***
— Чëрт, Чонгук! — Вонбин быстро оказывается возле омеги, лежащего на льду и прижимающего дрожащие руки к ноющему бедру, хочет помочь встать, но Чон уворачивается от его руки, сцепив зубы. — Что с тобой сегодня? Ты запорол буквально все прыжки, Чонгук. — Я говорил, что я плохо себя чувствую, — омега тяжело дышит и запрокидывает голову назад, когда перед глазами появляются цветные мушки. — У меня живот болит, Бин, давай перенесëм тренировку, прошу тебя. — Гу, чемпионат на носу, понимаешь? Сейчас нельзя давать себе послабления, — альфа поднимает Чона на ноги и вместе с ним движется в сторону бортика. — Всего два месяца осталось. Потерпишь? — Вонбин вроде бы спрашивает, но Чонгуку кажется, что это далеко не вопрос. Он живëт лишь с иллюзией выбора уже много лет. — Ты не можешь сейчас всех подвести. На тебя надеемся не только я, Ëндже, Сехун и Юджу, на тебя надеется огромное количество людей по всей стране. Ты ведь и сам понимаешь, какие жертвы приходится приносить ради того, чтобы пробиться и заработать признание в нашей стране. Да что там стране, во всëм мире! Сейчас победа на чемпионате в Корее уже считай твоя, а там чемпионат мира, представляешь? О, Чонгук представляет. Наверное, как никто другой. Ему каждый день напоминают, сколько в него вложено: сколько денег, сил и времени потрачено на создание идеального образа, которым, по идее, фигурист не должен обладать. Его постоянно таскают на какие-то благотворительные акции, деньги с которых растворяются в небытие, на светские мероприятия, где тусуются чиновники, модели и другие высокопоставленные шишки, и куда он вписывается так же, как и обычный соломенный веник во дворец с мраморным полом. Чонгуку порой казалось, что из него пытаются лепить себе подобного, хотя это изначально было невозможно. В отличие от Юджу, Ëндже и Сехуна, которые воспитывались в неприлично богатых семьях, он рос в деревне, где не было всех этих правил этикета, где всем было насрать на социальный статус человека и его моральный облик. Его воспитывали дедушки, потому что родители разошлись и забили на ребëнка, и тогда, спустя годы, ему впервые в жизни повезло обратить на себя внимание Юджу, который каким-то чудесным образом в четырнадцатилетнем оборвыше увидел скрытый потенциал. Сейчас Чонгук — восходящая национальная звезда, и его семья делает всë, чтобы имя омеги было на слуху не только в мире фигурного катания, но и за его пределами. И если в четырнадцать лет омега был ослеплëн количеством внимания к своей персоне и дальнейшими перспективами, то сейчас он бы всë отдал за хотя бы один спокойный вечер в окружении вредной еды и любимых сериалов. У него были такие вечера, когда ему едва исполнилось семнадцать лет. Тогда в тренерский штаб пришëл Вонбин, и Чонгук до сих пор считает, что это была любовь с первого взгляда, такая чистая, правильная, самая искренняя. И он по-прежнему так сильно влюблëн, боже. Он с рвущимся из груди трепетом вспоминает их первые неловкие свидания, их первый поцелуй, первый секс, вечера в кинотеатрах и кафешках, а главное — дома, где было всегда уютнее всего. Тогда даже усиленные тренировки не мешали им любить друг друга, а сейчас… Сейчас они в большинстве случаев видятся только на тренировках и перед сном. Вонбин прослыл отличным тренером, Чонгук — подающим надежды фигуристом с огромным сердцем, отличными манерами, знающим все правила этикета, ну и далее по списку. Омега хотел бы остановиться на первом пункте, как Вонбин остановился на своих профессиональных характеристиках, потому что этого вполне достаточно, а остальное должно быть известно только близким ему людям, чужим — по его инициативе. Но Чонгук понимает, что все его внутренние качества, все достоинства и недостатки так и остались с ним, а идеальный образ — не его. Вся эта напускная безупречность ощущается как шуба летом в +30 градусов по Цельсию, надетая сверху на купальник. Чонгук эту шубу крепче удерживает на плечах, потому что он в свои двадцать не знает о жизни ничего, и всë, что он сейчас умеет — заслуга давно родных ему людей. Чонгук просто надеется, что рано или поздно он начнëт чувствовать себя комфортнее. Ëндже говорит, что он привыкнет. Чонгук, конечно же, верит. — Немного осталось, — говорит Вонбин, мягко поглаживая напряжëнную спину. — Два месяца и мы поедем на отдых, хорошо? Только ты, я и какой-нибудь малонаселённый городок Европы, что скажешь? Чонгук только кивает и слабо улыбается, снова выезжая на лëд.***
К вечеру стало хуже. Боль распространялась по всему телу, и Чонгук в дрожащих руках сжимал бутылëк с сильнодействующим обезболивающим, которые покупал по совету врача из штаба, с одним лишь отличием — принимаемая им доза лекарства была в несколько раз больше назначенной. Вонбин носился по всей квартире, собирая какие-то бумаги и параллельно одеваясь, в то время как Чонгук продолжал сидеть на их кровати, покачиваясь вперëд-назад в попытке унять режущую боль. Он чувствовал, что становилось лучше, но на место боли встала тошнота и головокружение, а ещë дикое желание поскорее лечь спать. — Гук-а, пора ехать, мы уже опаздываем. — Вонбин проносится мимо с галстуком в руках, встаëт перед зеркалом и мастерски завязывает аккуратный узел, поглядывая при этом на Чонгука через отражение. Тот не двинулся с места, лишь продолжил пялиться в стену напротив, прижимая колени к груди. — Там будут мои родители, помнишь? Чонгук обречëнно выдыхает. Семья Вонбина омегу явно недолюбливает, хоть никто и не говорит прямо. К нему просто относятся как к временному варианту, будто бы у них с Вонбином обычная интрижка, и плевать, что она длится уже три года. Вся чета Чхве уверена, что альфа просто балуется, и Чонгука это до сжимающегося сердца задевает, бьëт по самооценке, по уверенности в себе и их совместном будущем. Вонбин лишь говорит не слушать и забить, а Чонгук не понимает как, и вообще не представляет реакцию папы альфы, если Вон сделает ему предложение. Чонгуку почему-то кажется, что это будет грандиозный скандал. Они едут в полной тишине. Рука Вонбина привычно лежит на бедре омеги, по радио крутят какую-то попсовую песню, и Чон искренне пытается расслабиться. Живот перестал болеть совсем, но превышенная в очередной раз норма выпитых таблеток отзывается болью в затылке и висках, весьма ощутимым головокружением и тошнотой. Его волнами накрывало тревожное чувство в груди, заставляющее всë тело покрыться мурашками, а в голове при этом роились обрывки мыслей, которые разбились на нескладные словосочетания и отдельные предлоги. — Бин, мне совсем плохо, — Чонгук дышит сбито, коротко, неровно. Вонбин лишь секундно отводит взгляд от дороги и хмурит брови. — Останови, пожалуйста, останови. — Чон-а, здесь негде остановиться. Потерпи ещë пятнадцать минут, и мы будем на месте, — Чхве давит на газ и легко сжимает омежье бедро, в то время как Чонгук уже просто физически не может находиться в душном салоне автомобиля, поэтому, совершенно не соображая, дëргает металлическую ручку. — Ты с ума сошëл?! — Вонбин резко перестраивается в другой ряд и сбавляет скорость, чтобы закрыть приоткрытую с пассажирского места дверь. — Жить надоело? — Я сейчас откинусь прямо у тебя в автомобиле, Чхве Вонбин, и мы поедем не на встречу с твоими родителями, а в морг, — Чонгук чувствует гнетущую панику и крепко сжимает кожаное сидение, лишь краем сознания улавливая щелчок блокировки дверей. — Уверен, твой папа будет счастлив. — Перестань, Чонгук, — Вонбин съезжает с моста и тут же выруливает на обочину. — Если мы опоздаем, родители открутят нам голову. — Не нам, а мне, — Чонгук дрожащими руками отстëгивает ремень безопасности и порывисто дëргает ручку двери, но та не поддаëтся. — Открой эту чëртову дверь! Когда в салоне снова раздаëтся щелчок, Чонгук буквально вываливается из машины, а спустя пару шагов и вовсе падает на колени, и его выворачивает с такой силой, что он едва не выплëвывает все внутренности. Вонбин стоял в стороне и нервно курил, а Чонгук продолжал вымученно дрожать, сидя на земле в ожидании следующей волны тошноты. От макияжа на лице спустя время осталось одно слово, из глаз текли слëзы, у него болел рот и горло саднило из-за неконтролируемых спазмов, а острые коленки через тонкую ткань дорогих штанов неприятно впивались в сырую землю. Внутри бушевал целый ураган эмоций, и Чонгук из последних сил держал их в узде, отчаянно вытирая рукавами пиджака стекающие по щекам слëзы. Он не раз предпринимал попытки встать, но по итогу лишь вымученно хныкал, оглядываясь на своего альфу в поиске поддержки и немой просьбе о помощи. — Всë? — сзади послышался голос Вонбина, который так и стоял рядом с машиной, раздражëнно смотря на сгорбленную фигуру омеги, и с этим его «всë?» у Чонгука вырвался первый всхлип, а затем второй и третий, перешедший в полноценные рыдания. От обиды или от боли, он точно не мог сказать. Лишь спустя полчаса Чонгук смог самостоятельно встать с земли и на дрожащих ногах подойти к машине. Чхве в это время с кем-то ругался по телефону, а омега наконец-то прополоскал рот водой, которую благоразумно взял с собой в дорогу. — Пожалуйста, не кричи, мы будем через полчаса, — Вонбин сбрасывает вызов и устало трëт переносицу. Ему тоже нелегко, Чонгук прекрасно это понимает, но вряд ли он осознаëт все риски, которым подвергает омегу, запрещая идти к любому врачу, даже к Ынхо из штаба, который лишь с позволения Вонбина прощупал брюшную полость и сказал, что скорее всего все боли Чонгука возникают из-за психосоматики и стресса. Чону было стыдно за такие мысли, но он действительно позволил себе предположить, что именно Чхве подговорил Ынхо, или же просто запретил проводить другие процедуры. — Чëрт, Чонгук, ты испортил костюм! — Это единственное, что тебя волнует? Омега не кричит и не упрекает, смотрит жалостливо и в какой-то мере разочарованно. Он полчаса протирал коленями мокрый газон и блевал дальше, чем видел. Его чуть ли наизнанку не вывернуло, а Вонбина интересуют только зелëные пятна на бежевых штанах. Это огорчает. — Поехали в больницу, Бин, — Чонгук сглатывает, видя звереющего на глазах альфу. Тот обычно спокойный и нежный, но, видимо, сегодня у него плохой день. — Пожалуйста. — Окей, — Вонбин заводит машину, сглатывая и играя побелевшими желваками. Чонгук в ответ молчит и больше не вякает, с благодарностью принимая тот