Пирсинг

— Как думаешь, мне бы пошел пирсинг? Языка, — именно с этих слов началось это безумие. Инуи тогда оторвал взгляд от тоненькой книжки, которую читал скорее ради приличия, чем ради саморазвития, и поднял глаза на сидящего напротив Коко. — Будет больно, — констатировал Сейшу. Если Коко что-то и захочет, то остановить его будет практически невозможно. — Я знаю, но... — Коко пробежался взглядом по стенам их с Инупи убежища, желая сформулировать мысль прежде, чем покраснеет, посмотрев в глаза Сейшу. — Знаешь... Я кое-где прочёл, что это что-то типа... Ну, классной сексуальной практики, или как это назвать... Ну, ты понял, короче, да...— звучал Коконой не то чтобы смущенным, но реакции Инуи определённо побаивался. А вдруг тот сочтет его извращенцем и уйдет от него? Глупости, конечно, даже подсознательно Хаджиме это понимал, но почему-то и такую возможность не мог полностью отбросить. Коконой посмотрел на Инупи, но тот лишь немного улыбнулся, ничего не сказав. — Хуй, короче, классно сосать тебе буду, понял? И буду выглядеть круто! Брутально! — отчего-то из-за смущения вдобавок выдал Коко, и Сейшу уже не смог сдерживать смех. На заявление о брутальности он решил не отвечать. — Тебе уже восемнадцать, а ведёшь себя как дитя малое, — блондин закрыл книжку, кинул ее неаккуратно на мат, на котором сидел, и подошёл к Коко, только чтобы чмокнуть его в губы и заглянуть в чужие глаза. — Если правда хочешь себе пирсинг, то делай, будет круто. Но меня ты устраиваешь такой, какой ты есть, без всяких дополнительных примочек. Коко почему-то смутился, хотя обычно сам предпочитал заставлять Инуи краснеть, и отвёл взгляд. Только Сейшу мог видеть его таким... Уязвимым. Только Сейшу мог наблюдать за расслабленным лицом Коко во время сна или завтрака в тишине, когда у него в голове либо какая-то каша, либо очередные запутанные думы о том, что делать с финансами, когда снова встретиться с Майки или Ханмой. И только Сейшу мог бы понять, что Коко думает именно об этом, чтобы встать и обнять сзади, поддерживая бессловно. Потому что оба уже устали от всего этого. Потому что оба с радостью бы смылись куда-нибудь в модную Америку, гонять на мотоциклах и тратить кучу денег, не думая о сраных "свастонах", "черных драконах" и куче других банд, которые ещё появятся и исчезнут сто раз. .... Через неделю Коко действительно идёт прокалывать язык к какому-то знакомому знакомого Ханмы, и Инуи ему тогда сказал, что, наверное, пора прощаться с языком Хаджиме насовсем, после чего под звуки недовольного хаджимовского мычания в него полетела коробочка с йогуртом. Следующие же четыре дня Коконой переживал какой-то, как он его называл, "адище ебучий". Мастер сказал, что язык будет заживать первые пару дней. Но на четвертый у Хаджиме уже летела кукуха, и даже не потому, что есть и говорить было до невозможного больно. По-настоящему по Коконою ударило отсутствие сигаретного дыма в его лёгких на протяжении этих дней. И его дальнейшее отсутствие на следующие две с лишним недели. — Как было хорошо, когда ты молчал, — сказал Инупи на пятый день, когда язык перестал быть опухшим куском мяса, и Коко наконец-то смог засунуть в рот хоть что-то, помимо детского питания и йогуртов, не боясь откусить его. — Заткнифь, фам бы фетыре дня помофчал — уплетая говяжий стейк с пюре за обе щеки, с набитым ртом, упрекал его Коконой, направив на блондина вилку в угрожающем жесте. Инупи лишь зыркнул на него с усмешкой в одних глазах, продолжая наблюдать за жадной трапезой бедолаги. — Как же хочется курить, — выдохнул Коко, дожевав. У него уже начиналась ломка, и масла в огонь добавлял тот факт, что Инуи периодически выходил из дома, а возвращался, разнося по бывшей мастерской запах сигаретного дыма. — А я говорил, что будет больно, — напомнил Сейшу, по-зазнайски задирая голову, будто бы вышел из какого-то собственного внутреннего спора победителем. Будто бы имел в виду