Если бы кто-нибудь сказал Тарталье о том, что он может плакать от самых обычных человеческих чувств, то он бы только посмеялся, ведь его выдержке можно позавидовать. Но только не сейчас. Слёз, конечно, не показывается, но глаза начинает щипать так сильно, что приходиться зажмуриться. Он убеждён, что это просто от боли. И только через несколько секунд, мучительно долгих секунд пересечённых взглядов в голове отзываются и другие эмоции. Непонимание, изумление, сомнение в свой адекватности, в конце концов.
— Ч… Чжун Ли?..
Его всё-таки затягивают на белого коня, пока в голове множество вопросов борются за возможность сорваться с языка первыми. Но вылетает лишь один, самый громкий, спонтанный и искренний.
— Да какого чёрта?!
Когда ответом ему служит лишь глухой свист ветра в ночи, Тарталья не сдерживается, забывает о боли в ноге и мёртвой хваткой вцепляется в ткань на плечах сидящего к нему спиной (о Боже) бывшего Гео Архонта, и дёргает со всей силой.
— Тебе не удастся отмолчаться, даже не думай! Я видел твои глаза, я не спутаю их ни с чем, — в этот момент мужчина перед ним как будто глубже вдыхает, — объясни, что происходит, почему ты тут, и чьи это снова интриги!
— Не стоит так кричать, Чайльд, — в этот момент в горле у Тартальи встаёт ком, а сердце начинает биться ещё сильнее, пусть он и был уверен на все сто процентов. — Твоя лошадь сбежала, ты ранен, и где-то поблизости бродит медведь.
А Предвестнику уже плевать, хоть стая волков, однако он слышит в голосе — в таком родном и любимом голосе, которого ему так не хватало всё это время — сомнение. Чжун Ли, может быть, впервые в Снежной, и не знаком с местными "обитателями", оттого и волнуется, но эта мысль так же путается среди кучи других, и задержаться на ней не получается.
— Это, правда, ты, — в этот раз он говорит тихо, едва слышно, напряжённые пальцы медленно отпускают чужие плечи, и Тарталья ссутуливается под грузом тяжёлых выводов и переживаний.
— Да, я, — Чжун Ли поднимает руку к лицу, с ракурса Тартальи создаётся впечатление, будто тот устало потирает глаза, и пришпоривает коня, давая ему знак продолжить продираться через сугробы. — Я прибыл вместе с комиссией в тюрьму, и так вышло, что одним из первых увидел, что произошло в той башне. Чайльд, ты не представляешь, как тяжело было смотреть на тебя, распластанного посреди обгоревшей комнаты, не зная, жив ли ты, и не иметь возможности помочь, ведь я не мог раскрывать свою личность.
Сердце Тартальи болезненно сжимается, горечь в словах Чжун Ли топит его, а слёзы вновь встают поперёк горла, не позволяя что-либо ответить.
— Я понимаю, ты шокирован. И я не хотел, чтобы ты узнал обо всём так. Но сейчас нужно сосредоточиться. Ты говорил о зверях, насколько они опасны? Что у тебя с ногой, она болит? Прошу, не молчи, Аякс.
От произнесения Чжун Ли его настоящего имени Тарталью словно током прошибает, и он резко огрызается:
— Не зови меня так.
— Прости.
В голосе его друга смирение, горстка печали и чуть-чуть усталости, юный Предвестник сразу же чувствует укол совести.
— Как долго ты планировал скрывать от меня своё присутствие?
— Я собирался всё рассказать, как только бы мы добрались до первой деревни на тракте, — дорога становится немного чище, и конь пускается рысью после умелого взмаха всадника поводьями. — Не стоило решать наши разногласия в тюрьме, лишние уши…
— Наши разногласия? — сердито, но уже не так эмоционально буркает Тарталья. — Какие разногласия? По-моему, всё разрешилось, как и должно было, ваш контракт с Синьорой выполнен, я не при делах, твоё сердце…
— Чайльд.
Он слабо вздрагивает — так серьёзно сейчас звучит Чжун Ли.
— Вот поэтому мне и не хотелось обсуждать такие вещи в неподходящей обстановке. Всё-таки при разговоре я предпочитаю сидеть к собеседнику лицом.
Тарталья морщит нос. Как будто и не было этих недель разлуки и страданий, Чжун Ли всё такой же зануда. Хотя кто знает, возможно, страдал тут один только Предвестник. И всё же он считает, что такой разговор не может терпеть, и требовательно дёргает того за рукав, говоря:
— Останови.
