Глухой телефон МГЧД

«Лахточка ты ж моя родимая, стра-а-ашная, как вся моя жизнь», — мысли путались, вода затекла в обе ноздри, руку мерзко саднило, дышать получалось через силу, а думать — и того хуже. Только ярко освещённый в ночи шпиль далёкого небоскрёба резал по глазам, раздражал и помогал хоть как-то состыковаться с реальностью. Реальность строптиво расползалась, клокотала надсадным птичьим гомоном, недружелюбно колола острыми камнями в спину и не давала подсчитать расстояние — кажется, они только что совершили неплохой такой рывок, но вертолёт-то где? Надеяться, что он затонул вместе с незадачливыми похитителями, не приходилось. Сергей достаточно лет прожил, чтобы не верить в такие простые и изящные финалы. А как было бы здорово! Эх. И сколько удивительных, новых открытий! Например, с каких это пор степенный доктор Рубинштейн научился водить вертолёт? Или это сподвижники его выучились? В уме ворочались, как толстые сонные сомы, смутно знакомые фамилии: Колесников, Тальберг, Мальцев… Какие умелые ребята оказались эти мнимые психиатры. А так и не скажешь! Ещё и в мантии эти вырядились. Тоже мне, тамплиеры, — Разумовский фыркнул, отплёвываясь. И что за неистребимая нежность к шушарским промзонам — вот уж отнюдь не лучшее место как для свидания со своим тёмным прошлым, так и для всяких тёмномагических ритуалов. Глупость какая-то. Но каким образом двойник дотащил их до Лахты? Из самых Шушар?! Зачем ему залив, наконец, когда до Пулкова ж было рукой подать, ну что за блажь на него нашла, купаться, видишь ли, затеял. Утопить заодно Сергея Разумовского. Будто от Рубинштейна с его сектантской шайкой удалось бы потом сокрыться на дне морском. Не удалось бы — вода в заливе в это время года была по-особенному пронизывающе ледяной, а костюма на Сергее не было. Да и откуда бы ему взяться. Хорошо хоть, успел переодеться во что-то из того ужасного больничного. Вот, толстовка была — из плотной, тёплой ткани — ныне насквозь мокрой и грязной — в такой одежде только трезветь после хорошей попойки. На высоте, с ветерком, под гул лопастей. Ух! Сергей захрипел, выкашливая мутную воду с непривычным металлическим привкусом. Он собирался позвонить Олегу, а тонуть не собирался. Двойник планировал его утопить, а звонить Олегу не планировал. Всё сходилось — и столь же стремительно расходилось. Да ещё и вертолёт пропал посередине пути. Будто в воздухе растворился. Дальше как в тумане, только двойник злобно когтит плечо и ругается. Что за дьявольщина. Кряхтя и чертыхаясь, когда получалось нормально вдохнуть, чтобы выругаться, Сергей всё-таки выполз на берег. Берег был совершенно точно ему не рад. Да и кто был бы? Опять самобичевание мягко подкрадывалось по мокрому песку и ввинчивалось липкими мыслями, казалось, прямиком в виски. Мокрый песок и какой-то мусор набивался в одежду, вода леденила кожу, в небе наверняка сияли звёзды россыпями — да только мутные облака висели низко и отражали кислую подсветку Лахты. Во рту тоже было кисло. Рядом с Сергеем, точно всегда тут был, или пришёл на пляж отдохнуть от сует — спокойно и неопасно лежал кнопочный телефон с торчащей пластиковой антенной — словно из музея раритетов начала цифровой эры, с вечеринки сторчавшихся олдскульщиков — но почему-то не Нокия 3310. Вечная, неубиваемая, ей бы и купание в заливе что твоя прогулка в Летнем саду… Но почему-то на Сергея смотрела долбаная Моторола Т-191. Он её сразу узнал, ещё бы. Память услужливо подсовывала названия давно и безнадёжно устаревших моделей, на которые когда-то они мальчишками пускали слюни