Искра во тьме

Не то чтобы Леви был таким уж затворником. Это просто привычка, одна из тех многих, что перебрались с ним на поверхность из Подземного города. Когда ты зарабатываешь и кормишь себя воровством, темнота и ночная тишь становятся твоими лучшими и незаменимыми друзьями, а случайно попавшийся на твоём пути прохожий – злейшим врагом. Прячешься, как какая-то помойная крыса, ища максимально безлюдные – что в твоем случае значит: безопасные – места. Попался – провалил дело, не справился, погиб. А умирать никто не хочет, даже если жизнь вокруг похожа на симуляцию ада. Начинаешь приспосабливаться ко многому, к скрытности и проворству в том числе. Не то чтобы Леви был таким уж затворником. Просто в Поземном городе в принципе не принято выходить куда-либо без особой на то надобности. И дело здесь не только в страхе быть убитым или ограбленным. Просто у всех в жизни наступает момент, когда хочется абстрагироваться, уединиться, отвлечься от всего мира, скрывшись на своем островке безопасности. Так вот – если живешь в подземелье, то это чувство преследует тебя постоянно и выражается в полном отвращении и ненависти ко всему окружающему. Сидишь дома, запертый в четырех стенах, как в гробу, слушаешь мерзкий мышиный писк под полом и постоянно ежишься, плотнее кутаясь в дырявое покрывало, чувствуя зябкий холодок, так и сквозящий из всех щелей. И понимаешь: это лучшее, что только можешь получить в своей никчемной жизни. Но это твой личный маленький мирок, огражденный от всего остального стенами, пусть и не такими прочными и высокими, как Мария, Роза и Сина, за которые выходить нет совершенно никакого желания. Жизнь в Подземном городе легко сравнить с жизнью в крысиной яме: кругом грязь и смрад, кругом голодные глаза и искалеченные проказой лица, кругом вражда, построенная на таком простом и естественном желании – выжить в этом кошмаре. Ведь деваться-то некуда, когда ты уже заперт в этой огромной братской могиле, похоронен заживо, считай. У тебя нет ни прав, ни возможности сбежать и спастись. Зато есть куча солдат военной полиции, что готовы избить до полусмерти при малейшем признаке нарушения порядка. Будто запирать людей в подземелье, как каких-то животных, - это и есть порядок. Наверняка, так кажется лишь тем, кто никогда не спускался на самое дно. Кто каждый день видит солнце и дышит свежим воздухом, кто не рискует каждый день умереть голодной смертью или попасть в руки военных, заскучавших на своем посту. Люди ведь неравны: кто-то всегда будет выше, а кто-то – на самом низу. Буквально, в данном случае. И Аккерман, сколько себя помнил, всегда относился ко второму разряду без какой-либо надежды попасть в первый. Смирился, привык к мысли, что всю свою жизнь так и будет вдыхать этот тяжелый спертый воздух и мерзнуть, не зная солнечного тепла на коже. Когда свободолюбивую певчую пташку запирают в клетку, ей ничего другого не остается, кроме как свыкнуться. Вот только Леви никогда не был свободным – как родился в этом огромном подвале, так и должен был скоротать там свой краткий век. Не то чтобы Леви был таким уж затворником. Просто не любил столпотворения людей и компании. Тут, наверху, жизнь стала куда проще, приятнее и, во всех смыслах, чище. Больше не приходилось бороться с другими бродягами и выживать в столь ненавистном месте среди столь ненавистных людей. И здесь было небо, огромное, голубое, чистое, яркое. Однако желания общаться и взаимодействовать с обществом особо не прибавилось, и, так называемые, боевые товарищи очень способствовали этому. Все в армии знали об его происхождении, ходило множество пересудов и мерзких сплетен, хихиканий и косых взглядов. Как будто военного определяет место его рождения, а не боевые умения и количество поверженных титанов. Леви всегда было плевать, что происходит за его спиной, ведь он всегда знал, что никто и никогда не решится повторить это в лицо. Его боялись и, откровенно говоря, недолюбливали за вздорный и самовольный характер, чему Аккерман был даже рад. Так хотя бы его неприязнь оказывалась взаимной: он не шел на контакт, и другие к нему не тянулись, - чистая идиллия. Не то чтобы Леви был таким уж затворником. Однако сейчас, сидя в зале, полном людей, все равно чувствовал себя не на своем месте, что, в некотором роде, являлось правдой. Аккерман – вояка, и его дело истреблять титанов, а не наблюдать за этим цирком абсурда, да