***
Вещью, запустившей круговорот этих невероятных событий, больше походивших на сюжет знатного блокбастера с лёгким налётом остросоциальной драмы, была абсолютно пиздатая в блеске своей новизны Хонда ярко-красного цвета, купленная на замену бесславно погибшему от рук бандитов полгода назад велосипеду. Какузу клялся и божился, что продаёт мотоцикл по максимально низкой цене. Ныл, что отбирает кусок хлеба у своих несчастных детей. Хидан был готов поклясться самым дорогим — мамой, последней бутылкой чешского тёмного нефильтрованного, отложенного в морозилку на чёрный день и котом, толстожопым кастрированным британцем, вполне оправдывавшего своим высокомерным видом данное ему при рождении гордое имя Черчилль, которое за время их совместного с Хиданом холостяцкого житья трансформировалось в лаконичное «Чертила» — что Какузу пиздел и не стеснялся. Если бы дети у него всё-таки были, то их папочка давно разобрал бы малых по запчастям и загнал по самому высокому тарифу на рынке внутренних органов. Результатом красноречивых и не всегда — ладно, от слова совсем — цензурных торгов было едва не треснувшее пополам от счастья наживы ебало продавца, уже запихивавшего в лопавшийся от натуги бумажник зарплату приунывшего от осознания радужных переспектив диеты «Месяц на хлебе и воде» Хидана. Впрочем, красавица Хонда стоила каждой злоебучей смены, которые он брал пачками в надежде купить себе новое средство передвижения. Вторым номером в списке фатальных проёбов, не предназначенных для повторения в домашних условиях, значилась спонтанная попойка в честь покупки прямо на рабочем месте в компании радостного долбоёжика Дейдары, чей хлещущий из всех естественных отверстий оптимизм не мог быть обезврежен даже многолетней и очень запутанной историей отношений с почётным обладателем главной награды конкурса «Мистер Похуист» Сасори. Да что уж там, его не могла заткнуть даже Конан, в критических ситуациях демонстрировавшая зачинщику всей поебени свой набор игл для профессионального пирсинга. Стоило отдать коллеге должное, она умудрилась спасти родной салон от грозившего ему разрушения — в последний момент выхватила из рук окончательно ебанувшегося в приступе вдохновения Дея баллончик синей краски для волос, и, покосившись краешком жирно подведённого чёрным глаза на пребывавшего в философском настроении самого Хидана, задумчиво щёлкавшего ножницами, спешно ретировалась за дверь подсобки, пробормотав: — Имей в виду, дорогой Эдвард Руки-Ножницы — если обезглавишь нашего лучшего тату-мастера, будешь отчитываться перед Яхико с Сасори самостоятельно. И если первого можно уговорить отменить казнь, пообещав подравнять ему твоими золотыми руками ирокез, то второй впадёт в мрачную меланхолию и как минимум неделю не выйдет на работу. Будешь упахиваться, полируя чужие лысины в одиночку до конца своих скорбных дней. Убивать пиздюка расхотелось сразу — ещё одного месяца безраздельной власти над царством фенов, утюжков для волос и опасных бритв Хидан бы просто не вынес. Да, работать парикмахером ему искренне нравилось — ведь светящиеся от внезапного осознания собственной охуенности лица клиентов обычно гарантировали ему солидную сумму на чай и паштет из лосося для привередливого Чертилы. Но тратить всю молодость на бесплодные попытки скрыть чью-нибудь проплешину на затылке от любопытных глаз было бы пиздец как глупо. Поэтому он с чистой совестью наябедничал в личку Акасуне на совершенно уморившегося от короткой схватки за баллончик Дейдару, под шумок мирно уснувшего на широком кожаном диване в приёмной и выглядевшему невинным златокудрым ангелочком — и не скажешь ведь, что сие чудо Природы недавно хуярило водку прямо из бутылки, занюхивая её попавшимся под горячую руку порошком для обесцвечивания волос. Терпеливо дождался приезда заспанного, неебически злого на весь мир и некоторых пьяниц в особенности Сасори, подхватившего полюбовника на белы рученьки и ценой нечеловеческих усилий затолкавшего вяло сопротивляющуюся тушку на заднее сиденье такси. Закрыл салон на ключ, щелкнул пальцем по кнопке сигнализации и вывалился на крыльцо, вдыхая привычно пахнущий бензином и жжёной резиной ночной воздух. Хонда призывно сверкала красной краской в свете уличного фонаря, всем своим видом умоляя объездить её прямо сейчас. И пьяненький Хидан, черт возьми, не мог не откликнуться на этот порочный зов. И, разумеется, въебался в стену на первом же повороте. Сама авария вспоминалась как-то смутно: смазанными яркими вспышками проносившихся мимо рекламных билбордов, истошным воем ветра в ушах, трепавшим волосы на загривке, секундным шоком от внезапного удара и пиздецки сильной болью в правом виске, впрочем, изрядно смягчавшейся так и не выветрившимся хмелем. Еще в памяти всплывал густой солёный