Пытать и миловать

Саша льстил себе мыслью, что никогда не довольствовался тем, что имел. Он знал, любую вещь можно улучшить, прогресс не прекращаем. А довольство вело к стагнации, что в целом есть безделье и растление. Ты остаешься на месте, а мир, мир крутится вперёд, забывая тебя далеко позади. Все ему говорили, что он не мог смириться с победой. И правы были, бесы. Он не мог. Его мозг никогда не переставал работать, руки чесались без дела. Трудоголик, болтун. Вот и сейчас. Он выиграл войну, выиграл себе царство. Впервые оно нашло спокойствие за долгие десятилетия теперь — не будем ложно скромны — под его правлением. Ему бы сидеть и не рыпаться, как советовала Рада, но его главный враг заточен в подвалах, помещён в машину, которая будет пытать его до скончания веков. И приказал Александр, потому что только так удержишь дьявола. Или точнее: они не знали, как иначе, а удержать надо было. «Чернокнижник сотворил бы с нами всеми черт знает что, если б мог». И вот Саша шел к нему. Ибо начал думать об этом и уже не мог остановиться и сосредоточиться на другом. Казалось, все его планы будут рассыпаться, пока он не покончит с этим. Значит, он покончит. Вернуться бы в блаженное состояние, когда он думал о чем угодно, но не о Борисе. Тюрьма представляла собой полотно, два человеческих роста в длину и три в ширину, которое поглощало в себя жертву и потом медленно, на протяжении веков, переваривало ее. На первых этапах жертва выступала из картины рельефом, этакой скульптурой. В конце оставался эскиз. Чтобы попасть в тюрьму, надо было сверху донизу пересечь весь замок. Саше пришлось туго с его поврежденной ногой, но наконец он докарабкался до нижних уровней своего белокаменного чудовища. Главное украшение крепости в его высокой обороноспособности, это бесспорно, но винтовые лестницы могли быть и пошире, а ступеньки пониже. У дубовых дверей, отделявших казематы от публичной части замка, Саша отшутился от охраны и прошел внутрь. Справа и слева шла череда камер, ныне пустующих, а в конце тоннеля, в помещении широком и просторном — Чернокнижник. Изнутри пленника сторожила дополнительная гвардия, но уже не человечья. Два существа стояли по бокам картины, в полусвете их лица могли сойти за морды собак или ворон из-за вытянутых носов и блестящих глаз. Они мерцали черным, как ночная вода, будто действительно проглядывали откуда-то не отсюда, секунду тут, другую там. Саша не имел представления. Они сопровождали картину, вот и все, что вытянул из них молодой царь. — Я хотел бы забрать у него немного боли, — сказал Александр. Какая чушь. И правда. Чернокнижник врос уже всем почти телом в картину. Из середины полотна он тянулся наружу левой рукой. Глаза зажмурены, рот в крике. Даже в таком виде Борис не утратил ни капли своего былого великолепия. Не человек он, а монстр, бессмертный, убийца. Саша сделал шаг и приложил свою руку к его. И тут же рухнул в вопле. Крик было не остановить, не вытерпеть боль, пронзившую его везде и не отступающую. Только силой второй руки он не оторвал первую от ладони Бориса. Вцепившись в собственное запястье, он орал на коленях перед врагом. «Ещё минуту, — говорил он себе, — ещё одну я смогу, — зная, что падает, — ещё одну». — Ты должен отпустить. — Сейчас, — процедил Саша, — сей… Он откатился и собрался в клубок на полу, баюкая больную руку. Весь в поту, рука пульсировала, сердце колотилось. Стража — людская — подлетела к нему и перевернула. — Мой царь… — Вон! — заорал Александр. И вспомнил себя. — Все в порядке, я сам. Я сделал… Идите, вон! Они ушли. Саша, опираясь на локти, поднялся. Глаза осоловелые на картине, будто она псина дворовая и готовится к прыжку на него. — Это чувствует он? — уточнил. Почти спокойно. — Постоянно? Существа склонили головы. «Как он может? Как я смог бы?» — Мне нужно подумать. Саша отошёл к противоположной стене, прижался к ней кулаком, а лбом к кулаку. Не имей он опоры, вряд ли бы устоял, так сильно вертелось в голове. Он дождался, пока мысли придут в норму и ещё немного. Для порядка. — Я подумал. — Он обернулся через минуту. — Освободите. Существа повиновались. Чернокнижник камнем выпал к ногам Александра, который подхватил его и переложил на спину, шепча всякий успокоительный бред. Убрав волосы с лица, Александр ужаснулся: щеки и лоб Бориса были изрезаны тонкими полосами. И он начинал выть через стиснутые зубы, а потом дышать жадно и быстро. Будто ему там и воздуха не хватало. — Как помочь ему? — потребовал Саша у существ, но за стонами не услышал ответа. «Черт, он совсем плох». «Или собирает силы.» Послушав гадкую мыслишку, Саша поднял Бориса на руки, и правая — изувеченная — нога подвернулась, дала сбой под непривычной тяжестью, чернота