еще и из первых рядов. Черт бы побрал этого Смита с его попытками приобщить друга ко всем прелестям солдатской жизни. Черт-то, к сожалению, не поберет, а вот мужчина успел уже несколько раз проклясть его за последний час, пока выслушивал нудные речи Закклая о товариществе, свободе, борьбе и тому подобном вздоре. Что может быть лицемернее? - Петра, напомни-ка, что здесь происходит? – подпирая подбородок кулаком, негромко бросил брюнет, даже не взглянув на подопечную. - Как? Вы не слушали? – громким шепотом удивленно спросила девушка, осторожно наклоняясь к лидеру, чтобы не мешать разговорами окружающим. Тщетно, потому что в такой толкучке легко можно услышать даже чужое дыхание, что и говорить о звуках чьего-то голоса. Конечно же, в затылок Аккермана вперилось несколько удивленных пренебрежительных взглядов, а по сторонам раздалось шипение, призывающее к тишине. Рыжеволосая осмотрелась по сторонам, будто пытаясь понять, насколько сильно ею будут недовольны, и приблизилась к самому его уху, совсем тихо объясняя: - Мы сейчас находимся в зале суда, где проходит заседание по делу дезертира-связиста, по чьей вине на прошлой вылазке погибло несколько солдат. Целый отряд. Я ничего об этом не знаю, но свидетели говорят, он покинул боле боя и вернулся к стене, вместо того, чтобы добраться до командующих и запросить подкрепление, пока его товарищи гибли в окружении. Молодая разведчица слегка тронула старшего за плечо, привлекая внимание, и кивнула в центр зала, где на коленях стоял темноволосый юноша, прижимающий к груди руки, закованные в тяжелые кандалы. Леви бы не дал ему больше шестнадцати, совсем ещё молоденький рекрут. Возможно, даже одного выпуска с его новоиспеченными подопечными. Выражения лица солдатика он не разглядел – оно было скрыто запавшими космами, однако то, как дрожат его плечи, было заметно даже с его расстояния. - Везунчик. В одиночку добраться до стены, ничего при этом не потеряв… Уже выиграл эту жизнь. - Ничего, кроме товарищей. Сомнительное достижение, - взгляд девушки, направленный в сторону подсудимого, выдавал довольно противоречивые эмоции: там совершенно точно была жалость, будто Петра про себя оплакивала погибших и этого парнишку, которому точно не избежать виселицы. Но также там сквозило нечто, чего Аккерман уж точно не ожидал от кого-то, вроде нее. Это было осуждение, но тихое, будто тщательно скрываемое. Подавляемое, но от этого не менее сильное. – Это было напрасно. Теперь его ждет казнь. Леви, поглядывая на напарницу периферическим зрением, только хмыкнул, даже не зная, удивлен ли ее реакцией. Она уже сталкивалась с титанами, будучи совершенно неопытной и неподготовленной к этому, тоже теряла товарищей, видела своими глазами их смерти и при этом сама не на шутку рисковала собственной жизнью. Наверняка, от того неудачного приземления на крышу остались шрамы. Но даже так она не захотела бросать Дитриха и, если бы Леви тогда не оказалось рядом, скорее всего, необдуманно и глупо ринулась бы на выручку. И в Шиганшине осталось бы на одно мертвое тело больше. - Ясно. А мы здесь в качестве зрителей, значит? – капитан скрестил на груди руки и устало понурил плечи, уже чувствуя, как от долгого непрерывного сидения начинают нещадно затекать мышцы. - Командор Эрвин хотел, чтобы вы внимательно понаблюдали за процессом, разве нет? Может быть, в качестве назидания или поучения. Аккерман о чем-то таком подумывал раньше, однако сейчас, когда Рал озвучила это вслух, мысль будто стала более реальной и материальной, как неожиданно и неприятно пришедшее осознание. Мужчина обежал взглядом просторный зал, выискивая среди хоровода знакомых и незнакомых лиц Эрвина, что чинно восседал, как каменная статуя, на противоположной трибуне и внимательно наблюдал за происходящим, даже не заметив не себе пристальный взгляд друга. «Все еще не доверяешь мне? – подумал брюнет, ощущая, как сама собой поджимается челюсть до едва слышного скрипа зубов. – Друзей держи близко, а врагов – ещё ближе, так ведь?» Казалось, это никогда не кончится. Военные суды всегда проходили долго и мучительно, как солдат уже успел понять. Бесконечный поток речей все не утихал и только накапливался в голове беспорядочным шумом, будто забивая собой черепную коробку. Пустые показания, ненужные свидетельства, - все это так бесполезно, ведь приговор этому рекруту был вынесен уже в том момент, как его ввели