберт был одним из немногих, кто видел в каньоне не страшную угрозу, а лишь конкурента, который помогал устанавливать цены и власть торговца в Восточной Равке. Нужно было только уметь сдружиться с тем, кто через этот каньон мог провести. Дарклинг и его гриши справлялись лучше, чем Александр и ущебрцы первой армии.       — Ну, говори-говори, Роберт, — произносит фривольно Дарклинг, не смотря на старость барона и его хмурый взгляд. Гриш садится в кресло у камина, становясь похожим на черного довольного кота. — Я вижу тебе хочется высказать мне все, что ты об о мне думаешь. Отказники с возрастом становятся ворчливы, я привык. Не стесняйся царевича, Николаю полезно знать, что именно волнует его людей. Коля, не стой, и налей себе и нам горячего и сядь. Самовар на окне.       — Что волнует? Я расскажу тебе, что волнует, — Ричард чуть не задохнулся от негодования, взмахнув рукой в приглашающем жесте. — Ты, может, и Дарклинг, но явно глаза у тебя не в тени. Сам видел, в каком состоянии моя деревня!       Николай притих и направился к пузатому металлическому самовару, разливая чай для всех. Почему-то ему показалось, что именно этого Дарклинг от него и ждет. Отец для этого его отдал под власть черного гриша? Чтобы он учился слушать, чего хотят подданные Василия? Чтобы стал помощником для Васи?       — У меня забрали всех крепких мужчин в первую армию, — махнул гневно рукой Каррингтон. — Всех, до последнего, кто старше пятнадцати и младше тридцати. Бабы в поле работают. Они конечно, у меня умницы, но кто землю вспахивать будет? По три бабы там, где один мужик справлялся. Лекарь один остался, спрятал его у себя, чтоб не забрали, иначе всем нам тут…       И он произнес слово, которое Николай на керчийском раньше не слышал, но почему-то от звучания у него покраснели уши. Он медленно поставил чашки на стол и сел в кресло. Пока царевич больше слушал, приходя в какой-то лютый ужас от того, что ему приходилось слышать. Деревня, которая кормила всю первую армию, пришла в упадок. И он прекрасно понимал, что если сейчас, во время подготовки земли, поля в таком плачевном состоянии, то ни о какой провизии по зиме и речи быть не может.       — Я не решаю, какой будет призывной возраст, Роберт, это решает палата бояр. Министры, как их модно теперь называть, и если бы их сыновья не учились с пятнадцати до двадцати в столичном военном лицее, нюхая порох в лучшем случае после двадцати лет, может быть возраст призыва был выше, — раздраженно фыркает Дарклинг, поджимая губы недовольно и выпуская копившееся в нем напряжение.       — В общем, сын везет ростки, куда более устойчивые к холоду. Выкупил у фьерданцев. Но если земля будет в таком состоянии, сильных всходов не жди. Я писал царю, просил не трогать нашу деревню призывом. Ну, надеюсь, когда армия поднимет голодный бунт, он осознает. Голодный человек хуже голодной свиньи. А голодная свинья за собой даже костей не оставляет. Знаешь, как раньше бабы приплод прятали? В свиные кадки клали.       Николай почувствовал, как к горлу подкатила тошнота, и прижал к губам кулак. Он смотрит на Дарклинга, но тот, заслышав про свиней, тихо смеётся, его эта новость его не трогает. Он ее даже находит ироничной?       — Я предложил им снизить призывной возраста до младенческого, чтобы иметь ядра для пушек, до рациона я не додумался, — мрачно шутит тот, кого боялись и ненавидели, Дарклингу уже нечего было терять.       — Поговаривают еще, что наша охотница видела дрюскеле, — мрачно отозвался мужчина, как будто этих плохих новостей было мало. — Если они, правда, где-то здесь, вынюхивают, остатки деревни начнут паковать корзины.       