Сожитель

      Ощущение, что это липкое чувство никогда не смоется с кожи. Будто на руках застыл клей. Она всё трёт и трёт эту кожу, намереваясь добраться до костей, но не отдирается. Может, она и не пыталась даже, потому что слишком больно.              Но продолжает искать тебя глазами. Видеть в случайном прохожем и злится на этого несчастного прохожего, потому что не ты. На себя злится, потому что продолжает искать.              И всё не находит.              Она продолжает жить, работать, но внутри всё такая же поломанная игрушка, с торчащими нитками и порванной тканью. Она хочет, чтобы её отправили в утиль, но почему-то никто не берет её за шкирку и не выбрасывает. Продолжает сидеть на этой полке окруженная пылью и затхлостью.              Но всё ещё живёт, понимаешь? Забывает, иногда, тебя. Забывает твоё усталое лицо, твой голос, который звучал выше, когда ты говорил с сарказмом. Вспоминает, что вообще-то она умеет улыбаться, что бывают и другие парни, что бывают слишком драматические сериалы, со слёзами, слюнями и переигрыванием. Забывает, что чувствует что-то.              Новый стакан с чем-то, глоток ядовитой заразы, иллюзия близости, чтобы на пару часов, нежности, потому что остальное покалывает на коже, нужности, ведь никто больше не согласится, важности, в эту секунду.              И тут эта полка обрушивается и если подёргать за торчащие нитки, то ей уже некуда деваться. Слишком много вольностей, Дейзи. Не выёбывайся, все мы знаем, что ты скрываешь за своими пуговицами-глазами.              Уже нет смысла это прятать за закоулками своего сердца. Она призналась в себе, что даже не влюбилась, а любит. До какого-то момента для неё это не имело колоссальных различий. Оказывается, это два разных чувства, понимаешь? Если бы она была влюблена, то чувствовала бы прилив энергии, как обычно это с ней случалось, чувствовала бы те самые бабочки, что разъедают желудок, а бедное и растерзанное сердце стучало бы быстрее, и не из-за давления. Отпустила бы тебя, как интересный небольшой опыт. В тебя даже влюбиться не получилось. Сразу словила джекпот и не знает, что делать с этим выигрышем. Вроде как и приятно, но почему-то приза всё так и нет. Чувство, будто её где-то обманули. Показали, что бываешь ты, покрутили перед лицом и спрятали куда-то.              И самое обидное, что она всё ещё помнит.              Тебя резко жестикулирующего, твоё молчание во время фильма, и не во время фильма тоже, твой взгляд, который напичкан смешками, когда она глупо запинается в словах, взгляд, в котором прячутся слишком много слов, что ты так и не произнес, но витают в воздухе.              Твой уход должен был облегчить ей жизнь. Никаких переплат за воду и электричество, ей не нужно бояться больше переодеваться в своей комнате, ожидая, что ты войдешь без стука. Только вот её маленький бес напоминает, что вообще-то она хотела, чтобы ты зашёл в такой момент, но она упорно игнорирует это. Ещё ей больше не надо покупать эти сладости, готовить на двоих, ждать очередь в ванную. Видеть, как ты ждал её возвращения домой.              Сейчас стало только тяжелее. В холодильнике постоянно пусто, питается, кажется, воздухом или кофе, в квартире постоянно темно. Не видит смысла включать свет, потому что некому, а она стала одинокой кошкой и теперь у неё выработалось ночное зрение. Горячей воды не стало меньше, но в душе всё ещё невозможно долго находиться. Кстати, она поменяла тот гель для душа, которым ты пользовался. Запах теперь не её, а твой, ты украл его и теперь аромат душит её приторностью.              Люди могут меняться в течении жизни, их взгляд на вещи может кардинально отличаться от первого варианта, да и от второго тоже. Но поменялась ли она? Кроме того, что поменяла гель для душа и больше начинает походить на уличную кошку.              В каком-то смысле изменилась. Теперь она хочет, чтобы ты никогда не появлялся в её жизни. Её всё ещё поражает то, как ты изменил её за такой короткий срок и надломил всё то, что и так держалось на последних силах. Но не изменилось только одна мысль: ты всё такой же козёл.              