Одно на двоих.

Раньше, когда Юнги было больно, он взрывался и бился в истериках, не в силах остановить слёзы. Он закрывался в комнате, избивал стену руками и думал о том, как хочет избавиться от этого отвратительного чувства в груди. Успокаиваясь, он находил в себе силы встать с кровати и куда-нибудь уйти, лишь бы отвлечься на то, что его терзает. Раньше Мин думал, что умирает, потому что он хрипел от бессилия, лёжа на мокрой от слез подушке, и не мог справиться с волной из эмоций и чувств, что на него нахлынула. Он кусал руки, бил себя по щекам, царапал предплечья и разбивал кулаки о твёрдую поверхность. Он курил. Много. Дымил, как паровоз, думая, что полегчает. Он плакал и ненавидел весь мир, но больше всего — себя, потому что был слаб и не знал, что с собой сделать, лишь бы ничего не чувствовать. Прошёл год. Слёзы и истерики сменились на пустой взгляд в стену, а разбитые кулаки — в одну позу на кровати или в кресле, где Юнги мог сидеть часами, сверля взглядом стену. Казалось, что время в такие минуты шло убийственно медленно, потому что боль, которую он чувствует теперь не такая острая и не жжется вовсе, она просто сидит в нем, как паразит, сжирает все внутренности, а плакать ведь даже и не хочется. Хотя, нет, хочется, но парень не может. У него будто океаны слез высохли, иссушились внезапно, будто слезные железы вырезали, а как быть дальше, без слез, так и не сказали. Раньше было легче, потому что через слёзы он выпускал ненужные эмоции и чувства, которые мучали его день изо дня, секунда за секундой. А теперь? Что теперь? Лишь огромных размеров пустота и невозможность сказать хоть слово? Вместо этого вырывается лишь тихий хрип, а затем тишина, потому что он устал пытаться закричать. Спустя время он даже не пытается, потому что знает, что это не поможет. Юнги ходит на работу, смотрит на всех этих людей, которые искренне улыбаются друг другу, наблюдает за коллегами и не понимает, почему они все такие счастливые. Был ли он настолько настоящим и искренним, чтобы улыбаться по-настоящему, без притворства и лжи? Ему хочется думать, что был, потому что сейчас он не живет, он существует, а каждая улыбка, которую видят окружающие его люди, это просто маска для того, чтобы не было лишних вопросов. Ведь людям обязательно нужно сунуть свой нос в чужое дело, им хочется залезть в самую душу и разузнать, что же в ней происходит. Вот только ее у Юнги нет, наверное, потому что он не чувствует себя живым, а душа только у живых есть. У тех, кто каждый день просыпается с желанием жить и любить этот мир, свое время и людей, которые их окружают, а у него лишь желание уснуть и никогда больше не проснуться. Как люди вообще находят в себе желание жить и расцветать? Почему у них есть то, чего нет у Юнги? Потому что это нечестно, ведь он не сделал ничего плохого, чтобы заслужить сплошное несчастье и боль, которую он носит в себе день за днем. И он бы рад ее из своей груди вырвать вместе с сердцем, которое предательски в груди бьется и все никак остановиться не может, но ему страшно. Он толком и не знает, чего боится, но зато уверен в одном: если сейчас он выйдет на дорогу и его собьет машина, он даже не попытается позвать на помощь, чтобы спастись. Лишь ляжет на холодном асфальте и улыбнется, потому что он устал. Устал настолько, что нет сил даже подниматься с кровати по утрам, когда надоедливый будильник дает знать о том, что пора встать, собраться и пойти на работу, которую он так ненавидит. У него не осталось сил даже на то, чтобы просто существовать, но он продолжает, потому что кому-то так нужно. Кому-то, но только не ему самому. Кто-то скажет, что он слабак, что он просто жалеет себя и не может вылезти из собственного болота, но Юнги не согласится, он лишь на землю упасть согласится, чтобы громко зарыдать, ни слова не говоря. Ему бы эту боль выплакать, выкричать, чтобы легче хоть на немножко стало, чтобы это гребаное чувство в груди хоть ненадолго заткнулось и перестало его мучать, но он не может. Сколько бы он ни старался заплакать или закричать — не получается. Он будто изнутри высох, будто стал беспомощен и нем, а помочь себе никак не может, потому что ему больно. Юнги больно настолько, что он уже даже не обращает на это внимание. Он с этой болью давно на «ты» и не понимает, как можно жить иначе, потому что все, что у него есть — боль, пронзающая сердце и заставляющая желать это сердце схватить и выдернуть, чтобы не так больно, и отчаяние, которое ставит на колени