в журнальных каталогах на заре мобильной эпохи. Ему Олег тогда подарил этот телефон. Сам купил, на свои. Сергей не спрашивал, откуда эти свои взялись. Понятное дело, откуда. Сергей протянул руку, ощупал старый корпус, встретил знакомые царапины, западающую кнопку отмены звонка, расшатавшуюся клавишу восьмёрки, погладил замёрзшими пальцами. Ткнул в меню — экран приветственно зажёгся весёлой салатово-зелёной подсветкой. Ух ты ж, почти заряженный. Половина батареи ещё есть. Не глядя в экран, наугад по памяти вызвал список контактов. Так и есть — только один номер. Всегда только один номер. «И в телефонной трубке эти много лет спустя…» Улыбаться собственным злобным шуткам было больно, рот свело холодом, будто судорогой, но так хотелось усмехнуться — а что ещё оставалось делать? Двойник сбежал, словно устыдившись своих гениальных идей ночного досуга, бросив его на пляже с вертолётным гулом в ушах и полными кроссовками мокрого песка. Хотя надо признать, что сама идея вырываться от рубинштейновской банды на их же вертолёте была весьма неплохой. Если бы не нюансы… Сергей с усилием нажал кнопку вызова — она всегда подглючивала и сопротивлялась. Словно намекала: «А может, не будем сегодня никуда звонить? Что ж ты, совсем слабак и сам с этим всем не разберёшься?» Но двойник откуда-то раздобыл этот телефон, прятал его у себя, да только видно во время драки он вылетел, а этот псих и не заметил. Хотя кто тут ещё из них псих, ох Рубинштейн бы высказал им своё авторитетное по теме. Сергей начал понимать, почему двойник так странно отреагировал на его — исполненный отчаяния и полнейшего бессилия! — стон о том, что он позвонит Олегу. А ведь он сказал-то это единственно, чтобы прогнать наваждение. А бешеный его двойник взял да и стушевался. Потерял весь свой боевой запал — как и вовсе не было, словно не он длинными когтями исполосовал Сергею всё лицо и тщательно выкупал в ледяной воде. Как в купель бросал в гладкие воды залива, тем разбивал отражение Лахты на тысячи осколков, с истовым наслаждением художника. Ну, ещё бы. Чёртов любитель ярких перформансов. Он сам, Серёжа Разумовский. А сам двойник в это время собирался Олегу звонить, тварь такая. Всё это время планировал! Знал! Телефон у себя хранил, поганец. Злость придавала Сергею сил, согревала клокочущим огнём изнутри, помогала не обращать внимания на стремительно падавшую температуру вокруг и вкус инея на губах. С залива омерзительно дуло, но поднимающееся откуда-то из живота бешенство было сильнее, не давало окоченеть и подстёгивало к действиям. Стоило Сергею только начать представлять, как двойник звонил Олегу, как под веками всё заволакивало красным. О, он знал эту ярость. Она последняя из эмоций оставалась, которая ещё могла привести его к себе настоящему. И теперь Сергей будто наяву слышал, как двойник елейным своим голоском (ох он умел! Когда нужно было притвориться — как же хорошо он умел изображать нужные голоса!) — заливает Олегу всякую чушь про вертолёты, случайности и коварного Игоря Грома, конечно же. Куда без коварного Игоря Грома. Даже если он и ни при чём тут был. Кто ж теперь узнает. Да и какая разница. А Олег же ещё не пересекался с Громом — когда бы ему? — и Олег ведь всегда Сергея слушал. На слово ему верил. И сейчас бы поверил. Так отчего двойник не претворил свои планы в жизнь? Почему ушёл, не довершив начатое? Сергей же почти захлебнулся уже — и где! На самом мелководье. Начал хрипеть, тонуть, барахтаться — зацепился рукавом за арматуру, пропорол руку, только вкус крови в воде резко помог прийти в