***
С того необычного утра совсем уж необычной субботы прошло уже два месяца.***
Не понимаю, что со мной происходит. Больше я не могу ходить и даже не могу пошевелиться. Кажется, что лежу все на том же холодном бетонном полу. Тяжелая темнота вдавливает меня в поверхность. Зажмуриваю глаза и погружаюсь в пространные рассуждения… Как темнота может давить? Что за глупая фигура речи? Ведь ее не существует. Темнота — это отсутствие света, все это знают. Мы можем видеть свет, и не можем увидеть темноту. Можно использовать призму, чтобы разложить свет на множество разных цветов и изучить различные длины волн каждого из них. Если взять стёклышко или зеркало, то луч света можно превратить в радугу. Свет невесом, он не может ни на что давить. Тогда как темнота, которая вообще обозначает отсутствие любого света, может давить? Нелепица какая-то… И ведь не каждый цвет вообще возможно увидеть человеческим глазом. Есть инфракрасные лучи, есть ультрафиолет, который мы не видим своими примитивными, с точки зрения эволюции, глазами. Понимаю, что снова возвращаюсь мыслью одному и тому же: если наши глаза не способны видеть крайние точки цветового спектра — это ведь не значит, что этого не существует, просто человечество возомнило себя вершиной эволюции, но все же мы не всесильны. Те же кошки намного лучше видят в темноте, их глаза приспособлены в разы лучше. Интересно, а Лютик бы тоже сказал, что здесь, где бы я ни находилась, так темно, как это видится мне? Темноту невозможно измерить. Простой луч света может ворваться в мир темноты и осветить его. Как узнать насколько темным является какое-либо пространство? Нужно измерить количество света. Не так ли? Темнота это понятие, которое человек использует чтобы описать, что происходит при отсутствии света. Но самой темноты не существует, никогда не существовало. А потому она не может ни на кого давить. И меня ей тоже не удастся раздавить. Я поняла это, как только впервые открыла глаза. Все, что мне удалось увидеть — свет, такой ослепительно яркий, будто смотришь прямо на солнце, которое нещадно сжигает слизистые оболочки глаз. Боль была невыносимой, глаза сразу же наполнились слезами и веки стали еще более тяжелыми, чем были до этого. Ну, теперь-то наверняка ослепла. Потому что потом — снова темнота. Вот только теперь это ощущается совсем по-другому. В этой темноте есть свет. Да, так бывает, когда человек просто лежит с закрытыми глазами. Вроде бы и кажется, что кругом абсолютно темно, но какой-никакой свет все же пробивается сквозь опущенные веки. Есть и еще кое-что. Эта темнота не сдавливает со всех сторон. Даже воздух здесь другой — дышать намного легче. Однажды Прим рассказала мне, как почувствовала, словно что-то изменилось в нашей жизни. Неуловимое и неосязаемое. Она чувствовала надежду. И сейчас я её поняла. Моя темнота наполнилась надеждой. Мое заточение в комнате бесконечной темноты и тишины прекращается, я чувствую это. Знаю, что сестра где-то рядом. А значит, я должна быть сильной, нужно приложить все усилия, чтобы открыть глаза. Знаю, стоит вновь открыть глаза, и я ее увижу. Только протяни руку. Но пошевелить даже пальцем руки нет никакой возможности. Даже на то, чтобы слегка разлепить веки, уходят все жизненные силы. Впрочем, в следующий раз открыть глаза, чтобы взглянуть на мир, оказалось уже легче.***
— Дамы и господа, — до ушей Примроуз доносится голос Цезаря Фликермана, бессменного ведущего вечернего шоу «Звезды Панема», который приглушенно звучит из динамиков большого телевизора, что висит в вестибюле. — Не поскупитесь на овации, ведь сегодня у нас необычный гость! Ей совершенно не интересно, какие интриги и сплетни будет сегодня обсуждать назойливый Фликерман со своим очередным гостем, но этот звучный голос, так некстати оторвал ее от решения очередного запутанного уравнения, основанного на химической реакции окисления, что осенившая ее светлую голову буквально секунду назад гениальная мысль об идеальной