тогда именно это. — Хоть бы имел совесть прятать сигареты, а то я чувствую, что скоро сорвусь, — снова тяжело выдохнул Коко. С того разговора и до самого конца процесса заживления от Инуи больше не пахло общественной курилкой. Получается, вместе оказались заперты двое никотиновых наркомана, и обоим сносило крышу по полной. Коконой заметил, что Сейшу, кажется, переживал из-за прокола и отсутствия перекуров даже больше, чем он сам, потому что лезть к нему с поцелуями и тактильным контактом Инупи стал гораздо чаще — всё, лишь бы отвлечься от мыслей о пачке в кармане модного пальто. Только вот и целоваться-то толком не получалось. Каждый раз, когда, распаляясь, Сейшу лез языком глубже в рот, Коконой ойкал и постанывал от боли в поцелуй. Приходилось прекращать облизываться, зато вот доступ к остальному телу Коко Инупи никто не запрещал, и тот, в отместку за совместный сигаретный бойкот, лапал его где только можно, а после того, как стоны Хаджиме явно призывали зайти хотя бы немного дальше, с неохотой отрывался и садился дочитывать злосчастную тоненькую книженцию, которую так и не смог осилить с самого первого их разговора про пирсинг. Коко ворчал, крыл Инупи матом, а потом ложился, устраивая голову на коленях блондина поуютнее, и просил читать вслух.               "Больно?" — спрашивал Сейшу, прерывая чтение, когда Хаджиме неуютно ворочался и то открывал, то закрывал рот, не понимая, как будет лучше. "Все окей, читай давай" — лишь отнекивался тот и улыбался своей гаденькой улыбочкой. Но Инуи не такой уж и дурак и каждый раз тянется к чужим губам, чтобы оставить мягкий поцелуй и потрепать после по волосам, снова безмолвно поддерживая. "Скоро всё пройдёт" честно-честно читается в голубых глазах, а Хаджиме и не сомневается, конечно, но его все равно до глубины души трогают эти поддержка и мягкость, которых, ему, возможно, — ну лишь чуточку возможно — не хватало порой. Вот бы язык болел вечность, лишь бы лежать на чужих коленях, слушать слегка охриплый голос из-за долгого чтения, а потом получать такие вот нежные поцелуи. Надо будет определено предложить Сейшу проводить так время чаще.               Спустя три недели язык Коко зажил полностью, и для обоих это было большим событием. Сутки Коко и Инупи потратили просто на то, чтобы выходить курить, в перерывах между перекурами наконец глубоко целуясь. Наверное, это был самый бесполезный и, вместе с тем, самый счастливый день для них. — Спасибо, — прошептал Хаджиме, когда наконец-то смог оторваться от чужих уже немного опухших от количества поцелуев губ. — Ты самый лучший на свете, ты знал, Инупи? До Инуи немного не дошло, за что конкретно благодарил его Коко — за отказ от курения на время заживления языка или, может, за то, что "был все это время с ним", а может, и за все вместе, — неважно, потому что теперь все позади. И Сейшу лишь кивает в ответ на благодарность и раскладывает Хаджиме на диване, заставляя смирно лежать, пока он выцеловывает каждый сантиметр его тела. Коко откровенно прется от власти, которую содержат все действия блондина, даже если тот этого не осознает. Один лишь взгляд чего стоит. Взгляд, от которого подкашиваются ноги, ведь только его глаза говорят "лежи смирно" — и Коко лежит, чувствуя какое-то невероятное возбуждение. Инупи переходит на шею, сначала вылизывает ее, потом кусает, срывая с тонких губ глухие постанывания, и дует на эти укусы, вызывая мурашки на бледной коже. Коко уже ёрзает немного нетерпеливо, одними глазами просит большего, потому что знает, что говорить ему нельзя, связки просто не позволяют издать ни звука под этим тяжёлым и опьяняющим взглядом голубых глаз. Сейшу наклоняется к уху и обдает его горячим дыханием, прикусывая мочку. Коко ведёт от такого, а ещё ему нахуй хочется скинуть и с себя, и с Инупи всю одежду, потому что чужое тело прижимается к нему так близко, но сквозь собственные майку с шортами и чужие толстовку