Кажется, Чжун Ли понимает, к чему он клонит, поэтому проезжает ещё немного, тормозя коня лишь на маленькой поляне, сплошь и рядом окружённой густым ельником. От помощи Тарталья упрямо отказывается, спрыгивая в снег с седла самостоятельно, превозмогая боль, пока коня привязывают к толстому стволу. Липнущий на лицо и ко всему остальному снег — уже привычное дело, так что Тарталья, прихрамывая, ломает сухие ветки на деревьях поблизости, пока Чжун Ли крепит небольшой навес из плотной ткани, что был в одной из их дорожных сумок. Костёр развести удаётся не сразу, да и разгорается он вяло, ветер всё же пробивается через редкие щели в их двойной палатке, грозя задуть его совсем. Всё это в полной тишине.
Тарталья начинает говорить, только когда устраивается на мягкой и толстой подстилке, уверенный, что не отморозит себе ничего, и тянет руки к огню.
— Кажется, тебе было что сказать.
Чжун Ли молчит некоторое время, языки пламени отражаются в его янтарных глазах. Всё как тогда, в Ли Юэ. Разве что форменные белые одежды другой страны смотрятся на нём непривычно, хотя и не менее красиво, чем обычный наряд.
— Пожалуй, мне стоит поведать всё с самого начала.
Тарталья исправно ждёт, но когда молчание затягивается вновь, он не выдерживает и слегка подпрыгивает на своём импровизированном сидении:
— Слушай, если ты всё ещё беспокоишься о моей лошади, то смею заверить, она убежала обратно в Северную тюрьму — других дорог их кони просто не знают.
Предвестник фыркает и на секунду замирает. Он готов поспорить, ещё немного, и губы Чжун Ли тронула бы улыбка.
— Я не мог знать, что всё обернётся таким образом. Я ведь даже не попрощался с тобой тогда, потому что думал, что смогу поговорить с тобой после того, как Синьора покинет город, — Чжун Ли вздыхает и подкладывает щепку в костёр.
“А чего ты хотел? Чтобы преступника вроде меня оставили гостить в месте, которое я едва не сравнял с землёй?” — Тарталья скептически поджимает губы, но не перебивает, будучи не лишённым чувства уважения к собеседнику.
— О том, что Цисин потребовали немедленной твоей депортации и наказания, я узнал, уже когда тебя перевозили через границу. К сожалению, теперь я не могу вмешиваться в их дела, но и позволить себе оставить тебя без объяснений я тоже не мог. Всё же мы не чужие друг другу, Чайльд.
Тарталья горько усмехается. То ли Чжун Ли говорит слишком складно, то ли он сам так и не сумел до конца прогнать его из своего сердца, но верить ему очень хочется, истерзанный разум требует покоя. И всё же подсознательное ожидание подвоха не даёт ни на секунду ослабить бдительность.
— Я хотел поговорить с тобой и удостовериться, что ты в безопасности, но просто так отправиться в чужую страну и гулять там, как мне вздумается, я не мог. Синьора задолжала мне просьбу ещё с её первого визита в Ли Юэ, поэтому с её помощью у меня получилось затеряться среди ваших воинов и проникнуть в Снежную. Я полагал, что Царица не будет жертвовать одним из своих лучших бойцов из-за требований Цисин, так и оказалось. Я готовился увидеть тебя в назначенное время во дворце, а когда ты останешься один, встретиться, однако ты не появился ни в тот день, ни на следующий, ни после. А потом посыльный принёс весть о том, что тебя не видели даже на пограничном посту, где должны были встретить и направить по нужному маршруту. — Чжун Ли качает головой. — Вдобавок стража была встревожена тем, что пополз слух об освободившемся из-под конвоя преступнике, который смог погубить несколько десятков человек.
Тарталья сжимает кулаки, понимая, что самые худшие его опасения подтвердились, и смена его настроения не ускользает от Чжун Ли, который смотрит теперь ему в глаза.
— В то же время, отчёты, которые приходили из тюрьмы на севере, говорили об обратном, что заключённый прибыл и отбывает наказание. Это посеяло в моей душе сомнения. К счастью, Царица направила в тюрьму проверку, чтобы развеять недопонимание и успокоить людей, ведь о сбежавшем преступнике начали шептаться в народе, — искренность в чужих словах не вызывает сомнений. — Как ты, наверное, догадался, я так же под прикрытием внедрился в свиту ревизии, чтобы увидеть всё собственными глазами. Что-то подсказывало мне, что ты находишься там, и я совершенно не представлял, что буду делать, если тебя там не окажется.
