Tablet of blood

Привет. Мы незнакомы. То есть, может быть, ты что-нибудь знаешь насчёт того, как я закопал живого человека в землю, или как я захотел вывернуть его наизнанку, или как я… Что-нибудь о том, как я кого-нибудь люблю. Кого-нибудь. Знакомься, это Джинджер, и его вены полны тёплой крови, а также неловкости и идиотских мыслей. Это мир, в котором я живу. Я не являюсь моногамным, и ничего не знаю про измены, но я захочу, чтобы тебя не было (мои желания имеют свойство сбываться), если ты до него дотронешься. Если ты сделаешь ему больно. Что значит: делал ли я сам? Разумеется, я делал, и там, где обо мне что-то говорилось, об этом нет ни слова. Там я смешной страдающий идиот, который неделями залипает на часы с кукушкой и наливает шампунь себе в уретру, и я не могу сказать, что я этого не делал. Делал — и это, и много чего ещё, но изначально заданные рамки моего существования содержали в себе одну вещь, из-за которой там всё так, как оно есть. Контроль. Потому что если я не буду себя контролировать, я убью его, а он, если ты понимаешь, буквально мир в котором я живу. Я не хочу жить, не знаю, где-нибудь в ёбаном космосе. Там холодно и вакуум, и нет крови, даже холодной нет, никакой нет. Я согласился бы жить в одном ядовитом сердце, о котором ты точно ничего не знаешь, если не пробовал его на вкус, но оно не моё, так что мне нельзя там жить, знаешь, это смешно звучит, но у демонов есть кодекс чести. У демонов, да. Кем бы ещё я мог быть? Это то, что очевидно. Забавно, но… Вот это — Джинджер. У него довольно смешные и довольно длинные волосы, которые нельзя трогать никому, особенно у корней, но мне можно, разумеется, он терпит, ради меня он многое терпит, и я всегда боялся, что однажды попрошу чего-то невозможного, но к этому можно вернуться чуть позже. Это Джинджер, у которого иногда дрожат руки, который готовит сладкие штуки, и ест другие штуки, которые ни по виду, ни по запаху, ни по вкусу на еду не похожи. У него есть книга про руны, а ещё у него есть книги про Таро, Каббалу, и про сто простых бытовых магических ритуалов для домохозяек, я уверен, есть. Это Джинджер, который уходит спать на диван, и которому снится (ему не снится), что в мире нет никого, кроме нас с ним. Ещё он спит с открытым ртом, и постоянно пытается вызвать службу спасения, но никогда не вызывает, потому что я против. (Нет тут никакой службы спасения.) Думаешь, он человек? Думаешь, он умер тогда, когда вошёл ночью в номер своего больного на голову коллеги, и предложил ему свою кровь — крайне ебанутым способом предложил, надо заметить — умер, и попал в мои лапы, и теперь это его ад до скончания времён? (Вообще-то ему всё нравится.) Он такой же демон как и я. И то, что он сейчас переводит взгляд с тебя на меня и ничего не понимает — это просто часть его сущности, вот и всё. И он не умер, а я знаю, как всё было бы, если бы я сам знал в тот момент, что я такое. А я не знал. Я играю на басу в рок-группе, у меня внешность человека, который старше меня на двадцать лет, у меня частично его биография и он бы напрочь охуел, если бы познакомился со мной. Это вряд ли произойдёт, ну разве что я могу попытаться ему присниться, но у него случится сердечный приступ, и кто тогда будет утешать его хорошенькую жену? Джинджер знает, что у меня нет такой, но видишь, он нервничает. Возможно, он думает, я держу её в подвале. Он никогда не был в моём подвале, и я — к вопросу о боли — делаю этому подвалу просто отвратительную репутацию. Я говорил ему, что запру его там, когда он возвращался из внешнего мира, я целовал его и говорил, что запру его в подвале, и больше никуда не отпущу, и ему было хорошо, но больно и страшно. Нет, он не против сидеть в моём подвале, это вообще его самое заветное желание, просто он думает, что кто-то его хватится (примерно через год), и меня посадят за похищение — или что-то в этом роде. Он думает, я купил кислоты у вон того мутного парня в углу (он правильно думает), и принял её в туалете (это тоже верно), и меня просто так вставило, и я наутро ничего не вспомню, из того что сейчас говорю. Возможно, так и будет. Но пока я всё помню, так что… Пойдём, прогуляемся в мою память. Нет, он никуда не денется. Я держу его. Я крепко держу. Что там произошло? Ну, я вошёл в свой номер, очередная комната в очередном отеле, я представлял собой остов человека, и я думал, что это потому, что я вымотался, но на самом деле, я просто не существовал до этого момента. Просто там, на пороге, возник мой остов, и он хотел спать. Через несколько мгновений спать он расхотел, потому что комната пахла так, как будто в ней кого-то убили, ну или жёстко выпороли, до кровавых полос, такой тёплый, душный запах, запах свежей крови. Я увидел Джинджера там, у окна, в свете ночных огней с улицы. Сначала учуял, потом увидел, и это — это был первый раз, когда я видел его. Он существовал и до этого, и видел меня и до этого, не думай, что это парадокс, нет, это так и работает. Он видел, как я чувствую кровь и жажду её, как я бегу от неё, потому что иначе я обрету воплощение, воплощение в