своей тяжестью, потому что у парня давно закончились силы на то, чтобы твердо стоять на ногах. Он себя не жалеет, ни капли совсем, и не страдает, как любят это те самые драматизёры, которым попросту нравятся эти мучения, потому они и не пытаются выбраться из такого состояния, где лишь вешаться или под поезда прыгать хочется. Он не такой, у него были попытки выбраться, попытки спастись и помочь себе, ведь только он сам может. По крайней мере, так говорит Хосок, который все еще не теряет с ним связь, даже спустя полтора года. В тот день, когда Юнги ехал в аэропорт на такси, у него было чувство неправильности и ощущение, что он совершает ошибку, которую нельзя предотвратить и исправить, но он все равно не послушался самого себя и, доехав, направился на стойку регистрации. Он не помнит, как показывал свои документы, как смотрел на всех людей с тенью печали и тонной грусти во взгляде; не помнит, как забрал билет, а после пошел в сторону выхода к самолету. Не помнит, как проходил пункт досмотра, как медленно и нехотя шел в нужную сторону и спрашивал себя, нужно ли это все ему и действительно ли он хочет все оттолкнуть от себя и забыть, а после оказался в самолете. Он не помнит, как пристегивал ремень безопасности, как достал наушники и включил плейлист с классической музыкой, которая рвала его душу на части, а сердце заставляла скулить, словно оно — побитый зверь, умирающий где-то в подворотне и страдающий последние минуты своей жизни. Он не помнит, как смотрел в окно, на эти облака, похожие на куски ваты, а после, как представлял, будто на самом деле это лишь поле, на котором горами лежит снег. Ему бы по нему пройтись, коснуться этих красивых и мягких на первый взгляд облаков, а после окунуться с головой, ведь если представить, будто это и правда снег, это может помочь ему опомниться, а после, как уснул. Ему снилось, будто в аэропорт приехал Чонгук, который очень торопился и боялся не успеть до посадки на самолет. Во сне он успел схватить Юнги за руку и потащить за собой в сторону, чтобы крепко-крепко обнять и больше никогда не отпустить. Он признался ему в нежных чувствах, в своем страхе перед Богом, в своих сомнениях и в своей самой огромной любви, которая у него только к Юнги и ни к кому больше. Из его глаз текли слезы, которые он даже не замечал, но зато замечал старший, вытирая их с его щек. Они говорили долго, но больше — Чонгук, а Юн в основном лишь плакал, потому что не мог поверить, что все это — реальность. Они целовались прямо там, не стесняясь людей, а затем, вернувшись к Юнги домой, обнимались и уснули, не отпуская до самого утра. Вот только реальность оказалась жестокой: Юнги проснулся, потому что самолет начало чуть потряхивать, а напуганные пассажиры, поддавшись панике, начали громко разговаривать и узнавать у бортпроводников, в чем дело и что происходит. Сначала он даже обрадовался, подумав, что, возможно, это его последний день и после не будет никаких мучений, а затем, не до конца опомнившись ото сна, начал смотреть по сторонам и искать Чонгука, не понимая, почему он в самолете и куда делся младший. Осознание настигло его спустя пять пару минут, оно ударило прямо в висок и он понял: все то, что было — лишь сон. И, черт, как бы он хотел уснуть снова, чтобы навсегда остаться в своих снах, где Чонгук остановил его и признался в своих чувствах. Ему даже стало смешно, потому что такого бреда с ним ни разу в жизни не происходило, он никогда не был настолько влюблен, чтобы сердце от боли сжималось, ведь одна мысль, что Чона не будет рядом его ломает, забирает остатки сил и заставляет срываться на рыдания. Проводники говорят, что самолет всего лишь попал в зону турбулентности, что ничего страшного не произошло и вот-вот самолет вновь будет лететь ровно, а опасаться им нечего, а Юнги громко смеется, потому что надежда на то, чтобы сдохнуть, просто развалилась со словами красивой девушки, которая протягивает стакан воды и просит парня успокоиться. Он плачет, но не перестает тихо смеяться, ведь прямо сейчас внутри него то самое разрушение, которое несет за собой потери и траур по дням, когда он этого хаоса в своей груди не чувствовал. Люди, сидящие рядом с ним, лишь смотря с жалостью, а ему хочется провалиться и упасть на холодную землю, чтобы в лепешку и лишиться этой бесполезной способности чувствовать и жить. Потому что эта боль невыносима, ее, такую, люди не выдерживают и накладывают на себя руки, Юнги уверен, что еще немного — и его разорвет.