И он взял чашку, бросив взгляд на Николая. Тот молчал и смотрел в поверхность своего чая. Дрюскеле — это забота армии гришей. С ними сражаться надо, а он должен сейчас думать здесь. Некому пахать земли. Это очень плохо. Мог бы о чем-то помочь? Должен ли царь оставлять такие вопросы на своих подчиненных? Не несет ли его отец личной ответственности за состояние этих полей? И почему-то Ланцову казалось, что он должен лично помогать жителям страны, которой правит его семья. Это казалось ему самым правильным.       — Если кто-то из этих тварей забрался так далеко, мы поймаем его, — произносит тихо Дарклинг и оставляет чашку, вдыхая глубоко, но его голос начинает звучать мрачно и напряженно, — что до твоей деревни. На севере мы теряем одну за другой, мы не успеваем за фьерданами с их вооружением, но в этом есть сомнительный плюс. Беженцы. Всех кого мог, я направил к тебе, прибавится голодных ртов без дома, но это и руки, готовые браться за любую работу. Подло, я понимаю, но когда армия начнет зимой бунтовать, боюсь, из-за музыки новогодних баллов Его Величество не услышит их возмущения.       — Голодных примем, беглецы обычно не наглеют, — кивнул Барон. — Если будет кузнец, будет … Мой царевич?       Николай, который до этого сидел с абсолютно стеклянными глазами, словно вынырнул из своих дум, неуверенно глянув на мужчин. Он явно потерял нить разговора, и руки его чесались быть не здесь сейчас. Ему нужно было к своим вещам, мысль требовала выхода, разбора.       — С полем совсем ничего сделать нельзя? — неуверенно спросил он, понимая, что сейчас говорили не об этом, но, кажется, он умудрился сделать то, что до этого не делал ни один из гостей этого дома. Потому что Барон застыл, изумленный, и только неловко посмотрел на Дарклинга.       — А что с ним сделаешь? Копать. Кормить. Жжем золу…       Николай снова притих. Плугом не могут управляться? Вот бы посмотреть его. Но не будешь же сейчас, без разрешения командира проситься помочь, посмотреть принцип работы. Сделать плуг легче не представлялось возможным. Пока пойдут беженцы, кто дойдет, будет потеряно время. И он отхлебнул чай, поморщившись. Горький. Как в армии. Ничего, он даже привык за это время. Не сладкий, он даже бодрит.       — У тебя инструкторы с собой есть? — между делом спросил барон, кажется, скинув первую волну злости. — У меня тут пятеро по возрасту подходят. Три девочки, два парня.       — Инструкторов нет, но могу проверить я, — пожимает нейтрально плечам Дарклинг и все же принимается пить горячий чай большими глотками.       — Ты можешь проверить? — подозрительно посмотрел на Дарклинга барон. — Ты у нас, конечно, на все руки мастер, но чтобы настолько. Егерь, пекарь, пастырь и аптекарь? Еще и воспитанием принцев занимаешься? Простите, ваше высочество, но на моей памяти вы первый, кто из царской семьи покидает дворец для учения, тем более, через рядового, да еще и в армии гришей.       — Ничего, я изумлен не меньше вашего, — отвечает неловко Николай. — Вы не пробовали обращаться в Полизной? Пусть летом направляют вам новобранцев на работы? Понедельно. Отсюда ведь недалеко, а армия сильно зависит от ваших всходов. Мы не можем рисковать.       — Как заговорил, — хмыкнул мужчина одобрительно. И только перевел взгляд на Дарклинга заинтересованно. А Николай смущенно перевел взгляд на колени. — Охотнице я скажу прийти, пусть сама тебе опишет, что видела. Она, может, впечатлительная. Но описала точно то, что я тебе передал. Покажет место, где его видела. Они ж по одному не ходят, так что, где один, там и второй.       — Инструкторы работают по принципу усиления сил маленьких гриш, я тоже так могу, так что проверю, только пусть их подготовят. Маленькие дети меня боятся, — с горьким весельем произносит Дарклинг, обращая внимания на Николая. — Обычно я доделываю за Александром то, что у него получилось плохо. С воспитанием первого сына он справился скверно. Идея насчет Полизной неплохая, все равно призыв только идёт, новобранцы занимаются валянием дурака сейчас до того, как их распределят по полкам, лишняя работа им не повредит. Ведь охотницу, я напишу Рожнецкому отсюда, отправлю Дамира обратно в Полизную. Мы задержимся у тебя, заодно посмотрим что за дрюскелле у тебя тут водятся.       