Чудо, или Амели

Настоящее время. (Пятый месяц беременности) Ближе к полудню я направлялся в зал собраний, где нас с Джуд уже должен ждать Живой Совет для проведения еженедельного отчета о делах в королевстве и, если они наметились на горизонте, обсуждения каких-то проблем. Верховная королева меня не сопровождала, сразу после завтрака улизнув в тайные помещения Двора Теней, напоследок предупредив, что о Живом Совете, как бы ей того не хотелось, она не забудет и постарается не припоздниться. Оказавшись в зале, я ожидаемо нашёл там всех членов совета, от нетерпения переминающихся с ноги на ногу, ведь приходить позже назначенного — прерогатива исключительно правящих особ, которые периодически, зная, что никто не посмеет упрекнуть, ею пользовались. На их радость, Джуд вошла через минуту после меня, несмотря на ноющую спину сохраняя идеальную осанку и быстрый шаг. — Полагаю, мы можем начинать, — произнесла моя супруга нарочито непринужденно, будто это не мы задержали наших чиновников, на лицах которых было по непонятной для меня причине написано, что их ждет масса куда более важных дел. Мне хотелось ухмыльнуться от тона Джуд, так и кричащего об отсутствии даже намека на вину в связи с тем, что бесцеремонно поигралась с терпением присутствующих, и в то же самое время напомнить этим не скрывающим раздражение фейри об их обязанности контролировать себя и сдерживать такое наглое выражение негодования. Я по сей день иногда становился свидетелем проявления с их стороны неуважения к Джуд, порываясь одернуть каждого, кто вёл себя непозволительно дерзко, но королева Эльфхейма обладала уникальной способностью вывернуть диалог так, чтобы приструнить наших советников, не переходя за грань дворцового этикета и ни в коем случае не грубя, при этом оставаясь совершенно невозмутимой и спокойной. Было буквально противоестественным то, что после всего сделанного ею для королевства и его жителей, эти глупцы до всех пор смотрели на нее через призму предрассудков о человеческой крови и слепо верили в то, что они за счет единственно своей сущности лучше. Мысль о том, что народ Эльфхейма примирился с Джуд в роли правительницы только потому, что она спасла их короля от проклятия, удручала меня, но со временем, после завершения разных мероприятий и торжеств Бомба начала передавать мне подслушанные беседы о том, что старания моей жены стоят уважения и не ценить их, учитывая аж две недавние попытки захватить власть, было бы безрассудно. Несмотря на то, что я не просил проворную шпионку приносить мне подобные сведения, она продолжала это делать, за что я был ей благодарен, ведь от ее слов всегда становилось легче. Тем не менее, негодяи-чиновники умели убить во мне всякую гордость за признание фейри Джуд, и остудить мой пыл могло разве что удовольствие от наблюдения навыков девушки поставить их на место. Она была великолепна, а они глупы, так что злость уходила на задний план. Монотонное бурчание советников значило, что ничего стоящего участия и выходящего за рамки обычной статистики, они не говорили, поэтому я, пропуская их речь мимо ушей, обратил всё внимание на Джуд. Она старалась выглядеть бодрой и сосредоточенной на докладах, однако что-то в ее виде меня цепляло и неприятно настораживало. Если бы я не присматривался или не видел раньше, как она пытается не подавать виду о том, что ей дискомфортно, то не заметил бы, как Джуд тайно запрещала себе морщиться от боли и выравнивала дыхание. В тот момент, когда я уже было намеревался остановить болтовню, которую никто из нас не слушал, девушка вдруг вскрикнула и резко схватилась за живот. Подорвавшись, я подбежал к ней, попутно приказывая кому-то голосом, поломавшимся от сосущего под ложечкой беспокойства и неприкрытого страха, привести врача. Джуд откинулась на спинку стула и отрывистыми от паники движениями одной рукой на автомате касалась живота, а другой крепко, судорожно хваталась за меня, когда я сел перед ней на колени и, кажется, бормотал что-то о том, что ей надо дышать, в мыслях сбито умоляя ее боль стихнуть и прекратить свои гневные истязания. В голове, будто из желания истерзать меня еще сильнее, всплыло воспоминание о том, как она свалилась с балки в тронном зале, то приходя в сознание, то снова отключаясь. Только теперь откровенный ужас вытеснил всякую ярость, а страшно стало вдвойне, сразу за двух самых главных людей, один из которых еще даже не успел родиться. Кровотечения у Джуд не было, что, наверно, должно было хоть на йоту успокоить, но сердце продолжало отстукивать ненормально ускоренный ритм во всех частях тела, пока я обращался невесть к кому с душившим меня вопросом о том, почему столько испытаний выпало на судьбу одного человека. Наконец, возле меня возникла женщина, чью просьбу перенести королеву в ближайшую спальню, невзирая на рёв собственного пульса, я чудом услышал и аккуратно взял дрожащую Джуд на руки. Звук