факт, что альфа его всë-таки услышал. — Я отвезу тебя к остановке и закажу такси. Чонгук сдувается моментально, проглатывает обиду и поджимает губы. Он не станет скандалить и выяснять отношения, потому что понимает, как сильно сейчас подставляет альфу. Мало того, что ему весь мозг вынесут на тему того, что Чонгук ему не пара, так омега может ещë и запороть чемпионат из-за своих болячек, а столько, сколько в него вложили сил, денег и времени — на данный момент не вкладывали ни в кого. Но он в любом случае его проиграет, если ему будет всë так же хреново. Хотя на данный момент Чонгук вообще не уверен, что протянет следующие два месяца. Омега действительно выходит из машины, когда они подъезжают к остановке, и садится на лавочку, активно борясь с желанием прижать колени к груди. Вонбин из своего авто так и не вышел, заказывал такси прямо сидя в машине. Он злился, это было видно невооружëнным взглядом, и это заставляло омегу чувствовать себя ещë более паршиво, хотя казалось, что уже некуда. Они даже не прощаются. Вонбин скидывает Чонгуку на телефон контакты таксиста и характеристики автомобиля, а после просто трогается с места, вливаясь в поток других машин. Вечер был не сильно морозным, но Чонгуку отчего-то было холодно, а ещë очень сильно хотелось плакать, и почему-то — скулить. Захотелось себя пожалеть, захотелось обнять папу, и чтобы его обняли в ответ. Говорят, родительские объятия обладают чуть ли не целебными свойствами. Как жаль, что Чонгук об этом знает только по рассказам из интернета. Таксистом оказывается приятный омега средних лет, и в его удобном седане с шашечкой на крыше Чон чувствует себя куда уютнее, чем в новеньком кроссовере своего парня. Таксист, имя которому Шину, по дороге много болтал, а Чонгук внимательно слушал, периодически отвечая на те редкие вопросы, которые ему задавали. Он лишь спустя полчаса пути, когда они уже находились на парковке возле какого-то огромного здания, вдруг задался вопросом, куда они вообще всë это время ехали. — Не пугайся так, Чонгук-и, впервые такси заказывал, что ли? — Чонгук стыдливо качает головой в знак согласия. Он ездил до этого на такси, но ни разу не заказывал его самостоятельно. — Его заказывал не я, а мой молодой человек, — омега неловко поправляет выпавшие из укладки пряди волос, глядя на Шину, лицо которого непроизвольно вытянулось. — Деньги-то тебе на такси твой горе-любовник дал? — Чонгук смотрит в недоумении и лишь сейчас понимает, что он даже не в курсе, взял ли с собой деньги. — Нда, вот это кавалеры пошли. Знаешь, смотрю на твой внешний вид, и поражаюсь, как он тебя вообще куда-то отпустил, — Шину прицокивает, оглядывая помятые, испачканные вещи. — И-извините, — Чонгук непроизвольно заикается и чувствует, как неприятно щиплет в носу. Он судорожно вспоминает, где он вообще в последний раз видел свою банковскую карту, и с чертовски громким вздохом облегчения нащупывает пластик у себя в кармане пиджака. — Вот. Простите, я совсем забыл, что карта у меня с собой. — Тихо, ребëнок, не паникуй, — Шину мягко дотрагивается до его запястий. — Хочешь, я тебя здесь подожду? Или мне сходить с тобой? — Нет-нет, что Вы! — Чонгук весь подбирается и начинает нелепо махать руками. — Вы и так уже много для меня сделали, спасибо. — Я всë-таки оставлю тебе визитку, — Шину протягивает прямоугольную картонку омеге напротив, дружелюбно улыбается и, не удержавшись, запускает руку в уложенные волосы. Под слоем геля и лака они даже чересчур мягкие, и он даже позволяет себе разочарованный выдох, представляя, как эти самые волосы чуть завиваются и приятно лоснятся по пальцам. Такую красоту гробят. Чонгук всë-таки рассчитывается и решает написать Вонбину, что ночевать он будет у Юджу, после чего выходит из машины и довольно смело идëт в сторону огромной больницы, внутренне полагаясь лишь на то, что если Вонбин вбил как конечный адрес именно еë, значит, она действительно хорошая. На удивление, внутри никого не оказывается. Чонгук растерянно смотрел по сторонам и не понимал, куда ему вообще идти. Он чувствовал себя ребëнком, который потерял в торговом центре своего папу, вот только больница была абсолютно пустой, и потерянным он себя чувствовал явно не из-за того, что кого-то или что-то потерял. Стоит просто признать, что он настолько не подготовлен к этой жизни, что даже в холле больницы не может найти ресепшн. Он так и стоит посреди первого этажа здания, глядя то на гардероб, то на несколько дверей прямо напротив, и его метания резко прерываются на очевидном цоканье каблуков по плитке, которое неумолимо приближалось и сильно пугало омегу. Да, если бы ему кто-то помог, ему явно стало бы куда проще, но он даже не знает, как обратиться, как задать вопрос, и можно ли вообще что-то сделать в такой поздний час с его болячками, которые он даже не знает как охарактеризовать. Звук приближающихся шагов, тем временем, буквально бил нарастающей громкостью по вискам, и Чонгук в какой-то момент снова почувствовал поганое головокружение и подступающую к горлу тошноту. Альфа, только вышедший из-за поворота, стал последним, кого Чонгук увидел перед тем, как отключиться.***
Чонгук приходит в себя из-за резкого и ужасно неприятного запаха, после чего отчаянно морщится и мотает головой из стороны в сторону, пытаясь согнать странное, будто бы стягивающее ощущение во всëм теле. В глазах в первые несколько секунд было мутно, вокруг были сплошные пятна разных цветов, от которых хотелось избавиться сию же секунду, но его сил хватило лишь на частое моргание, благодаря которому спустя какое-то время удалось увидеть два силуэта, которые нависали прямо над его лицом. — Ну же, давай, солнышко, приходи в себя, — тонкий мелодичный голос и лëгкие шлепки по щеке более-менее приводят Чонгука в чувства, и картинка перед глазами проясняется. Над ним нависал очень красивый омега с большими губами, которые растянулись в очаровательной улыбке, когда во взгляде Чонгука появилась хоть какая-то осознанность. Чуть позже в глаза бросился белый халат, аккуратно уложенные волосы, которые, судя по всему, к концу дня немного растрепались, и отросшая пшеничная чëлка, которая явно мешалась и закрывала глаза. Этот человек выглядел по крайней мере дружелюбно, и Чонгука, продолжающего отходить после обморока, это хоть немного успокаивало. Рядом с ним стоял ещë один врач, тот, которого Чонгук увидел в холле перед тем, как отрубиться. Это был альфа, явно ростом немногим выше, чем омега рядом с ним, худощавый и не самый приветливый на вид, но отчего-то его суровость не нагоняла на Чонгука панику, как это бывало обычно. Он стоял со сложенными на груди руками и изучающе вглядывался в лицо лежащего на кушетке омеги, в то время как сам Чонгук едва ли мог понять, где он находится и что с ним вообще происходит. — Как Ваше самочувствие? — голос у альфы ровный, Чонгуку даже сначала кажется, что чуть надменный. Холодный взгляд и вздëрнутая бровь казались омеге прямым намëком на то, что ему здесь явно не рады. Хотя вряд ли в такое время в больнице прямо ждали человека, который просто посреди холла решит потерять сознание. — Юнги-ши, будьте добры, сделайте хлебало попроще, а то наш пациент сейчас второй раз в обморок шлëпнется. — Чимин-ши, будьте добры, не открывайте свой очаровательный рот именно в тот момент, когда я веду беседу. Это противоречит нормам этики. — Ебал я Ваши нормы этики, Юнги-ши. Чонгук так и лежит, замерев на месте, потому что реальность происходящего уже навевает сомнения. Точно ли он пришёл в себя? Может, у него галлюцинации из-за передозировки обезболивающими? — Можно ли поинтересоваться, что такое прекрасное создание привело в приëмное отделение нашей больницы в одиннадцать часов вечера? — доктор Пак, как обозначено на бейджике, на удивление Чонгука заговорил с осторожностью и такой яркой нежностью в голосе, будто бы спрашивал что-то совершенно иное, будто бы интересовался, как прошëл его день, спрашивал о настроении и самочувствии, будто бы Чонгук не являлся какой-то обузой, внезапно свалившейся на его голову. — Чимин-ши, наш многоуважаемый пациент свалился в обморок прямо посреди коридора в приëмном отделении, и я, конечно, не экстрасенс, но могу предположить, что он пришёл, потому что ему плохо. — Закройся, — Чимин рявкает своим тонким голосом, и звучит это максимально безобидно, поэтому и вызывает снисходительную улыбку у альфы рядом с ним. Доктор Пак лишь фыркает и закатывает глаза, после чего обращается уже непосредственно к Чонгуку: — Как Вы себя сейчас чувствуете? — Мне… лучше, — Чонгук немного запинается, потому что, очевидно, врëт. Ему не лучше, он чувствует, как неприятно крутит все органы и как хочется просто выплюнуть все внутренности, чтобы просто стало хоть немного легче. Он даже не уверен, что находится в полном сознании и что он может управлять своим телом и речью. — У Вас есть предположение, по какой причине мог случиться обморок? — доктор Пак отходит назад и садится за рабочий стол, который обнаруживается сбоку от кушетки в завале из бумаг. — Вы же не просто так пришли в больницу, я правильно понимаю? Чонгук бегает взглядом по всему помещению, задумываясь о том, как ему описать своë состояние и стоит ли это делать вообще. Понимание того, что ему действительно нужна помощь слишком очевидно, но перед глазами встаëт образ Вонбина и его разочарование, которое настигнет Чонгука в том случае, если этот осмотр хоть как-то повлияет на участие омеги в чемпионате. Чонгук окончательно устаëт от собственных терзаний, он понимает, что его ждут и терпят, поэтому он наконец делает глубокий вдох и медленный выдох, после чего говорит тихо, но вполне осознанно, с полным пониманием всех рисков: — На самом деле, меня уже некоторое время мучают боли в животе, — омега оглаживает ладонью низ живота, прислушиваясь к собственным ощущениям. Спазмическая боль ощущается будто бы через толщу воды, через какой-то невидимый барьер, который становится тоньше каждую минуту и грозится вот-вот разорваться оглушающей волной боли. Поэтому Чонгуку страшно даже просто полноценно вдохнуть. — Они настолько сильны, что Вы падаете в обмороки? — Чимин раскрывает толстую тетрадь формата А4, явно потрëпанную временем, и начинает что-то писать, напряжëнно сведя брови к переносице. — Нет, я думаю, — Чонгук запинается, резко переводя взгляд