Тот поцелуй значил для неё слишком многое, а для тебя это что-то значило?              Её словно окунули в холодную воду. По её логике это должно было разбудить, привести в чувство, но только больше хочет спать, а чувства всё в таком же хаосе. Каждый день для неё — это холодная осень, пальцы никак не может согреть.              Этот этап жизни под названием «самая несправедливая любовь в Годжо» не может кончиться. Это как игра, которая должна когда-нибудь закончиться, привести к логическому концу, но это бесконечный рогалик, где оружие нельзя улучшить и бегаешь с броней из начальных уровней.              Каждый день, как один и тот же этаж. Даже монстры не меняются. Всё те же коллеги на работе, родители, сестра, даже кассир из местного маркета превратился во врага.              Все вокруг враги, когда остаешься совсем один.              Коллеги изменились. Блэк превратилась в истеричку и каждый день в офисе превращается в последний бой с боссом. У босса и резисты на урон, огненные шары без маны и вообще он более прокачен, чем Дейзи. Каждый день Хейг проигрывает и задерживаясь на работе, оставшись один на один с этим поражением и просто плачет. Плачет, потому что уже нет сил. Ей стало не так обидно, когда Блэк срывается по любому поводу и без, когда чужие обязанности накладываются кучей на плечи Дейзи, но единственное, что приятно, что мудачное лицо Зака стало мутнеть перед глазами.              Приходить домой в девять вечера стало обыденностью. Теперь у неё переработанные часы каждый месяц, и она остается на удалёнке дома чуть ли не каждую пятницу, отвечая только на звонки. Самое ужасное, что в это время она хочет быть на работе. Четыре стены в офисе побольше, чем в её квартире, там хотя бы не так душно.              Дом перестал быть уютным. Больше не хочется тут находится. Всё стало чужим, серым и будто сырым. От её слёз, вероятно. Она плачет не из-за тебя, ты никогда не доводил её до слёз, а из-за ситуации. Она плачет все два года, ведь те дни не прожить заново, да и не забыть тоже нельзя, потому что всё ещё не может отпустить.              Как же это иронично, ты не находишь? Ты первый, кто дал ей осознание того, что в любой момент человек может прекратить общение, не по её вине, а потому что так и должно быть. Сколько раз она прощалась за эти два года с людьми, понимая, что это в последний раз. Было грустно, не спорит, но она двигалась дальше, находя новых людей. Уходит от людей к людям, от себя – к себе. Но ты же.              Тебя она не может отпустить. Заменить – кем? Забыть – тем более. Ты как футболка с фестиваля. Выцветшая, тысячу раз постиранная, но любимая же. Как это можно выбросить? Столько воспоминаний в одной маленькой вещи.              Если ты хочешь знать, то, да, она так и не выбросила твои вещи. Иногда носит, засыпать, кстати, в твоей футболке намного легче. Она большая и мягкая. Мягче всей её остальной домашней одежды. Ткань пропитана всё ещё тобой, и ей легче представить, что так ты мог бы её обнять. Сны становятся не такими тревожными.              Ей как-то приснился сон, где был ты. Воспоминания в полной мутной пелене, но единственное, что помнит, так это твоё усталое лицо. Ты сидел на диване, что-то перебирая в руках, то ли фантик, то ли почему-то перо. Слишком заёбанный. Ты что-то спрашивал у неё, вроде: что делать? Она не ответила.              Просыпается от звона в ушах и грохота падающего сердца. О чудо! Взлетает, а после падает, падает. Воздуха не хватает. В окно бьётся осенний ветер. Призывно. Засыпает, а после звонок будильника, от которого снова колет сердце, неприятно стучит в висках, напоминая. Слишком резко, слишком больно, слишком тревожно. Переставляет будильник, закрывает глаза. Пять. Две. Минута. Звонок. Откладывает. Четыре. Три. Один. Сознание затуманено. Продолжает лежать, опаздывает на светофоры, метро, работу.              Встаёт. Из темноты в темноту. Кофе напоминает воду, кружка за кружкой, мутит, но продолжает пить, потому что ничего не может взбодрить. В твоей футболке передёргивает плечами, делает последний глоток.              