Тарталья вспоминает о том, как часто он взывал к Чжун Ли, будучи в заточении, и отводит взгляд, не веря, что тот действительно слышал его зов. Сказать что-либо сразу у него не выходит, так что некоторое время они сидят в тишине, оттеняемой лишь треском костра и завыванием ветра снаружи.
— И что же… кхм, — он сглатывает, ковыряя веточкой свежие угли, — ты рассказал мне всё, что хотел. Теперь можешь вернуться обратно в Ли Юэ. Спасибо тебе за помощь, и всё такое…
— Я прошу прощения, Чайльд.
Тарталья непонимающе моргает и поднимает взгляд. Он не ослышался?
— Я поставил исполнение своего плана и контракт с Царицей выше твоих чувств. Я очень виноват перед тобой.
Палатку сотрясает очередной сильный порыв ветра, холщовая ткань треплется во все стороны, но выдерживает. А у Предвестника на душе замки рушатся, волны разбиваются о берег, ураганы проходятся, сметая всё на своём пути, оставляя лишь одно фантомное желание крепко стиснуть Чжун Ли руками и прижать к самому сердцу.
— Не стоило волноваться, — улыбка выходит, откровенно говоря, вымученной, но Тарталья старается делать вид, что всё в порядке, как и всегда. — Я понимаю, что всего предусмотреть нельзя, а контракт был заведомо важнее чьих-либо чувств. Хоть я, и правда, верил тебе.
— Это не так, твои чувства не менее важны для меня.
Тарталья понимает, что не в состоянии продолжать больше этот разговор. Ему слишком больно, и уж лучше бы Чжун Ли со своей заботой и вовсе не появлялся, не заставляя его ощущать то, что ему ощущать нельзя. Отпустить и забыть было бы легче, чем сейчас зализывать вновь открывшуюся рану.
— Я простил тебя, Чжун Ли. Не волнуйся об этом больше, я совсем не злопамятный, — Тарталья поднимается, выпрямляясь не до конца, чтобы не задеть потолок палатки головой, и потеплее застёгивает своё пальто, кутаясь в накидку. — Как только мы прибудем в деревню, я распоряжусь, чтобы тебе выделили экипаж. Морозы здесь серьёзные, знаешь ли.
Прямого взгляда он избегает, но если бы посмотрел, то обязательно заметил бы в чужих глазах недовольство от того, что ему приходится всё разжёвывать.
— Так скоро хочешь избавиться от меня, Чайльд? Что ж, тогда, боюсь, ты не узнаешь, что в этом письме.
Тарталья тут же оборачивается. В чужой руке, сокрытой белой перчаткой, желтеет конверт с фирменной печатью министерств при дворце.
— Что это? Откуда у тебя оно? — Тарталья подаётся вперёд, но конверт ловко прячут от него, и взгляд Предвестника становится наивно-удивлённым.
— Я отдам тебе его. Но только после того, как мы окажемся в тепле и нормально поговорим, — как ни в чём не бывало отвечает Чжун Ли и встаёт, принимаясь за сборку палатки.
— Эй, ты ведь понимаешь, что так нельзя, там может быть что-то важное!
— Безусловно. Именно поэтому в твоих интересах перестать обижаться на меня до нашего прибытия в деревню.
Тарталья топает здоровой ногой, но звук, как и нога, тонет в сугробе, а сам он едва ли находится что ответить. Пригрозить бывшему Архонту наказанием за сокрытие государственной информации? Смешно. Да и драться в такой мороз — дело гиблое. Он берётся за складывание их вещей, начиная источать ауру вселенской несправедливости, периодически кусая обветренные губы.
— Позволь помочь, — из мыслей вырывает чужой голос, когда приходит время отправляться в путь. — Не стоит рисковать твоей ногой.
Тарталья не успевает возразить, как его легко, словно пушинку, подсаживают в седло, и удивлённо хлопает глазами.
— Не хватало ещё, чтобы твоя травма получила осложнения, — Чжун Ли оказывается впереди так же быстро и грациозно, пришпоривает коня и направляет по прежнему маршруту, крепко сжимая в руках поводья.