Дарклинг посмотрел на Николая благосклонно, после цокнул языком. Видно было, что царевич выпадает из разговоров, которые явно в будущем ему будут важны, и прямо сейчас нужно было учить ребенка, которого раньше держали поотдаль от политики Равки, вмешиваться и подавать идеи, отдавать приказы. Впрочем, не для этого ли он забрал Ланцова? Никто не рождается генералом.       — Николай, я вижу ты хочешь что-то спросить ещё, говори сейчас и будешь свободен ужинать, — произносит он, чуть изогнув бровь, наблюдая за ним с видом ментора в очередной раз, но теперь словно еще более внимательно.       — Могу я посмотреть плуга? — выпалил Николай, словно боялся, что мысль убежит.       — Дарклинг, ты сегодня решил меня до остановки сердца довести? — удивленно посмотрел на них обоих барон и только кашлянул в руку. — Одному детей подготовить к самому большому кошмару в их жизни, царевичу плуга подавай.       — Ни в коем случае, Роберт, твоя остановка сердца запланирована у меня на конец осени, после сбора урожая, — выдыхает Дарклинг и делает ещё несколько глотков, допивая свой чай и не выказывая никакого удивления этой просьбе.       — Пожалуйста, — царевич сжал кулаки от волнения. — Если получится, я облегчу вам работу в поле.       — Пусть посмотрит, — соглашается Дарклинг и провожает Николая все тем же снисходительно-умиленным взглядом.       Барон только недоверчиво посмотрел на мальчишку, но выдохнул и кивнул. Будут ему плуга. Все равно ничего интересного он там не увидит. Они ж тут самые простые. Но у Николая мысли двигалась дальше. Если тут есть фабрикатор, то с ним всегда можно договориться. Например, через Ивана. Иван тут явно серьезное лицо, пусть и молодое.       — Ладно, идите на ужин, ваше высочество, — кивает барон. — Вы после армейской кухни, думаю, немного отдохнете здесь. Попрошу поискать что-то, кроме селедки…       — Обожаю селедку, — восторженно произнес Николай и вскочил. — В таком случае я пойду, если на этом, правда, все. Честь имею.       И он кланяется обоим, тут же скрываясь за дверью. А барон только усмехается Дарклингу.       — Забавный он. Молодой еще, впечатлительный. Неужели, и, правда, царь сам тебе его отдал? Бояре спят и в кошмарах видят, что ты, как Апрат, будешь иметь влияние на царскую семью.       — Ни для кого не секрет, что весь двор считает младшего царевича бастардом. Александр не простил это Татьяне и сына её скорее терпит, чем любит, — произносит Дарклинг и трогает пальцами подбородок, все ещё смотря на дверь, куда ушел Николай, — но бастард он или нет, мне без разницы. Ещё лет пять-семь и Западная Равка поднимет нас на вилы, а заклинателя солнца все нет. Равкийцы Новой Равки, как они себя называют, уже не понимают почему должны платить налоги стране, которая не защищает их ни от флота Фьерды, ни от Пиратов Керчи и Зема. Мне нужен сильный король, а не трахающее шлюх убожество, каким вырастил Александр Василия, иначе те проблемы, которые есть у нас сейчас, покажутся раем. Никто не захочет из местных князей оказаться зажатым между тремя враждебно настроенными странами. Пострадают не только их вечные козлы отпущения, гриши, но и от Ос Альты вряд ли что-то останется. Если я все сделаю правильно, то Николай станет королём. Поэтому я тоже здесь.       Дарклинг отводит взгляд от двери, переводя ее на барона. Сейчас, без лишних глаз он позволил себе расслабиться. Молодое лицо выглядело уставшим, а руки с пустой чашкой опустились. Сейчас, в самом начале пути, ему казалось, что все это будет слишком долго, сложно, невозможно. Хотелось бросить все, швырнуть Ланцова обратно в Полизную и вернуться к своей обычной работе. Но Дарклинг себя одернул. Когда он позволял себе такую слабость? Он слишком далеко зашел.       — Мне как никогда нужна поддержка дворянства и их крестьян, как видишь, я в отчаянии, — Дарклинг снова горького и весело смеётся, выдыхая внезапно холодный воздух. Да, это было его личное отчаяние.       — Значит, ты готовишь свою фигуру, которая увидит, как ты заботишься о Равке, и будет прислушиваться к тебе лучше, чем Александр, — спокойно заметил мужчина, для которого подобные игры были уже нормой.       Не зря они с Дарклингом «дружили» еще с юности, если это можно было обозвать с дружбой. Совсем юный молодой барон просто быстро понял, что если он хочет больше гришей на свои скифы и больше поддержки для своего семейного дела Дарклинг подойдет куда лучше Александра, которому на свою же армию было плевать. Барон Каррингтон задумчиво хмыкнул. Ставить на такую сомнительную лошадку было опасно. В конце концов, аристократия могла быть недовольна влиянием Дарклинга. Он давно сидел у них на хвостах и гнул перья.       — Я понимаю, почему ты решил начать с меня. Король полей. На чьей стороне моя семья — тот и владеет провизией Равки. А, значит, держит в руках желудок Первой Армии. Ты не отчаянный, Дарклинг, ты расчетливый. Но я одобряю это. Не люблю людей, которые плывут говном по течению.       Мужчина медленно поднялся, направляясь к карте, задумчивый. И только указал пальцем на Удову, что лежала лакомым кусочком по ту сторону каньона.       — Проверь оружейные расходы. Считай это дружеским советом. Найдешь много интересного, что не замечает Александр. Сможешь прижать одних за яйца, они сами перейдут на твою сторону, если будут выбирать между твоими ботинками на шее и плахой. Пока это мой ответ. Если ваш план с новобранцами в полях сработает, считай, я одобряю твое решение.       — Роберт, мне не двадцать, ты бы ещё называл себя сынком, — ворчит Дарклинг скорее привычно, в какой-то момент все отказники начинали быть к нему снисходительными с высоты своего возраста, забывая, что он часто старше их по легенде на десятки лет. — Но благодарю. Я слышал, что Крыгин и его компания, как-то очень внезапно разбогатели.       Каррингтон обернулся и вдруг изумленно и заинтригованно посмотрел на Дарклинга.       — А еще мне безумно интересно, что хочет от плугов царевич. Он ведь не знает даже с какой стороны к ним подходить! Идем ужинать. Давай, не ерепенься, со мной сядешь. Иначе твои подумают, что я тебя голодом морю. Заодно поговорим про охоту в этих лесах. Думаю разрешить.       — Ты один из немногих, кто принимает меня и гришей не сквозь сцепленные зубы, мне начинает казаться, что я злоупотребляю твоим гостеприимством, — тянет Дарклинг скорее из дани вежливости, есть хотелось, как и просто выспаться не посреди звёздного поля. Двое уставших мужчин смотрели друг на друга расчетливым взглядом, пока Александр доброжелательно не улыбнулся и не получил такую же мягкую улыбку в ответ.        — Благодаря Светлане мы не умерли, потому что без подкованных лошадей и работающей системы водопровода пришлось бы несладко, — мрачно заметил барон и выдохнул. — Что я, монстр какой. Такие же люди гриши, как и все вокруг. Рук две, ног две. Голова одна. Жрать, кстати, просит так же, голова эта, как и все вокруг.       И он, прихрамывая, направился со своим вечным союзником в обедню, закрывая дверь кабинета на ключ и вешая тот а шею, рядом с иконкой святой Елизаветы. При виде лика той, Дарклинг невольно нервно дернул уголками губ.       — Позови на охоту короля ближе к осени, если урожай будет хорош, — просит Дарклинг и усмехается, следуя за бароном, чтобы присоединиться к своим гришам, — надеюсь, нам удастся ткнуть его лицом в удачные решения его младшего сына. Люблю наблюдать за тем, как Александр краснеет от гнева и ничего не может сделать.