***

Чонгук ведь тогда и правда искренне хотел успеть, он бежал так, будто от этого зависит его жизнь, торопился и боялся, что еще немного и он упустит Юнги раз и навсегда. Он бежал и думал, что готов даже на то, чтобы узнать город, в который улетает парень, а затем купить билет на ближайший рейс, чтобы добраться до него и рассказать о всех чувствах и эмоциях, которые приобрел рядом с ним Чон. И он успевал, даже увидел, у какой стойки Мин регистрирует билет на посадку, сделал шаг в его сторону, но застыл на месте, будто подошва кроссовок прилипла насмерть. Парень испугался, смотря на затылок того, к кому так сильно спешил. Внезапно у него появились мысли о том, что он Юнги, вероятно, любит. Да, вот так просто он понял это за несколько мгновений, но это чувство настолько огромно, что ему стало страшно. Это грех. Чонгук — человек, чью Веру ничем нельзя сдвинуть и сломить, он искренне верит в Бога, знает, что за грехи он будет расплачиваться потом, когда настанет тот самый день, а однополые отношения — это самый чистый грех, от которого Чонгуку не по себе. Их с Юнги разделяет пара метров, но младший стоит, как вкопанный, и думает о том, что он не может вот так просто опустить руки и поддаться этой любви. Он знает, что у них со старшим были бы прекрасные отношения, что они, вероятно, были бы очень долго вместе, потому что у Чона к нему нереальных размеров любовь, которую он осознал лишь сейчас, а раньше отталкивал от себя, потратив на это очень много сил, ведь это не так просто, каждый день гнобить того, по кому твое сердце трепещет. Чонгук любит Юнги. Он любит его искренне и сильно, настолько, что готов открыться хоть целому миру, готов принять себя, свою ориентацию, смириться, что теперь он любит того, с кем у него была открытая война, но он не может. Религия не позволяет, она запрещает, а Чон не хочет грешить, он хочет прожить жизнь чистым и светлым человеком, у которого за плечами не будет ни капли плохого. Да, человек сам по себе не может быть идеальным, но он хотя бы старается быть лучше. А эта любовь… Лучше бы он и дальше ненавидел Юнги. Лучше бы он вообще никогда его не встречал, потому что сейчас он вынужден делать больно не только себе, но и парню, который медленно отдаляется, с каждым шагом все больше и больше. Им нельзя быть вместе. И Чонгук это ненавидит, потому что знает, что их чувства взаимны. Он хочет целовать его, хочет касаться его кожи, целовать, пока он спит и любоваться им каждую секунду, когда они рядом друг с другом. Чонгук хочет быть с Юнги, хочет с ним отношений, любви и красивое будущее, в котором они будут счастливы. Но он боится, потому что это неправильно. — Прости меня, — шепчет вслед он вслед тому, кто даже не догадывается, что позади него стоит тот, из-за кого он решил сбежать из этого чертового города, где его ждет одна боль и потеря себя. Чонгуку тоже больно. Он знает, что не имеет право жаловаться и скулить, как раненый зверь, потому что это он решил не останавливать Юнги. Он сам не сделал шаг вперед, не взял его за тонкое запястье и не рассказал о том, как сильно его любит. Юнги даже не представляет, насколько сильно Чонгук его полюбил. Он и сам не мог, но после того поцелуя осознание пришло само собой, будто так и должно быть. А что, если и правда должно? Что тогда? Чонгук просто так потерял человека, к которому у него огромного размера чувства? — Блять, блять, блять! — он бьет кулаком прямо в стену, вкладывает в удары всю свою силу и старается