быстрых шагов, настороженные взгляды шатающихся по дворцовым галереям придворных, шуршание молитв семенящего следом лекаря — всё было где-то далеко, потому что восприятие онемело, покрылось противной коркой, трескающейся, чтобы этот звук не дал отгородиться и издевающейся, ведь, казалось, за эти мгновения вросла настолько, что уже не содрать. Воздух стремительно начал темнеть, вызывавшее сомнения утреннее солнце оправдало недоверие к нему, захлебнувшись в утробно рычащих тучах. Джуд вздрогнула с первым грохотом грома, и, если бы не словно вытекавшие из нее прямо на глазах силы, можно было бы наивно решить, что она боится начинавшейся бури. Я не слышал своего бормотания, застряв где-то между отчаяньем и надеждой, оглушенный этим диким интервалом между ними, но по глазам Джуд догадался, что она пытается бесшумно меня успокоить. Затыкая разыгравшийся гром, перед носом взорвался и полыхнул стыд, что свернувшаяся в клубок нервов девушка все еще может удержать в груди стремящееся перекрыть мне дыхание сердце. — Не надо, Джуд, — не надо заботиться обо мне сейчас, не надо уходить. Было столько «не надо» и столько же «пожалуйста», а еще совершенно не было слов, чтобы выразить это. Джуд понимала. Или знала. Я уже кучу раз проклял логистику дворца, где зал собраний был в самой отдаленной от жилого крыла части, но вырезая из себя рождающиеся ругательства, небрежным мазком жестких глаза заставлял проглотить крики фейри, всполошившихся из-за судьбы будущего наследника. Когда мы дошли до пустующей спальни, лекарь, одним настойчивым взглядом дав мне понять, что я мешаюсь, вынула из своей сумки флаконы, наполненные разноцветными жидкостями, и принялась смешивать их, добавляя в разном количестве и создавая какой-то снимающий боль отвар. Как только Джуд выпила все протянутые ей лекарства, я, узнав мольбу в её глазах, опустился на кровать рядом с ней и держал ее ладонь в своей до тех пор, пока она не уснула от переутомления. Понимание, что целебные травы являются всего лишь временными обезболивающими, сегодня так и не дало мне сомкнуть глаз. *** Уже была середина ночи, а Джуд всё не приходила в себя, восстанавливая силы во сне. Она всем телом прижалась ко мне, спрятав лицо у меня на груди, пока я мягко поглаживал ей спину и следил за ровно вздымающейся грудью. Даже если у кого-то из Двора были ко мне дела, никто до самого рассвета не посмел вторгнуться в комнату. К счастью, Живой Совет без моих приказов додумался предупредить о необходимости оставить правителей в покое, и, к сожалению, я не знал, стали ли они как-то ее обосновывать перед народом, потому что их мозгов вполне могло не хватить для держания языка за зубами. То, что здоровье Джуд не в порядке, было очевидно, а значит, ей нельзя носиться по всему дворцу и нагружать свой организм. Возможно, временная оторванность от каких-то дел Эльфхейма и менее активное участие в жизни придворных, никого бы не удивили, если бы это не была моя супруга. Народ, осведомленный о вынашивании наследника престола, рано или поздно сложит два и два, поэтому желание прикончить членов Живого Совета в случае их излишней болтливости было подавлено безутешными, но разумными доводами. Холод прошелся вдоль позвоночника и, кажется, заменил кровь в сосудах, потому что в какой-то момент дрожь по всему телу почувствовала даже крепко спящая Джуд и рефлекторно прижалась ко мне ближе. Возможно, предположения о причине ее боли съедали бы меня, если бы уже не обгладывало жадно косточки смятение, облизываясь так, будто получило самое желанное яство. И медленно, но верно подталкивая останки в бездну. Падение. Так это ощущается. С тем только ледяным уточнением, что падаешь ты, держа того самого человека под руку. *** Когда она очнулась ото сна, я, кажется, наоборот впал в кошмар. Когда нам сказали, что при родах они могут не выжить из-за ранения ножом Мадока, я понял, что даже фэйри не умеют летать. Словно воздух держит тебя до тех пор, пока не навалится тяжесть бессилия, а потом безропотно отпускает, чтоб ты не пачкал реальность других своей чернотой. Смотря на Джуд, безмолвную, придавленную горем, я просил ее не отрекаться, уговаривал быть со мной, но потерявшись среди отсутствующих ответов мне оставалось только гадать: молчала она потому, что раньше для нее живительный воздух моментально становился безразличным пустым вакуумом, в котором она была закупорена в одиночестве, или потому, что в этот раз неспособная ничего сделать, она так выказывала протест, закрывая боли рот. Чаще всего я знал, что Джуд не привыкла доверять кому-то свои страхи, потому что руку помощи никто бы не протянул. И меня тошнило от того, что за открытость ее либо наказывали, либо пользовались ею, поэтому сегодня она отворачивается от меня и пытается собраться в кучку, вылавливая отваливающиеся осколки, которые в пальцах превращаются в песок. Тогда Джуд тоже не скажет ни слова, но