* * *
— Сяншен! Тарталья в ужасе распахивает глаза, судорожно вдыхая, и чуть не падает на пол, запутавшись в чём-то белом и мягком. Постепенно мандраж, накативший после сна, спадает, и он может спокойно оглядеться. Небольшая комнатка в серых тонах, в ней, кроме него, ни души, а света через маленькое окно под потолком попадает ничтожно мало. Тихо. Несколько секунд уходит на то, чтобы привести мысли в порядок и вспомнить всё, что произошло. Тарталья немного морщится, касаясь скул и груди, плеч, везде, куда приходились удары. Больно, но терпимо. А ещё безумно интересно, что стряслось после и кто о нём так хорошо позаботился — на повреждённых местах кое-где бинты и пластыри. Судьба, словно слыша его вопросы, тут же подсылает кого-то очень робкого за дверью, чей тихий стук он улавливает. — Войдите, — не очень уверенно подаёт голос Предвестник и, кряхтя, принимает вертикальное положение на кровати. В комнату просачивается высокий и очень худой незнакомец, Тарталья сканирует взглядом униформу и узнаёт в нём члена свиты из дворца Царицы. — Я… прошу прощения, мне показалось, вы проснулись, ваша светлость… Тарталья впервые за много дней выдыхает. Его узнали, а значит, вытащат отсюда. Однако придётся немного потерпеть всякие “светлости”, “сиятельства” и прочие обращения, что обязательны по отношению к Предвестникам во дворце. — Не нужно суеты, — Тарталья потирает переносицу и прогоняет остатки сна, — мне нужно видеть главнокомандующего. Поверить в то, что его ад закончился, получается не сразу. И тем не менее, навести порядок необходимо. — Я приношу извинения от всех, кто ответственен за эту чудовищную ошибку, весь штаб был на ушах, когда вы пропали… — подчинённый замолкает, замечая жест одиннадцатого Предвестника рукой, мол, достаточно, но затем вновь начинает лепетать, — ваша одежда здесь, а если нужно будет умыться, то всё необходимое в соседней комнате. Вы сейчас в безопасности, это крыло полностью административное, здесь комнаты начальства тюрьмы. Как только будете готовы, прошу, проследуйте в коридор, я встречу вас и провожу к командиру. Когда тот наконец покидает комнату, Тарталья позволяет себе ещё некоторое время посидеть просто так, приводя мысли в порядок и обдумывая, с чего начнёт свой разговор с командиром, а потом разминается, несмотря на боль во всём теле. Ему не привыкать. Горячая вода и нормальное мыло значительно поднимают ему настроение, он жертвует сухими бинтами ради качественной ванны, а затем наспех сушит волосы полотенцем, в недоумении вставая перед комплектом одежды, что принёс ему подчинённый. Брюки, рубашка, пальто, всё чёрное и максимально невзрачное, будто на похороны отправляют. Что ж, выбирать не приходится, Тарталья накидывает на плечи такой же тёмный плащ и выходит в коридор к ожидающему его соратнику. — Распорядись, чтобы… а хотя постой. Пока приказов не будет, — Предвестник решает, что стоит сначала обговорить свои идеи с главнокомандующим, а уже потом ставить здесь всё с ног на голову. Он быстрым шагом проходит в кабинет, к которому его приводят, не особо задерживаясь взглядом на интерьере, который заведомо приличнее и лучше, чем вся остальная территория тюрьмы. Присланный из дворца руководящий всей этой проверкой сидит, обложенный бумагами, а над ним стоит ещё один сотрудник, что-то взволнованно ему объясняющий вполголоса. При виде одиннадцатого Предвестника оба встают, а младший по званию быстро ретируется, оставляя их наедине. — Рад видеть вас в здравии, господин Тарталья, — негромко приветствует его мужчина лет сорока на вид с подёрнутыми сединой усами и жестом приглашает сесть. Тарталья садится в кресло напротив рабочего стола и заранее знает, что весь этот фарс неприятен