не заплакать от боли. Душевной. Сердечной. Мысленной. И даже физической, потому что та боль, что внутри, будто заставляет кости скручиваться и ломаться. Он приехал домой пять часов назад, но ни слова не сказал родителям, лишь закрылся у себя в комнате, где, сидя у стены, просто смотрел в окно, что находится напротив, и вытирал слезы, которые не прекращают литься из его глаз, будто их вообще кто-то об этом просил. Чонгук чувствует это: ему больно настолько сильно, что кажется, будто вот-вот его сердце лопнет, а органы обратятся в пепел, который осядет и будет его разъест его изнутри. Он ненавидит себя, потому что прямо сейчас, он знает, Юнги тоже плохо. Он тоже чувствует эту предательскую несправедливость, но не знает того, что Чонгук хотел его догнать, честно хотел. Хотел обнять, прижать к себе и никуда не отпускать, но так и не смог, потому что испугался. Что если Бог смотрит на него прямо сейчас и думает: «Люди, зачем вы так? Я ни черта не запрещал, ведь эта Любовь чиста и не вредит абсолютно никому»? Что если он прямо сейчас не понимает, какого черта все решили, что все это правда? А вдруг это все люди, когда-то давно сказали, убедили и решили, что так будет правильнее и лучше, ведь не нравилось это только им? Чонгук очень хочет верить в это, но все равно боится. Но тогда для чего ему дана эта любовь? Для чего произошла их встреча и почему ему так больно? В его мыслях хаос, а в груди война миров, потому что он метается от одного к другому: да, он доказал, что предан своей Вере, но отказался от себя и от того, кто любит его, кого любит он сам. Отказавшись от одного, ему не стало проще и легче, он лишь ненавидит себя за это теперь, потому что хочет вернуться назад, перемотать время и догнать парня. Чонгук хочет догнать Юнги и не отпускать его на самолет. Но Чонгук Юнги потерял. Он понимает это не сразу, лишь спустя полгода, когда от старшего нет ни одной новости, когда он не пишет и не звонит. Он и не должен, конечно же. Чон виноват сам, просрал того, кого любит по сей день и без кого жизнь потеряла все краски. Будто из его груди вырвали самую важную часть, но он так и не понял, почему ею стал именно Мин Юнги. Эти полгода проходят мучительно медленно, он старается вытащить из себя всю эту боль, которая с каждым днем будто лишь растет и становится сильнее, но у него не получается. У него ни черта не выходит, даже учиться и работать не получается нормально и сосредоточенно. Он будто потерян и не может найти дорогу, по которой вернется назад, к спокойствию и покою, в которых нуждается так сильно. Родители замечают, как Чон поник, как чуть похудел, потому что перестал правильно питаться и как все чаще начал пропадать после учебы то на работе, то в библиотеке, то просто на футбольном поле. Намджун, играя с мячом, часто отвлекался от игры и смотрел на друга, у которого во взгляде лишь боль, а в голосе чувствуется тоска, и он прекрасно знает, по кому именно у его друга болит. Кажется, вокруг догадываются абсолютно все, ведь Чонгук перестал быть самим собой именно в тот день, когда Юнги уехал в другой город. И, вроде, проходит время, он постепенно восстанавливается, пусть и не может до самого конца, но Юнги все еще сидит в его сердце, ковыряется там ножом и наносит новые раны, а в мыслях устраивает полный хаос. Чонгук проверяет его соцсети: каждый раз, когда старший выкладывает новое фото, парню кажется, будто это было сделано специально для него, мол, вот, смотри, я здесь и я умираю