себя, ухватиться за ту клятую арматуру — о чистый, облагороженный берег! Будь ты таким, потонул бы Серёжа Разумовский мигом, слепо тыкаясь руками в гладкое пустое дно аккуратного залива. Но берег кишел обломками бетонных конструкций, за них-то Сергей и ухватился. Истекал кровью — рана уже наощупь оказалась несколько глубже рядовой царапины — но лежал и хватал замёрзшими губами воздух. С упоением и диким хрипом выкашливал воду. Полз к относительно сухим, пропахшим водорослями кускам бетона и асфальтного лома, что заменяли здесь пляж. Нашёл в каком-то гранитном ломе свою старую Моторолу. А двойник сбежал. В телефонной трубке гудков было, против обыкновения, мало. Да что там — не было их вовсе — звонок на том конце приняли сразу же, Сергей даже отдышаться не успел.  — Серёжа, где ты? Святый же ты боже и весь сонм твоих ангелов — от родного голоса в трубке Сергею захотелось лечь среди каменного крошева, нанизаться на арматуру поосновательнее (чтобы чувствовать острее) и выть в засвеченное небо. Быть этого не может. Двойник разговаривал с ним именно таким голосом, когда хотел, чтобы Сергея размазало в клочья, чтобы поверил, что Олег — вот он, Олег, живой, разговаривает. С ним разговаривает, жив, дышит… Да только Сергей хорошо научился распознавать эти уловки — когда разум не мутился и двойник не брал над ним верх, когда сознание кристальной своей чистотой резало хуже лезвий и проникало острой леской под кожу — вот тогда он и перестал верить. В то, что этот голос вообще — возможен. Не с ним, не теперь. Да только стал бы его ублюдочный двойник таскать с собой раздолбанный телефон для того, чтобы самому же в него и разговаривать? Даже по меркам этого в край поехавшего персонажа — бред какой-то. Зачем ему телефон для такого, он и без девайсов отлично справлялся. А значит, голос в трубке… Сергей чуть не завыл в эту самую трубку Олегу в ответ — каким бы ненастоящим тот ни был. Заговорил, глотая слова, торопливо, словно заново пробуя на вкус собственный голос — тот отказывался подчиняться, Сергей едва слышал себя и совершенно не узнавал ни визгливых, будто птичьих интонаций, ни низкого хрипа, похожего на сдавленные рыдания. Интересно, это он всегда так ужасно разговаривал, или только от предчувствия настоящести своего призрачного собеседника на том конце фигурального провода его так развезло?  — Олег, Олег, Олег. Олег. Олег, Олеженька. Очень содержательный выходил разговор. Даже если слушал его сейчас двойник — и наверняка потешался этой страстной тираде — всё равно стоило хотя бы попытаться ответить на вопрос «где ты».  — Серёжа, это я, всё нормально, где ты, что с тобой, ответь, где ты. Как Олегу удалось прорваться сквозь его речитатив и вставить пару своих реплик, Сергей не понял. Так и продолжал повторять родное имя, не мог остановиться. Теперь уже хотелось смеяться. Олег, Олег его слышит. А вдруг у телефона кончится заряд, и Олег его больше не услышит, совсем никогда? Смех вышел бы грустным. Со стороны Олега слышны были выстрелы. Не пистолетная пальба, а хорошие такие, мощные, уверенные, сходу узнаваемые автоматные очереди. У Олега стреляли. Наверняка, в Олега же и стреляли. Если бы он сам стрелял, некогда было бы трепаться по телефону. А он говорит, что всё нормально. Как настоящий Олег. Кто ж так делает. Спрашивает, где Сергея носит, пока в него самого стреляют.  — Олег (Олег, Олег, Олег) — тут Лахта. Лахта, уродина жуткая, Олег (Олег, Олеженька) — ты бы её видел, они так идиотски построили. Мы бы лучше сделали, правда, Олег (Олег!) Ты же её не видел раньше, Олег (Олег, Олежа), слушай, как же так вышло, приезжай посмотреть, если на берегу лежать, она даже забавная… Олег. Олег, приезжай.  — Я еду, Серёжа, никуда не уходи только, оставайся на месте, не звони никому больше. Да кому он ещё позвонит. Все номера помнила Марго, а в старом телефоне записан только один. Удобно. Ничего лишнего. Хотелось, как раньше, позвать Марго, попросить принести тёплый плед и сменную одежду, а ещё бутылку старого коньяка — вот это, пожалуй, было бы неплохо для ночи на ветреном заливе. Позвонить Игорю, отправить селфи (если тот, конечно, опять не нашёл очередного изуверского способа избавиться от дарёного смартфона) — чтобы прямо так, со спутанными мокрыми волосами, лёжа в кучах какого-то мусора и с перекошенной улыбкой, потому что рот свело холодом, но вот именно об этом Грому знать необязательно. Вот пусть бы он полюбовался на Сергея, опять сгрызал бы себе губы, думая, что ж это такое ушлый Разумовский замыслил на этот раз, ведь должен же быть в хреновом качестве разблёренной ночной съёмки какой-то подвох? Какое-то скрытое послание, усмешка, очередная шахматная партия, ходы в которой не известны ни одной из сторон? О, Игорь бы так славно бесился, отправил бы за ним взвод с вертолётами, обвинял бы в непомерных возлияниях на ночь глядя — какого, спрашивается, чёрта напивался его двойник, а голову ломило самому Сергею? Чудовищная несправедливость, если бы только Марго была здесь, и в заливе отражалась бы не дурацкая Лахта, а его милая башня «Вместе», они бы что-нибудь придумали с этой несправедливостью сделать, чтобы двойник таскал своё похмелье за собой и не мешал Разумовскому работать. Но Игорю было никак не дозвониться, и оставалось только ждать. Чего-то одновременно и жуткого, и сладостного. В глубине души, Сергей не верил, что всё так просто — подобрал телефон, позвонил Олегу, и Олег приехал. Слишком просто. Не бывает так. Сейчас кто-нибудь включит свет и сдёрнет мрачные ночные декорации, вырубит машины, нагоняющие ветер, поднимет завесу низкого неба, и окажется… Завесу низкого неба действительно подняли. Сергей сроду не видел волн такой высоты — в кино, да, конечно, но не в Петербурге же! Она была высотой с Лахту, наверное. А ещё из неё торчали перья. Перья искрились изумрудным, как обкатанные морем осколки старых пивных бутылок. Балтика, номерная. Благородной декорации — благородное сравнение. Кажется, кто-то наконец-то решил прервать это выморочное шоу. Волна опустилась, перья остались, за перьями стало видно чешую. Сергей протёр глаза и задумался, что же они такое пили, если раньше никогда не получалось с коньяка подобных эффектов. Наверняка Рубинштейн подмешал, таблеточки эти его экспериментальные, давай, Серёженька, пей, за себя и за того парня; конечно, не страдать же ему от жажды, пока ты тут напиваешься. Чешуя приближалась и мерцала, но, в отличие от электрической подсветки, смотреть на её мягкий блеск было даже приятно. Почему-то совсем не страшно. Подумаешь, опять ледяной водой с ног до головы окатило, да грязью, со дна поднятой, укрыло, так вода отступила же. А силуэт вот он, приближается. Хромает будто бы. *** Игорь с Димой добрались до Шушар очень вовремя. Автоматные трели из телефонной трубки переросли в реальность как-то незаметно и быстро — просто Игорь очень хорошо водил, быстро домчались. Юля продолжала говорить — Игорь потребовал, чтобы не вздумала затыкаться и молчать, потому что тогда это означало бы только одно… Мало им было за Разумовским не успеть. Дима пытался расспросить Юлю об обстановке, но слышно было