стратегии решения задачки, мигом улетучилась, даже не помахав рукой на прощание. Досадливо цокнув языком, Примроуз с чувством захлопывает блокнот, в котором делала пометки, и откладывает его на журнальный столик вместе с книгой «Окислительно-восстановительные реакции: практикум для студентов медицинских ВУЗов», что до этого лежала у нее на коленях. «Неужели уже девять часов?!» — мысленно удивляется Примроуз, откидываясь на спинку мягкого кресла, в котором расположилась, поджав одну ногу под себя, а вторую использовала в качестве опоры для того самого блокнота, в котором осталась нерешенная задача. Прим снова с досадой цокает и кидает хмурый взгляд на дверь, из-за которой продолжает доноситься восторженный голос Цезаря, словно это лично Фликерман виноват в том, что такая несомненно гениальная мысль была упущена. «Видимо, химии на сегодня хватит» — она тихонько усмехается своим мыслям об участии ведущего в заговоре против ее поступления в колледж. «Вообще-то, Фликерман не такой уж плохой дядька» — размышляет она, медленно выпрямляя и разминая затекшие от долгого сидения без движения ноги. … Нежная и юная, обворожительно прекрасная… Она пришла к нам сегодня, чтобы раскрыть интригу года! Встречайте!.. — драматическая пауза перед объявлением имени очередного гостя популярного шоу. — При-и-и-мроуз Эвердин! Девушка выходит из-за кулис, озаряя все вокруг обворожительной улыбкой, машет ладошкой зрителям в зале и посылает воздушный поцелуй в камеру. Даже все те лестные эпитеты, которые подобрал в ее адрес ведущий, не отражают в полной мере того, насколько она сейчас красива и обаятельна. Ей всего пятнадцать, но фигура уже приобрела красивые изгибы, которые так искусно подчеркнуты умелыми руками стилистов. — Здравствуй Примроуз! — ведущий галантно целует тыльную сторону ладони. — Шикарно выглядишь. И он безусловно прав. Костюм небесно голубого цвета так выгодно подчеркивает светлую кожу и натуральный блонд волос. Брюки с высокой талией, аккуратный тонкий ремешок, белая рубашка с одной расстегнутой пуговкой сверху и приталенный пиджак с длинным рукавом. Волосы крупными локонами спадают на плечи, а на лице легкий макияж. — Спасибо, Цезарь, но куда уж мне до тебя, — очередная улыбка и хитрый прищур вызывают громкий смех ведущего. Толпа рукоплещет, они рады видеть Примроуз живой и здоровой, и им совсем необязательно знать, что длинные волосы пришлось нарастить, потому что свои еще не успели отрасти, вся кожа максимально прикрыта одеждой, потому что тело испещрено шрамами, а на ногах у девушки красуются балетки на плоской подошве, потому что никакие, даже самые маленькие каблуки ей носить нельзя из-за многочисленных переломов ног. Ведущий тем временем усаживает девушку в кресло и сам располагается в соседнем. — Что ж, Примроуз, расскажи нам, как твое здоровье? Тот взрыв год назад… Это было ужасно! — ведущий хватается за сердце и смотрит с состраданием. — Да, Цезарь, это было ужасно. Ужасно неожиданно в основном, конечно. Никто и подумать не мог, что такое может произойти. Но, как оказалось, я родилась в рубашке. Хотя некоторые говорят, что вовсе не в рубашке, а как минимум в бронежилете — звонкий смех девушки заглушает громогласный смех ведущего. Интервью проходило легко и гладко, Цезарь выспрашивал подробности о возвращении в Двенадцатый, о восстановлении после взрыва, о родителях, о планах на будущее, оставляя главную тему на самый конец. Прим была откровенна, о медицинских процедурах, которые ей пришлось пройти, о маме, которая вновь устроилась работать в больницу, ту самую, где лечилась Примроуз, о папе, по которому сильно скучает, о желании стать медиком после окончания школы и стажировке, которую проходит в том самом медицинском центре, где ее собирали по кусочкам. — Примроуз, спасибо тебе за то, что после всех испытаний, выпавших на твою долю, ты остаешься такой светлой девушкой и стремишься в будущем спасать жизни людей, — слова Цезаря прерывает грохот