не только ему — уважаемый чиновник тоже не в восторге от того, что приходится расшаркиваться перед парнем раза в два моложе его. — Мне бы хотелось в подробностях знать о том, что произошло в том инциденте, — начинает он, — я о человеке, называющем себя Скалозубом, и двух стражниках, что помогали ему. Как вы, наверное, знаете, я потерял сознание. Чиновник не сразу отвечает на вопрос, немного растерянно оглядывая все принадлежности на своём столе. Не сложно догадаться, что тема щекотливая, и фиксация подобных нарушений входит именно в его полномочия, поэтому, в случае чего, головы полетят не только среди администрации тюрьмы, но и в его штабе. — В крыле, где произошло это ужасное преступление, произошёл взрыв. Наши сотрудники поспешили наверх и нашли всех соучастников без сознания. У некоторых обгорели волосы, на телах многочисленные электрические ожоги, но погибших нет. Полагаю… — мужчина чуть склоняет голову, взглядом указывая туда, где обычно висит глаз Бога Тартальи. Неожиданный виновник взрыва пожимает плечами. Тарталье не составляет труда сложить два и два, чтобы понять, что, видимо, он на последнем усилии сознания активировал глаз Порчи, обезвредив всех противников, и отключился. Для этого не потребовалось даже трансформации, простых людей сразил электрический импульс, исходящий от него. Это многое объясняет. — В этом вы правы. Хотите утверждать, что они получили незаслуженно? — во взгляде Тартальи читается немая угроза, когда он видит по глазам собеседника, что тот придерживается другого мнения. — Не сочтите за грубость, господин Предвестник, но использование глаза Порчи против своих соотечественников, пусть они и преступники… — чиновник нервно поправляет белый форменный шарф на шее и встаёт, видимо, не зная, куда себя деть, — вам стоило дождаться подмоги, а теперь ваши действия противоречат всем уставам… — Противоречат уставам?! — спокойствие Тартальи надламывается, словно соломинка, он встаёт и с грохотом опирается на стол, заставляя мужчину тут же сесть обратно в кресло. — Мне очень интересно знать, по какому конкретно уставу ваши подчинённые ошиблись, отправляя меня сюда? По какому уставу я здесь терпел издевательства от худших из худших в моей стране? И по какому уставу служащие этой тюрьмы сотрудничали с заключённым? Во взгляде главнокомандующего селится неприкрытый страх, когда он видит океан гнева в синих глазах напротив, но Тарталью уже не остановить. — Как бы понятнее выразиться… — он выпрямляется и на секунду обращает взор к потолку, — с самого моего начала пребывания здесь мне стоило только захотеть, — он щёлкает пальцами, — и все этажи тюрьмы тут же затопило бы. Пожелай я хоть на секунду — каждый, кто перешёл мне дорогу, был бы мёртв уже через пять минут. Он не врёт, его не раз посещала мысль бросить притворяться и закончить всё самому. Но жертв было бы неоправданно много. Поэтому эту часть своей сущности он запер глубоко внутри и предпочёл терпеть, существовать в этой тюрьме обычным человеком. Позволил себе бояться, позволил влезть в шкуру невиновного, но осуждённого парня. С одной стороны — унизительная слабость. С другой — здравый смысл и оправданная жертва. А ещё благодаря тому, что он задержался здесь, беззаконие наконец-то будет вырвано с корнем. В руке по его призыву появляется лук, как новенький, но родной и горячо любимый. Печати сняты, больше Тарталье ничего не помешает применить свою силу при необходимости. Чиновник же вжимается в кресло при виде этого зрелища. — Вам, наверное, интересно, что же меня остановило? — он делает паузу. — Честь Предвестника. Того, кто до последнего предан Царице. Как думаете, хороша ли была бы наша репутация в народе, разнеси я тут