Светофоры всё равно загораются красным, утром давящая толпа в метро. Ужасные запахи, что идут вперемешку. Сладкие духи идут в паре с запахом изо рта у этой женщины, а у мужчины запах мяты, наверное, это запах шампуня, и тошнотворный запах подмышек. Вагон не пустеет, с каждой остановкой людей заходят больше, чем может позволить себе железная банка. Резкие торможения поезда раскачивают и без того паршивое настроение.              Чьи-то перья костюма тычутся в лицо. Хочется чихнуть. Яркие блёстки у кого-то ярко слепят в глаза, громкие голоса в метро смешиваются в один протяжный гул. Даже через наушники. Музыка громче с каждой новой станцией, с каждым новым чужим смехом. Все счастливы. Почему вы счастливы?              Разве у вас не было его? Даже имя произносить в мыслях страшно. На языке уже мозоли от имени. Вы живёте без него? Знаете как? Завидно. Хочет научиться обратно жить без него.       Обрывки фраз доносятся даже через музыку. Япония восстанавливается. Вспоминает, что два года назад были новости насчёт какого-то теракта в Токио. Тогда ей стало слишком тревожно, поэтому перестала следить за новостями. За мангой тоже перестала следить. Как ты там вообще?              Смотрит в грязное отражение напротив. Держится за поручень, потому что скорость высокая, а чужие тела толкаются, пихают в бок локтями. Рассматривает себя и не узнает. Неужели она так выглядит? Забытая, холодная, жалкая. Опускает голову, смотрит на чужую книгу в руках. Текст не виден – всё вверх тормашками. Собственное отражение противно.              Поворачивает голову, взгляд цепляется за всех и одновременно ни за кого в вагоне. Красивые, радостные, живые. Все разодеты в костюмы. Сегодня разве праздник? У неё дни недели смешались в одну кучу. Ориентируется в пространстве только по платежам. Сегодня, кстати, нужно заплатить за поставку, значит сегодня четверг. Или вторник? Потому что по вторникам тоже оплата.              Судя по одежде у них, то видимо Хэллоуин. Опять? Недавно, вроде, отмечали.              Моргает. Жует безвкусную еду. Макает в соус курицу, чтобы придать вкус. Ничего. Неудивительно. Глаза в телефоне, одной рукой печатает, словно у неё сразу десять пальцев. Под столом дёргается нога.              Роуз пишет про день рождения мужа. Они не разводятся. Что самое поразительное, то даже не планировали. На неё смотрели, как на полную дуру, когда пришла на ужин и прямо в лоб спросила: — Ну, когда суд? Пришлось долго потом успокаивать Бернара.              Она стала что-то забывать? Почему тогда нельзя что-то конкретное выбросить из воспалённой головы? Фармацевтические компании понесли бы убытки, но тогда люди могли бы стать немного счастливее.              Гул из голосов нарастает. Паника. Смех – зависима. Слышит историю о детях, про хоккей ребёнка, лицо которого забыла спустя секунду, после того, как ей показала её коллега. Все собираются. Стэнли говорит, что курица в столовой была превосходной. Никакой изжоги. Роберт доедает последний медовый пирог. Блэк снова опаздывает.              Дейзи смотрит в монитор, на таблицы, на то, как у неё горят зелёным ячейки. Месяц не закрыт, поставки идут, оплаты стоят. Плевать, честно. Отчёт дышит ей в спину, скоро приедут с объектов, будут просить подписи, а бухгалтерия кудахтать, что у них что-то не складывается по реестрам. Что они постоянно делают?              Дверь в их отдел хлопает, а работники начинают живее собираться, но она игнорирует это и только хмурит сильнее брови из-за того, что посторонний шум мешает ей посчитать свои отпускные. Чья-то ладонь прикрывает ей обзор на монитор.              — Дейзи, чего сидим, кого ждём? — голос Блэк не такой злой, каким может быть. Женщина свободной рукой поправляет длинные тёмные волосы.              — Да так, смотрю, — пожимает плечами. Рукой растирает заднюю часть шеи, которая затекла из-за сидения в одном положении. Прикрывает глаза и ощущает, как они болят от монитора. Мисс Блэк только внимательно на неё смотрела, а после повела голову в сторону, чтобы кивнуть своему сотруднику, когда тот что-то ей сказал. Женщина от услышанного только улыбнулась. Хорошее настроение возвращается.              