оваций, которыми разражается зал. Дождавшись абсолютной тишины и выдержав очередную драматическую паузу, ведущий тихим голосом продолжает, — У меня остался к тебе буквально один вопрос. Девушка молча кивает, она знает, о чем сейчас пойдет речь, точнее, о ком. Всей небольшой командой из людей, которые «в курсе дела», они долго придумывали, что и как нужно говорить, чтобы история звучала складно, оставила минимальное количество дополнительных вопросов у народа. И вроде бы легенда вышла более-менее складной, но вранье всегда давалось ей с трудом. — Куда же пропала наша всеми горячо любимая Сойка-Пересмешница? — озвучивает наконец свой вопрос ведущий. — Ответ здесь до безобразия прост, Цезарь, — Фликерман внимательно смотрит на девушку, не произнося ни слова — Я не знаю. С печальным вздохом она завершает фразу и опускает взгляд в пол. В зале царит абсолютная тишина. Когда через несколько мгновений Прим поднимает голову и вновь смотрит на ведущего, то с огромным трудом сдерживает хохот, потому что Фликерман молча сидит с вытаращенными глазами и открытым ртом. «Он что, сидел так все время, пока я молчала? С ума сойти, какая прекрасная актерская игра. И не догадаешься, что он в курсе всего» — Это правда, никто не знает, что случилось. Она просто… ушла. Ни для кого не секрет, что она была сама не своя с того самого… инцидента на Арене, — Примроуз запинается, делает паузы, — С ней работали специалисты, самые лучшие психологи, но она закрылась даже от меня. В тот день она со всем «Звездным отрядом» была здесь, в Капитолии. Они были отличной командой, несмотря на всю сложность взаимоотношений между ними. Ну, это и так всем известно. Не мне рассказывать про любовные треугольники и прочие подробности. Не могу сказать, в какой момент все пошло не так, как было задумано, команда распалась и каждый, скажем так, должен был двигаться дальше сам по себе. Они и сами, сидя на этом же кресле, рассказывали тебе, что все воспринимали этот день как последний бой. Все должно было транслироваться в прямом эфире. Я могла бы наблюдать из Тринадцатого, но не могла сидеть на месте, зная что моя сестра в таком месте и в таком жутком состоянии. Мне нужно было быть как можно ближе к ней. И я приехала, точнее сказать, прилетела в Капитолий. Примроуз берет стакан, любезно оставленный организаторами шоу на низеньком столике, что разделяет ее и ведущего, неторопливо делает глоток. Цезарь понимающе кивает, его устраивает эта возможность ещё немного растянуть интригу. — Что ж, ты права, здесь ваш рассказ абсолютно схож. Но, мы все же рассчитывали узнать от тебя чуть больше, да, господа? — он обращается к залу, который откликается одобрительным гулом. — Все таки ты не последний человек для нашей Сойки. Тебе есть что ещё нам рассказать? — Ну… Как я уже сказала, я не могла отсиживаться в Тринадцатом, пока сестра, — фыркает, — штурмует Капитолий. Я приехала сюда, хотела увидеть все своими глазами, хотела быть полезной. Мы с ней увиделись ненадолго. А потом она ушла. Последний бой состоялся, но Китнисс там не было. По крайней мере, я не видела. Больше вообще не видела. Даже не верится, что прошел уже год. — «Последний бой» — легендарное событие в нашей культуре. Столько слез и страданий Капитолий не видел давно. Что было дальше, Примроуз? — Фликерман не дает ей возможности уйти от темы, возвращая своими вопросами к основному повествованию. Примроуз вздыхает и снова тянется к бокалу с водой. Действительно, прошел уже целый год, а события того дня вспыхивают перед глазами так, будто это было вчера. Возможно потому, что ежедневные медицинские процедуры не дают возможности забыть. Или дело в журналистах, которые одолевают со всех сторон, которые разве что в кровать не ложатся с тобой. Хотя черт их знает, может и ложатся. Глубокий вдох, милая улыбка, высоко поднятая голова и девушка готова продолжать. — А дальше вы знаете. Одно слово — взрыв. После него под завалами нашли изуродованное, обожженное тело