Мудрость сама по себе есть враг Бога мудрости, а оазис знаний есть лишь мираж посреди пустыни невежества.
Взгляд Тартальи безучастно блуждает по витиеватым узорам на дверцах крытого экипажа, в котором им предстоит проделать долгий путь до границ Ли Юэ. Рассвет раскрашивает золотым тёмную древесину их повозки, бархатом ложась на гладкую ткань шторок за окнами. Город отчего-то кажется особенно красивым именно сегодня: яркие листья украшают ещё не убранную с утра главную улицу, а желтеющий диск солнца поднимается на небосвод, гладя ласковым теплом черепичные крыши домов. Тарталье бы выдохнуть наконец, подумать о родине, в которой он окажется через какой-то десяток дней, он ведь так скучал — но нет. Не сейчас, когда родина почти ассоциируется со словом “смерть”. Синьора обещала, что его ссылка в Снежную лишь формальность, чтобы успокоить Цисин и местных жителей, для которых имя Чайльда с недавних пор означает разрушение. Никто и в помине, кроме неё самой, Тартальи, путешественника, да и, собственно, Гео Архонта, до сих пор не знает о разыгранном в Ли Юэ спектакле, все жители свято уверены, что священный Моракс погиб, а виной тому действия Чайльда и других Фатуи, что позже посмели обрушить на город страшное чудовище из океана. — Я вижу в твоих глазах беспокойство, — Синьора зевает, изящно прикрывая рот ладонью в белой, словно снег, перчатке. — Не стоит, Чайльд. Их извозчика всё ещё нет на месте, и чем дольше приходится ожидать, тем невыносимее глядеть на светлый и красочный пейзаж вокруг себя. Тарталья никогда бы не сказал, что любит Ли Юэ так же, как и Снежную, но что-то он здесь всё-таки оставляет, какую-то частичку себя, что заставит его скучать. — Ей Богу, что за кислая мина, — Синьора вздыхает и закатывает глаза. Она пытается завести разговор первая, что указывает на её хорошее настроение, но Тарталья сейчас не состоянии трещать без умолку, как обычно. — Ты сказала, что это для отвода глаз, — он всё-таки не выдерживает, — что я смогу вернуться сюда сразу же, как пройдёт “суд”, сменю имя и направление работ. Зачем тогда вообще возвращаться домой? В Ли Юэ никто никогда не узнает, действительно ли меня депортировали или я всё это время был в деревушке неподалёку. — Ты не соскучился по родным? О, нет, Тарталья знает, что это за вопрос, как так же знает и то, что Синьоре до его семьи нет никакого дела. Суть явно в другом. — Я думала, тебе не придётся объяснять, что даже на нашей территории есть чужие шпионы, — её голос понижается, сливаясь с шелестом листьев на плитке под ногами. — Тебя необходимо депортировать и обставить всё так, чтобы Цисин уверовали в то, что ты понесёшь заслуженное наказание. Извозчик наконец появляется; невысокий мужичок с подёрнутыми сединой волосами резво вспрыгивает на козлы, попутно бормоча извинения, и Тарталья, пропустив вперёд Синьору, залезает внутрь, чувствуя, как проседает экипаж под весом ещё двоих стражников, что расположились где-то позади. Это можно было бы считать простой прогулкой, такой, какие часто устраиваются в Снежной, если бы не осознание, что те два рослых бугая за тонкой стенкой при любом неверном движении свернут ему шею. — Успокойся, — в третий раз тянет женщина, разглаживая складки платья на сидении, и, чуть поджав нижнюю губу, смотрит на Предвестника. — Это лишь необходимая сцена для охраны Ли Юэ. Как только мы будем на территории Снежной, никакой стражи не будет. Экипаж трогается. Тарталья задёргивает шторку, чтобы не смотреть на мелькающий пейзаж за окном. Все эти золотые поля, высокие горы, симпатичные деревеньки тут и там, всё буквально кричит о том, насколько он здесь чужой. Причём сейчас гораздо более чужой, чем когда он впервые ступил на причал в гавани Ли Юэ. В экипаже полумрак, несмотря на солнце, что поднимается всё выше, Синьора прикрывает глаза, явно теряя всякое желание пробовать и дальше разговорить своего собеседника, а Тарталья погружается в тяжёлые и вязкие, словно смола, мысли. Он думает о том, как всё-таки облажался, прокручивает события последних дней в памяти, ища несостыковки, и с каждой найденной ненавидит себя всё больше. Подвёл Царицу, подвёл