в зал заседаний. Монотонное зачитывание законов, как на церковной проповеди, которые все присутствующие наверняка уже наизусть знают. Моралистические рассуждения о чести и доблести, о славе и товариществе, о спасении и совести… и еще многих вещах, от которых присяжные далеки примерно так же, как человечество внутри стен от свободы. Едва слышный лепет подсудимого сквозь судорожные рыдания до тонюсеньких ручейков крови с прокушенных губ, его мольбы и жалкие оправдания, которые сегодня вряд ли тронут сердца нужных людей. Казалось, еще чуть-чуть и тот умом тронется. Это его, конечно, не спасет, но явно облегчит последние дни пребывания в гнилой темнице. Аккерман украдкой взглянул на подопечную. Петра наблюдала за происходящим с ничего не выражающим лицом, и только ладони были плотно стиснуты на коленях. Леви ощущал себя довольно смутно – какая-то смесь презрения и негодования, граничащего с полным отвращением и злостью. Наконец, лишняя показушная болтовня была окончена, и в зале воцарилась благословенная тишина на то время, пока Закклай будет совещаться с присяжными насчёт приговора в другом кабинете. Можно было выдохнуть и услышать, как несколько человек вокруг сделали то же самое. Это все, и в самом деле, очень утомляет. Кругом шуршали шепотки, но тихо, едва слышно, будто присутствующие радовались наставшему безмолвию и боялись потревожить его. Подсудимый какое-то время запугано осматривался по сторонам, будто ища поддержки и свое последнее спасение. Когда ошалелый и задурманенный ужасом взгляд почти ощутимо зацепился за Леви, он не отвернулся. Продолжил смотреть на сгорбившуюся на полу фигуру, хмуро поджимая губы. Солдатик, кажется, растерялся на какое-то время от такого, после чего тихо взвыл, согнувшись пополам и уткнувшись лбом в пол. Ладони Рал сжались заметно сильнее. - Жалко его… Как бы ни был виноват, но все равно очень жаль… - прошептала девушка, кажется, обращаясь к лидеру, совсем тихо, чтобы в напряженной тишине никто не услышал ее слов. Леви сам до конца не понимал, что думает на этот счет. По его мнению, на вылазке солдат не может сделать ничего более низкого и отвратительного, нежели бросить своих товарищей на погибель. Прямо как он когда-то – совсем недавно, но, по ощущениям, в прошлой жизни - оставил Фарлана и Изабель. Это бесчестно, эгоистично и попросту мерзко – спасать собственную шкуру, наблюдая, как титаны рвут на части таких же людей, отчаянно желающих жить, имеющих свои мечты и любимых людей, которые ждут их дома. Но получат, в лучшем случае, лишь обломки костей или устную похоронку. Но с другой стороны внутри разгоралась совсем другая ярость, направленная в совсем иную сторону. Поток его мыслей прервал звонко пронесшийся по зале хлопок двойных дверей. Верховный главнокомандующий был готов зачитать приговор. - На основе всех полученных сведений и в соответствии с действующим военным уставом, суд вынес свой вердикт, - громко и четко, пусть и слегка монотонно, начал Закклай, с близоруким прищуром прочитывая постановление. – Поэтому, если никто из присутствующих не имеет дополнительных показаний или претензий… - Я протестую. Аккерману пришлось повысить голос, дабы быть услышанным и перебить речь Дариуса, хотя особой необходимости в этом не было. Огромное закрытое пространство прекрасно разносило любые звуки, и мужчина даже слегка удивился тому, с каким неожиданным эхом прокатились по трибунам его слова. Взгляды всех присутствующих тут же оказались прикованы к нему, будто он теперь здесь главный судья или обвиняемый. Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, как на него теперь глядел скованный рекрут – облегченно, со вспыхнувшей в глубине глаз надеждой. Главнокомандующий устало подпер подбородок ладонью, поправил на переносице очки, бросил: - Что же, капитан Леви, у вас есть, что сказать суду? - Нет, - хмуро ответил брюнет, вопреки своему же заверению поднимаясь с места, и тут же почувствовал, как на его локте сомкнулись чьи-то пальцы. Петра обеими руками придерживала его на месте. Поймав его вопросительный взгляд, Рал отрицательно замотала головой, явно призывая лидера остановиться, пока не поздно. Ее губы едва слышно шептали что-то, чего он не мог услышать, но зато смог понять на подсознательном уровне. И даже признать – в чем-то она права. Солдат довольно грубо дернул локтем, отталкивая от себя девушку, отчего та даже опустилась