Тарталья тяжело вздыхает, сказать ему нечего. Он прячется от ветра за широкой спиной старшего, довольно долго отказываясь держаться за него. Но слегка притихшая вьюга убаюкивает незаметно, и в какой-то момент он едва не сваливается из-за того, что уснул. Приходится запихнуть гордость куда подальше и обхватить Чжун Ли руками поперёк живота, прижимаясь к нему крепче, чем когда-либо.
Путь выдаётся непростой. Они проводят почти всё время в дороге, прерываясь лишь на несколько часов сна в промозглой палатке. Чжун Ли больше не молчит, беседует вполне охотно, но едва Тарталья заводит тему о насущном, как тот тут же отказывается говорить. Такая принципиальность изрядно выводит из себя, однако деваться некуда. Как и обещал их провожающий, скачут они до самого следующего вечера, окружённые бескрайней белой пустыней и редкими пролесками, только к темноте прибывая к небольшой деревеньке. У въезда их встречает дежурящий и явно спящий на посту стражник, потому что взгляд у него удивлённый, не каждый день со стороны Ледяного моря приезжают гости. Тарталья хмурит брови, слыша уточняющие вопросы, а потом просто показывает свой жетон, после чего их пропускают без заминки и сообщают, где можно остановиться на ночь. Окна почти в каждом деревянном домишке светятся уютом, а из труб валит дым, говоря о тепле внутри. Чжун Ли тормозит коня у крыльца довольно большого терема, а Тарталья тут же спешивается, заверяя, что всё решит сам. Ему в спину смотрят неодобрительно, но ему всё равно. Ещё никто никогда не говорил одиннадцатому Предвестнику, что ему делать. Кроме Её Величества, разумеется.
— Пожалуйста, позаботься о нашем проживании, а коня отведу я, — Чжун Ли не менее упрям, поводья держит крепко, настаивая, чтобы тот скорее зашёл в тепло.
Удостоверившись, что его спутник успешно нашёл конюшню, и драматично вздыхая, Тарталья проходит в большие и чистые сени, отряхиваясь от снега и мысленно радуясь долгожданному отдыху. Маленький коридор выводит его в светлую залу, где на шум выбегает милая женщина невысокого роста, судя по всему, хозяйка.
— Добро пожаловать, добро пожаловать, милый юноша, — она забирает у него всю верхнюю одежду и развешивает её у камина, сразу предлагая горячий ужин.
— Я не один, поэтому, пожалуйста, ужин на двоих. Мы всего на одну ночь, — Тарталья передаёт женщине небольшой мешочек с морой, которой его снабдил чиновник при отъезде, а следом заходит и Чжун Ли, впуская неприятный холод из сеней.
Он сдержанно здоровается, чуть кланяясь, а Тарталья едва сдерживает улыбку, думая, что стоит рассказать ему, что у них в стране так не принято. Однако собеседница, видимо, примечает необычную для местных краёв внешность гостя и не акцентирует на этом внимание, улыбаясь и предлагая подняться в комнату.
— Сейчас все покои свободны, в такую погоду даже путешественники в наши края нос не суют. Хотя совсем недавно была тут делегация господ. Путь держали в северную тюрьму, можете представить?
Тарталья и Чжун Ли, не сговариваясь, переглядываются, пока поднимаются за хозяйкой по лестнице, видимо, думая об одном и том же.
— Последнее время неспокойно. Говорят, преступник из столицы всё ещё на свободе, — она понижает голос, — пугать вас зря не хочу, но будьте осторожны.
— Спасибо. Будем, — Предвестник кивает и принимает ключ, проходя в комнату и зажигая свет.
Женщина поправляет белый чепец на голове и спешит удалиться по своим делам.
Все их вещи Чжун Ли ставит на небольшое кресло, рассуждая о том, что незачем раскладывать их немногочисленные пожитки по полкам, если они собираются отбыть утром. Однако Тарталья его не слушает, хоть и слышит. Он занят диалогом с самим собой, размышляя о том, как вообще так получилось, что вот совсем недавно он спал на жёсткой койке в Северной тюрьме, а сейчас собирается ночевать в уютной тёплой комнате, находясь в провинциальной деревушке, вместе с Чжун Ли, приехавшим в Снежную ради… его спасения?
— ...Чайльд, ты меня слушаешь?
— А? — Тарталья поднимает голову и прекрасно осознаёт, что по его заторможенному взгляду легко понять ответ. — Извини, я задумался. О чём ты говорил?