себя, подвёл семью, которая хоть и была далека от деталей его работы, но всё равно желала ему только успеха в каждой миссии. И всё почему? Потому что влюбился в чёртового гробовщика, который вдруг оказался Архонтом. Архонтом, что обвёл его вокруг пальца, как мальчишку, заключив выгодную сделку и одновременно переломав Тарталье всю жизнь и веру в себя. Он вспоминает один из вечеров, когда он сидел в своём кабинете в банке Северного Королевства и тщательно продумывал план следующего дня. Дня, когда он заберёт сердце Гео Архонта. Тогда в его мыслях помимо главной цели мелькало кое-что ещё. Чжун Ли, работник похоронного бюро, не выходил у него из головы, и мозг Тартальи плавился, не желая трезво рассуждать. Тогда он ещё не знал, что собирается окончательно вырвать сердце того, кого так страстно жаждет. Тарталья не замечает, как его дыхание учащается от вновь нахлынувшего негодования, и непонятно, на кого он злится больше — на себя или на Чжун Ли. Чжун Ли. Это имя до сих пор вырезает внутри него кровоточащие царапины, эмоции от предательства давят даже сильнее, чем чувство вины перед родиной. Если подумать, то всё так и было запланировано с самого начала, Тарталья действовал так, как было необходимо Синьоре. Сам того не ведая, он выполнил план Фатуи, а значит, не подвёл Царицу. Но почему-то эти вполне логичные доводы никак не могут закрепиться в сознании, перекрываемые самобичеванием. Хочется сжать в ладони лук, рвануть в горы и выместить всю обиду и злость на быстро сменяющихся целях, но даже этого он сделать не может. Его оружие заблокировано для призыва печатью министерства Снежной, один из их послов ради этого прибывал в Ли Юэ накануне ареста. Тарталья задумывается о том, существует ли подобная практика контроля в других государствах, и приходит к выводу, что нет. Он ни разу не слышал, чтобы обладателей Глаза Бога лишали возможности распоряжаться своей уникальной силой. В Снежной же данная политика более чем в ходу из-за желания Царицы. Теоретически он может просто наслать огромную волну на их экипаж, перевернуть всё вверх дном и под шумок скрыться, но это бессмысленно, ведь так он точно лишит себя возможности получить обещанную амнистию. Когда они подъезжают к последнему телепорту на территории Ли Юэ, начинают сгущаться сумерки, и Тарталья вздыхает, понимая, что они теряют чудовищно много времени, возвращаясь домой в конной повозке. Воспользоваться порталом было бы в десятки раз быстрее, но тогда никто не смог бы проконтролировать перемещения Фатуи, да и Тарталья в действительности смог бы легко сбежать. Синьора зевает, откладывая книгу, и выглядывает из окна. До них доносится негромкий разговор нескольких стражников, из чего Тарталья делает вывод, что они на границе. — У поста тебя будут ждать свои, — тихий, едва слышный голос Синьоры заставляет сконцентрироваться, — ты сразу отправишься к Царице, а твой экипаж, чтобы обмануть тех, кто может следить за исполнением наших обязанностей, поедет дальше на север. Удачи, Чайльд, — после этого она поспешно покидает кибитку, намереваясь вернуться в город более быстрым способом. Его провожают в другой экипаж, уже более закрытый и прочный, на его запястьях и щиколотках смыкаются наручники и цепи, ведь Синьора поручалась сопроводить его только до границ Ли Юэ. Сменяется извозчик, караул, пара лошадей, и вот он снова продолжает путь. О том, что надо есть, Тарталья вспоминает лишь на утро, очнувшись на жёстком сиденье от беспокойного сна. Их повозку трясёт безбожно, очевидно, едут по одной из каменных троп. Желудок громко урчит, и, чтобы заткнуть его, приходится запихнуть в себя кусок вяленой рыбы и несколько закатников. Есть со скреплёнными наручниками руками неудобно, поэтому он вскоре отставляет небольшой рюкзак с едой, что припас ранее, и стучит в стенку своей охране. Через несколько минут слышится недовольное ворчание, а потом открывается маленькое отверстие между досками, в которое заглядывает один из стражников. — Чего тебе? — Вас не затруднит помочь мне попить? А то с этими штуками это сделать довольно сложно, — Тарталья неловко улыбается, демонстрируя скованные руки, и