Блэк отходит от места Хейг, чтобы развернуться к шкафу и открывает стеклянные дверцы, хочет взять увесистую папку, которую она сегодня закончила.              — Дейзи, ты что опять хочешь пропустить наш Хэллоун? — голос начальницы наполнился лёгким раздражением.              Дейзи только поднимает голову и смотрит на мисс Блэк, которая уже положила папку на свой стол и развернулась в её сторону, и свободной рукой поправила свои длинные волосы. Женщина только сильнее нахмурила брови, потому что Хейг продолжала сидеть на своём месте. Блэк роется в своём ящике, доставая тушь и помаду.              — Ну, и? — поправляет свой макияж и иногда косит взгляд на Дейзи.              — Я не пойду, — легко отвечает и закрывает все программы на компьютере.              — Что на этот раз?              — Это не мой праздник, — в голосе правда.              Блэк только отводит взгляд, откладывая красную помаду.              Даже осень больше не её.              Дождь затапливает её район, перепрыгивает лужи, но не хватает немного, чтобы не испачкаться, но вот её снова тыкают на то, что это время года не её. Машина обкатывает её ноги водой, как бы насмехаясь. На, получи, сама же сказала, что не твоя осень. Холодный ветер расшатывает и без того слабую иммунную систему. Глаза режутся от холода, шмыгает носом и перебегает на зелёный свет.              Лифт занят. Ждёт несколько минут, так и не спускается. Решает пройтись пешком.              Трясущимися руками вставляет ключ в замок, дёргает, открывает и заходит внутрь. Херачит по выключателю рядом, будто он виноват во всём. Щурится от непривычного света. Бросает сумку на пуфик, пальто туда же.              — Чёрт, — ругается под нос. Наклоняется, чтобы развязать шнурки на обуви. Голова немного кружится от нехватки воздуха.              Ноги дрожат от холода, проходит на кухню, открывает холодильник. Помидоры сгнили, замечает, но берёт бутылку. Холодное стекло жжёт кожу, поэтому Дейзи идёт в зал, ставя бутылку на столик. Скрывается в ванной, чтобы смыть с себя грязь сегодняшнего дня и переодеться в домашнюю одежду.              Садится на диван, берёт рюмку, которую она забыла помыть, наливает. Включает телевизор, громкие голоса успокаивают, потому что заглушают собственный.              Ну, с праздником.                     Наигранный смех ударяет в затылок. Дверь сзади хлопает так сильно, что приходится обернуться. Поправляет дорожную сумку на плече.              — Ой, — заикается, пытается мило посмеяться, но вместо этого икает. Блестящий взгляд. — А вы новый сосед?              — Нет, я тут жил раньше.              Она нервно хихикает, поправляет локон волос за ухо, отводит ненадолго взгляд. Ему это не кажется милым. Его глаза тускнеют. Девушка вновь смотрит на него стеснительно, как только может в таком пьяном состоянии. Из чужой квартиры вываливаются люди. Смотрят, разглядывают, как на картинку из модного журнала. С интересом и, возможно, с какой-то надеждой, что эта вещь подойдёт им по фасону, ну, или хотя бы по деньгам осилят.              Отворачивается, но через секунду тянут его пальто за край.              — Но я тебя никогда тут раньше не видела, — её свита из подружек окучивается позади неё. Перешёптываются.              Ничо такой. Ага, симпотный.              Отвращение касается его губ.              — Да мне вообще всё равно, — его тон звучит грубо, таким, что ещё секунду, если она потратит его время, то он пошлёт её на хуй.              Змеи зашипели, что-то наговорили ей на ухо и уползли вниз. Некоторые осмелились посмотреть на него взглядом: а у меня есть шанс с тобой? В его глазах отчётливо виднелось: шанс только съебаться по-быстрому. Они так и поступили, побоялись даже оглянуться.              