Полый Рыцарь и все-все-все

Папогусень сидел перед своим опустелым гусенятником на полу. Он слегка покачивался от счастья, мурлыкая какую-то колыбельную песенку, а из его живота доносились возбуждённые писки готовых к окукливанию гусеничек. Внезапно Папогусень ощутил, что его тянут за нижнюю жвалу, довольно настойчиво, если не сказать — навязчиво, раскрывая его рот на полную ширину. Прежде чем толстяк успел отреагировать, тощая чёрная ручонка начала пропихивать между его мандибул длинное белое тело. Папогусень пытался сопротивляться, но другая чёрная ручка держала его за горло, не давая сглотнуть. Тело проглатываемого создания сокращалось и растягивалось, постепенно продвигалось к желудку. Ощущения были знакомыми, слишком знакомыми… Они дурманили и требовали подчиниться инстинкту размножения, поэтому гусеничный отец против воли сглатывал, расслаблял горло, помогал существу проходить в свое родящее чрево. Он опомнился, когда хвост уже скрывался в его рту. Хвост чего-то… напоминающего гусеничку! «Неужели я упустил одну?» — в ужасе подумал Папогусень, не зная, как благодарить судьбу и своего спасителя — разумеется, это был Рыцарёнок, стоящий тут же с нейтральным видом. Гусеничный родитель тут же ощутил острую необходимость пересчитать норки гусенятника и вспомнить, сколько гусеничек он съел… Однако, в этот миг пещеру затопило ослепительное жёлтое сияние и раздался визг разъярённого и огромного существа. Рыцарёнок по привычке пригнулся… Минутой ранее Рыцарёнок скакал вверх по площадкам грузовой шахты. Он едва справлялся с белой и жирной — гусеницей? слизнем? личинкой? — лежащей на его плече и извивающимся в попытке вырваться. Когтем Богомолов пользоваться было невозможно ввиду неухватистости ноши. Сверху лились капли гноя, непрестанно источаемого мутировавшими жужжалками — пара масок была уже потеряна. Но Рыцарёнка вело призвание. Мысль. Ажиотаж экспериментатора… Пятью минутами ранее Ложный Рыцарь зажился. Определённо, зажился. Забытые Перекрёстки вокруг давно превратились в скопище огненно-гнойной мерзости (или прелести, это уж кому как). Жукоболочки, прежде бродившие лениво, будто перекатывающиеся в воде камни, обрели неожиданный раж и особенное внутреннее полыхание, носясь и прыгая, словно их что-то подстёгивало изнутри. Золотистые испарения поднимались через всё, казалось, пронизывая даже камень и заражая растительность своим сиянием. Но Ложный всё равно нёс свою вахту. Вверху были Опарыши, его семья, его род. Жукоболочки не могли дотянуться до них, да и не старались, так что Ложный не знал толком, от чего он защищает племя. Но ему очень хотелось доказать свою нужность, свою силу, свою незаменимость: он могуч, он может отвратить угрозу… И когда перед ним снова появился призрак в плаще, Ложный прочитал в прорезях его маски угрозу и насмешку. Да! Это и был тот-самый враг, которого Ложный ждал! В прошлый раз коротышка сбежал через пролом в стене, неосторожно повреждённой палицей. В этот раз Ложный не собирался давать спуску. Он рычал, он прыгал, отрезая тени путь, он стучал своей живой дубинкой по земле, вызывая камнепад. В очередной раз, кажется, переборщил — вместо того, чтобы разбить ненавистную рогатую маску с пустыми глазами, Ложный разрушил пол — и грянулся с огромной высоты. Падений, как, впрочем, и ударов, он не боялся — доспех, украденный некогда у великого жука, был настоящим чудом, его не пробивали ни оружие, ни магия. Однако шум, вызываемый атаками, сводил с ума. Опарыш в очередной раз сбросил столь ненавистный и столь желанный рогатый шлем — даже телесные