на альфу, который неожиданно присел на кушетку рядом с чонгуковыми ногами. — Думаю, это из-за обезболивающего. Кажется, я немного переборщил с количеством таблеток. — Что Вы принимали и в каком количестве? — Кетонал, — Чонгук медлит перед тем, чтобы ответить на вторую часть вопроса, потому что сначала даже не может вспомнить, сколько таблеток принимал. Он понимал, что даже примерная и чуть приуменьшенная цифра в любом случае вызовет у медика как минимум негодование, поэтому сказал навскидку, столько, сколько принимал обычно, до сегодняшнего дня, когда он, сидя на кровати и корчась от боли, закинул в себя чуть ли не треть бутылька. — Десять, может, двенадцать таблеток. — Прости, сколько? — Чимин даже не осекается, когда в очередной раз переходит с формального обращения на неофициальное, потому что он плохо совладает с эмоциями. — За один раз? — Чонгук кивает. — Но зачем так много? Этот препарат отпускается только по рецепту, и я очень сомневаюсь, что Ваш лечащий врач мог выписать такую дозировку. — Мне давно не помогает то количество препаратов, которое прописывал мне специалист из тренерского штаба, — Чонгук от нервов и внезапного осознания своего положения начинает мять манжеты пиджака. Десяток сильнодействующих обезболивающих таблеток за раз, и даже они помогают с трудом — значит, что-то действительно настолько серьëзное? — Специалист из тренерского штаба? — Я фигурист, — ну вот, все карты раскрыл. — Ну, фигурным катанием занимаюсь. — Ладно, хорошо, — Чимин трëт лицо руками, несколько раз щëлкает шариковой ручкой и вращает еë между пальцами. Решимость появляется на его лице совершенно неожиданно, и он снова ближе подтаскивает тетрадь к краю стола, нависая над ней корпусом и поднося ручку к листу. — Вам проводили полноценное обследование? Клинические и общие анализы, УЗИ, может, компьютерную томографию брюшной полости? — Чонгук на всë мотает головой и с бóльшим упорством мнëт рукава пиджака, глядя на доктора Пака, который смотрел то на свои записи, то на Чонгука, и, видимо, поверить не мог в то, что слышал. — Совсем ничего? — Мой тренер запрещал проходить обследование до чемпионата, — Чонгук не уверен, что должен был это говорить, но выдумывать что-то на ходу он был не в состоянии. А вот о том, что его тренер является его любимым человеком, знать уже никому не обязательно. — Что за чемпионат такой, ради которого можно жертвовать здоровьем человека? — Чимин говорит будто бы в воздух, хмурится и смотрит на пациента сканирующим взглядом, явно не понимая, кто перед ним находится. Чонгука в какой-то мере безмерно радует, что он не является актëром или певцом, потому что в Корее фигурное катание не пользуется такой популярностью, как та же киноиндустрия. Хотя, вряд ли это как-то затрагивает врачей, которые батрачат чуть ли не 24 на 7 и которым в равной степени плевать как на дорамы, так и на фигурное катание. — Чемпионат Кореи. От него зависит моë участие в чемпионате мира, а там и до Олимпиады не далеко, — Чонгук жмëт плечами и тут же кривит лицо, подтягивая ноги ближе, чтобы унять нарастающую боль. — В таком состоянии ты вряд ли доживëшь даже до первого этапа этого пути, — и Чонгук бы хотел посмеяться, но ему было совершенно не смешно. От врача такое слышать — страшнее, чем просто об этом думать. — От чего исходят твои боли ещë предстоит понять, но доза обезболивающих, которую ты принимаешь — это дорога на тот свет. Я вообще не понимаю, почему ты до сих пор можешь функционировать как нормальный человек и даже заниматься спортом. Любой другой уже давно лежал бы в больнице и по десять раз в день ходил на промывание желудка, — доктор Мин говорит подобные вещи абсолютно беспристрастно, поэтому ему никогда не дают беседовать с пациентами и просто представляют как хорошего специалиста, потому что он действительно отличный хирург, да и человек не хуже, но его способность говорить страшные вещи с абсолютной, казалось бы, незаинтересованностью на лице и полным отсутствием сочувствия в голосе действительно могла довести до истерики любого человека, будь то родственник больного или сам пациент. Чимин смотрел на своего коллегу с явным презрением и буквально метал молнии своим гневным взглядом, но мужчина напротив всë так же сидел на месте со сложенными на груди руками, прислонившись при этом спиной к стене. Пака он откровенно бесил своей заносчивостью и взглядом свысока, хотя сам Мин ростом обходил Чимина лишь на сантиметр. Омега списывал всë на свой гендер и всегда говорил, что если бы он был альфой, его рост определëнно был бы сантиметров на десять повыше. Чонгук в напряжëнной игре в гляделки участия не принимает: лежит с закрытыми глазами и думает, что делать. Как лучше поступить? Он думает о Вонбине и Юджу, о том, сколько они в него вложили, об их надеждах и опасениях, которые наверняка не были беспочвенными. Если обнаружится что-то серьëзное, его ведь действительно могут отстранить от чемпионата, и больше возможности у него не будет. Стоит ли рисковать своей карьерой? И стоит ли карьера его здоровья? — Мне… мне нужна помощь, — Чонгук запинается, говорит на выдохе, тихо и неуверенно. Он не знает, правильно ли расставил приоритеты, потому что до этого момента принимать решения в одиночку ему не приходилось. — Я не прошу дать какую-нибудь чудодейственную таблетку или вылечить меня за ночь, — Чонгук делает оговорку сразу же, как только видит явное напряжение на лицах врачей. — Я просто хочу знать, что со мной происходит и насколько это опасно. И есть ли хоть какой-нибудь шанс уменьшить боль, при этом не откинувшись до соревнований. Он внимательно изучает профиль альфы, но практически сразу же понимает, что его настрой ему явно не удастся распознать, а вот омегу, сидящего за рабочим столом, прочитать было довольно легко. Пак явно был слишком добрым и мягкосердечным, из-за чего в ожидании пялился на своего коллегу, который, в отличие от него, не стал бы бросаться в воду к утопающему и первоначально подсчитывал все «за» и «против». — Хорошо, но с одним условием, — альфа поднимается с кушетки, и Чонгук непроизвольно и сам начинает подтягиваться на руках чуть выше, но сдавленно шипит из-за боли и остаëтся на месте. — Нет, всë же с двумя. Раз уж у нас появляются некоторые договорëнности и лечение заходит за рамки классического оказания помощи, предлагаю, наконец, перейти на «ты», — альфа дожидается ответного кивка и продолжает. — И во-вторых, каким бы ни был твой диагноз, всë это время, несмотря на тренировки, деловые вечера, свидания и прочие события, которые будут происходить в твоей жизни, ты будешь посещать больницу, ходить на процедуры и беспрекословно выполнять все указания врачей. — Я согласен, — Чонгук выпаливает раньше, чем успевает подумать, но даже спустя какое-то время жалеть не начинает. Он ведь делает это частично и для того, чтобы повысить свои шансы на чемпионате. С врачебной помощью он хотя бы до него доживëт, а это уже какой-никакой плюс. Весь следующий час он провёл в боксе отделения скорой помощи, но, по словам Чимина, тот был резервным. Его не таскали по кабинетам из-за ухудшающегося состояния, и вставал он только для того, чтобы сдать какие-то анализы. В какой-то момент Чонгуку совершенно внезапно стало плевать на всë: на соревнования, на чужие ожидания и надежды, на все перспективы, на разочарование в глазах Вонбина, на дерьмовое отношение его родителей. Потому что когда на его живот, обмазанный гелем, надавили специальным датчиком, его буквально согнуло пополам, и разогнуться он уже не смог. Его держали три врача: два за ноги и один за руки, но он умудрялся дëргать корпусом даже несмотря на то, что всë это время отчаянно пытался сдерживаться. Обезболивающее вкалывать ему не рисковали, ибо в организме и без того была немалая доза сильнейшего анальгетика. Сделать полноценное УЗИ не получилось даже с перерывами, и Чонгук, спустя десять минут после последней попытки, начал реветь и в своей беспомощности из последних сил бить кушетку под собой. Вместе со слезами из него выходил животный ужас, который он испытал во время обычной, казалось бы, процедуры, боль, которую приносили отнюдь не самые сильные нажатия, и надежды на то, что ему вообще можно ещë чем-то помочь. — Может, его под общий наркоз? — Юнги стоял вне зоны видимости Чонгука, но омега прекрасно его слышал и приходил в ещë больший ужас, потому что в голове как некстати начали появляться фрагменты из фильма «наркоз», хоть Чонгук и понимал, что, во-первых, он обещал выполнять все указания врача, а во-вторых, его даже не собираются пока что резать. — Я позвонил Тэхëну, может, он сможет что-то сделать, — Чимин упирается локтями в собственные колени и исподлобья смотрит на скорченного в позе эмбриона Чонгука, который понятия не имел, кто такой Тэхëн и чем этот человек может помочь в сложившейся ситуации, если он не чëртов волшебник. Спустя какое-то время за спиной Чонгука хлопнула дверь, и омега смог лишь перевести взгляд на Чимина, который тут же широко улыбнулся. Пак подмигнул горе-пациенту, а вот Юнги, который до этого находился также за спиной Чонгука, вдруг переместился к противоположной стене, прислонившись к ней спиной и состроив, кажется, самое недовольное выражение лица. — Ну привет, мой замечательный, — Чонгук крупно вздрогнул, когда прямо сбоку от него появилась новая фигура, и так и не понял причину, по которой целая армия мурашек вдруг пробежалась по его спине. Неожиданность, приятный голос или необычайно ласковое прозвище, данное абсолютно незнакомому человеку? В любом случае, времени подумать у Чонгука не было — мужчина подтащил стул прямо к кушетке и неожиданно крайне проницательно посмотрел на лицо омеги, будто бы сканируя каждую черту. — Такой маленький ещë, точно восемнадцать есть? Может, надо было его в детскую? Чонгук опешил. Последний вопрос был адресован явно не ему, а Чимину, который встал прямо возле Юнги. В этот момент, пока альфа сидел к омеге полубоком, Чонгук обратил внимание на бейджик, на котором было написано уже упомянутое Чимином имя — Ким Тэхëн. — Мне двадцать, — альфа видит явное замешательство на чужом лице, снисходительно улыбается и натягивает на руки одноразовые перчатки. Он тянется к животу омеги, и Чонгук думает, что тот, видимо, вообще не в курсе ситуации, раз думает, что у него всë так легко выйдет. — Ничего