Но Чжун Ли не сердится и не закатывает глаза. Он никогда так не делал, всегда стремясь быть внимательным к своему собеседнику, даже если тот откровенно скучал в его компании.
— Я спрашивал, хочешь ли ты первым принять ванну. Я заметил, что за вон той дверью есть всё необходимое, — Чжун Ли делает шаг навстречу, и Тарталья замечает, как покраснели его щёки от долгого пребывания на морозе.
Руки сами тянутся к чужому лицу, и он понимает, что они холоднее некуда.
— Ты же весь как ледышка! Нет, ванну примешь первым ты. Я совсем забыл, что ты непривычен к таким холодам, так что быстро кутайся в плед, а я пока всё приготовлю.
Он решительно поворачивается в сторону ванной комнаты, как вдруг слышит смех. Очень тихий и совсем короткий, или даже смешок, но от него в животе скручивает ощутимо, и едва ли это похоже на бабочек. Скорее, как будто резко падаешь куда-то вниз. Так хорошо, и так страшно одновременно.
Свои мысли о чувствах к бывшему Гео Архонту Тарталья замуровывает под спешной работой. В ванной комнате, за ширмой он обнаруживает низенькую печь и большой котёл, полный воды, и хлопает себя по лбу. Ну конечно, о каком водопроводе может идти речь в такой глуши? Он отмечает, что труба от печки сделана на совесть, и дымить в помещение не будет, а затем начинает искать спички. Коробок находится на полке, рядом с мыльными принадлежностями, и Тарталья жалеет, что какого-нибудь обладателя Пиро глаза Бога с ними нет, можно было бы просто погреть воду в котле стихией. Из небольшого, на совесть выстроганного ящика он выуживает несколько поленьев, щепки и пару старых газет специально для розжига, принимаясь распалять огонь в печке. Времени нагрев воды займёт прилично, но всё же не несколько часов, сколько обычно требуется для топки бани. Тарталья несколько минут следит за пламенем, закрывая заслонку лишь тогда, когда оно разгорается во всю. Он проверяет наличие холодной воды в двух бочках у стены, а затем с интересом начинает рассматривать своё лицо в зеркале. Казалось бы, прошло не так много времени, а его рыжие волосы сильно отросли, начиная слегка виться на кончиках. С какой-то стороны, ему даже идёт. Главное, не запускать это, иначе слишком длинная шевелюра будет мешать в бою.
Вернуться в комнату через некоторое время всё же приходится, Тарталья застаёт Чжун Ли сидящим в свободном от их сумок кресле с пледом на плечах и не может сдержать улыбки.
— Тебе идёт. Согрелся? Вода будет готова минут через двадцать. Обещай мне не вылезать из кадки, пока не отогреешься до конца. Не знаю, болеют ли товарищи вроде тебя простудой, но мало ли.
Он и сам не замечает, что звучит, как заботливая мамочка, и уже собирается вновь пожурить Чжун Ли за такую необдуманную поездку, как в дверь стучат.
— Это еда, — глаза Тартальи хищно сверкают, и он бросается к двери, забирая у молоденькой служанки два подноса с аппетитно пахнущими блюдами.
Они располагают подносы на небольшом столике, Тарталья, как джентльмен, оставляет кресло своему соседу, сам пододвигая поближе табуретку. Перед ними и горячее — наваристый мясной суп со свежим луком, и мягкий хлеб, и сочная индейка с овощами под кисло-сладким соусом, и даже два приличных куска ягодного пирога.
— Я мечтал об этом сто лет, — стонет он, пробуя первое блюдо и закатывая глаза от удовольствия.
— Приятного аппетита, Чайльд, — на губах Чжун Ли вновь добрая и немного снисходительная улыбка, как если бы он общался с ребёнком.
— Знаю‐знаю, я и понятия не имею, что такое настоящие сто лет ожидания, — отмахивается Тарталья, угадывая чужие мысли. — Приятного аппетита.
— Я просто подумал о том, что ты очень мило выглядишь сейчас, вот и всё.
Предвестник едва не давится вставшим поперёк горла кусочком картошки, и потупляет взгляд в тарелку.
— Придумаешь тоже.
За всеми хлопотами и мыслями он совершенно не помнит о больной ноге. Привычка из Бездны — терпеть боль и игнорировать её, он делает так всегда, забывая порой и о более серьёзных ранах. Только когда он неудачно располагает конечность под столом и её простреливает особенно сильной судорогой, приходится задуматься о собственном здоровье.