запах собственной крови, обжигавшей скулу и подбородок. А потом из обступившей его плотным коконом тьмы выплыло лицо хорошо знакомой ему светловолосой женщины, озабоченно глядевшей на него серьёзными карими глазами. На Ангела смерти Цунаде походила примерно так же, как пингвин — на баобаб, а дурачок Дейдара — на вменяемого человека. Женщина пощупала его лоб противно холодными пальцами с идеальным — Хидан по милости угоравшей по подобной хрени Конан был знаком со всеми модными трендами в сфере ногтевого сервиса — маникюром, что-то записала в планшетку с бумагами и бросила через плечо: — Харуно, он весь твой. Хидан хотел возмутиться. Хидан хотел спросить: какого хуя? Хидан хотел вскочить с кушетки и немедленно потребовать вызвать к одру умирающего Шизуне, способную глубокой ночью вспомнить, в каком году он раздробил себе ключицу в уличной драке, а в каком ему делали прививку от бешенства, потому что бродячей собаке приглянулась именно его сексуальная задница. Но слабые попытки протестовать были подавлены железной хваткой накладных когтей Цунаде, одной левой уложившей вяло трепыхавшегося бунтаря обратно на жёсткую, как камень, подушку. Она поправила смявшийся воротник медицинского халата и угрожающе прорычала Хидану прямо в не так давно проколотое ухо: — Лежи и не дергайся, каскадёр.***
Дверь в палату оглушительно скрипнула, заставив его зажмуриться и схватиться обеими руками за голову и ощутить под кожей ладоней эти мерзкие, шершавые бинты, обхватывающие его невезучую башку на манер чепчика какой-нибудь викторианской леди. Помимо непрезентабельного внешнего вида, повязка мешала почесать давно пиздецки зудевший лоб. Навестившая Хидана посетительница — всякие сомнения в половой принадлежности гостя рушились звуками задорного постукивания шпилек — возмущённо вцепилась нежными пальцами в его запястья, отводя загребущие лапы от осточертевших бинтов. — Эй, не смейте трогать повязку! Голос у неё был звонкий, больно бивший высотой тембра по барабанным перепонкам, прямо-таки исходивший праведным гневом — и Хидан решил сдаться. Покорно опустил на койку руки, краешком пальцев случайно задев чью-то тёплую щёку, открыл глаза. И тут же чуть не задохнулся в приступе ярости. У его кровати, скрестив руки на плоской груди, стояла молоденькая — наверняка ещё вчера сопли на кулак мотала — медсестричка, в искреннем недоумении нахмурившая большой лоб, обрамлённый — ебаться в телевизор! — выкрашенными в ярко-розовый цвет волосами. И Хидана по давней традиции понесло в неведомые дали степей красноречия — а уж за словом он в карман никогда не лез: — Цунаде ебанулась в край! Последние мозги пробухала, раз решила приставить ко мне какую-то крашеную сучку. Ты что, в чан с бубльгумом в детстве упала, родная? Где, блядский Иисус её в ад забери, Шизуне? Опять с начальником по кустам шароёбится? Девчонка мгновенно вспыхнула: на бледных скулах, оттеняя ровные синяки вокруг глаз, сигнализировавших о недостатке сна, появились некрасивые красные пятна; и зло зыркнула на него зеленющими — ярче, чем у Чертилы — глазами. — Доктор Шизуне уже неделю как ушла в отпуск. У неё медовый месяц. И я была бы очень вам признательна, если бы вы прекратили использовать нецензурную речь в моём присутствии в частности и в стенах больницы вообще. Хотя бы из уважения к лечащему врачу. Хидан скептически усмехнулся, намеренно переходя на крайне официальный тон, предназначенный для общения с дражайшей маман, маленькими детьми и неизлечимо больными на голову личностями: — Ну так познакомьте меня с моим лечащим врачом, юная леди. Появившаяся на губах медсестрички мимолётная улыбка предвещала ему все кары небесные: как минимум — в виде трёх уколов в задницу, как максимум — в виде литровой клизмы. Она издевательски повела плечами, постучав указательным пальцем левой руки по болтавшемуся на отвороте халата бейджу: — Вам сегодня не везёт, господин Мацураси. Врача зовут Харуно Сакура-сан. Хидан охуевшим взглядом уставился на бейджик, медленно, но верно осознавая, что умудрился поцапаться со своим личным Айболитом. Молча прикрыл глаза, откидываясь обратно на подушку, и еле слышно простонал: — За что, ёбаный ты свет?***