себе, а такое личико детское… — на удивление Чонгука, альфа продолжает болтать, но при этом действовать не спешит. Да и что можно предпринять, когда пациенту нужно сделать УЗИ брюшной полости, а тот лежит на спине в позе орешка, подтянув колени к груди? Доктор Ким вдруг стопорится и медленно наклоняет голову чуть в бок, щурит глаза и снова улыбается: —… но определëнно знакомое, — Чонгук испуганно сглатывает, упорно пытаясь вспомнить, мог ли он когда-то видеть этого человека, совершенно позабыв о том, что, вообще-то, является двукратным чемпионом Кореи по фигурному катанию. — Вряд ли ты у меня лечился, я своих пациентов помню. Значит, какая-то знаменитость? — Врач продолжает незамысловатый монолог и с абсолютно непринуждëнным выражением лица садится на кушетку, устраиваясь прямо возле бëдер омеги. Чонгук вообще не особо понимает, что происходит, этот альфа не давал времени подумать — делал всë и сразу, при этом успевая говорить что-то без особой смысловой нагрузки, но с явным гипнотизирующим эффектом. Чонгук так и не уловил тот момент, когда большие ладони оказались на его ногах. — Ох ты ж. Маленький да удаленький, да? Что ж, однозначно не актëр и не певец, профессиональный спортсмен, да? — Чонгук, будто завороженный, кивает и смотрит во все глаза, а доктор Ким тем временем уже перекидывает его ноги через собственные, и омега даже не чувствует жгучей боли, когда его тело разгибают как ракушку. — Не пловец точно, плечи маленькие, для гимнастики бëдра слишком большие, судя по ногам, либо лëгкая атлетика, либо танцы. Хотя, нет, однозначно что-то связанное с прыжками. Фигурное катание? Чонгук кивает, наверное, раз десять, совершенно шокированный всем произошедшим, и завороженно смотрит на альфу, пока тот размазывает гель по его животу. Боль была ощутимой, неприятной, но не режущей, поэтому потерпеть лëгкие нажатия даже на болевые точки он мог. — Да тебе в детективное агенство надо было, а не в медицину, — Юнги смотрел на происходящее с кривой ухмылкой и едва уловимым скепсисом в голосе, но Чонгук и так разрывался в своей растерянности, чтобы уловить ещë и взаимную неприязнь между двумя альфами. Он даже не сразу понял, что на экран монитора было выведено изображение, которое внимательно рассматривал Чимин, потому что всë его внимание было сконцентрировано на руках доктора Кима, одна из которых уверенно выводила датчиком узоры на Чонгуковом животе, а другая будто бы обнимала его ноги чуть ниже коленок. Омега почему-то в этом жесте уловил утешающие нотки. — Всë плохо? — Чонгук не выдерживает и десяти минут гнетущей тишины, которую слишком громко нарушали стуки клавиш, щëлканье мышки и звук работающих приборов. Чимин лишь спустя несколько минут оторвался от экрана, а следом за ним и альфа отложил датчик, потянувшись за салфетками. — УЗИ — это самая безобидная процедура, она в принципе мало что может выявить, нам просто нужно было убедиться в отсутствии опухолевых образований и в нормальном расположении и размере органов, — Чимин говорит и параллельно записывает что-то в свою огромную тетрадь, лишь на секунду обернувшись на встревоженного мальчика. — Мои поздравления, заяц, гепатита, панкреатита, камней в почках и опухоли у тебя нет, а это уже неплохо, — альфа насухо вытер напряжëнный живот и уже аккуратно приподнял чужие ноги, чтобы встать с кушетки, но вдруг остановился, хмуро уставившись на растерянное выражение лица. — Значит, Ынхо был прав и я просто надумал себе все болячки? — Чонгук смотрел в потолок и старался сосредоточиться на собственных ощущениях, и даже в этот момент чувствовал тянущую боль. Сам придумал? Получается, он просто симулянт? — Нет, мой замечательный, — Чонгук в этот раз даже не дëргается от непривычно ласкового прозвища, но опускает взгляд на врача, голос которого звучал как лучшее успокоительное в этом мире. — Понятия не имею, кто такой Ынхо, но при всëм моëм уважении, врач из него откровенно дерьмовый, — Чонгук широко распахивает глаза и нелепо открывает рот, на что альфа тихо посмеивается. — Нужно сделать гастроскопию и колоноскопию, ну и дождаться результатов анализов, и тогда уже можно будет делать какие-то выводы, — Тэхëн всë же поднимается с кушетки, напоследок погладив острую коленку, стягивает с рук перчатки и нависает над Чимином, одной рукой опираясь на стол, а другой на спинку стула. Они шептались о чëм-то слишком тихо, Чонгук не мог разобрать ни единого слова, как и Юнги, который по-прежнему стоял у стены и активно набирал какой-то текст в планшете. — Пришëл ответ из лаборатории, сейчас занесут все результаты, кроме биохимического и иммунологического анализов крови, они будут завтра, — Тэхëн с Чимином одновременно поворачиваются на доктора Мина, но тот всë так же смотрит в телефон, оперевшись спиной на стену. Чонгук неровно выдыхает и в очередной раз дëргается, когда в бокс входит медбрат с небольшой стопкой бумаг, которую на двоих делят Чимин с Тэхëном, и последний просто берëт и садится на пол, в очередной раз заставляя Чонгука шокированно уставиться на него широко раскрытыми глазами. — Да, заяц, ты тут такой букет собрал, — Тэхëн водит длинными пальцами по показателям, которые были выделены жирным шрифтом в таблицах, и снова переглядывается с Чимином, который делал то же самое. — Тут и инфекция мочевыводящих, и жутко пониженный уровень гемоглобина в крови, и, скорее всего, язвенная болезнь. — Доктор Ким прав, нужно сделать гастроскопию и колоноскопию, а там видно будет, — Чимин снова хватается за свою тетрадь и что-то быстро записывает, параллельно спрашивая у Чонгука необходимые данные для заполнения, судя по всему, специального талона. — Чонгук, пожалуйста, учти, что это не шутки. Мы не знаем, насколько всë серьëзно, но, судя по твоим болям и по количеству принимаемых тобой обезболивающих, если не заняться лечением сейчас, всë закончится очень плачевно, — Чонгук сглатывает вязкую слюну и понятливо кивает. Он впервые так ясно осознаëт, что ему просто хочется жить. — Вот с этого номера, — Чимин протягивает визитку, — Тебе позвонят в ближайшие дни и скажут, на какое число и время у тебя будут назначены процедуры. — Чонгук-и, — омега оборачивается на доктора Кима, смотрит совсем жалобно, чувствует, что вот-вот не выдержит и позорно разревëтся, потому что тело сковывает страх. — Спорт — это просто этап твоей жизни. И лучше пожертвовать одним этапом, чем всей жизнью. Чонгук понятия не имеет, почему мужчина говорит так, будто бы знает всю его историю, будто бы знает, ради чего омега всë это время не занимался своим здоровьем, но его слова действуют на Чонгука лучшим образом — он обещает себе, что впервые поставит свои интересы выше чужих, что займется наконец-то своей жизнью вне зависимости от того, одобрит Вонбин его решение или нет.***
Из больницы Чонгук вышел с полной уверенностью, что со следующего дня начнëт лучше следить за своим здоровьем и перестанет наконец игнорировать полуобморочное состояние, в котором он находится как минимум половину своего обычного дня. Его решительность воодушевляла, он отчего-то был уверен, что в этот раз всë точно получится, что всë будет хорошо и он вскоре перестанет чувствовать эту боль, без которой уже давно не представляет своей жизни. Оказавшись на крыльце здания больницы, Чонгук сразу же набрал номер Юджу, потому что, в отличие от Вонбина, его он не предупредил о своëм внезапном визите. Друг долго не отвечал, взяв телефон только с третьего раза, и Чонгук лишь облегчëнно выдохнул, когда на том конце послышался голос омеги. — Юджу, можно я приеду к тебе на ночь? — Чонгук нервно жуëт губу и невольно сжимается от неприятного холодного ветра, лизнувшего голую кожу шеи. Днëм было тепло, октябрь не был холодным, но ночью температура падала, и в одном только костюме было не слишком тепло. — Я поссорился с Вонбином, не хочу сейчас возвращаться домой. — Малыш, я сейчас не дома, — Юджу тяжело дышит в трубку, а Чонгук моментально краснеет, ибо о таком исходе он точно не мог подумать. — Позвони Ëндже, он должен был уже вернуться. — Хорошо, пока, — Чонгук мгновенно тушуется, говорит слишком быстро и сбрасывает вызов моментально. Всë такой же красный, он сразу же набирает номер Ëна, но тот не берëт трубку даже с четвëртого раза. Звонить Сехуну он не стал, потому что смысла не было. Тот стопроцентно всë ещë торчал на мероприятии, потому что оно, вообще-то, было устроено в честь выпуска его новой коллекции, и он вряд ли вернулся бы домой раньше семи утра. И как раз таки в этот момент Чонгук понял, что домой всë же придëтся ехать. Он не захотел вызывать такси, поэтому просто пошëл на автобусную остановку, где по итогу простоял полчаса, пока не додумался посмотреть на расписание, висящее возле остановки. Там он выяснил две вещи: во-первых, он не знал номер нужного ему автобуса, а во-вторых, в такое время автобусы уже, оказывается, не ходили. В кармане всë ещë лежала визитка доброго таксиста, но в три часа ночи тот вряд ли мог бы приехать, а как вызвать другую машину, он понятия не имел. Выглядел он со стороны просто ужасно, Ëндже от его вида наверняка упал бы в обморок. Он заляпал смесью травы и земли дорогущие бежевые штаны, испортил причëску и размазал по лицу макияж, а вкупе с покрасневшими глазами и осунувшимся выражением лица, и вовсе выглядел как человек без определëнного места жительства. Может, как алкаш или жертва насилия. За своими размышлениями Чонгук и вовсе не заметил, как к остановке подъехала белая ауди, из окна которой высунулась голова Чимина. Чонгук удивлëнно уставился на приветливую улыбку, не понимая, в реальности всë это происходит или у него уже начались глюки. Пак кивнул на пассажирское сидение, и Чонгук, предварительно тыкнув себя в грудь, беззвучно спрашивая пресловутое: «Я?», и получив в ответ кивок с лëгкой усмешкой, послушно обошëл машину и уселся по правую сторону от врача, который буквально час назад разбирался с его болячками. Не то чтобы у Чонгука был выбор. — Ты серьëзно целый час торчал на улице? Ещë и простудиться хочешь? — Чимин задаëт вопросы с ходу, как только его сегодняшний пациент забирается в автомобильный салон. Пак забавно щурится, глядя то на дорогу, то на прибитого к сиденью Чонгука, который почему-то боялся двинуться с места и посмотреть на него в ответ. — Ты чего такой зашуганный? — Ничего, — Чонгук мотает головой