Больше не смущая Тарталью разговорами, Чжун Ли заканчивает трапезу и отправляется отогреваться в горячей воде, а Предвестник, наскоро передав посуду работнице провинциальной гостиницы и попросив позаботиться о завтраке наутро, падает на одну из кроватей, бросив пиджак на стул. Спальные места здесь расположены рядом, их разделяет всего одна тумбочка, и ему становится попросту
плохорошо от мысли, что они будут спать так близко друг к другу. Чем дольше бывший Гео Архонт находится с ним рядом, тем явственнее Тарталья понимает, что тонет в своих чувствах к нему, и тем сложнее ему быть невозмутимым в его присутствии. Испустив тяжёлый вздох, он поворачивается на другой бок и проваливается в дрёму, однако через некоторое время реагирует на звук шагов.
Нет, он, конечно, ещё в Ли Юэ позволял своему взгляду блуждать по чужому скрытому одеждой телу, тайком, разумеется, но сейчас ему стоит титанических усилий смотреть вышедшему из ванной Чжун Ли в глаза, а не в вырез белоснежного банного халата, на небольшой открытый участок груди.
— Я закончил, вода в котле ещё горячая, — влажные тёмные волосы ниспадают на его плечи, а Тарталья засматривается на это великолепие и на пару секунд теряет дар речи. — местные морозы, кажется, неблагоприятно влияют на мою память, как твоя нога?
— В порядке, — он садится на кровати, отводя взгляд, и на пробу шевелит ногой.
Она ожидаемо отзывается ноющей болью, но Предвестник никак это не показывает, поднимаясь и удаляясь в ванную. Тут жарко, жарко настолько, что он оставляет дверь чуть приоткрытой, прекрасно зная, что никто его не потревожит. Приготовив халат и полотенце, он из ковша наполняет большую деревянную кадушку горячей водой, а затем разбавляет холодной. Скинув одежду на табуретку, Тарталья в шоке застывает. Его колено опухло и начало синеть, явно намекая хозяину, что в этот раз само ничего не решится.
— Вот же… — он не без усилия залезает в кадку, сразу же окунаясь с головой.
Хочется надеяться, что вода поможет, ведь это всё-таки его стихия, но увы, её простыми целебными свойствами тут не обойтись. Обилие пены с душистым запахом едва ли как-то веселит его, Тарталья от безысходности начинает играть с водными потоками, устраивая в кадушке маленькие водовороты и фонтанчики, чтобы хоть как-то поднять себе настроение. В конце концов, он расслабляется, теряя счёт времени, и только когда начинает клевать носом, заставляет себя вылезти и закончить мытьё. Завязывая на себе халат, он приоткрывает слив воды, задаваясь вопросом, куда она уходит после принятия ванн гостями, но потом припоминает, что видел обширный задний двор, наверняка там есть какая-нибудь канава.
Когда он возвращается в комнату, то в ней царит полумрак, свет идёт лишь от небольшой свечи, при которой Чжун Ли читает, удобно расположившись на своей кровати. Эта невероятно уютная картина пробуждает множество эгоистичных мыслей, например, о том, что он не отказался бы видеть такое каждый вечер у себя дома. Судя по горячему ощущению на щеках, Тарталья безнадёжно краснеет, а потому радуется, что света недостаточно, чтобы это заметить кому-то ещё.
— Выглядишь довольным, — заключает он, влезая на своё место и с удовольствием отмечая, что матрас очень удобный.
— Я спустился вниз, и хозяйка любезно предложила мне воспользоваться книжным шкафом в холле. Взял кое-что из местных писателей. Никогда не поздно узнать что-то новое, — Чжун Ли оставляет самодельную закладку между страницами и откладывает книгу.
— И как? Нравится?
— Необычно. Сильно отличается от слога в Ли Юэ, — тот задумывается, и в глазах его будто мелькают картины из прошлого, всё, что он видел сам, а затем имел возможность прочесть среди летописей. — Авторы в моей стране порой любят приукрасить, либо даже изменить события ради красивой истории, а здесь… поэт описывает всё, как есть, являя читателю даже не самые хорошие стороны жизни. И при этом текст остаётся приятным глазу и интересным. Так что да, мне нравится.