мысленно удивляется тому, как сипло звучит его голос из-за того, что он молчал столько времени. Экипаж останавливается, и становится слышно, как мужчины снаружи шушукаются, явно обсуждая, стоит ли так рисковать. Однако потом, видимо, понимают, что ещё несколько дней их заключённый без воды просто не протянет, а привозить в Снежную вместо Предвестника его труп — не радужная перспектива, и отпирают дверцу. — Я благодарен, — Тарталья кивает, искренне радуясь тому, что ему не попались какие-нибудь отморозки, которые бы просто поржали и проигнорировали его просьбу. Ему дают напиться из большой дорожной фляги, но потом снова запирают в экипаже, оставляя наедине с самим собой. Чистая родниковая вода ненадолго заставляет его почувствовать себя лучше, но с приближением ночи старые переживания вновь вылезают наружу, едва ли не душа осознанием никчёмности. На следующий день Тарталья вспоминает про книги, которые положил к остальным своим вещам, и, поймав относительно сносное освещение, отвлекается на чтение, временно топя все свои проблемы в сюжетах иных миров. Однако солнце заходит и вместе с темнотой возвращаются все монстры, выбираясь из потаённых уголков сознания. Так проходит ещё три дня, безликие, пустые, наполненные лишь болью и сожалением. Раз в сутки меняется пара лошадей, караул и извозчик, но эти короткие остановки не добавляют ни капли разнообразия во времяпрепровождение заключённого. Первое радостное событие происходит на шестой день пути, Тарталья просыпается от того, что его ноги онемели от холода, и измотанно кряхтит, кое-как садясь. Спал он на длинном узком сидении, ничем не прикрываясь, и теперь его ледяные конечности по ощущениям могут сравниться с застывшими в глыбах льда кабанами на склонах Драконьего Хребта. — Долго ещё до Снежной? — как можно громче интересуется он, и без ответа зная, что осталось не больше суток, судя по температуре в экипаже. — К ночи доберёмся, — хрипло отвечает ему незнакомый голос в очередной раз сменившегося стражника. Его боятся, Тарталья чувствует это. Каждый раз, когда кто-то из его сопровождающих вынужден открыть дверь внутрь, Предвестник встречает подёрнутый волнением и страхом взгляд, что, впрочем, не мешает ему вести себя как всегда и даже пробовать отпускать шутки. Он тянется за своей тёплой накидкой, которую всегда носил в Снежной, правда, учитывая его одеяние сейчас, поможет она не сильно. На сборы много времени ему не дали, так что ни даже тёплой обуви и шапки у него нет, но ближайшие несколько часов его будет греть мысль о том, что совсем скоро он окажется дома. Тарталью будит шум снаружи, и, судя по кромешной темноте вокруг него, сейчас глубокая ночь. Они приехали? Ветер свистит между щелями в досках, заглушая разговоры людей неподалёку, и все попытки прислушаться ни к чему не приводят. Кажется, они на границе, у поста на центральном тракте, и, если верить словам Синьоры, его должны незаметно вывести отсюда, отправив пустой экипаж уже в сопровождении обо всём осведомлённых стражей Снежной. Тарталья с волнением трёт сухую кожу ладоней, из последних сил терпя мороз, стараясь думать о том, что вскоре он наконец сможет принять тёплую ванну, смыть с себя всю пыль и грязь и нормально поесть. Деревянные стенки спасают лишь от ветра и снега, но не от температуры, и даже ему, привыкшему к холодам родины, ну совсем не улыбается сидеть в таком положении ещё какое-то время. Кажется, проходит вечность, прежде чем голоса снаружи стихают, и он слышит, как распрягают лошадей. Экипаж несколько раз пошатывается, и Тарталья припадает к маленькой щели в стене, не имея терпения просто сидеть и ждать, пока его выпустят. Он видит, как очень тепло одетые люди ходят неподалёку с фонарями, как выводят новую двойку коней, как один из Застрельщиков говорит о чём-то с охраной, замечает, что колёса снимают, заменяя на полозья, а потом его повозка, а точнее уже сани, снова качаются и вдруг трогаются с места. Тарталья непонимающе моргает, перемещается к другой стенке, пробует крикнуть, думая, что о нём просто забыли, но ветер тут же уносит его голос, рассеивая по округе. — Возможно, мне показалось, и это