всё? Сомневаюсь. Что уж говорить лично о моей репутации, — постепенно он подводит к тому, зачем действительно сюда пришёл, — я надеюсь, легенда о моей "смерти" в той заварушке уже готова? И да, я жду ваш план того, как мне незаметно для всех, повторяю, для всех, даже для стражи, покинуть это место. Меня ждут во дворце, и не в ваших интересах меня задерживать. Он дожидается нервного кивка чиновника, а затем прячет оружие, поворачиваясь к двери. Скрыв рыжие пряди под капюшоном, он покидает кабинет, быстрым шагом возвращаясь в отведённую ему комнату, и только тогда выдыхает. Подумать только, он нагрубил кому-то, кто годится ему в отцы, хотя изначально даже не собирался. Всё испортило то, что этот хмырь попытался защищать неприкосновенность бандитов, что издевались над ним. Тарталья громко ударяет кулаком по стене, болью пытаясь привести себя в чувство. Теперь ему нужно набраться терпения, а потом исчезнуть. Никто и никогда не узнает, что он, одиннадцатый Предвестник Фатуи, был здесь, осуждённый вместо настоящего убийцы. Впрочем, долго ждать его не заставляют. Через несколько часов к нему заявляется уже знакомый худощавый подчинённый с небольшой дорожной сумкой. — Путь не близкий, здесь всё, что может понадобиться в дороге. Ближайший населённый пункт, где вам смогут дать экипаж, в сутках езды. Лошадей для вас уже подготовили. Смею заверить, о вашем пребывании здесь не знает никто из посторонних. — Так, минуточку… лошадей? — Тарталья зевает и поднимается с кровати, на которой честно валялся последние два часа за неимением возможности занять себя чем-то другим. — Пожалуй, мне хватит и одной. — Вас сопроводит один из наших солдат. Мы не можем допустить, чтобы с вами случилось ещё что-то в дороге. В полночь, во время смены караула вам надо отправиться, я лично прослежу, чтобы вы беспрепятственно покинули Северную тюрьму. Тарталья вздыхает. Спорить бесполезно, но ему бы очень пригодилось время на свободе в одиночестве. А теперь придётся следить ещё за каким-то человеком из дворца, который наверняка и дороги домой-то не отыщет в метель самостоятельно. Вечер тянется долго, после ужина, который ему приносят прямо в комнату, он тщательно проверяет содержимое сумки и с удивлением отмечает, что чиновник постарался на славу. Всё же, что ни говори, а иногда приятно быть уважаемым.* * *
Снег падает крупными редкими хлопьями, кружась в свете одинокого фонаря рядом с конюшней, ветра нет, ночь тиха и спокойна. И только три неприметные тени движутся в потёмках, старательно избегая светлых участков. Негромкое, скорее, сонное ржание двух лошадей в полной походной готовности изредка нарушает тишину, но караул в смене, а охрана отозвана от конюшни ровно на полчаса по приказу командующего ревизией. — В течение десяти минут вам надо скрыться из зоны видимости караульных на башнях. Если они вернутся и заметят ваши удаляющиеся силуэты, будут проблемы, так что сейчас не жалейте коней, — худощавый солдат кутается в своё пальто, дрожа от холода. Тарталья резво запрыгивает на гнедого жеребца, вполголоса интересуясь: — Второй белой лошади не было? Я и так слишком заметен на фоне снега в этой одежде. И точно, весь его чёрный наряд явно никак не замаскировать среди белоснежных сугробов, в то время как его спутник по прежнему в белом форменном плаще. Лица его Тарталья не видел, но и без того понял, что тот не слишком разговорчив, но это к лучшему. — Боюсь, что белых лошадей столько, сколько солдат приехало из дворца, заимствовать их мы не можем. А в здешней конюшне таких просто нет. Тарталья недовольно морщит нос. Вот, что его всегда также раздражало. Репутация и внешний вид свиты Царицы для чиновников важнее, чем чья-либо безопасность. — Тогда