— Ты за правдоподобность, — хмыкает Тарталья, обращая внимание на название книги, и присвистывает, — ну ещё бы, ты начал с классики.
Сам он много читал в детстве, даже брался за взрослое чтиво, что в его возрасте никто не мог осилить, а вот после падения в Бездну всё как-то перевернулось, и дороже книжных сражений и благородных дуэлей стали настоящие.
— Не стоит пренебрегать сном, — подводит итог Чжун Ли, гася свечу и начиная активно шуршать одеялом. — Если мы хотим следовать твоему плану, то вставать завтра придётся рано.
— Спокойной ночи.
— Добрых снов.
Тарталья ещё некоторое время лежит, глядя в сторону старшего и в голове слушая эхо его бархатного голоса, но сон оказывается сильнее, и скоро он проваливается в спокойную темноту.
* * *
Его отдых не длится долго. Где-то парой часов позже полуночи он просыпается в поту с гримасой боли, скидывая с себя одеяло. Колено, видимо, не выдержало резких перепадов температуры — сначала мороз, потом горячая ванна — и наградило его острыми ощущениями и невозможностью даже согнуть ногу. Тарталья лежит и смотрит в потолок, часто и глубоко дыша, надеясь, что со временем немного отпустит и он всё же сможет выспаться. А потом поворачивается на бок и натыкается взглядом на едва заметно светящиеся в темноте глаза.
— Почему не спишь? — он смаргивает остатки сна и садится повыше на подушку.
— Твоё дыхание перестало быть ровным, это разбудило меня, — низкий спросонья голос пробуждает мурашки. — Что-то не так?
— Просто кошмар приснился, не бери в голову.
Тарталье на секунду кажется, что янтарные глаза осматривают его с ног до головы, как будто это вообще возможно в почти полной темноте. А затем он слышит шаги и тихо стонет, закрывая лицо руками, потому что резко зажжённый верхний свет слепит.
— Чайльд.
Предвестник только мычит, не понимая, в чём дело, а потом замечает, что длинный халат в сне развязался, открыв его голые ноги.
— Почему ты не сказал мне, что у тебя осложнения? — Чжун Ли опускается на его кровать и осторожно немного сгибает его больное колено, внимательно осматривая.
Послушав вымученные звуки Тартальи, он что-то решает и поднимается, кутаясь в халат.
— Куда ты?
— Скоро вернусь. Не смей вставать.
Тарталью будто током прошибает от этого повелительного тона, но он готов поклясться, что в чужом взгляде плескалось беспокойство. Он вжимает голову в плечи, чувствуя себя виноватым, ведь волновать Чжун Ли такой мелочью он не хотел. Проходит минут десять, прежде чем старший возвращается, неся что-то на подносе, но даже тогда не останавливается, заворачивая в ванную, и садится рядом, лишь когда подготавливает всё для лечения глупого Предвестника.
— Тебе не нужно было беспокоится, оно пройдёт само…
— Ещё одно слово, и я заставлю тебя читать брошюру по оказанию первой медицинской помощи, — Чжун Ли не сердится, только предупреждает, и Тарталье почему-то очень не хочется спорить. — Скажи потом хозяйке гостиницы спасибо за то, что она нашла всё необходимое среди личного запаса лекарств.
— Я же не знал, что всё так получится…
Чжун Ли только вздыхает и протягивает ему стакан воды и таблетку, сам принимаясь греть в ладонях бутылёк с какой-то пахучей мазью. Распределив немного на пальцы, он осторожно втирает её в посиневшую кожу и каждый раз, когда Тарталья от невозможности терпеть принимается елозить, сминая под собой простынь, он тихо уговаривает его потерпеть ещё немного, отчего у Предвестника начинает предательски щипать в носу. Ну что за нежности, в самом деле?
— Мне сложно определить, но, вероятно, ты повредил связки, когда твоя лошадь понесла. Эти препараты уменьшат отёк и приглушат боль, но по прибытии в город ты первым делом наведаешься к врачу.
Тарталья молча кивает, продолжая лишь изредка попискивать, когда чужие пальцы надавливают сильнее, чем он может вытерпеть, и постепенно расслабляется. Острая боль отступает, а к тому времени, как Чжун Ли достаёт бинт, он начинает задрёмывать, откинувшись на подушку.
— Бинты я затягивать не буду, они окажут лишь согревающее действие на некоторое время, — тихо объясняет тот, довольно умело принимаясь заматывать травмированное колено.