и джинсы нихуя не чувствует, не так, как хотелось бы, по крайней мере. А Сейшу тем временем продолжает лезть к его ушам, и это пиздец как возбуждает, ведь Сейшу в принципе не может не возбуждать, а когда его язык многократно пробегается по коконоевской ушной раковине, выполняя какие-то извращенские кульбиты — дышать ровно совсем не получается. — Какой ты послушный мальчик, — шепчет Инуи, и Коко, который только-только делал глубокий вдох, давится воздухом от того, какой у Сейшу пиздецки сексуальный голос. Инуи целует его снова, и Хаджиме стонет в поцелуй, ибо уже невозможно терпеть, уже хочется прекратить эти мучения. Но Сейшу ведь — тот ещё мучитель. Раз уж Хаджиме принял негласное правило, не позволяющее ему подать голос, он говорит жестами, и для Инупи это в сотни раз более возбуждающе, ведь вместо того, чтобы крыть Сейшу матом и просить стянуть уже блядскую одежду, Коко лишь прикрывает свои лисьи глаза и оголяет неполностью торчащую из-под майки ключицу, призывая побыстрее разделаться хотя бы с одним препятствием. Инуи ведётся, стягивая черную растянутую фланелевую майку и откидывая ее куда подальше, а после расцеловывает ключицы. Хаджиме стонет, уже громче, уже ёрзает гораздо настойчивее, потираясь о бедро Сейшу, но тот одной рукой прижимает его таз к дивану, запрещая даже такое маленькое удовольствие, и ведь знает, что Коко от этого теперь возбуждён ещё больше. "Быстрее, ну, давай же!!" — в темных глазах напротив, но Сейшу не ведётся. Медленно проводит рукой по чужим соскам, вызывая ещё один сбитый выдох, и в привычном уже жесте ведёт рукой от груди к чужому рту, оглаживая шею, чтобы смочить чужой слюной собственные пальцы и смотреть, как сладко дёргается тело Коконоя, пока влажные пальцы бродят по соскам. Но, когда собственные длинные пальцы ложатся на уже открытый податливо рот, Сейшу вспоминает, с чего же эти ласки начались, ведь на языке теперь пальцы нащупывают металлическую бусину. Инуи ухмыляется, слезая с хрупкого тела и с каким-то даже садистским удовольствием наблюдая за разочарованием, мелькнувшим на коконоевском лице. — Коко, — разрывает он тишину, когда Хаджиме и сам уже поднимается и тянется к его губам, намекая на то, что останавливаться, вообще-то, в его планы не входило. Коконой на своё имя поднимает глаза и с неохотой отстраняется, выжидая дальнейших приказов. — Помнишь, ты говорил, что пирсинг может чудно разнообразить секс, — это даже и не вопрос толком, а так, напоминание, скрытый призыв к действию. У Коко щеки пошли красными пятнами, потому что конечно, блять, он помнит, как говорил это. И конечно же он помнит, как все эти недели фантазировал, как будет хватать его за волосы Сейшу, прижимая к себе ближе. Только вот Инуи об этом знать не обязательно. Сам уже возбуждён до предела, самому уже давно хочется ощутить чужие руки ниже пояса, но он послушно слезает с дивана, опускаясь на колени, и все это как-то даже слишком медленно, будто Коко решил испытать терпение Сейшу. Хаджиме дрожащими от предвкушения руками расстёгивает джинсы, стягивая их до колен, но Сейшу, опять же, одними глазами намекает, что лучше уж ему снять их до конца, и Коко, опять же, ничего абсолютно против не имеет и послушно и даже с радостью стягивает джинсы и откидывает их куда-то к майке, а после то же делает и с боксерами парня, открывая себе вид на прилично вставший член. Какой же Сейшу красивый, весь, без исключений. Коко любовно выдыхает, поднимая глаза на парня. Сейшу выглядит охуенно, Сейшу выглядит потрясно, у Коко, кажется, кинк на Сейшу. — Хороший мальчик, — полушепотом выдает Инуи, когда Коконой, до чёртиков развратно и нежно смотря ему в глаза, проводит носом вдоль всей длины. И от этих слов у него дрожит все тело, потому что, черт возьми, он сделает всё, чтобы быть хорошим мальчиком. Коко издает еле слышный стон от этих слов и, наконец, вбирает головку, дразня, впервые касаясь Инупи пирсингом. Сейшу