в тишине я слышу, как она целит в себя бесплотный кинжал за то, что наше будущее сыпется ей под ноги. А когда становится особенно горько, мне кажется, что она встает на носочки, чтобы не наступить ни на одну песчинку, но у нее уже нет сил, чтобы устоять. Только вот она не хватается за мою ладонь. В один из вечеров я сдался. Это была моя вина. Я изгнал ее из Эльфхейма. Я позволил Мадоку забрать ее. Я не пошел с ней той ночью, когда мы нашли Джуд в лагере. Я обрек ее и нашу дочь на смерть. Оказалось, что разрушить их ощущается как разрушить себя до такой степени, что уже все равно. А может, наоборот, было настолько не все равно, что я вспомнил про алкоголь. Тот, в котором, как я еще давно полагал, можно было обнаружить покой, хотя это всего лишь пустота, ворующая тебя у тьмы. Но оставалась одна лазейка — выкуп, и тьма откуда-то всегда имела средства, чтобы его заплатить. Похоже, наша боль дешево стоит. Оставив эту цену за дверью погреба, я отдался на милость этой пустоте, сбегая от назойливого привкуса пепла. От разгуливающего в коридорах взбесившегося ветра, которому надоело чуть ли ни каждый вечер предупреждать о приближении урагана. От низко опустившихся туч, так и не сгинувших с того дня. От мерзкого недовольства погодой придворных, которые какого-то черта посмели пожаловаться. От невозможности разразиться бранью, и не потому, что не стоило срываться на фейри, а потому что надо было лишний раз поберечь нервы Джуд. И от тошноты, потому что это слишком ничтожно после того, что я натворил. Медовая сладость на языке была куда приятнее. Темнота погреба была куда светлее, чем та, что лежала над Эльфхеймом. Сырое дерево пахло не так отвратно, как то, что гнило от непрекращающихся ливней. Неживые бутылки утешали куда лучше живых людей. И тишина здесь была куда менее громкой, нежели та, что отравила жизнь в их спальне. До того момента, пока всё это не стало на вкус как чистый эгоизм, ведь я снова бросил Джуд. Ту часть Джуд, что сжималась каждый раз от боязни упасть на песчинки. Часть, которая все больше разрасталась в ней, что уже почти не рассмотришь твердой силы в глазах. Прежде чем я успел подняться по лестнице, дверь в погреб глухо ударилась о стену, и на пороге показалась Никасия. Схватив за руку, усадила на ближайшую бочку и смотрела, вытягивая из меня истеричное признание. — Говори, Кардан, — хватка переместилась с кисти на плечо. — Откуда ты здесь? — Я тебя знаю, — и это всё объясняло. Столько всего изменилось, а на столе поодаль все так же стояла полупустая бутылка, в которой, как мне теперь казалось, перекатывалась моя досада. — Я не смогу Ники, это ты тоже должна знать! Ненависть вернется и перекроет дыхание. Уже делает это. Воздух — это смесь кислорода и азота до тех пор, пока любовь не отвоевывает право им быть. Без Джуд я…я попросту задохнусь. — Она боец, Кардан. Боец, который одержит победу в битве даже с собственным телом. Или королева, которая обратится к своей дипломатии и договорится с организмом вместо того, что провозглашать его противником. Разницы, как тебе называться — соратник или король — нет. Значение имеет только то, что ты должен пойти и послужить ей опорой, ведь ты в первую очередь ее муж. — Почему ты это говоришь? — Потому что я не хочу твоей смерти. Потому что такие, как Джуд, не уходят рано. Жизнь, теша свое самолюбие, даёт шанс тем, кто отчаянно бьется за неё, — помолчав немного, Никасия добавила, — завтра я передам лекарственные водоросли, которые укрепят ее здоровье. — Спасибо тебе. — Мне пора, Кардан. Сделай то, что должен, — и Никасия растворилась в сумерках, оставив меня одного. Когда удивление, вызванное её появлением, прошло, пустила корни решительность. Окрепла, понесла меня в наши покои, и затуманенному сознанию, не отдававшему себе отчет о посылаемых импульсах, померещилось, что та даже распахнула дверь. Закутанная в шелковый халат Джуд отдыхала в кресле, поджав колени к груди, постукивала кончиками пальцев по подлокотнику. Услышав слабый скрип, перевела взгляд на меня. Я не сразу поверил в то, что увидел, и не из-за того, что ожидал этого от Джуд, а потому что заслужил это. Но в ее глазах не замерло разочарование и не стоял укор. Там переливалась печальная усталость, и впервые за последние несколько неделей она была такой откровенной, оголенной. Джуд выпрямила ноги, и как только я, сразу же среагировав на ее немое приглашение, опустился на ковер перед ней и положил ей на колени голову, стала перебирать черные пряди. — Как ты? — слишком неправильно, потому что спрашивать должен я, и одновременно слишком правильно, потому что открыто надрывно. — Устал быть далеко от тебя, — девушка приподняла мою голову, позволяя разглядеть ее дрожащую честность. Разрешая согреть ее моей надеждой. — Больше не будешь. И Джуд раскрыла объятья, чтобы я мог поддерживать её целостность. Дала мне свою руку, чтобы мы вместе балансировали.