Сквозь закрывающиеся веки Тарталья любуется чужим сосредоточенным лицом, мерно покачивающейся в ухе серьгой, золотистым блеском кончиков волос и резко распахивает глаза, едва не подпрыгивая, потому что чувствует широкую тёплую ладонь слишком высоко на своём бедре.
— Я сделал больно?
Чжун Ли смотрит обеспокоенно, но Тарталья готов поклясться, что секундой ранее в его взгляде плясали хитрые огоньки.
— Н-нет, всё нормально, — он вновь ложится, мельком кидая взгляд вниз.
Чжун Ли действительно для удобства придерживает его за бедро, время от времени смещая ладонь то выше, то ниже. Вот только как никогда отзывчивый на прикосновения Тарталья не может убедить своё тело в том, что это просто процедура. Последний месяц выдался слишком тяжёлым, так что никакой речи об удовлетворении своих физических потребностей и идти не могло. А сейчас рядом с объектом обожания, да ещё и в такой близости фантазия не на шутку разыгрывается.
— Ещё не всё? — он смотрит с надеждой, почти жалобно, потому что возбуждение стремительно нарастает, а оказаться в неловкой ситуации ему совсем не хочется.
— Почти.
Чжун Ли ещё минуту — адски долгую минуту — поправляет бинты, и, хвала Богам, наконец отстраняется, забирая лекарства и отставляя их на тумбочку.
— Никакой нагрузки на ногу, — он гасит свет и возвращается в свою постель. — Я буду помогать тебе, возражения не принимаются. Если будет что-то нужно, то не стесняйся, буди меня.
Тарталья согласно угукает, облегчённо выпуская воздух из лёгких, но потом всё же не удерживается от возражения, глядя в потолок:
— Ты ведь не должен, так почему?
Чжун Ли справа вновь вздыхает.
— Как минимум, потому что я тоже в этом виноват. А ещё я хочу помочь. Разве желание оказать поддержку близкому человеку не является исчерпывающей причиной?
Тарталья не находится, что ответить, поэтому соглашается, тихо угукая. Благодаря стараниям бывшего Гео Архонта он теперь сможет выспаться.
* * *
— Ты ничего не забыл, Чайльд?
Чжун Ли уже собран, аккуратно причёсан и выглядит бесподобно, как и всегда глазами Предвестника. Белая форма идёт ему, начиная от пиджака, застёгнутого на все пуговицы, и заканчивая перчатками. Он накидывает такое же белое пальто и накидку с капюшоном, ожидая своего спутника у двери, пока Тарталья в контрастно-чёрном одеянии пытается совладать с молнией на сапогах, настрого запретив тому помогать себе с одеждой.
— Кажется, нет, — он, покачнувшись, встаёт и облокачивается на старшего, который также взял и обе их дорожные сумки, потому что “нет, Чайльд, тебе нельзя нагружать ногу”.
— Разве? — рядом с лицом мелькает по-доброму насмешливый взгляд, и Тарталье всучают какой-то конверт.
Он едва не хлопает себя по лбу. Ну конечно, а о самом главном-то он и забыл.
— Его передал мне заведующий ревизией, думая, что я просто твой сопровождающий. Велел доставить в канцелярию дворца.
— Но почему он не отдал его сразу мне?
Тарталья вспоминает того нелицеприятного мужчину в кабинете Северной тюрьмы и, не раздумывая, вскрывает конверт, ломая предохранительный штамп. У него есть все полномочия на это, и если он вдруг ошибается в своих подозрениях, то просто принесёт извинения, сославшись на недостоверную информацию.
По мере того, как он читает доклад, лицо его вытягивается в возмущении, и это не укрывается от Чжун Ли.
— Ложь?
— Наглая и беспроглядная! — Тарталья складывает письмо и спешно заталкивает его в одну из сумок, пока старший запирает их номер. — Представляешь, он пишет, что в тюрьме не выявлено никаких нарушений. Более того, указывает, что убийца, за которого приняли меня, находится под строжайшим надзором. Эта дезинформация может привести к новым жертвам. Я обязан донести это до внимания Царицы.
— Мне всегда было интересно, — аккуратно интересуется Чжун Ли, — в каких вы с ней отношениях? Ты так тепло отзывался о ней, несмотря на её, хм… весьма холодную натуру.
— Всё просто, я её любимчик, — фыркает Тарталья, заставляя в который раз Чжун Ли улыбнуться.