Мисс Бубльгум оказалась классической принципиальной сучкой, которой было почему-то не поебать на его, Хидана, здоровье — то ли во имя памяти почившего во бозе Гиппократа, то ли по поручению забежавшей к нему разок довольной как слон и в кои-то веки не затрахавшейся от дедлайнов Шизуне, то ли из собственных заёбов. Она шастала к нему в палату раз по шесть на дню, проверяла пульс, давление, сатурацию. Температуру не меряла разве что ректальным способом. Гоняла на прогулки, бережно водя его по расцветавшим весенними красками аллеям под ручку, как несмышлёного пиздюка. Как-то раз чуть не отлупила отнятой у дворника метлой, завидев, как Хидан стреляет у мирно куривших за углом пациентов сигаретку. Даже где-то раздобыла рабочий телефон салона Яхико, спровоцировав своим невинным звонком, уведомлявшим обожаемого босса о том, что на работу её пациент в ближайший месяц не выйдет, череду посещений волнующихся за здоровье Хидана коллег и изрядно повеселивший всё отделение визит Дея со связкой мандаринов наперевес, феерично окончившийся появлением на пороге палаты невьебенно злой Цунаде, в момент разогнавшей этот цирк-шапито на выезде. В общем, методично выносила ему и так поврежденный аварией мозг. В долгу Хидан не оставался — бесить задравшую свой веснушчатый нос до самых небес Сакуру-сан оказалось до хуя весело. Она вспыхивала быстрее спички, остро реагируя на вполне безобидные подколы и ни капли не скупясь на выдачу профилактических подзатыльников, направленных на излечение болящего от словесного недержания. Он не жаловался, прекрасно понимая, что сам задал фамильярный тон их деловому, по сути, общению. А ещё мисс Бубльгум оказалась ужасно любопытной, удивительно легко идя на контакт и живо интересуясь его работой, количеством татуировок и даже именем кота. Правда, сплетницей она не была: во всяком случае он ещё ни разу не слышал о интимных подробностях своей личной жизни из намазанных гламурным блеском розовых уст её лучшей подружки Яманака, могущей дать Хидану приличную фору в соревновании на скорость слетающих с её языка слов. О себе Сакура, строго следящая за соблюдением медицинской этики, говорить не любила, изредка отвечая на его доёбки вымученной шуткой и мгновенно переключаясь на язык заумных латинских терминов. Именно поэтому он оху… искренне удивился, как-то заметив в вырезе её тонкой блузки — блядское Солнце совершенно попутало время года, светя в конце апреля уже по-летнему — расплывшийся контур ветки сакуры под чётко очерченной ключицей. Оскалившись, радостно выдал: — Что это за поебень, Харуно-сан? Следы бурной молодости? Сакура нахмурилась и нервно тряхнула головой, скрывая за упавшей чёлкой подозрительно заблестевшие глаза, передернула худыми плечами: — Можно и так сказать. А можно заткнуться и не мешать мне перебинтовывать твою голову. Хидан, несмотря на все свои недостатки — молодость, красоту, ебабельность и неумение вовремя прекратить пиздеть — не был бесчувственной блядью, не способной уловить плохо скрытую горечь в её голосе и понять, что о татуировке лучше молчать. Но, повинуясь внезапному, удивившему его самого порыву альтруизма, он тронул Харуно за плечо. Она неохотно подняла на него грустный взгляд собаки, недавно отхватившей смачных пиздюлей от любимого хозяина. — Помнишь светловолосого пидора, раскидавшего по полу мандарины? Принцесса Жвачка рассмеялась коротким, усталым смехом: — Дейдару-сан? Конечно, сложно такое забыть. Давненько я не получала подобных выговоров от Цунаде-самы за беспорядок в отделении. — В пизду все выговоры. Знаешь, кем он ебашит? Она недовольно пихнула Хидана в плечо, предупреждая о надвигающихся осадках в виде знатных люлей. — Сколько раз я просила тебя держать свой язык в узде? — Тату-мастером. Дей угробил свою цветущую юность на малевание змеек, птичек и тому подобной поеботи на потных телах неформалов. Я могу звякнуть ему на неделе и договориться насчёт моего Айболита. Захочешь — сведёшь сакуру с Сакуры, захочешь — наколешь на попе кактус. На любом из полужопий, на твой вкус. Хидан, кряхтя, проковылял к стулу, на котором валялся его массивный рюкзак, притараненный заботливой Конан, пошарился по карманам, нащупывая гладкий картон визитки. Практически впихнул её в ладонь замеревшей от неожиданности Сакуры, тут же принявшейся внимательно и несколько опасливо изучать яркий прямоугольник. Закончив читать, она перевела на него сомневающийся взгляд: — Салон нестандартной красоты «Утренняя заря»*? Серьёзно? Он обиженно отвёл глаза, с показной небрежностью запихивая руки в карманы широких, вытянувшихся некрасивыми пузырями на коленях домашних штанов из мягкого серого хлопка, пробурчав себе под нос: — Проявила бы хоть каплю уважения, разговаривая с главным брадобреем заведения, Бубльгум. Сама ведь лицемерно вещаешь про субординацию и такт на каждом углу. Она вдруг вспорхнула экзотической розовой птицей с так и не застеленной им после тихого часа жёсткой койки, цокнув каблуками, подскочила к охуевшему от подобного поворота событий Хидану и порывисто обняла его — впрочем, тут же отстранившись и вылетев с тихим «Спасибо тебе большое» из палаты, в лишний раз подтверждая своё звание ебанутой в корягу женщины. Оставшийся в гордом одиночестве Хидан ошалевшими глазами уставился на белый пластик хлопнувшей за её спиной двери. — Ну и какого, спрашивается, хуя здесь только что было?