мире, где я не очень-то уместен. В мире, в котором не очень-то принято вылизывать чужие раны и впиваться в них зубами, чтобы они отдали побольше крови. Я не особенно хотел там воплощаться, но он там уже был, и он нуждался в том, чтобы там был ещё и я, хотя он нихуя не демиург, так что ему пришлось напиться и стащить у кого-то нож для бумаги, а потом он пришёл в мой номер — и вот… Я стою там, на пороге, и смотрю на него, и он говорит мне: — Да хватит уже там стоять. Это Джинджер, он не может такого сказать, но ему пришлось — и у него было оправдание. Это было приглашение. Приглашение войти, подойти, воплотиться и получить то, чего так хочется. Я подумал, что мне это кажется. Я извинился, и сказал, что я сейчас уйду. Он спросил… Спросил, хочу ли я уходить. Разочарованно спросил. Он, знаешь ли, довольно вежливый демон. Он предлагал мне воплощение, жизнь и пищу, он предлагал мне целую вселенную, но это было только предложение. Крайне ненавязчивое, хотя и весьма заманчивое. Он не особенно знал о том, насколько оно заманчиво. Я его принял, потому что не мог иначе, мне предлагали удовлетворить то, из чего состояла моя суть. Голод. Я подошёл ближе, и он бросил мне нож, и попросил помочь. Помочь ему резать себя. Помочь ему создавать меня. И я сделал это. Я встал на колени перед ним — не так ли принято обращаться с собственными создателями? — и сделал то, о чём он просил. Я принял предложение. Я брал его кровь и на остове нарастало мясо, немного знаний о себе и о мире, немного воспоминаний, немного желаний, помимо голода, так что… Так что, когда голод впитал достаточно крови для этого, я захотел… Не то, что бы больше, и не меньше тоже, просто другого, и я же получил воспоминания — я уже хотел такого. Такого. У меня появилось тело, а у него оно уже было, и… Я его крепко держу. Иначе он сейчас провалится в параллельный мир. Я снял с него трусы и взял его член в рот, вот что я сделал. У него классный член. Можешь закрыть ему уши, пока я рассказываю? У меня руки заняты, я держу его, чтобы он никуда не делся. Спасибо. У него классный член, довольно тёмный, ощутимо темнее, чем его кожа, и (не говори ему, он расстроится) больше, чем у меня, а ещё ему обрезание делал кто-то не очень аккуратный и там такой потрясающий шрам, похожий на руну Альгиз (возвышенная хуйня, так-то на куриную лапу, разумеется), я могу его часами языком трогать. Тогда я просто запихал его в рот, надеясь сделать приятно, надеясь проявить благодарность. Ну, я сомневаюсь, что молитвы и жертвы ему бы пригодились. То, что я сделал, кажется, вполне подошло, он даже вцепился мне в волосы — нет, не убирай руки, он же сейчас начнёт за это извиняться, если услышит. Как будто я мог чувствовать боль. Я не мог, но я хотел бы её чувствовать. Он даже закричал, точнее завыл, и это был такой кладбищенский вой, знаешь, так точно воют неупокоенные души. Меня напугало бы, если бы я мог бояться тогда. Вот. Теперь отпусти, пусть слушает. Спасибо. Потом я порезал себе язык. Мне показалось мало, мне захотелось дать ему своей крови, часть своей сущности, как он отдал мне часть своей. Это лучше запомнить, я хочу вернуться к этому позже. Я порезал себе язык и поцеловал его, а потом мы смотрели друг на друга, перемазанные кровью, и не понимали, что происходит, это я сейчас понимаю, тогда нет. Тогда было просто очень хорошо, и он как-то очень явно хотел чтобы я тоже — кажется, рано я решил, что ему можно слушать, но в общем, чтобы я тоже выл, как неупокоенное что-нибудь, и я сказал нет, я сказал, что мне и так слишком хорошо, и лучше уже не будет. Я сказал, что теперь я хочу спать, и… можно даже рядом, если ты не против — вот, что я сказал. И ещё что-то о том, что можно даже на полу, потому что мне будет удобно где угодно. Я пытался попросить его остаться, мне казалась невыносимой мысль о том, что он уйдёт, но при этом она казалась логичной? Не удивляйся, я вообще не отличаюсь осознанностью, это всё кислота, то есть, ну, тот парень сказал, что это кислота, но это не она. Хотя, я не в обиде. На самом деле, он даже не говорил. Я просто спросил его, есть ли у его кислота, и он дал мне таблеток, молча, вот и всё. Да не волнуйся, не волнуйтесь, я не отравился, нет тут никакой службы спасения. Я потом объясню. Действие почти кончилось, но у меня ещё много этих таблеток. Я только хочу сказать, он сказал мне утром, что он специально, что он не ошибся комнатой, или что-то вроде этого, и я ощутил раздражение. Такое, мимолетное на самом деле. Я не знал, почему, думал, потому что он лишил меня контроля, моей священной коровы, и в каком-то смысле так и было. Сейчас я знаю, что он меня создал, и оно было поэтому. Я не особенно хотел существовать. Но я быстро передумал злиться, потому что мне всё понравилось. Мне очень понравилось. Приходи сюда завтра. Я приму ещё одну или две, и расскажу что-нибудь ещё. Ты же хочешь знать, как мы вообще здесь оказались? Мы поедем домой. Я усну на заднем сиденье, а он не будет звонить в службу спасения, потому что её нет, и не уйдёт спать на диван. Я говорил? Он почти перестал уходить.