и слабо улыбается. Чимин протягивает ему телефон с открытым приложением навигатора, и Чонгук, на удивление, быстро улавливает, что от него требуют, вбив адрес в строку поиска и построив маршрут. — Тебя Тэхëн так шокировал? — Чон в очередной раз в недоумении уставился на Чимина, а тот всë не прекращал улыбаться, будто бы не он едет домой в четыре часа утра после тяжëлой смены, а человек рядом с ним — не тот самый проблемный пациент, у которого здоровье в жопе и голова набекрень. — Не переживай, после первой нашей с ним встречи я тоже был в шоковом состоянии и собирался держаться от него подальше. До сих пор называю его чудиком, но это просто привычка, а так мы, вообще-то, лучшие друзья, — Пак жмëт плечами, а Чонгук не может отделаться от странного ощущения, будто бы с ним разговаривают, как со своим давним другом. — Наверное, все гениальные специалисты немного странные, — Чонгук неловко жмëт плечами, а Чимин на его заявление снисходительно улыбается. — Меня смутили только прозвища, которыми он меня называл, а в остальном… Все мы не без чудинки, — Чонгук замолкает лишь на секунду, прежде чем хмуро добавить: — Ладно, вру, его методы проведения УЗИ и разбор документов на полу меня всë же немного напрягли. Чимин заливисто смеëтся, а Чонгук на его растянутых в улыбке губах зависает. Такой красивый, добрый человек, ещë и с такой тяжëлой профессией, может вызывать только восхищение. Чонгук после своих многочасовых тренировок выглядит как жопа из кустов и свою усталость никак не пытается скрыть, а ведь изо дня в день помогать людям справляться с тяжëлыми болезнями, при этом терпя отвратительные характеры отдельных индивидов — это та ещë ноша, и Чимин с ней отлично справляется, при этом оставаясь невероятно утончëнным и изящным. Чонгук понимает, что ему до такого уровня как до Луны, точно так же, как и до своих самых близких друзей. Чонгук отворачивается к окну и ещë раз проверяет телефон. На нëм по-прежнему не было ни одного сообщения, и Чонгук подумывал всë же повторить попытку со звонком, но вовремя себя остановил, потому что вспомнил о времени, в которое все уже наверняка спали. — Тэхëн может справиться с любым, даже самым ужасным человеком, знаешь почему? — Чимин начинает говорить слишком неожиданно, и Чонгук тут же снова поворачивается на него, кивнув в знак того, что он внимательно слушает. — Потому что он работает с детьми. Он может наладить контакт с самыми капризными, закрытыми, избалованными из них, а если ты можешь справиться даже с самым ужасным ребëнком, то взрослые тебе не страшны. — Работает с детьми? — Чонгук хмурится, а Чимин кивает как-то… гордо? С таким лицом когда-то Юджу представлял Чонгука своему отцу после его первой победы на чемпионате страны. С такой же гордостью его дедушки ещë до подписания контракта описывали все Чонгуковы достоинства, не опуская даже личных качеств. — Он заведует хирургическим отделением в детской больнице, да и сам проводит немало операций. Он и вправду отличный специалист, таких, как он, днëм с огнëм не сыщешь, — Чимин останавливается на светофоре и с интересом наблюдает за чужой реакцией, видит явную заинтересованность и почему-то испытывает острое желание говорить. Просто говорить, говорить много, всë, что захочет, потому что видит реакцию, видит, что его слова не уходят в пустоту. — Тогда что же он делал во взрослой больнице? — Помогал, — Чимин жмëт плечами и возвращает внимание к дороге, пока Чонгук хмурит брови от односложного ответа. — После смены в детской больнице он часто приходит сюда. Может кого-то ненадолго подменить, провести обход, помочь с тяжëлыми пациентами, поддержать кого-то из персонала. Можно считать, что у нас он как полноправный член команды. Чимин с теплотой говорит о своëм друге, и Чонгук почему-то задумывается о своих взаимоотношениях с Ëндже и Сехуном. Может ли он сказать что-то о них с той же мягкостью в голосе? Такие мысли кажутся ему неправильными, потому что они по-прежнему являются теми, кто дали ему всë, что у Чонгука есть сейчас. Но если всë же задуматься о чëм-то, кроме нынешнего материального положения и статуса в обществе? В голове пусто. Чонгук сразу переключается на Юджу, и с ним у омеги было связано гораздо больше общих воспоминаний. Юджу занимался его воспитанием и был Чонгуку как родитель или, скорее, как старший брат. А Вонбин научил его любить и показал, что это такое — быть любимым и кому-то нужным. Но разве смог бы Чонгук с такой же любовью в голосе рассказать даже про кого-то из них? Может, это с ним что-то не так? Поток мыслей возвращается к странноватому врачу, который просто поразил Чонгука… собой. Омега не знал, что за чувство билось у него в груди, но после слов Чимина всë стало слишком очевидно — это было восхищение. Чонгук знал, что любой труд важен и ценен, но врачи всегда вызывали у него особые эмоции, вот только впервые Чон столкнулся с кем-то подобным. Омега считал себя комнатным цветком, потому что с жизнью вне тренировочного зала и их с Вонбином квартиры он не был знаком. В повседневные реалии лишь криво вписывались вычурные мероприятия, но они никак не влияли на мировосприятие Чонгука, поэтому омега даже примерно не представлял, какие люди могут встретиться на жизненном пути, но знал точно, что даже самый хороший человек может быть в плохом расположении духа, может быть злым из-за жизненных обстоятельств, может быть испуган и загнан в угол, и тогда работа с таким человеком становится невыносимой. Но именно Тэхëн похож на человека, который может справиться с кем угодно. Чонгук очень хорошо понимает, почему тот легко ладит с детьми и почему даже его собственное тело расслабилось в присутствии этого врача. — Наверное, он очень одинок, — Чонгук изрекает свою мысль внезапно даже для себя и замолкает так же быстро, как и произнëс эту фразу. У Чимина от такого заявления брови взлетают под самую чëлку, которую он тут же небрежно зачëсывает назад пятернëй. — С чего ты взял? — Ну… Похоже на то, что он просто не хочет возвращаться домой, — Чонгук жмëт плечами, опуская взгляд на собственные пальцы, упорно мнущие испачканные полы пиджака. — Нет, я верю в то, что доктор Ким просто бескорыстно хочет помогать людям, но разве тот, кого всегда ждут дома, стал бы так задерживаться и искать место, где он был бы необходим? — А ты неплохо в этом разбираешься, да? — Чимин видит непонимание на чужом лице и спустя несколько секунд разъясняет: — Ну, в человеческой психологии. Ты явно неплохо анализируешь. — Нет. Я, если честно, очень плохо разбираюсь в людях, потому что в моей жизни их было не так много, — Чонгук неловко улыбается. — Это самый обычный вывод. — Я думаю, вы бы с ним подружились, — Чимин сам себе кивает, уверенный в своих убеждениях. — Похоже, что вы одинаково несчастны. Оставшийся путь они едут в тишине. Чонгук смотрит в окно, а Чимин следит за дорогой, и оба думают о чëм-то своëм. У Чонгука в голове бьëтся последняя брошенная врачом фраза, а у Чимина в голове возникает образ друга, непременно с широкой улыбкой во все тридцать два и с глубокой печалью, затаëнной в глазах. Они с Чонгуком разные совершенно, но Чимину почему-то кажется, что омега рядом с ним поймëт Кима куда лучше него самого, и это при том, что они дружат со времëн школьной скамьи. — Приехали, — Пак подъезжает к бордюру и поворачивается лицом к Чонгуку, который так же, как и он сам, клевал носом и едва держал глаза открытыми. — Спасибо огромное, Чимин-ши, за всë, — Чонгук кланяется настолько, насколько позволяет сидячее положение и фантомные боли в животе, но тормозит, когда слышит громкий выдох, явно несущий определëнный посыл. — Мы уже перешли на ты, и если уж на то пошло — я тебе хëн, — Чимин наделяет его лëгкой улыбкой, и Чонгук, кажется, краснеет. Пак по-доброму треплет его соломенные из-за лака волосы, и как только получает в ответ полную благодарности улыбку, которую дарят чаще на прощание, хватается за тонкое запястье, явно намереваясь что-то сказать. — Пожалуйста, Чонгук, следи за своим самочувствием, и за телефоном следи, чтобы не пропустить звонок из больницы. Знаешь, — Чимин открывает бардачок и недолго там роется, выуживая прямоугольную картонку. — Это — мой номер. Если вдруг что — звони, обязательно, слышишь? — Чонгук кивает в ответ и смотрит побитым щенком, которого добрые люди забрали с улицы. Чимин чувствует, как тает от такого взгляда. — Спасибо, хëн! — Чонгук на эмоциях тянется за объятиями, и вместе с ними получает тëплые похлопывания по спине. Уже в подъезде, стоя перед дверью в квартиру, Чонгук наконец задумывается над тем, что будет говорить Вонбину. В голову лезли только совсем уж глупые отмазки, и самым разумным решением, по мнению Чонгука, было просто рассказать правду. Он искренне надеялся на то, что если он передаст слова врачей, то он сможет без утайки начать лечение. Почему-то именно в этот момент, в четыре часа утра, стоя под дверью в квартиру, Чонгук набрался просто небывалой для себя решительности, будто бы что-то в нëм поменялось после этой поездки в больницу. Кажется, он наконец осознал цену своей жизни, а точнее, еë бесценность. В квартире было тихо и темно, но Чонгук был настроен на разговор именно в это время, поэтому идея разбудить Вонбина казалась не такой уж страшной, хоть тот, скорее всего, разозлился бы довольно сильно. Чонгук был так воодушевлëн тем, что его боли — это не порождение воспалëнной фантазии, а вполне осязаемая реальность, что даже не заметил на входе чьи-то туфли. Путь до спальни лежал через гостиную, совмещëнную с кухней, где было слишком темно из-за зашторенных окон и выключенного света, поэтому омеге пришлось пробираться до нужной комнаты на ощупь. И только тогда, когда он запнулся о какую-то тряпку и чуть ли не расквасил нос об пол, он решил включить хотя бы фонарик на телефоне. В момент, когда яркий свет осветил небольшой радиус помещения, у Чонгука перехватило дыхание, а в животе что-то ухнуло вниз. Чонгук не был дураком, немного наивным — да, возможно, но точно не тупым. Сложить два и два — не сложно, сложно осознать, принять и понять, что делать дальше. И он пытался всë это осуществить за рекордное время, стоя в гостиной посреди разбросанной по полу одежды явно двух человек, с разбитым сердцем и мозгом, отказывающимся работать. Он видит пиджак Вонбина, его штаны и рубашку без