девочки. Мы подняли большой шум, думали, что максимальная огласка того, что стало со мной, привлечет ее внимание и Сойка прилетит на мой зов, раньше всегда прилетала. Увы, теперь это не так. — Пресса писала всякое. Якобы кто то видел, что тел было два. Можешь как-то прокомментировать это? — Фликерман смотрит с вызовом, раззадоривает девушку. Вот он, самый щекотливый вопрос. Апогей сегодняшней «ярмарки вранья». Главное не сплоховать, добавить достаточную дозу язвительности и сарказма, приправить болью и печалью. Убедить всех поверить в официальную версию. У Сойки ведь получалось убеждать всю страну в правдивости любых своих слов. Чем я хуже? Ну-ка, где там это ее любимое выражение лица, я тысячи раз пародировала ее. — О, да, конечно. — вот оно, то что нужно, руки взлетают в широком размашистом жесте, и с хлопком приземляются на колени, а потом переплетаются на животе во всем известный закрытый жест. — А ещё пресса писала, что Сойка была беременна и улетела в теплые края, подальше от всего. Ее даже кто-то якобы видел в Четвертом. И в Пятом ее видели, и в Десятом. С ребенком и без него. Фотографии прилагались, естественно. Стоит ли напоминать, что каждая вторая девушка тогда носила прическу на манер Сойки? А моя семья каждый раз мчалась в упомянутый дистрикт и находила там девушку очень сильно похожую, но это каждый раз была не она. — громкость нарастает, Прим распаляется. — Или вот ещё моё любимое творение журналистов — взрыв был подстроен лично мной, чтобы помешать Сойке попасть на Бой. — она показательно закатывает глаза и подносит ладошку ко лбу. — Все это полнейший бред, Цезарь. Не находишь? Не хочу даже пытаться что-то здесь доказать. Это моя правда. Это моя боль. Сестра исчезла и это официальная версия правоохранительных органов, другой никакой нет. Все, что пишут или говорят в медийном поле никак не подтверждено фактически и документально. Мне хочется верить, что это была ее добрая воля. Пусть она будет счастлива, где бы она ни была. А нам, всем нам остаётся только верить, что однажды сестра вернётся и сможет рассказать, что случилось. Я не теряю надежды… — Эй, Солнышко, — голос звучит негромко, но совсем близко. Примроуз вздрагивает, резко вскидывает взгляд на нежданного гостя и медленно выдыхает. — А, Хеймитч, привет. Извини, задумалась. Не заметила, как ты вошёл, — девушка откидывается на спинку кресла. — Слушай, ты бы хотя бы иногда делала перерыв от своих учебников, а то совсем какая-то дикая стала, — Эбернетти подходит к столику, где сложены учебные принадлежности и, взяв в руки учебник, начинает его вертеть во все стороны. — Во-первых, у меня перерыв прямо сейчас, — Примроуз встает с кресла, отбирает у него учебник и начинает методично складывать свои вещи в сумку. — А во-вторых, я просто вдруг подумала. Как нам это удалось? — Что удалось, Солнышко? Я твои мысли читать не умею пока. Отвадить журналистов от Сойки и сохранить в тайне все, что случилось? — Ах вот, куда ты забрела в своих чертогах разума. — Хеймитч качает головой, морщится и прислоняет руку к виску, как если бы у него болела голова. — Ну, зелёные купюры, использованные в нужное время и с нужными людьми, творят чудеса. Как будто ты не знаешь. — Да, но… Вся страна на нее молиться была готова. А потом мы просто сказали, что она исчезла и все. Все сразу думать забыли. — Хочешь сказать, что целый год полнейшего безумия и вселенского помешательства — это «все сразу думать забыли»? — довольно резко парирует мужчина, но быстро сменяет интонацию на более миролюбивую. — Лучше бы забыли, ей богу. Да и потом… Стране в тот момент стало не до каких-то там певчих птиц. Смена президента и вообще… — Мммммххххх… — странный звук, не то стон, не то мычание, донесшийся с кровати заставляет обоих резко замолчать и обратить все внимание на его источник. — Китнис?! Две пары голубых глаз встречаются взглядом с глазами цвета грозового неба, в которых плещется… нет, не буря и не шторм… безграничный ужас.