взбеленила голову, но Саша выдержал секунду, а потом стало легче, и он все же донес треклятую ношу до соседней камеры. Ту перед ними открыл перепуганный солдат, и Саша прислонил Бориса спиной к дальней стене. — Раду позови, — приказал солдату. — Уже. Конечно. Она им была большей царицей, чем он царем. Саша надел на руки Чернокнижника кандалы и закрепил цепь на настенном крюке. Потом связал ему ноги веревкой, и, ещё раз проверив все на прочность, на корточках присел перед врагом. Дал фляги. Пока тот пил, Саша смотрел на проигнорированный крюк на потолке. Так было бы, конечно, удобнее, но и бесчеловечнее. — Ну ты только, пожалуйста. Не сбегай и не устраивай бучу пока что. Ради меня? Саша не был даже уверен, слышал ли его Чернокнижник, был ли он в сознании, но на эти слова Борис кивнул, не поднимая глаз. И не сбежал. Это было на следующий день, что они говорили. По требованию Рады Чернокнижник теперь стоял посреди камеры, руки над головой скованы, прикреплены к крюку, ноги связаны. Александр начал переговоры с публичного проявления приличий: — Прости за дурные условия. Не мог рисковать, вдруг ты вздумаешь пройтись, не дав мне знать. — Все допустимо, — отрезал целую линию разговора Борис, будто не понимая и не заботясь, о чем речь. — Александр… Этот… механизм… — Знаешь, когда мне только доложили, что ты схвачен, — перебил Саша, стараясь не зацикливаться на том, что делает. Он пришел сюда с целью достичь соглашения. И они его достигнут, черт бы его побрал, — это было после нашей финальной схватки. У самых стен замка. — Он несколько одурел от такой победы, но чтобы недооценивать Чернокнижника, надо быть совсем сумасшедшим. — Якобы череда наших заслуженных и нежданных побед продолжалась. Я не верил. Ждал от тебя обман, бойню, чего-нибудь ужасного. Они уже клали твое тело внутрь, а я все думал: «вскинется, на колени нас поставит и подмигнет ещё, засранец». Говоря все это, Саша наматывал круги по камере и следил исподлобья за реакцией Бориса. Стоял тот гордо и невозмутимо, трудно представить, что день назад ужом в ногах вился. — Это машина пыток, Александр. Ты не жесток, ты испытал, какого это, и не можешь в здравом уме… — заговорил Борис. Саша остановился. Вина выгрызала ему внутренности. — Знаешь, сколько ты провел там, потому что я решил не думать о тебе? Или даже, я уточню: потому что иначе, все знали, что «маньяк» убьет нас? В карих диких глазах прочиталась вечность. Саша выдавил: «четырнадцать дней». Облегчение, которое он испытал, когда война закончилась, было сильнее слов. Он на две недели зарылся в царском долге. А потом не смог. Одна предательская мысль, а после отрицать ее, забывать ее второй раз было бы уже совсем низость. — Я умею быть благодарным, — произнес Чернокнижник, и у Саши в груди сердце застучало как барабан. Такой союз мог закончиться либо очень плохо, либо непредвиденно хорошо. Личных счетов у них не было, они соперничали ради царства, за товарищей, которых калечил Чернокнижник, но война есть война. Не то чтобы против него они играли чисто. Саша сработался бы с ним, как и с кем угодно, если того требовала жизнь. Это та грязь, к которой он привык. — Любой другой засадил бы тебя туда, — тихо проинформировал Саша. — Я единственный, кто подумал вытащить. — Я прекрасно понял с первого раза, — сухо и ядовито ответствовал Борис, будто не мог больше терпеть уточнений. — Я не враг себе, в конце концов. — Просто к твоему сведению. Я клянусь, я не воспользуюсь этим механизмом ни на одном из твоего рода. — Глаза Чернокнижника загорелись потусторонним светом. Он и так-то смотрел на Сашу странно, без прежнего чувства превосходства и брезгливости, а тут вообще будто не верил, что он реален. — Кроме тебя, может. Если у нас не получится от силы совсем... Докажешь, что опасен для царства, и у меня будут связаны руки. Я буду вынужден отправить тебя обратно. Но ведь ты не враг себе, так что все будет хорошо. Он должен меньше доверять своей интуиции: какой бес повелел ему давать такие гарантии? — Делай, что велит совесть, и я буду спокоен, царевич, — улыбнулся Чернокнижник, но остыл быстро: — Тебе и твоему я не причиню вреда, пока наш союз в силе. У тебя есть моя клятва. Ответная. Саша опустился на колено, чтобы развязать узнику ноги, и, покончив с этим, а также вспомнив кое-что, выпрямился. Снова лицом к лицу. — Да, и кстати. Мы не равные. Я принимаю решения, ты исполняешь. Ты не равный советник другим. Каждого в этом замке ты ниже, ибо преступник. Понятно? Губы Чернокнижника расплылись в довольной улыбке. — Наконец-то. Царь, которого я ждал. Саша сделал вид, что не заметил, что на колени Борис встал, как упал. Договор был заключен, и царь отвёл его к лекарю. С Радой бы так просто.