чудовищно — только тембр её голоса, напуганный, злой даже — а слов почти и не разобрать. Зато когда они с визгом оттормозились у ворот промзоны, сразу стало ясно — прикатили по адресу. Даже по навигатору ничего искать не пришлось. Над складами зависал вертолёт, оглушительно стрекоча. И он действительно был голубым. С земли и откуда-то — из самого вертолёта?! — вторили автоматные трели. И где-то внизу была Юля. Она всё повторяла «Волков, Волков», но ни Игорь, ни Дима так и не поняли — этот Волков там стрелял сам? Восстал из мёртвых? Прилетел за Разумовским? Действовал сообща с волшебниками? Игорю очень хотелось рассмотреть тех волшебников воочию, по описанию Юли картина с мантиями, широкополыми шляпами и автоматами наперевес выходила восхитительная, вот Разумовскому понравилось бы, если бы они его в это время не похищали, конечно. Вертолёт заметил полицейскую машину, и Игорь с Димой тактически бросились врассыпную каждый из своей двери. Телефон вот только в машине оставили, да что уж теперь — загорелась она славно и мгновенно. Прокопенко только не поверит, что Игорь опять убил служебное автор — и главное, каким образом. Волшебники с вертолёта расстреляли, ну, что поделать, бывает, не подготовился, не увёл с линии огня, спешил очень, вертолёт ещё внезапный как из ниоткуда возник. Прекрасная получится объяснительная. Юля их сама нашла — с её потрясающим чутьём на неприятности Грома она всегда находила безошибочно, Дима только диву давался. Игорь не успел её толком расспросить, какого лешего в этой постановке с вертолётом, сектантами и Разумовским забыл Волков — если он вообще существовал — как им троим открылось поистине воодушевляющее зрелище. Что-то громадное и золотящееся, точно живой огонь, поднималось с земли к вертолёту. Замахивалось, точно хлыстом. Выглядело очень красиво, как в фантастическом боевике. Дима успел заворожённо выдохнуть «Вот это да-а-а», когда на складах рвануло, во все стороны полетели куски металла, Игорь бросился накрыть Юлю собой, и тут-то их и вырубило. Дима же — вот счастливчик, точно в рубашке родился! — переждал под каким-то обломком бетонного короба, его даже не задело! — и привёл их в сознание, мягко гладя по щекам Юлю, а Игорю отвесил пощёчину. Игорь прежде успел прийти в себя сам, но разницу в подходах и жестах всё равно отметил. Дал Диме ответную пощёчину, чтобы не зарывался. Вопреки привычному ходу подобных перепалок, Дима не стал обижаться. Вообще ничего не стал. Лицо у него было нехарактерно сложное. Не восторженное, не озадаченное, а какое-то — погашенное. Потухшее. Или даже угашенное — Игорю сложно было разобрать в свете полыхающих пожаров. Так, стоп. Юля побежала прямиком в пламя, Игорь насилу её скрутил и остановил, а локти у неё были острые и били сильно, хорошо, прям как надо. Парни из бойцовского клуба одобрили бы — если бы остались способны соображать после встречи с ней. Юля огрызнулась на него злобно, сказала, что там в пламени Олег погибает. Или уже погиб. Да, Волков. Вечно погибающий не вовремя Олег Волков. Который то ли Волков, а то ли видение. Ладно, у Разумовского была на друге детства известная фиксация, оно и понятно, но Юля-то когда успела? В пожаре проглядывали торчащие к небу железки, в которых с трудом, но узнавались лопасти рухнувшего вертолёта. Горело пламя весело, с характерным треском и отвратительной вонью, но в целом вокруг сделалось тихо — ничто больше не стрекотало и не стреляло. Радость-то какая. Упал вертолёт. Сам упал, ага. Игоря с Димой увидел и не выдержал. Прямо из пламени на них поползли какие-то