пуговиц, которые валяются на полу отдельно, явно сорванные в порыве страсти. Чонгук даже может представить картину, как его Бин вваливается в квартиру с каким-то омегой без возможности оторваться от него и раздеться нормально, из-за чего вся одежда летит в стороны, а если не получается снять быстро — оказывается порванной и испорченной окончательно. И всë это происходило в то время, когда Чонгук лежал в больнице, где сначала потерял сознание, а потом не мог разогнуться, чтобы сделать ебучее УЗИ. Все это было сделано для того, чтобы доказать, что ему необходимо лечение, которое омеге запрещали проходить из-за грядущего чемпионата, который действительно, видимо, был дороже его жизни. Чонгук чувствует себя половой тряпкой. Рядом с одеждой альфы валяется красивая атласная блузка, почему-то одна бархатная перчатка и классические чëрные штаны. Вонбин явно встретил своего спутника на ночь именно на том треклятом вечере, и Чонгук почему-то был уверен, что не без помощи его родителей, которые давно пытались вытравить омегу из жизни четы Чхве. Идти дальше, в комнату, сил не было. Щëки обожгло горячими слезами, губы поджались и задрожал подбородок, но Чонгук пытался себя сдержать, хоть и хотелось лечь на пол и громко разрыдаться. Ему нужно было сделать всего три шага до нужной двери, но ноги будто бы к полу прилипли. Возможно, в тот момент Чонгук просто на уровне подсознания понимал, что это может быть не последний удар, поэтому тело отказывалось его слушаться, оттягивая возможные последствия до последнего. Чонгук же решил разобраться с этой ситуацией, как с пластырем: чем быстрее оторвëшь — тем меньше будет боли. Уж лучше одна яркая вспышка, чем долгая, мучительная и тянущаяся боль. В их комнате пахнет смешанными природными ароматами и сексом, Чонгук невольно жмурится и морщит нос. А потом вглядывается в силуэты на кровати и делает шаг назад, закрывая за собой дверь, по которой и сползает медленно вниз, крепко зажав себе рот. Открывшаяся Чонгуку картина, к сожалению, отпечаталась в памяти буквально за секунду, и появлялась перед глазами каждый раз, когда Чонгук прикрывал веки. На кровати лежал Ëндже. Его тонкая фигура очень гармонично смотрелась с крепким телом альфы, они даже по цвету кожи были будто бы идентичными, будто бы слившимися в единое целое: переплетëнные ноги и руки, плотно прижатые друг к другу бëдра, даже их головы соприкасались так, будто бы от этого контакта зависела вся их жизнь. Они бесспорно смотрелись бы красиво на какой-нибудь картине или профессиональной фотографии, но это была жизнь, абсолютно реальная, где на кровати в квартире Чонгука и Вонбина лежал сам альфа, а рядом с ним — друг Чонгука, которого Чон весьма опрометчиво считал старшим братом. Омега дышит тяжело и загнанно, чувствует, как воздуха в лëгких становится всë меньше, и дышать становится просто невозможно. Он с трудом поднимается на ноги, чуть заваливается в сторону и просто ждëт, опираясь на соседнюю стену. Лучше не становится. Лëгкие спазмически сжимаются, к горлу подкатывает очередной ком тошноты, и Чонгук буквально вылетает из квартиры, как пробка из шампанского. На лестнице его подводят ноги, и он валится на последней ступеньке между первым и вторым этажом, больно подворачивая ногу, но не останавливается и вскоре выбегает из подъезда, жадно хватая ртом свежий воздух. Чонгук впервые в жизни хочет пойти в круглосуточный ларëк за сигаретами, или порезать руки бритвой, не насмерть, но чтобы было больно, напиться хотелось, ну или побить что-нибудь — в общем, сделать хоть что-то для того, чтобы успокоиться, чтобы осознать и придумать, что вообще ему делать и как дальше жить. Щëки, липкие, стянутые засохшими слезами, неприятно саднило от того, с какой силой и злостью Чонгук чесал их отросшими ногтями. Он хотел выдрать волосы, которые по-прежнему больше походили на плохо свитое гнездо из-за половины банки лака, которую на его голову вылил Ëндже, когда приезжал к ним ещë днëм, чтобы помочь Чонгуку собраться. Хотел снять этот отвратительный костюм, который по своей воле он не надел бы никогда в жизни. Хотел бы никогда не встречать этих людей, чтобы не было так больно. Сидеть на лавочке возле подъезда было как минимум небезопасно. Горе-любовники могли проснуться в любой момент, к тому же Вонбин нередко выходил покурить на балкон ночью, поэтому нужно было убираться и как можно скорее, но вот куда — тот ещë вопрос. У него не было друзей, кроме Ëндже, Юджу и Сехуна, и всем им Чонгук отныне не доверял, Вонбину, соответственно, тоже. Из родных у него были только дедушки, которые жили в другом городе, и ничем помочь внуку они не могли. И оставался у Чонгука один вариант — он сам. Ноги понесли его в сторону круглосуточной кафешки, где он был в последний раз года два назад. Юджу сказал, что Чонгук набирает там за раз дневную норму калорий, поэтому там они больше не появлялись. В этот раз Чонгуку было насрать на калории, на полезные свойства еды, на свой вес и на свою кожу — пусть хоть три килограмма на весах прибавит и прыщами покроется. Ему разбили сердце, он имеет право на долбанное пирожное. Помещение было маленьким, не рассчитанным на большое количество людей, и из-за раннего времени посетителей в нëм ещë не было. Чонгук выбрал самый неприметный уголок, где его практически не было видно, скинул на спинку стула свой пиджак и пошëл к витрине с пирожными. Он, кажется, скупил половину из всего, что там было, и его даже не смутил взгляд кассира. Чонгук думал, что это несправедливо. В таких ситуациях главные герои в фильмах идут к своим друзьям, родственникам, близким знакомым, которые могут что-то посоветовать и дать какое-то напутствие, а у Чонгука, который к жизни приспособлен так же, как и пятилетний ребëнок, никого не было. Он терпел пренебрежительное отношение к себе, потому что боялся одиночества, потому что думал, что, кроме Вонбина и трëх его «старших братьев», у него никого никогда не будет, потому что он попросту никому не нужен. Потому что, как он думал, только рядом с ними он будет в безопасности, но почему-то об их предательстве даже и не задумывался. — Что же мне делать? Вопрос в воздух, Чонгук проговаривает его вслух и пытается отключить все свои эмоции, чтобы придумать хоть какой-то план действий на ближайшее время. Возвращаться домой и устраивать истерику он не собирался точно, как и в принципе показывать, что он о чëм-то знает. Он мог бы, конечно, всë бросить, уйти из фигурного катания и заняться собой, но на самом деле, ничего из всего перечисленного он не мог сделать, потому что по контракту на ближайшие два месяца он — собственность их клуба, и в случае ухода Чонгук вынужден будет выплатить огромную неустойку, и это при том, что все средства Чонгука находятся на счету Вонбина, и даже банковская карта с относительно небольшим количеством средств была привязана к номеру телефона Чхве. Квартира у них тоже общая, все знакомые, так называемые друзья, карьера — всë общее, но на самом деле, Чонгук только сейчас понимает, что нет. Не общее. Всë вышеперечисленное принадлежит Вонбину. И омега, получается, тоже ему принадлежит. Чонгук впервые радуется, что они не женаты, что у них нет брачного контракта и общих детей, потому что в таком случае всë было бы ещë сложнее. В голове тысячи нюансов, которые придëтся учесть, сотни действий, которые нужно будет провернуть за жалкие два месяца, а в сердце почему-то пустота, даже боли нет, зато есть страх, потому что время идëт, и вскоре ему придëтся увидеть чужую ложь. И научиться прятать свою.***
Он возвращается домой в восемь часов утра, предварительно написав Вонбину смс о своëм раннем прибытии. В квартире уже было пусто, а на пороге стоял полусобранный альфа, застëгивающий на своей руке дорогие часы. Всë было… как обычно. Вонбин суетливо собирался на работу, бегая по дому в поиске конкретной футболки, прямо перед выходом уже привычно поцеловал его в лоб, сказав такое обыденное: — Не опоздай сегодня на тренировку, Гу. После хлопка двери в квартире стало тихо. Чонгук сидел и смотрел куда-то сквозь стену, и чувствовал, что ничего не чувствовал. Странное состояние, и Чонгуку почему-то казалось, что боль была куда лучше. Он переживал, когда шëл домой. На нëм по-прежнему был потрëпанный жизнью костюм, голова была не вымыта, а на лице не было ни грамма косметики, потому что он всë же успел умыться в кафе и привести хотя бы лицо в порядок. Чонгук боялся, что Вонбин что-то заподозрит, свяжется с Юджу и узнает, что омега вовсе не ночевал у друга, и Чон боялся, что не сможет выкрутиться. Но Чхве будто бы вообще ничего не заметил, и Чонгуку оставалось лишь выдохнуть. С обидой, горечью и облегчением. Где-то через полчаса он буквально сполз со стула и направился к их спальне. Мазохистское желание побывать на «месте преступления» никак не вязалось с его состоянием, но он решительно шëл к деревянной двери, которая со скрипом распахнулась и явила взору аккуратно заправленную двуспальную кровать и чуть ли не стерильно чистое пространство вокруг неë. Недавнее чужое присутствие выдавал лишь еле ощутимый запах кокоса, дыни и персика, который не успел выветриться до его прихода. Чонгук вдруг словил себя на мысли, что, если бы он не знал об измене, он бы даже не обратил внимания на запах. Омега не захотел даже садиться на постель, хоть и понимал, что ночью ему придëтся на ней спать. Ему было мерзко, потому что даже чистое бельë не отменяет того факта, что эта кровать, видимо, повидала куда больше, чем мог бы даже предположить Чонгук. Омега вдруг представил, что могло произойти, если бы перед выходом Вонбин поцеловал его не в лоб, а в губы. Смог бы он выдержать, или скривился бы в очередном приступе тошноты? Может быть, просто не дал бы себя поцеловать? У него бы началась истерика? Чонгук не представлял, как сможет врать. Как сможет терпеть объятия и поцелуи, ночи в одной кровати, как будет ходить на тренировки и на встречи с Ëндже, Сехуном и Юджу. Вся его жизнь, вся его деятельность как бы то ни было связана с этими людьми, и он ничего пока что не может с этим сделать, поэтому он просто выходит из спальни и снова идëт на кухню, где залпом выпивает практически литр воды после того, как закидывается десятью таблетками кетонала. Пора собираться на тренировку.***