не будем тратить время. Он пришпоривает своего скакуна, и, кивнув провожающему его солдату, держит путь к воротам, которые тот заведомо отворил. Его попутчик не отстаёт, так что Тарталья пускается во все тяжкие, не оглядываясь, следуя совету и желая как можно скорее оказаться на свободе. Конь под ним, обрадованный неожиданной резвой прогулкой, фырчит, а Предвестник с радостью подставляет лицо снежинкам, не обращая внимания на слетевший капюшон и волосы, которые развеваются на ветру, закрывая обзор. Ему плевать на то, куда они скачут, благо конь придерживается направления дороги, немного заметённой, но всё же заметной даже ночью. Облаков мало, горят луна и звёзды, отражаясь от бесконечного снежного покрова, надобность в фонарях, закреплённых на седле, отпадает. Тарталья смотрит на блестящий в холодном свете мир вокруг и громко смеётся сквозь замерзающие на щеках счастливые слёзы. Через некоторое время быстрой скачки приходится сбавить темп, давая отдых лошадям и себе в том числе, к тому же, впереди начинает чернеть лес. — Интересно, в этом лесу есть волки? Не хотелось бы угодить к ним на ужин, — молчать Предвестнику изрядно надоедает, и он пробует растормошить солдата. Тот зажигает фонарь, молча предлагая ему поступить так же, и игнорирует очередную попытку завести разговор. — Эй, ты ведь знаешь, кто я. Почему молчишь? Я ведь могу и разозлиться. Он наблюдает за прямой спиной своего сопровождающего, который никак не реагирует на эту смешную (потому что Тарталья ни за что бы не стал гневаться за такое) угрозу, и оставляет эту затею. Вдруг парень немой, а он его только мучает. Ещё спустя час пути тени окончательно сгущаются, луну закрывают облака, а множество елей вокруг усугубляют видимость. Они едут не спеша в почти кромешной тьме, различая дорогу лишь благодаря двум фонарям. — Метель начинается. Не сбиться бы с пути. Тарталья бормочет себе под нос, задумчиво глядя на удвоившееся количество снежинок в небольшом круге света, и пробует различить впереди хоть что-то, похожее на просвет между деревьями. Тщетно. Если вспомнить, сколько времени он провёл в экипаже по пути сюда, то до конца леса ещё долго. Неясная тревожность внутри растёт вместе с ветром, от которого приходится сильнее кутаться в плащ. Лошади начинают проваливаться в свежий снег, из-за чего их скорость падает ещё больше. Неожиданно откуда-то справа доносится негромкий треск, как если бы что-то крупное продиралось сквозь чащу, ломая ветки. Тарталья вздрагивает, потому что его конь издаёт испуганное ржание и встаёт, как вкопанный. — Ну что ты, родной, тише, — не прекращая всматриваться в чащу, он начинает успокаивающе гладить скакуна по шее, и вынимает одну ногу из стремени, готовясь спешиться и проверить, что издаёт такие странные звуки. — Это может быть медведь. Если так, то надо прогнать его прежде, чем он набросится на нас. Он передвигается по снегу быстрее лошадей, поэтому… — договорить он не успевает, потому что звук повторяется совсем близко, и его конь встаёт на дыбы, сбрасывая уже совсем ненадёжно закреплённого в седле всадника. Тарталья вскрикивает от боли, опускаясь головой в снег, потому что вторая его нога по прежнему в седле, а напуганное животное вдруг начинает хаотично продираться по снегу в обратном направлении. Прежде чем он успевает хоть что-то понять, в полутьме сверкает лезвие кинжала, перерезая ремень стремени. Предвестник подавляет в горле очередной стон, оказываясь уже полностью в сугробе и понимая, что от боли не может пошевелить ногой. Вовремя подоспевший на помощь солдат наклоняется, чтобы подать ему руку, и Тарталья встречается взглядом со знакомыми и слишком яркими в этой темноте глазами цвета редчайшего янтаря.