запрокидывает голову, опираясь на спинку дивана и приоткрывает рот, вдыхая побольше воздуха, ведь Коконой продолжает какую-то искусную пытку, проводя языком со стальным шариком. Штанга в языке длинная, Инуи чувствует это по тому, как отстаёт шарик от места, где проходился только что язык, и от этого ловит ещё больший кайф, краснея то ли из-за пошлых мыслей, то ли от стыда за эти самые мысли. Коко не спешит брать член в рот полностью, испытывает Инуи так же, как тот только что испытывал его — проводит руками сначала по бёдрам, вызывая по коже мурашки, потом забирается под плотную толстовку, проходится по крепкому прессу парня, после чего тот дрожит, и возвращает руки обратно к бёдрам, повторяя те же действия ещё раз. Инуи уже не может сдерживать обличающих его похоть стонов и так и призывает Коко к более решительным действиям. А потом чувствует, как чертов Хаджиме игриво, совсем слегка, касается зубами головки, пытаясь вывести его. И у него, черт возьми, прекрасно получается, потому что Инуи не может больше терпеть — он хватает Коко за копну темных волос, насаживая на себя, и чувствует, как от мазохистского кайфа тот выдыхает через нос, прикрывает один глаз, чтобы сморгнуть слезу, и охуенно, просто невероятно красиво краснеет, что Инуи хватило бы только этого, чтобы кончить. Но дальше, когда Коконой привыкает к своему положению, снова чувствует блядский шарик штанги, скользящий вместе с языком почти у самого основания, сжимает руку сильнее, лишь бы хоть за что-то ухватиться, стонет, затем слегка оттягивая волосы Коко, и чувствует, как тот легонько стонет, разнося вибрацию по всему члену. Сейшу, наконец, смотрит на Хаджиме и понимает, что тот уже давно не отводит взгляда от его лица, а в глазах шрифтом Times New Roman огромный, блять, заголовок: "вытрахай мой рот так, как только сможешь". У Инуи сносит крышу, а Коко лишь вдыхает через нос, проталкиваясь дальше, и вбирает член полностью. Оба чувствуют, как в нёбо упирается головка. Как же мокро во рту Коко, как же крышесносно он проводит языком с этим чертовым пирсингом. Сейшу больше не может терпеть, он, словно с катушек слетел, оттягивает Хаджиме от себя полностью, позволяя сделать ровно один вдох, и натягивает на себя собственноручно, раз за разом водя чужой головой. Коко отрывисто стонет, давится, резко сталкиваясь носом с чужим пахом и снова и снова прижимается языком к стволу, сводя Сейшу с ума. В уголках лисьих глаз скопились прозрачные слезы, готовые вот-вот упасть. Сейшу уже не может остановиться, грубо управляет головой Коко, снова откидывая голову назад. Коко выглядит таким довольным своим положением, так развратно открывает рот, стоит ему оторваться от члена хоть на секунду, и снова заглатывает его полностью. Коконоя в какой-то момент начинает трясти, Сейшу чувствует это и пробегается глазами по Хаджиме полностью, замечая на серых свободных шортах мокрое пятно. И одна только мысль, одна гребаная мысль о том, что Коко кончил, возбудившись, от того, как отсасывал ему, заставляет излиться в чужой рот тоже. Коконой все ещё немного трясётся от накатившего оргазма, давится от последствий чужого и, наконец, отстраняется от Сейшу, весь раскрасневшийся, с растрепанными темными волосами и с этим ненормальным взглядом. Сейшу теряется, потому что нельзя этим взглядом смотреть на того, кто так неистово вбивался в твой рот, кто так сильно хватал тебя за волосы, что на ладони даже осталось несколько волосинок. Нельзя. Запрещено. А Коко ломает все блядские запреты и смотрит. Сейшу опускается на пол, к Коконою, вытирает рукавом толстовки пот, слюну и сперму с чужого подбородка и целует до одури нежно, до одури сладко, так, что Коко плавится от всего тепла, что передает ему блондин. — Ты невероятный, — влюбленно говорит, обнимая парня. Коко обнимает в ответ и утыкается в шею Сейшу, целуя. — Я знаю, — он ослабленно ухмыляется, и Инупи чувствует это кожей.