Прогон короткой программы начинается с полного краха. Чонгук падает с тройного сальхова, который делал идеально в каждом прокате, пропускает каскад из тройных лутца и риттбергера, вместо тройного тулупа делает двойной, перед чередой вращений чуть ли не валится с бедуинского прыжка, а уже после, вишенкой на торте, больно падает с тройного акселя, после чего уже не может встать и продолжить. На всë это со стороны смотрит Вонбин, и когда он видит, что Чонгук не собирается продолжать прокат, выезжает на лëд, чтобы помочь омеге подняться на ноги, находясь при этом в сильнейшем шоковом состоянии. — Чонгук? — он смотрит прямо в покрасневшие глаза, из которых текут слëзы, хотя омега упорно пытается отвернуться, еле передвигая ноги. — Что это только что было? До чемпионата меньше двух месяцев, а ты показываешь… вот это? — Чонгук сглатывает горькую слюну, вслушиваясь в напряженный голос. — Надеюсь, это просто из-за того, что ты не выспался. — Просто не выспался, — Чонгук хмыкает себе под нос, но не начинает объясняться. Не пытается в очередной раз донести, что у него проблемы со здоровьем, что ему плохо уже не первый месяц, что он живëт только благодаря обезболивающим и что ему нужно срочно заняться собственным здоровьем. Не говорит о дыре в груди от предательства, не говорит, что не может даже смотреть на него без яркой вспышки обиды, которая перекрывает кислород. Чонгук молчит, потому что на данном жизненном этапе он может делать только то, что получается у него, судя по всему, лучше всего. Терпеть. Как терпел плохо прикрытые «заботой» унижения от Ëндже, терпел ужасное отношение со стороны родителей Вонбина, терпел издевательства над собственным здоровьем и многое другое, то, что раньше считал нормой. Раньше Чонгук считал, что не может что-либо сделать просто потому, что у него никого больше не было, а всë его материальное состояние — это заслуга его «семьи», состоящей из трëх друзей-предателей и парня-изменника, с которым Чонгук планировал в будущем построить крепкую семью. Сейчас же это не имеет значения. Всë, что дали ему эти люди, он в любом случае вскоре потеряет, поэтому ему не за что быть благодарным. До него наконец дошло, что его место в фигурном катании — это его кропотливый труд, многочасовые изнуряющие тренировки и желание выбиться в люди. Так, как его когда-то заметил Юджу, его мог заметить кто угодно, в противном же случае он бы продолжал тренироваться и продолжал бы пытать удачу, потому что Чонгук считал фигурное катание делом своей жизни. Он благодарен за то, что ему дали тренера, за все те программы, которые он откатал за это время, но явно не за «сделанное» имя, благодаря которому оплошать перед общественностью Чонгук может даже пресловутым походом в Макдональдс. С тренировки Чонгука отпустили. Вонбин нервно массировал пальцами виски, пока Чонгук переодевался в уличную одежду. Он что-то бормотал про количество тренировок, про то, что Чонгук теряет тонус и нужно заниматься больше, но сам омега лишь отмалчивался, пытаясь завязать шнурки на потрëпанных кедах, которые он вытащил из недр кладовки. Ещë на нëм была огромная чëрная толстовка и рваные джинсы, и если бы его сейчас видел Ëндже, он бы по обыкновению своему скривился в гримасе презрения, но Чонгуку, что весьма обоснованно, было бы уже плевать. Шнурки по-прежнему не поддавались, Чонгук попросту не мог справиться с собственными руками, которые дрожали так, будто бы у него вот-вот начнëтся эпилептический приступ. Вонбин в это время стоял прямо над ним, и Чонгук впервые в жизни хотел что-нибудь рявкнуть, да так, чтобы тот прочувствовал на себе всю обиду, копившуюся в сердце омеги вот уже несколько лет. Но он продолжал упорно молчать, потому что нарваться на конфликт — значит наговорить лишнего. А у Чонгука только начал зарождаться план действий, который непременно сорвался бы, узнай Вонбин правду. Чонгук будет молчать, потому что ему не привыкать. Терпел же каким-то образом предыдущие шесть лет, значит, и следующие два месяца перетерпеть сможет. Из здания он вышел только через несколько минут, передвигаясь вдоль стеночки, чтобы не свалиться и не расквасить себе нос. Он был рад, что на этот день у него появилась отмазка для того, чтобы не идти на встречу с Сехуном и Ëндже, ибо единственным его желанием было завалиться в постель и проспать до следующего дня. Уже было всë равно и на чужой запах, и на чужую страсть, которой подвергся их многострадальный матрас. На улице стало полегче. Чонгук нашëл ближайшую к тренировочной базе лавочку, сложил ноги в грязных кедах бабочкой и между ног устроил спортивную сумку. В голову пришла совсем глупая идея, но Чонгук, который боялся новых людей как огня, решил, что она будет менее травмирующей для него, чем вызов такси через приложение. Он просто решил позвонить Шину, тому вчерашнему таксисту. Тот показался Чонгуку очень добрым, и омега почему-то сразу же к нему проникся. И раз уж Чону даже дали визитку, почему бы ей не воспользоваться? Гук взволнованно жевал губу, пока набирал номер, и продолжал бы мучать разодранную нежную кожицу, но ему уже с третьего гудка ответил знакомый, тëплый, немного смешливый голос, который в итоге попросил подождать всего лишь двадцать минут. Чонгук готов был ждать хоть два часа. Прошло лишь десять, и дисплей на телефоне снова загорелся входящим вызовом. Номер был неизвестен, и Чонгук лишь немного напрягся перед тем, как поднести гаджет к уху, сразу же услышав мелодичный голос из динамика: — Здравствуйте, Чон Чонгук? — омега хмурится и кивает, лишь потом осознавая, что его не видят, и довольно громко угукает. — Чонгук-ши, Ваш лечащий врач, Пак Чимин, просил назначить Вам дату для прохождения гастроскопии и колоноскопии, а также назначить запись для посещения гастроэнтеролога, эндокринолога и гинеколога. Я буду называть Вам даты, и мы вместе подберëм время, согласны? Чонгук вслушивается в приятный голос и с усилием сглатывает горькую слюну. Сейчас он сделает глупость. Огромную глупость, о которой потом будет жалеть. — Нет, простите. Не нужно никаких процедур, — Чонгук кусает губу и крепко жмурится, потому что на сей раз жертвует не каким-то конкретным аспектом своего здоровья, а своим существованием в целом, но убеждать в чëм-то Вонбина, пытаться доказать ему необходимость лечения после того, как вскрылась его измена, не было никакого желания. Отмазка глупая, Чонгук прекрасно понимает, что сам еë придумал для собственного оправдания. Где-то на уровне подсознания он понимал, что его отказ от лечения — потеря стремления к жизни. Мысль о том, что ему вообще не стоит за неë цепляться, довольно ощутимо била по мозгам. Ему уже было себя не жаль, зато было стыдно перед врачами, которым он дал обещание и не сдержал его. — Но Ваш лечащий врач, — Чонгук слышал растерянность в голосе после длительной паузы. — Пак Чимин, он сам назначил Вам эти процедуры, и… — Прошу, передайте ему мои извинения. Мне жаль, правда жаль. И ещë, — Чонгук смотрит на подъезжающую к остановке машину, делает глубокий вдох и встаëт со скамейки, чувствуя очередной разряд боли, который не дал разогнуться окончательно. — Скажите ему спасибо за всë, что он сделал для меня.***
Чонгук сидел и молча сверлил взглядом стенку, постоянно касаясь своей шеи с едва виднеющимся красным следом. Омегу тошнило от того, что происходило утром этого дня, его чуть ли не трясло от страха и перенапряжения, которые даже не были связаны с чемпионатом, который должен был пройти в этот день. Чонгук проснулся от того, что его придавило чужим весом к матрасу, а на его шее и бедре сжимались чьи-то пальцы. От животного ужаса, поднимающегося от низа живота к самой глотке, омега вдруг начал рыдать и отбиваться. Вонбин все же не был зверем, он отступил сразу же, но на его лице было столько непонимания, будто бы до этого не было чуть ли полугода воздержания, будто бы истерика омеги была действительно неожиданной. Чонгуку было мерзко от того, что Вонбин по-прежнему мог к нему так прикоснуться, ему было страшно и отвратительно. Страшно от того, какие последствия могла носить эта близость для его и без того шаткого состояния, а отвратительно от самого осознания, что он продолжал трахать Ëндже на стороне, и при этом вëл себя так, будто бы ничего не происходило. Чонгуку каждый раз хотелось кричать, хотелось спросить, как он смел так бесстыже врать столько раз, не краснея и не смущаясь, глядя прямо в глаза. Как мог трогать другое тело и через несколько часов возвращаться к нему? После утренней истерики стало попроще. Из-за такого мощного выброса адреналина весь страх перед выступлением ушёл на второй план, а на первом теперь было полное безразличие ко всему происходящему. Его изменившееся отношение к окружающим и разбитое состояние уловил только Юджу, но, кроме расспросов, он ничего так и не предпринял, зато все остальные, даже Вонбин, были уверены, что с ним всё как всегда. Ёндже даже был в некого рода восторге от ухудшающегося состояния омеги, потому что со временем он превратился в тряпичную куклу, которая слушалась каждого их слова и выполняла все пожелания. Это вначале в Чонгуке был ярый протест, желание бороться за справедливость и собственную свободу, но к нынешнему моменту в нём осталось только желание поскорее избавиться от всей лжи и уехать либо в больницу, либо на тот свет. — Чонгук? Вонбин вошëл в гримëрку, откуда омега не собирался выходить вплоть до выступления. Ёндже потратил на макияж и причёску фигуриста около трёх часов, и это при том, что недавно ему наконец удалось отстричь Чонгуку волосы, а до этого влезать в костюм ему помогал Сехун, который долго и громко отчитывал Чонгука за очередные сброшенные килограммы, из-за которых костюм сидел хуже, чем во время предыдущей примерки. Бин тоже замечал стремительное снижение веса омеги, но так как Ёндже поощрял это экстремальное похудение, ничего не говорил. Сейчас, стоя на входе в гримёрку, он выглядел загнанно, будто бы его растоптали минутами ранее и снова поставили на ноги. Так, как выглядел сам Чонгук последние месяцы. — Я говорил с Юджу, и он сказал, что в ту ночь, — он запинается, беззвучно раскрывает рот, но потом крепко смыкает челюсти, играя желваками и мечась взглядом по всему помещению. — …Что в ту ночь ты не был у него. Чонгук коротко хмыкает, приподнимая дрожащие уголки губ. Он отрешëнно смотрит в зеркало перед собой и не узнаëт человека напротив. Пустой