Теперь его взгляд стал обычным – никаким. Пустым. Смотрит на закрытую дверь и боится. Он, – Годжо Сатору, – боится. Нервы напрягаются в мышцах, сложно поднять руку к звонку. Глубокий вздох чуть не пошатнул его хрупкую надежду. Взвешивает все возможные плюсы, минусы тоже, но всё перекрывает только одно.              Ты там за дверью.              Возможно, конечно, ты ещё живёшь в этой тесной квартире, на что он и надеется, потому что больше не на что. Верить в то, что ты ещё помнишь его? По-детски, а он вроде как взрослый. Вроде как взрослый, поэтому продолжает верить. Мысли мычали, валяясь на полу. Любой звук или движение вызовет отмирание мозговых клеток и повышенное раздражение.              Мускулы на лице дёрнулись, услышав из картонных стен смех. Это побудило другие процессы в организме. Звонок в дверь.              Он ненавидит моменты, когда не может думать. Часто ли такое с ним случается? С учётом того, что его работа состояла из одного мыслительного процесса. Тут его голова опустела. Он даже не может подобрать слова, которые необходимо сказать, мысли тоже не может подобрать, потому что они продолжают лежать на этой грязной плитке.              И чем дольше не открывается дверь, тем больше его это напрягает и стреляет взглядом то на закрытую дверь, то на звонок. Он выбирает ещё раз нажать на кнопку.              Что-то за стеной падает. Его взгляд становится напряжённым, нервно покусывает губы. Он сейчас сам туда зайдёт. Не впервой.              Щелчок. Поворот. Скрип.              — Привет.              — Здравствуйте, — голос заспанный.       Иногда вежливость может ранить. Даже не привет.       — Что-то хотели? — спрашивает, потому что он слишком долго молчит.       — Да, знаешь, я вот твой новый сосед сверху и у меня ключ застрял в двери, и, представляешь? Как назло телефон сел. Позвонить не могу. Можно зайти? — он несёт полную ахинею, ведь не репетировал ничего, а если и пытался подготовится, то у него умерли все мысли разом.       Трёт свои опухшие глаза ото сна, но не просыпается до конца, хотя продолжает думать.       — А другие соседи? — заплетённым языком пытается произнести слова.       — Сегодня же Хэллоуин. Ты первая, кто мне открыла.       — Ладно, — сдаётся, открывает дверь, чтобы пропустить его внутрь. — Только быстро.              — Конечно, — пиздит как дышит.              Заходит в квартиру за ней. Мужских ботинок нет, только её обувь раскинута по разным углам коврика. Пальто с сумкой скручено на маленьком пуфике.              Из света работает только светильник в прихожей. Она даёт ему разблокированный телефон. Точно, он же сказал, что нужно кому-то позвонить.              — А можно зарядку? — улыбается, когда она подняла на него свой взгляд. — Просто по памяти не помню номера, — пожимает плечами, чтобы немного успокоить её недовольное выражение лица.              — Вам же нужно позвонить специалисту по вскрытию замков, нет?              — Ну, да, а у меня друг именно такой, — растягивает слова напеваючи, будто у него вместо связок – струны.              Он мастер того, чтобы принимать неверные решения. Сатору мог бы не приезжать сюда, не видеть её снова, не разговаривать, попытаться забыть, потому что это не та вселенная, где они помнят друг друга. Не та сказка, в которой будет всё хорошо, потому что уже произошло в его в жизни всевозможный пиздец. Не та история, где они поженились и умерли в один день.              Он вообще удивлён тем, что ещё жив. Постоянные задания. Постоянные планы. Постоянное движение, постоянное чувство, что вот ты-то – живой, и ты-то, наверное, всех живых живее, живой, что лучше бы оставался лежать на той холодной земле и не вставать никогда.              Но видя тебя сейчас, то в нём оживает то, что давно умерло там, в Токио. Мертвецкий взгляд перестал быть таким пугающим, больше оттенков синего появляется в его глазах.              Уходит за зарядкой в другую комнату. Годжо наглый, поэтому разувается и заходит дальше, ставя на пол свою сумку с вещами. Телевизор работает и показывает скучное телешоу. На стеклянном столике стоит бутылка недопитого джина. Его взгляд становится таким же стеклянным, как и эта бутылка. В нём плещется что-то, что он быстро скрывает, когда она приходит обратно.              — Держите, — протягивает несчастную зарядку.              — Снова пьёшь? — спрашивает в лоб. По-другому не умеет.              — Что? — щурится, не понимает вопроса, ещё долбанный свет ударяет по глазам.              — Ты же не пьёшь, — их взгляды встретились. — Почему?              — Кто вы такой? — её испуганный взгляд пляшет по его лицу, будто видя впервые. Оставлят порез на коже. Трёт щёку.              — Никто, да, — Сатору знал, что взгляды могут быть мощными, но, когда она смотрит на него, как на незнакомца в нём умирает последнее, что остаётся, то, что она и воскресила. — Перепутал тебя, давай зарядку, — в голосе отражается его состояние.              Не особо верит в слова, но передаёт кабель. Отходит на два шага назад, ближе к входной двери, растирает кожу на руках, переступает с ноги на ногу, когда он подзаряжает телефон. Сатору стоит ближе к долбанному окну, потому что рядом розетка. В руках телефон, пытается включить. И как бы вселенная решила прикольнуться, ведь в его жизни так мало смеха, его телефон реально сдох.              Стоят минуту, две. Между ними пару шагов, но ощущается, как целая пропасть. Она же смотрит в окно и дырявит острым, отчаянным взглядом. Сатору трясут сзади, наверное, он сам же, который пытается привести его в чувства. Может не вся же жизнь в ней?              Но это же Дейзи! Молча кричит его взгляд.              — Чай? — как неловко звучит её вопрос. Годжо чувствует, как она уже себя проклинает. Если и кого проклинать, то его.              — Да, побольше сахара, — опускает голову к телефону, будто тот смог ожить и завлечь его. Не ожил. Глаза всё равно следят за Дейзи, что быстро идёт на кухню и запускает электрический чайник.              Вода начинает кипятиться, как и его нервы. Неловкие ситуации обходили его за километр, потому что он и есть неловкая ситуация. Так что же связывает его язык? Почему он просто не может сказать: «Привет! Это я!»?              А знаешь, что? Я сожру твоё внимание, как грёбаный дементор, потому что я голоден.              Отодвигает стул, садится за барную стойку и смотрит, поглощает в своём бездонном желудке каждый её взгляд, каждый её вздох в его сторону. На душе как-то стало спокойнее.              — Что расскажешь? — ему уже нечего терять, пусть поговорит с ней в последний раз.       — А что говорить? — косится на него.       — Хорошее, — ставит локоть на стол, ладонью придерживает своё лицо. Смотрит на неё снизу-вверх.       — Ничего нет хорошего, — Дейзи пожимает плечами, хмурится, складывает руки на груди. Напоминает мокрого котёнка, которому нужна любовь и забота.       — Не может быть, — Годжо приподнимает брови. Не верит.       Что за фрик? Все косплееры в Хэллоуин сходят с ума?       Ожидание вселенского чуда портит жизнь, потому что чудеса не случаются. Сатору старается проглотить свои чувства, но только давится. Чувства к ней уже жрать невозможно. Слишком острые края, а на вкус безвкусица. Оно режет горло. Вселенная только говорит: отпусти.       Чайник пищит, напоминает о себе.       Наливает ему чай, как он и хотел, кладёт четыре ложки сахара, как он и просил.       Или не просил?       — Как тебя вообще зовут? Если мы соседи, — если врать, то до последнего. Сатору отпивает из кружки.       — Дейзи, — имя слетает с губ. На его лице мягкая улыбка.       И тогда.       Есть смысл рискнуть. Что-то поменяется от вопроса?       И тогда.       — А тебя как? — у неё голос стал тише, словно спросила о самом важном секрете. — Не обращаться же мне к тебе «ты».       Это же просто имя.       — Сатору, — делится с ней с тем самым секретом.       Дейзи не просто посмотрела и отвернулась. А посмотрела, подумала, охуела и отвернулась. Мягкими ногами вышла из зоны кухни. Руками придерживается стен, потому что нужна опора. Ей нужно умыться, видимо алкоголь всё ещё в крови, ударяет в мозг. Словила белку, галлюцинацию. Хейг сейчас стошнит и это даже оправдано. Жизнь слишком резко схватила её за горло, перекрывая дыхательные пути. Дыши, ну, забыла? Как он и говорил.       