раны не мучили его так, как ощущение ускользающего разума… Он ждал, что малявка в очередной раз будет колотить его белесое, податливое, тестообразное тело. Но вместо этого цепкие чёрные ручонки рванули червя — и вытащили из доспехов. А потом Опарыша поволокли куда-то. — Не-е-ет! Лучше убе-е-ей! — завопил он, умирая от жути, ощущая, что сбываются самые страшные его сны. Ибо гибель в бою — не самое страшное. Страшно — лишиться Призвания. Страшно — стать героем… а потом снова вернуться к состоянию червяка… Пятью секундами после Раскрывающееся, разворачивающееся над гусенятником сияющее существо было огромно. От него дрожала и пригибалась трава, вспыхивая в отбрасываемых лучах. Существо смотрело на Папогусеня с яростью и гневом, исходя колебаниями раскалённого воздуха. — Жалкие твари, — прогремел глас в голове Папогусеня и всех чудовищ в округе. — Как вы посмели сожрать моё дитя… — Неожиданно существо смолкло и пригляделось. Нечто вроде трепета, почти плача пронеслось по воздуху. Новая мысленная реплика была тихой и едва ли не жалобной. — Ты… готов стать отцом моего ребёнка?! Трепещущий, колеблющийся Папогусень прекратил попытки отползти, что давалось нелегко при его весе, не без труда поднял на солнечное создание взгляд своих туповатых глаз и после паузы ответил: — Вообще-т да… Если тебя не смущает… что у меня такой «прицеп»… пятьдесят без малого штуков… — он похлопал себя по упругому пузу, где уже «роились» его собственные гусенички. — Меня это не волнует, — громыхнула светлая фигура. — Я буду относиться к твоим детям, как к своим… главное… чтобы ты любил моего… — Я буду, — ответил Папагусень солидно и с достоинством, подкрутив усы. — Хотя, мне недолго осталось, но всё время, которое мне отведено, до самого Вылупления я буду любить твоего ребёнка, как своих. — Ах, брось, — существо припало на колени и окутало Папогусеня крыльями. — В Стране Грёз много места… Жуки будут приходить на твою могилу, а Там… твой дом… ты, обновленный… — Я не боюсь, — отозвался Папогусень, отчего-то смахнув слезинку, а гусенички внутри него притихли, и вдруг один сказал: «Мама?» И следом за этим все остальные загомонили: «мама! мама!» — Позволь мне забрать тебя, — последние слова новобрачных были неразборчивы, потому что жёлтый силуэт, приобняв шарообразную, совсем маленькую фигурку Папогусеня, стремительно удалялся прочь — в недоступное третье измерение… Рыцарёнок всё это время безмолвно стоял у входа. Возможно, улетающим показалось, что вслед им раздалось едва слышное «хи-хи». Затем он развернулся и вышел в грузовую шахту, где жужжалки на глазах сдувались и переставали истекать гноем, превращаясь в прежних безобидных малюток. Рыцарёныш посмотрел наверх — туда, где красовался запечатанный и заваленный выход на поверхность. Возможно, когда-нибудь его откроют снова, и эти залы снова будут наводнены жуками, явившимися из самых разных мест мира — с товарами и новостями… Вылезут из своего укрытия Пчёлы, Глубинные согласятся достроить ветку метро, а Край Королевства станет мемориалом — памятником Отцу, предавшему своё пустое Дитя… Само Дитя не могло ощущать от этого ни боли, ни разочарования, ни обиды. Даже на Пути Боли, когда оно продиралось через тернии параноидальной памяти своего родителя. Даже когда стояло над колыбелью и слушало неиспорченную версию колыбельной, которой его убаюкивала мать в яйце… когда он ещё был Живым… Впрочем, выводы существо Пустоты делать умело. Поэтому любовался Рыцарёнок недолго. Предстояло ещё навестить Маму Жужж и разбудить её. Нехорошо, когда дети — без родителей.