обратно на лавку. Теперь ей ничего не оставалось, кроме как наблюдать за происходящим, как и всем остальным. – Мне просто интересно, почему военные преступления судят те, кто никогда не был за стенами, а титанов видел лишь на рисунках? - У любой войны есть две стороны, - вкрадчиво, будто объясняет простую истину ребенку, начал Закклай после недолгого молчания. О спесивом нраве капитана Леви было известно всем. Главнокомандующий лишь краем глаза взглянул в сторону лесенки амфитеатра, на нижней ступени которой он остановился, после чего вновь вернулся к документу, явно надеясь, что неожиданно возникшая полемика надолго не затянется. – Одна из них – битва, а вторая – закон. Для победы важно поддерживать эти чаши весов на одном уровне, что невозможно при неверной расстановке грузов. Наша стезя, капитан, - кодексы и уставы, а ваша – УПМ и клинки. Человек, столько времени проведший в сражениях, не сможет рассуждать беспристрастно, столкнувшись с чем-то, противоречащим его убеждениям, ровно как и кто-то, скоротавший многие дни в пыли кабинета над бумагами, не сможет взять в руки оружие. Все мы делаем то, на что горазды, ради общей цели. - И в чем заключено ваше рассуждение? Его ведь просто вздернут, а вы так и не поймете, за что сами же и наказали, - Аккерман угрюмо оглядел просторную залу, чуть сощурившись, когда в поле зрения угодили расшторенные в дневной час окна, и старательно избегая Эрвина. Будет еще время и на его злющее лицо налюбоваться, и упреки выслушать. Где-то за его спиной вновь взвыл обвиняемый рекрут, будто только сейчас осознав, какая кара ему светит. Злость подскочила к горлу, застыла где-то в трахее тяжелым щекочущим комом, заставляя вены на шее вздуться, а руки крепче сжаться в кулаки. Все снова смотрели на него, в очередной раз, как на циркового зверька, выставленного на потеху. Кажется, именно в этот момент он и вспомнил, по какой причине так не любит общество. Потому что он в нем чужой. Шумно выдохнув и напряг челюсть, капитан быстрым шагом пересек зал и направился к выходу, желая поскорее убраться отсюда и стараясь не оборачиваться. - За дезертирство, - поправил его Дариус, тасуя в руках тонкую стопку документов. - А вы сами-то знаете, что это такое? – вполоборота бросил мужчина и вынырнул наружу, громко хлопнув дверью напоследок и устало привалившись к ней спиной с другой стороны. И тяжело выдохнул, чувствуя, как внутри бурлит злость. Но здесь, за пределами того помещения, дышать как-то стало легче и даже приятнее, будто с души спала тяжелая гнетущая аура. Леви поднял глаза и тут же встретился взглядом с той, которую поначалу и не заметил здесь. Видел, конечно, мельком в зале, но затем утерял, решив, что такую малышку просто стало незаметно за спинами других солдат. - Там очень душно, - как бы извиняясь, пояснила девушка мелодичным голоском, тонким, чем-то напомнившим ему звон маленького колокольчика. – И атмосфера такая… гнетущая, что ли. Она сидела прямо на подоконнике распахнутого настежь окна, чуть высунувшись на улицу и крепко придерживаясь за раму. Блондинистые волосы, нехитро собранные сзади в конский хвост, слегка трогал ветерок, большие голубые, совсем как небо, глаза с интересом и легким смущением изучали подошедшего ближе капитана. Ее округлое ладное личико было довольно бледным, и девчонка выглядела так, словно едва-едва отходит от приступа дурноты. На покатом плече красовалась нашивка разведотряда, теперь он точно мог это разглядеть. - Я понимаю, о чем ты, - Аккерман вынул из кармана белый платочек и протянул его девочке, которая, чуть помедлив в неуверенности, с благодарной улыбкой приняла его и осторожно протерла вспотевшее лицо. Мужчина внимательно наблюдал за ее действиями, будто пытаясь по одним только движениям определить, как она, такая маленькая и хилая на вид, сумела получить медаль за Шиганшину. Ответа он так и не получил ни пока она сидела перед ним, ни пока вежливо прощалась, ни пока удалялась обратно в злополучный зал суда. Хлопок тяжелой двойной двери оповестил его о том, что он упустил эту возможность хотя бы узнать ее имя и немного приблизиться к разгадке этой задачки. Глубоко вдохнув свежий теплый воздух, Леви спешно двинулся прочь по коридору, понимая, что заседание совсем скоро подойдет к концу. Однако его мысли то и дело возвращались к загадочной блондинистой юнице, которая теперь вызывала в нем еще больше вопросов.