***
Каждые прожитые сутки Масленникова сопровождает желание с ненавистью бросить всё своё творчество в котёл, не оставляя шансов на выживание. Сил не было даже на поход в душ, а эмоциональное выгорание сжирало всякое желание жить. Жить, а не просто существовать, наплевав на весь окружающий мужчину мир. Порой, он сбегал в самобичевание на крыше дома, хотя бы на час абстрагируясь от внешнего себя, который так уже надоел, только и делая, что доставлял людям радость. Морально ”блогер” постепенно разлагался в тёмном ящике судьбы, а мог бы любить всем сердцем, но на такое удручающе-странное чувство, которое со временем вызывает амбивалентность не осталось ни доверия, ни сил, ни времени. Не стоит воспринимать его состояние как апологию держания в плену самого себя же, это не сладко. Это до чёртиков больно. Больно оставлять себя на платформе страданий и уезжать на вымышленном поезде с билетом в один конец, больно каждое утро задавать себе вопрос «зачем?» и жить с ним оставшееся время, больно видеть в зеркале привычно уставшее лицо и забивать на это что есть силы, ведь Дима нормальный. Выручал только единственный отступ над бездонной скалой отчаяния: он дал шанс на жизнь человеку. И походу этот человек стал вторым отступом, за который Масленников так отчаянно пытается держаться своими переломанными молотком пальцами. Он был выжившим в своём же сознании, до последнего надеясь, что не потеряется в мыслях***
—да, мам—первый разговор с матерью за два года. Смешанные чувства—я в Москве, в съёмной квартире живу, а у тебя как?—Эмиль врал. Нагло врал о том, что у него всё нормально, что он не в апатии, что его не избивали тогда—да так, друзей нашёл вот—он нашёл не друзей. Он нашёл тех, кто дал ему жизнь, точнее шанс—мне надо идти, позже наберу—попрощавшись, парень пообещал: он больше не позвонит на этот номер. Порой очень забавно наблюдать, как человек может провести месяца, недели в ожидании кошмара, который скорее когда, чем если. А потом, когда он только-только убедил себя в том, что готов это перетерпеть, справиться-кошмар случается. И как не странно, человек вовсе не смиряется, а наоборот: садится там, где стоял, убитый потерей, к которой никогда не был готов. Вот и Эмиль не был готов услышать голос матери, не был готов вспомнить то, что творилось дома, не был готов оказаться в состоянии полной безвыходности. Он сполз по кирпичной стене дома и опустился на асфальт, доставая из кармана уже привычный способ успокоить себя. Пепел медленно тлел, а мысли, словно тысячи, миллионы людей в голове шизофреника, слышались лишь отголосками. Наконец-то этот грёбаный кошмар приостановился хотя бы на пять минут, иначе Иманов бы совсем ласты склеил.***
—вы смуглого парня с чёрными волосами случайно не видели? Он примерно 175 ростом, в толстовке чёрной—обеспокоено спрашивал у незнакомца блогер, пока его друзья стояли в стороне —нет—сухо ответил тот, и удалился в глубь ночного города. Если Дима потеряет этого паренька-он себе не простит —никто его не видел. Идём сами искать, иначе он там один подохнет—бросил мужчина команде и они отправились на поиски. Он хотел дать шанс на нормальную жизнь, хотел принести хотя бы какую-то пользу для людей, а в итоге сам себя погубил. Даже ты, человек, читающий это, не понимаешь, что остался последним свидетелем саморазрушения, того, как люди безмолвно, безнадёжно гниют под воздействием своего больного разума, который не даёт им нужного покоя даже во тьме деревянной коробки под землёй. Страшно быть всего лишь человеком. А ещё страшнее быть человеком, потерявшим себя среди остального стада