фигуры. Юля вначале завизжала, а потом рванулась к ним, на бегу доставая перцовый баллончик — Игорь хорош успел выучить это её движение. Надо им всё же почаще устраивать спарринги. Пока же пришлось бежать за ней — и резко тормозить (Дима тотчас же пребольно влетел Игорю в спину), распознавая в наглотавшихся дыма и пошатывающихся персонажах блистательного доктора Рубинштейна сотоварищи. Для переживших падение с горящего вертолёта товарищи выглядели подозрительно бодро. Ну, обгорели немного, с кем не бывает. Дима ощутимо дёрнул Игоря за рукав, отрывая от созерцания этого дивного зрелища погорелого театра — костюмы сектантов несколько порвались и обуглились, поэтому эффект вышел какой-то смазанный. Жутковатый, честно говоря. Люди после таких падений обычно себе всё ломают и лежат обморочные в лучшем случае, или кости из них торчат белые и кривые, — но не идут же так вальяжно и прямо на тебя! Словно заворожённый, Игорь нехотя повернулся к Диме. Дима тащил одной рукой его, второй — Юлю. Тащил подальше от удивительных выживальщиков и от пожара.  — Скорее, пока они нас толком не заметили, бежать надо. Их, наверное, вспышка ослепила, когда взрыв был и вертолёт падал. Игорь, уходим, спрятаться нужно, потом машину поищем или мотоцикл тебе какой раздобудем хотя бы, Игорь, слышишь? Игорь и слышал, и не слышал. Что-то тут не сходилось, но определённо нужно было сматываться. Юля тоже всячески его к этому подталкивала — и откуда в ней такой хрупкой и маленькой только силища эта бралась? Они отдышались за какими-то гаражами. Было до странности тихо, даже не брехали обыкновенные для таких локаций стада голодных до полицейского тела кабысдохов. Дима усадил Игоря и Юлю у стены, а сам устало опустился напротив них прямо на асфальт. Всё ещё с этим своим сложным лицом. Спросил:  — Юля, ты видела Волкова? Который Олег? Вот прям живого видела?  — Не веришь мне, что ли? — Юля фыркнула недовольно. — Как есть живой был. Прыгал, конечно, нечеловечески высоко. Когда вы приехали, он прямо на вертолёт побежал. А потом… — глаза её остекленели, заблестели влажно.  — Юля. — Игорь всё-таки должен был убедиться. — Ты абсолютно точно уверена, что это был Олег Волков, который ещё недавно был влажной фантазией Разумовского?  — Перестань хоть сейчас паясничать, Игорь, — Юля выдохнула тяжко и закатила глаза к жухлому небу, — это был действительно он.  — А потом… — Дима смотрел на них с затаённой надеждой и ужасом, — а потом он превратился в огромного крылатого змея, правда?  — Что?  — Что? Игорь переглянулся с Юлей. Его тогда чем-то приложило при взрыве, ровно после того, как нечто золотое и огромное затопило небо, и он потерял сознание. Какие змеи. Хм. Змеи?  — Почему крылатого? — Самый нужный вопрос в это непростое время. Думай, Игорь, думай, вначале Юля ведёт себя, как под гипнозом, рассказывая про Олега Волкова, которого никто, кроме неё, не видел; потом Дима спрашивает про крылатых змеев, и — что-то ведь сбило вертолёт с воздуха на землю, а Рубинштейн не убился и только замарался самую малость при приземлении. Кстати о Рубинштейне.  — Почему крылатого? — Вопрос был повторён мягким, вкрадчивым голосом. На плечи Димы опустились почерневшие от сажи руки, сжали мягко, по-отечески. Игорь смотрел, будто в замедленно съёмке, как их окружают сектанты в порванных мантиях, а доктор Рубинштейн смотрит на Диму так тепло, так участливо, что тошно делалось.  — Эй вы, а ну руки прочь от него! — Юля вскочила, без предисловий обрызгав Рубинштейна из перцового баллончика. Игорь вскочил за ней, но остальные уже хватали Юлю и выворачивали ей руки за спину. Игорь бросился в драку, сбил двоих с ног, успел увидеть чей-то замах с зажатым в руке неприятно выглядящим металлическим дрыном… Сквозь вытекающее тёплым и солоноватым сознание успел услышать: «Будто мало нам тут крылатых тварей». *** Сергей Разумовский спал и видел прекрасный сон, что вот он лежит на берегу Финского залива, смотрит на отражённое в нём сияние Лахты, а Олег заботливо кутает его в свои мягкие перья. У Олега огромные крылья, по всему пляжу распластались, и перьев в них много, им двоим как раз хватит свить гнездо. А то уж больно ночами на заливе делается холодно и ветрено, куда в такую ночь да без гнезда. Сергей Разумовский проснулся и разглядел на щеке Олега чешую. Чешуя была тёплая и мягкая на ощупь, словно и не чешуя даже, а так, лепестки какие-нибудь. Нежные. Олег смотрел виновато и как-то ещё — одновременно знакомо и незнакомо, испуганно, выжидающе.  — Прости, Серёж, не было другой возможности до тебя добраться. Олег с ним говорил и давал трогать перья. Красивые до невозможности, переливчатые, не только изумрудные, но с целой бездной других оттенков внутри, — такие нарисовать бы. Но это потом, потом. А сейчас Олег был с ним рядом. Кажется, взаправду. Не сон. Сергей выдохнул зачарованно, замёрзшими пальцами перебирая чудесные перья. Любовался.  — Олег (Олег, Олег, Олег), ты пришёл. А я вот телефон свой старый тут нашёл, представляешь. Помнишь, который ты мне подарил? Ну, тогда? Олег, Олег, ты правда пришёл?  — Правда. — Олег легко усмехнулся в бороду. — Не столько пришёл, сколько прилетел и приплыл, но это частности. Голос у него низкий и словно охрипший от пустынного ветра, пересыпанный песком и чужой сушью, а борода — та отросла густая, куда гуще, чем двойник любил Сергею вообразить и показать. Гуще и жёстче, и оттого куда как лучше.  — А они не пропадут? — Почему-то важным было спросить про крылья. Если они исчезнут — будет очень грустно. Сергей не успеет нарисовать их. И Олегу наверняка будет больно.  — В этом-то и проблема, Серёж. Не пропадут, — грустная улыбка Олега всё равно была самая лучшая на всём белом свете, даже несмотря на грусть (но лучше бы без грусти!) — Не получится. Теперь — не получится. Хорошо, что ты телефон нашёл. Я и не ожидал, что он у тебя сохранился. Иначе дольше искал бы тебя. Тогда не только крылья застряли бы. Олег был тут, рядом с ним, сидел на камнях, неловко подвернув под себя крыло, вторым прикрывая их от ветра. Одной рукой он крепко держал Сергея за плечи, аккуратно прикасаясь ровнёхонько над раной в руке, не задевая её; а другой ковырял на своей щеке чешую. Словно пытался её совсем напрочь сковырнуть — с мясом отодрать! Сергей протянул руку и ударил Олега по пальцам, мол, перестань сейчас же, что ты делаешь, кровь же вон течёт. Да, у меня тоже течёт, об арматуру саданулся, пока тонул, но ты же здесь, и это главное. И даже с крыльями.  — Не только крылья? — Они удивительно Олегу шли, — А было что-то ещё?  — Не только. — Олег льнул щекой к его ладони, позволял себя гладить поверх бороды, прямиком по чешуйкам на острых высоких скулах. — Может, у меня бы тогда вовсе не получилось стать человеком. Обратно. Сзади засмеялись. Знакомым, ненавистным клёкотом.  — Пушистый змей и змеистая птица, экая сладкая парочка, да, Змей-Сергей? Дождался своего Олега-стратега? Призвал, несмотря ни на что призвал? А я ведь тебя предупреждал, остановить пытался. Как теперь разбираться будешь? Свой хвост-то хорошо потерял, вон совсем про него забыл. К Кетцалькоатлю на поклон поедешь?