не нужный мне пост. Наверное, меня должны забрать позже? — он бормочет вслух, чтобы сбить нарастающее беспокойство, и оглядывается в поисках своего рюкзака, находя его на ощупь. После нескольких часов непрерывного рассасывания карамели Тарталья окончательно теряет всякое понимание происходящего. И если сначала ему вполне неплохо удаётся убеждать себя, что он просто поторопился, то после того, как на вопрос, куда они направляются, ему отвечают — к Северной тюрьме, он окончательно паникует. — Эй, там! — обледенелыми пальцами он цепляется за доски, за которыми предположительно располагается его охрана. — Я Чайльд Тарталья, Предвестник, меня должны ждать на одном из постов! Он прикусывает язык, понимая, что не знает даже, о каком конкретно посте говорила Синьора, но изо всех сил надеется, что его поймут. Сквозь шум метели до него доносится несвязная ругань, из которой становится ясно, что его сопровождающие ни слова не слышали ни о каком Чайльде. — Выпустите меня! В ответ ему прилетает нешуточная угроза, что если он сейчас же не заткнётся, то живым до своего конечного пункта ему добраться не светит, и сомневаться в этом не приходится, ведь сил на драки у Тартальи сейчас чуть меньше, чем ноль. Он отшатывается обратно на сиденье, забираясь на него с ногами, чтобы было теплее, и как можно плотнее кутается в свою накидку, потому что предпринять что-либо в такой ситуации невозможно. Он почти засыпает под вой метели, совсем окоченев, поверхностно думая, что такая безболезненная смерть это даже подарок. Но вот сани останавливаются. Громкое лошадиное ржание заставляет поднять отяжелевшие веки, и Тарталья резко щурится из-за ворвавшегося в экипаж света раннего утра. Метель унялась, но теплее не стало, его почти вытаскивают из повозки, потому что ноги отказываются его держать. И он слишком замёрз и вымотался, чтобы заметить, что его вещи уносят куда-то в противоположную от него сторону.***
Тарталье очень бы хотелось проснуться от того, что ему меняют влажную повязку на лбу. Хотелось бы почувствовать ласковые руки матери и её тихий голос. Но щекой он ощущает не мягкую ладонь, а обледенелый камень. Вокруг звенящая тишина, прерываемая лишь звуком падающих капель, а тело кажется настолько тяжёлым, что встать он пробует не сразу. Ну да, счастливый конец это не про него. Серые каменные стены небольшого замкнутого помещения наталкивают на мысль, что он стал частью какой-то ужасной шутки либо чудовищной ошибки. Кое-как поднявшись, Тарталья тут же плюхается на жёсткую скамью позади себя, которая хоть и из дерева, но такой же температуры, что и камень под ногами. Ему надо успокоиться. Перестать думать о плохом и позвать на помощь. Он сжимает руку в кулак, пытаясь мысленно зацепиться за своё оружие, но ничего не происходит — лук всё ещё под печатями. Он льнёт к решётчатой двери — единственному источнику света и выходу, хватаясь негнущимися от холода пальцами за железные прутья. Здесь нет той лютой стужи, что накрывает Снежную восемь месяцев в году, но замёрзшему ещё в экипаже Тарталье кажется, что ещё немного, и у него что-нибудь отвалится. — Эй! Есть здесь кто-нибудь? — на зов заключённых, (а то, что он именно заключённый, Предвестник уже не сомневается) здесь, кажется, отзываться не привыкли, поэтому Тарталья не жалеет последних сил на то, чтобы дубасить по железкам так, что звон в ушах начинает казаться чем-то абсолютно естественным. Радость, охватившая его при внезапно нарастающем глухом звуке шагов, вытесняется смятением, когда он видит, кто прибыл на его зов. — Какого демона ты здесь шумишь? — высокий, с плечами с добрый дверной проём Палач Северной тюрьмы предстаёт перед его камерой, и Тарталья чувствует, как от его присутствия холодные стены покрываются инеем. Палачи… Для одного из таких он однажды путешествовал в поисках головы Снежного Волка. И нет, никакого отношения к смертной казни эти ребята не имеют уже давно, но, тем не менее, они — охрана для самых страшных и опасных преступников в этой тюрьме. Из этого Тарталья делает вывод, что находится очень и очень глубоко под землёй. Он замечает тёплую шапку огромного стражника и