взгляд потухших глаз, худое, изнемождëнное тело, бледная кожа синеватого оттенка, которая становилась ещё светлее на фоне прозрачной кожи, и необъятная боль, которая виднелась в каждом, даже самом незначительном его жесте. От него уже ничего не осталось, он даже не знает, сможет ли восстановиться, потому что восстанавливать уже, по сути, было нечего. — Я всю ночь тогда провëл в больнице, — Вонбин смотрит пристально, с трудом сглатывает, пытаясь распознать ложь. — Не сказал, потому что не хотел злить. Вы же не хотели, чтобы я появлялся у врача, а я прошëл целое обследование. — И что, — Вонбин снова спотыкается о собственные слова, прочищает горло и продолжает. — Что врачи сказали? Чонгук хочет смеяться, потому что знает, что даже этот вопрос ему задают не из-за беспокойства за его здоровье, а для попытки вывести его на чистую воду. Он думает, что, если бы было можно, он бы и вправду остался там на всю ночь. Омега помнит каждого из тех врачей, с которыми контактировал, и он тогда впервые за долгое время увидел искреннее сочувствие, желание помочь и как-то утешить. Он просто успокаивал себя тем, что скоро всë закончится, потому что за последние два месяца он сделал всë, чтобы остаться полностью независимым от давно уже не родных людей. Он оформил новую карту и завëл новый счëт в банке, куда перевëл все средства, принадлежащие ему. Чонгук уже не помнит свои отговорки и выдуманные предлоги, которые предоставлял Вонбину ради таких денежных махинаций, но они, на удивление, сработали. Он снял новую квартиру, а этим утром, когда Вонбин уже уехал к месту проведения первого дня чемпионата, перевëз в неë свои вещи. Не все, конечно, в квартире Чхве он оставил все те дорогущие шмотки, которые покупал под контролем Ëндже, все подарки Бина и все памятные для них вещи, которые Чонгук решительно настроен был оставить в прошлом. Чонгук думал, что если повезёт выжить, и его организм ещё способен будет бороться, то он обязательно начнёт новую жизнь, без болезненных привязанностей, без слепого самопожертвования и неоправданной веры в людей. Но для начала нужно было откатать короткую программу, пережить первый день чемпионата и убедить Вонбина, что у них всё хорошо. Не хотелось наводить суету за несколько часов до собственного выхода на лёд. — Ничего конкретного. Для полной картины нужно было сделать ещё ряд процедур, но я знал, что ты не позволишь, — Вонбин, конечно же, почувствовал камень, прилетевший в его огород, но сказать что-либо ему не дал Чонгук, который продолжил говорить после секундной паузы всё тем же непринуждённым тоном. — УЗИ не выявило ничего особенного, а судя по анализам, у меня язва. — Прости, Гу, я вёл себя просто ужасно. Потенциальный карьерный рост настолько вскружил мне голову, что я совершенно не думал о тебе. И о нас я тоже не думал. Прости. Вонбин выглядит так, будто бы его совесть прямо в этот момент выедает его мозг чайной ложкой, и несчастные глаза, такие большие, выразительные глаза шоколадного цвета, становятся печальными и глубокими, как у верного пса, оставленного хозяевами. Чонгук почти верит. Почти прощает, почти чувствует облегчение, почти отпускает ситуацию. Он улыбается и качает головой, давая понять, что речь альфы задела струны его души и проняла до дрожи в коленях, но на деле — полнейшее ничего. Ему просто всё равно. Извинения Вонбина ничего не меняют, потому что они не помогут Чонгуку вылечиться, не повернут время вспять и не заставят его вовремя придержать член в трусах. Слова — это отлично, но они уже давно ничего не значат. — Поговорим об этом дома, хорошо? Не хочу сбивать твой настрой, лучше позову Юджу, — Чонгук никого не хочет видеть, но всё же кивает в знак согласия, потому что общество Юджу кажется омеге более приятным, чем общество Бина. Он до сих пор не уверен в том, что его друг знает о романе Чхве с Ёндже, как не уверен и в том, что тот не имеет к этому никакого отношения. Его роль может быть любой, и Чонгуку на данном жизненном этапе больше импонирует неведение, чем та самая «горькая» правда. — Что-то ещё? — Чонгук старается сделать голос менее нетерпеливым, потому что после собственных слов Вонбин не покидает гримёрку — он стоит как вкопанный прямо посреди помещения и выглядит так, будто бы хочет сказать ещё что-то. — Да, ещё кое-что, — Чхве делает несколько неуверенных шагов вперёд, приближаясь к омеге, а Чонгук едва заметно отводит голову в бок, даже на уровне подсознания пытаясь защититься от возможного поцелуя или любого другого телесного контакта. — Прости за сегодняшнее утро. Ты так испугался из-за того, что тебе больно, да? — Чонгук едва сдерживает вырывающийся смешок. Из-за его боли они перестали заниматься сексом ещё полгода назад, теперь же причин стало значительно больше. — Главное не переживай, после чемпионата мы сразу же займёмся твоим лечением. — Чонгук очень хочет съязвить. Одному Богу известно, сколько саркастичных, злых фраз у омеги в голове именно на эту тему. Сцену разоблачения любовников он представлял не единожды, в красках, и каждый раз всё более пафосную. Хотя чаще он всё же представляет, как просто шлёт всех нахер. — Хочу купить нам путёвки в Норвегию, я помню, что ты очень хотел. Или, если хочешь, поедем в Германию, там очень хорошая медицина, и мы сможем совместить приятное с полезным, ну, или… — Бин, позови Юджу, — Чонгук не успевает себя одернуть, и, когда видит полную растерянность на лице альфы, чьи рассуждения он так резко прервал, поспешно добавляет: — Эти разговоры меня сбивают. Не хочу портить настрой. — Точно, от нервов много болтаю, прости, — альфа даже краснеет немного, и Чонгук поджимает губы, почему-то вспоминая начало их отношений, первых и единственных. Говорят, первая любовь закладывает фундаментальный пласт во взгляде человека на романтические взаимоотношения, она основополагающая, поэтому еë важность сложно переоценить. Но Чонгук больше придерживается мнения о том, что первый блин всегда комом. Вонбин вскоре покинул гримëрку, поцеловав омегу в лоб, но даже спустя полчаса в помещении так и не появился Юджу. Чонгуков выход был одним из последних, поэтому ждать нужно было довольно долго. Чон был не против, но где-то на подкорке бился страх за время действия обезболивающего, которое могло закончиться в любой момент. Омега увеличил дозу до восемнадцати таблеток в день, в обычные дни он пил их порционно три раза в день, но именно перед выходом из дома сегодня Чонгук закинул в себя всю горсть разом. Выходить на лёд было страшно и из-за возможного прекращения действия анальгетика, и из-за возможной реакции организма на обезболивающее. Если честно, страшно было из-за всего. Чонгук знал, что симптомы усиливаются, что он может отключиться или просто моментом почувствовать, как живот будто бы вспарывают изнутри. Но больше всего он боялся неизвестности. Срок действия контракта истекал на следующий день после официального окончания чемпионата, а Чонгук даже не знал, сможет ли он дожить до произвольной программы. К нему так никто и не пришёл, но это только сыграло на руку. Ему не нужны были воодушевляющие речи и напутственные слова, ему просто нужен был физический и моральный покой, а всё остальное было не так уж и важно. В итоге Юджу зашёл в гримёрку лишь за полчаса до выхода Чонгука. Он не говорил ничего, будто бы чувствуя состояние фигуриста, просто помогал разминать мышцы и делал лёгкий массаж шейного отдела, пока не объявили о выходе мальчика, который должен был выйти перед Чонгуком. Уже спустя десять минут, стоя перед катком и краем уха улавливая собственное имя, Чонгук начинает чувствовать просто весь спектр эмоций. Делая небольшую раскатку перед самой программой, омега почувствовал, как его затапливает волнение, которое он всегда ощущал перед своими выступлениями. Он думал, что долгожданный мандраж так и не наступит, но теперь Чонгук морально чувствовал себя так, как надо, и даже головокружение и слабая чувствительность ног не сбивали его настрой. Выход на первый прыжок был самым волнительным, и тройной сальхов должен был задавать темп всей программе. Чонгук боялся оттолкнуться под неудачным углом и упасть, но он буквально слышал, как перед самим элементом все в зале затаили дыхание, ожидая от него чуть ли ни полëта в космос, и когда Чонгук удачно приземлился на лëд, отведя ногу назад, тишина оказалась нарушена радостными возгласами. Он катался как в последний раз — с идеальным скольжением, с плавными переходами между элементами, с докрученными, высокими прыжками под идеальным наклоном и с таким умиротворением на лице, будто бы в душе у него было одно лишь всепоглощающее спокойствие. Он не вылавливал взгляды с трибун, не смотрел на Вонбина, который вместе с Юджу приседал на каждом прыжке и аплодировал громче всех, не пытался сосредоточиться на чём-то конкретном. Он просто делал то, чему учился годами, чувствуя при этом долгожданную свободу и будто бы появившиеся за спиной крылья. После ряда вращений, с окончательным тактом, он поднял руки вверх и выгнул спину, глубоко дыша и мгновенно жмурясь от ударившего в глаза света. Чонгук не видел турнирную таблицу, но был уверен, что он выступил достойно, когда увидел поднимающихся со своих мест зрителей. Он впервые чувствовал облегчение и даже давно забытую радость, смотря на переполненные трибуны и делая привычный поклон на четыре стороны. Оставив на льду все игрушки, он поспешно направился к бортику, где его ждал Вонбин с тëплой спортивной кофтой и Юджу с бутылкой воды и чехлами для лезвий коньков. Из-за света софитов перед глазами мелькали цветные мушки, а в ногах ощущалась дикая слабость вместо привычной боли в мышцах. Чонгук слышал восторженные возгласы толпы, кучу комплиментов комментаторов и целый поток вопросов от чересчур взволнованного Вонбина. Альфа порывисто обнимал тонкое тело, а Чонгука от чужого трепета воротило так, что все органы будто бы скручивались в трубочку. Всë произошло слишком быстро. Его мутило, вспышки камер слепили и мешали хоть как-то ориентироваться в пространстве, в теле появилась уже знакомая тяжесть, тянущая его к полу, и Чонгук стал понимать, что он перестаëт ощущать собственное тело. Надеть чехлы на коньки так и не получилось, как и посмотреть на итоги первого тура чемпионата, потому что в это время Чонгук уже не видел ничего, провалившись в темноту.