Её кожа распадается от его прикосновения. Оказывается, её коленка не выдержала веса от мыслей, так и согнулась, едва не падая на пол. Галлюцинация может её касаться, охренеть. Он её поднимает. Лучше бы упала, серьёзно.              — Погоди ты, — удерживает на месте Хейг, когда та рвётся из его хватки. Берёт своими холодными руками её лицо. Остужает её кожу. Дейзи дёргается испуганно, смотрит затравленно. Сатору касается лбом её лба, чтобы перестала так трястись, хотя бы на секунду. Его пальцы растирают её впалые щёки, пытаясь успокоить. — Деззи, — просит как бы сконцентрироваться на нём. Только её взгляд становится совсем уж потерянным, а губы начинают дрожать. Пытается отшатнуться, отпихнуть. Перестать чувствовать, видеть, слышать Сатору.              Тогда Годжо решает телепортировать их на диван, посадить её на свои колени, закрепить в своей хватке и раскачивать, как ребёнка. Он не понимает ни одного слова, что она проговаривает ему в ключицу. Хватка на его шее становится крепче. Его свитер мокрый от слёз и слюней, но имеет ли сейчас это хоть какое-то значение?       Он никогда никого не успокаивал в истерике. Максимум, что он делал, то это похлопывал по плечу, потому что дальше это не его дело.              Тут он действует интуитивно, поглаживает её спину одной рукой, другой же гладит растрёпанные волосы, запускает пальцы в локоны, массирует кожу головы, целует её лоб, макушку, зажмуриваясь. Ему самому хуёво. Никак не может повлиять на неё.       Поставьте мир на паузу, потому что я не готов.       Впервые.              Сжимает её тело, не сильно, потому что боится перестараться и сдавить лёгкие. Продолжает укачивать, будто пытается себя тоже успокоить.       Воздуха начинает не хватать, даже сейчас он эгоист и высасывает последний кислород у неё из лёгких. Продолжает оставаться козлом даже тут. Дейзи дышит рвано, всхлипывая иногда, продолжая костлявыми руками обвивать его шею.       Холодный нос утыкается ему в кожу, пересохшие губы царапают, Дейзи пытается уместиться в его руках. Ноги поджимает ближе к себе.              Молчат. Хотя есть что сказать за эти два года. Но Дейзи прижимается к нему плотнее, Сатору обнимает её сильнее. Как бы оба говоря:       Люблю.       И этого хватает, чтобы научиться дышать заново. Почувствовать, как маленькие вселенные в их организме взрываются, создавая новые миры. Процессы в их организме начали фунциклировать так, как и должны были. Оба сейчас такие открытые и честные в своих движениях, а слова подождут, потому что у них есть время, чтобы поговорить.             Годжо продолжает поглаживать её спину, он чувствует через ткань футболки её позвоночник. Она слишком сильно исхудала. Долго держит губы на её макушке. Пахнет по-другому. Меняет ли это что-то? Нет, конечно. Никакие внешние её факторы не повлияют на то, что чувствует себя живым с ней.             Давай просидим так до самой смерти. Я скучал.                                 Глупо будет умереть, когда они оба возродились. Дейзи приподнимает голову, чтобы голос не пропал в сгибе его шеи.             — Как? — даже это слово даётся тяжело. Слишком сиплый голос.             — Наверное, просчитался, когда открывал изнутри Врата. Видимо, тебя закинуло сюда, — проговаривает глухо – его губы всё ещё на её макушке. — Наверное, из-за того, что ты была слишком близко, — или, возможно, из-за того, что он решил рискнуть, потому что он самый главный эгоист.             Как же хорошо, что ты ошибся. Прижимается сильнее, хочет проникнуть под его кожу, остаться там навеки.              Видимо, вот он обещанный приз джекпота. И в голове сразу пусто. Так хорошо почувствовать пустоту в голове, отдохнуть от собственного голоса, сказать самой себе: заткнись и наслаждайся. Демоны в голове затихают, их обглоданные спины прячутся в тени, довольно прикрывая свои бездонные глаза и наконец-то засыпают.                          — Ты надолго?             — Навсегда, — его губы на её лбу.             Теперь он может отдохнуть.