скользит взглядом по шеврону, делая шаг назад от двери. — Я Чайльд Тарталья, одиннадцатый из Предвестников Фатуи, — голос его срывается, но исключительно от сковавшего Тарталью холода. — Я прошу пригласить сюда кого-либо из представителей Фатуи. Я служу Царице, произошла какая-то ошибка, меня не должно быть здесь. Он пытается быть убедительным, вполне вероятно, что в Северной тюрьме пешки не в курсе, как выглядят Предвестники, ведь это место находится на таком отшибе, с самого края Снежной, но ему бы очень не хотелось оказаться пожизненно заключённым только потому, что его с кем-то перепутали. И Тарталья не догадывается, насколько он близок к правде. Палач стоит, долго и внимательно сверля его взглядом через свою бордовую, с чёрными полосами маску, а потом разражается оглушительным смехом, преумножающимся благодаря эху от стен. — Я не говорил ничего смешного, — Тарталья, несмотря на своё положение, терпение теряет и хмурится. — Я отдал тебе приказ. Советую его исполнить, пока у тебя не начались проблемы. — Приказ? — смех Палача обрывается так же резко, как и начался, мужчина приближается к двери камеры и бахает по железкам кулаком с такой силой, что Тарталья вздрагивает. — Щенок, — он почти рычит, — будь моя воля, тебя бы вздёрнули на площади рядом с такими же тварями, что ломают жизни невинным людям. Царица — добрая душа, и только благодаря ей ты останешься здесь до конца своих дней, волоча своё жалкое существование, гнида. Оскорбления выплёвывают с искренней ненавистью, Палач грохочет тяжёлым обмундированием, уходя, а Тарталья в ошеломлении не может сказать и слова. Чуть погодя он оттаивает и возвращается на скамью. И без того пошатнувшееся моральное состояние проседает ещё больше, подпитываемое абсолютным непониманием происходящего. “Такими же тварями”? Это он о Предвестниках, или… В Ли Юэ никто из мирных жителей не пострадал, он лично осведомился об этом ещё до заключения под стражу, тогда почему? — Эй, отморозок малолетний. Тарталья не сразу реагирует на тихий хриплый голос откуда-то извне. — Даже мне далеко до тебя, ублюдок. Я убивал ради идеи, ради свободы, это было необходимостью. А ты… сукин сын.... — О чём ты говоришь? — Предвестник подбирается, сцепляя руки в замок, и смотрит в темноту, предположительно из которой с ним говорят. — Как — о чём? Или ты совсем крышей поехал? — хозяин голоса заходится долгим кашлем, и Тарталья убеждается, что камера рядом с его действительно не пуста. — У нас о тебе все слышали, ждали тебя. Не волнуйся, настанет время прогулки, и беспокоиться о будущем тебе больше не придётся. Даже самые отбитые бандиты здесь желают раскромсать тебя, отомстить за все восемьдесят две жизни, что на твоём счету. Таких потерь не было со времён войны… Дальше Тарталья уже не слушает. Он впивается пальцами в собственные колени, судорожно соображая. Восемьдесят две жертвы, какое-то массовое убийство в Снежной, которое произошло во время его отсутствия. И вся Северная тюрьма от охранников до заключённых свято убеждена в том, что прибывший только что Тарталья и есть тот самый живодёр. Нужно немедленно что-то делать. Он неплохо осведомлён о контингенте в этой темнице, предназначенной для самых страшных преступников в истории, поэтому лелеять себя мыслью, что однажды ночью сама стража не перережет ему ночью горло, не стоит. Тарталья в раздумьях ходит по своей узенькой тёмной камере, лишь бы не окоченеть совсем, а через несколько часов ему между решётками пропихивают какой-то мешок. Два тонких одеяла, одно — постелить, второе — укрыться. Пахнут они так, будто в них не один год жили клопы, но Предвестник не брезгует, это лучше, чем ничего, а он оказывался и в ситуациях похуже. Он лежит, укутанный в эти тряпки, на жёсткой скамье, и пальцами оглаживает свой глаз Бога, это немного успокаивает. До ушей как будто доносится шум океана и шипение волн, выбрасывающихся на берег под палящим солнцем. Сил мало, не хватит и на то, чтобы создать себе стакан воды. Такое ощущение, будто он не ел много дней. В животе неприятно урчит, и Тарталья проваливается в тревожный сон, готовый проснуться от малейшего звука рядом с собой.