без тебя, но ты должен думать, что я в порядке. Чон по глазам видит, что у Мина все куда хуже, чем он пытается показать через эти глупые фотографии и видео у себя в историях. Он сохраняет все, а вечерами смотрит на его красивые глаза, мечтает посмотреть в них и сказать, как сильно он скучал. Но даже спустя полтора года Юнги не возвращается. Чонгук порывался ему написать, набирал огромные сообщения, где рассказывал о многом: о том, как мечтает скорее уехать из страны и побывать там, где очень красивая и богатая природа, как родители достали его со своими правилами и запретами, как родители Юнги постоянно зовут его к себе на ужин и он часто остается у них, когда они ходят к ним всей семьей. Чонгук писал, что каждый раз, когда засыпает в его кровати, он плачет, потому что очень скучает. Он рассказал, как однажды купил билет в Пусан и уже был в аэропорту, но понял, что так поступать нельзя, ведь, вероятно, Юнги про него давно забыл и даже не вспоминает. Наверное, у него давно своя жизнь, новая любовь и счастье, которым наполняется его сердце и душа, чему младший бесконечно рад, ведь он хочет, чтобы у /не/ его малыша все было хорошо. Чонгук рассказывал, как ему тяжело и больно без Юнги, просил простить его и понять, но признался, что до сих пор не может простить себя сам, потому что понял, что потерял того, кого действительно полюбил. А потом удалил набранный текст и увидел «Онлайн», который означал, что Юн с кем-то общается, но, конечно же, даже и не заходит в их давно забытый диалог. Он не знал, что старший заходит туда каждый день, надеясь, что однажды увидит там хоть что-нибудь… Хотя бы смайлик или точку, этого бы хватило, чтобы сорваться в аэропорт и прилететь обратно, но не было ничего. Лишь пустота и долгое «В сети», с надеждой, что Чон тоже ждет. Чонгук Юнги потерял, но так и не смог разлюбить.

***

Юнги возвращается домой поздней ночью, потому что очередной придурок на работе решил, что имеет право тратить его время. Он сильно устал, потому что весь день носился туда-сюда, почти и не отдыхая. В такие дни, как сегодня, он почти не ест и не спит, толком не отдыхает и загружается по полной программе, но не жалуется, потому что так даже лучше. Взяв телефон, он открывает список уведомлений и нажимает на сообщение Хосока: «Юнги, я очень тебя жду. Да и не только я, знаешь ведь. Мы скучаем, так что давай, возвращайся уже. Прошло больше, чем ты планировал, там уже за полтора года перевалило. Сколько, если не округлять? Год и восемь? Возвращайся, мы тебя ждем, а там ты совсем один ведь. Нельзя так долго быть в одиночестве, особенно, когда ты страдаешь и мучаешься, а я знаю, что тебе совсем там хреново. Я буду тебя ждать, так что подумай, ладно? Я знаю, ты все еще не отошел, но… Черт, так ведь нельзя. Если ничего не меняется, может, ну его нахуй? Вернешься, развеемся, а если станет хуже, то купим тебе билет, а там и я с тобой сгоняю, город посмотрю. Подумай, а мы тебя ждем. Твои родители, я и Чим. И Намджун, кстати, теперь тоже, ибо они там с Чимином в отношениях, он ему обо всем болтает. Обнимаю, коротышка. (так тебя Джун зовет, упс)». Брюнет, прижав телефон к груди, лишь прикрывает глаза и сдается. Завтра он обязательно подумает над тем, чтобы купить билет и отправиться обратно домой, но его очень многое останавливает. Он увидит Чонгука? Спустя столько времени? Эта мысль заставляет одинокую слезу сползти вниз по щеке, а после парень засыпает, так и не убрав телефон и не ответив другу.