Не звони

Свет в глаза, как софит, и постепенно все вокруг становится белым. Декорации крайне скудны, и в центре – один актер. Надо же, штампы из старых фильмов оказываются правдивы. Они до сих пор используют этот прием – свет в глаза. Не так явно, конечно, просто сажают напротив слишком яркой лампы. И через какое-то время все начинает плыть перед тобой. Твои мысли тоже плывут, ты не можешь сосредоточиться и контролировать то, что соскакивает с языка. – Сколько раз вы посещали храмовый комплекс Ясукуни? – Один. – Какого числа это было? – Двадцать шестого марта. – Вы точно помните дату? – Помню благодаря публикации в Инстаграме. – Вы точно помните, что опубликовали фото именно в тот день? – Да. – Вы сами размещали фото? И так по кругу, по кругу… Он посещал это неприметное здание со входом со двора несколько раз в неделю, и каждый раз не знал, выйдет ли отсюда, вернется ли домой. Домой… Где теперь его дом? Поначалу он очень гордился, что, как бы его не гоняли, он всегда одинаково отвечал, что снимки загружал сам. Потом он гордился уже меньше. Далее стало все равно и не важно. Возможно, он таки проболтался, что это сделал Сяо Юй. Это больше не имело значения. – Почему вы не удалили фото после того, как вам впервые указали на ошибку? – К тому времени я уже забыл пароль и завел другой аккаунт. – Почему вы не написали в техподдержку? – Я не знал, как это сделать. Я плохо ориентируюсь в зарубежных соцсетях. На самом деле Сусу сказал, что да, со всем разобрался. Он любил похвастаться знанием английского языка. А Чжэхань ему поверил на слово. Он окружал себя только теми, кому доверял. – Достаточно для того, чтобы опубликовать фото, но недостаточно для того, чтобы его удалить? – Именно. Реакции никакой. Они вежливы, холодны и спокойны. Когда у него пошла носом кровь, то сразу салфетки принесли. Спросили, не нужна ли медицинская помощь. Он отказался, и они продолжили допрос. Нет, собеседование – так это официально называлось. Иногда оно длилось полчаса, иногда три, а то и все шесть. И никто заранее не предупреждал, когда его снова вызовут и на сколько. Так его жизнь и шла – от звонка до звонка. Сероватые стены, белый свет, размеренный голос напротив. – Сколько раз вы посещали Ясукуни? На самом деле на вопросах о храме он отдыхал. В них по крайней мере была понятная ему логика, но были и другие, которые его пугали и ставили в тупик. Посещал ли он в 2016 году с актером таким-то такой-то ресторан в Хэндяне? Да, они снимались тогда вместе, отлично общались, но ходили ли в ресторан? Кто бы это сейчас мог вспомнить? Или: практикуете ли вы незащищенный секс с вашими партнерами обоего пола? Проверялись ли вы когда-нибудь на ВИЧ? Или: посещали ли вы в университете лекции профессора N? Мир плыл в ярком свете, искажался, лишался окраски, и наконец подступала страшная мысль: а может, это сон, может, вся его жизнь – это сновидение, и вот сейчас хлопнет дверь, и он откроет глаза. Наконец он садился за руль старой разбитой машины, позаимствованной с заднего двора кого-то из деревенских родственников Сяо Юя, потому что весь его автопарк знали уже хорошо. Ржавая коробка, дребезжа, увозила его в квартиру, купленную недавно, то есть вечность назад, хотя он предпочел бы пройтись хоть немного пешком. Но он по-прежнему не мог ходить по улицам, пусть сейчас по иной причине, чем раньше. Наконец-то его узнал весь Китай. Одна из соседок, милая, фантастически богатая старушка, напекшая ему всяких угощений в честь новоселья, недавно отказалась садиться с ним в лифт. У всех прочих любезные улыбки при встречах сменились напряженными, а затем превратились в полное ничто. В почтовый ящик ему регулярно подбрасывали всякое, разной степени омерзительности, но скорее всего, то были дети. Не исключено, что ему кричали вслед и из окон, когда он шел по двору, но он почти никогда не ходил без наушников. От двора до двора, дребезжащая жестянка, пока она не сломалась. Тогда он стал ездить на такси. Луффи так и жил у матери. Еду покупал Сяо Юй. Единственный, кто остался, потому что тех, кто не разбежался в первые дни, Чжэхань уволил сам. Сусу, кстати, испарился в числе первых. Сяо Юй же оставлял пакеты у двери, звонил и уходил – потому что они не могли друг друга видеть. От стыда за себя, за то, что так друг друга подставили. И по той же причине Чжэхань отрезал от себя весь остальной мир. Мама… Впрочем, об этом не стоило. Лишь на нее ему еще хватало слез. А в остальном – пустота. Яркий белый свет днем, разноцветные кошмары ночью. Снова и снова, насовсем, навсегда. Телефон его сперва разрывался, как бешеный, так что один аппарат он даже об стену расколотил. Но постепенно замолчал, не считая звонков из органов. И еще ему звонила Чжао Вэй. Как всегда, спокойная и уверенная. Все попытки извинений и оправданий сразу пресекла: «О небеса, в тебе до сих пор столько самоуверенности! С чего ты взял, что именно ты – причина всему? А может, это я должна перед тобой извиняться. Короче говоря, ты решил как решил». Она по-прежнему вела его дела. Даже начисляла зарплату. И лишь в ее кристально-чистом и ровном голосе появилась чуть заметная нотка горечи. И это была его кара: слушать ее каждый день. Рассказывала, как идут выплаты неустоек по контрактам, как стремительно тает сумма на его счету. Об агентстве недвижимости, которое будет заниматься продажей его дома в Санья, – если повезет, вырученной суммы хватит на все расходы, а если нет… «Что ж, это не последний твой актив». Дом в Санья он купил только в июле, туда даже мебель еще не завезли. Потом они немного болтали, она напоминала, чтобы ни в коем случае не открывал Вейбо, рассказывала новости про Путина и Талибан. Нажав на отбой, он испытывал облегчение. Он знал: она что-то планирует, и был благодарен, что ничего ему об этом не говорит. Потому что он опять был растерянный маленький мальчик, а не баскетболист с жестким дриблингом, и уж тем более не томная лаопо, утопившая в своей харизме не одного владельца личного самолета. Он был просто ничтожеством, подставившим под страшный удар массу прекрасных людей. На свое мнение он больше не имел права. Что ж, по крайней мере, многое стало ясно задним числом, и не только зловещие совпадения, но и всякие житейские мелочи, на которые раньше он лишь плечами пожимал. Например, почему он недостоин обожаемого гэгэ Чжоу Е. Эта умная, как смарт-часы, девочка взвесила, измерила и отвергла: он не тот человек, он опасен, того и гляди рухнет сам и утянет гэгэ за собой. Гун Цзюнь ему не звонил. Когда все только началось, тот пытался, но Чжэхань сразу сбросил и написал: «Больше мне не звони». Гун Цзюнь послушался, но лишь до поры до времени. Одно небо знает, кто из них больший идиот. И вот после того, как все окончательно рухнуло, Гун Цзюнь стал названивать с ночи до утра. Пришлось самому разбираться, как занести его в черный список, раньше он поручал это Сусу. Да, пришлось многому учиться. Кухня после его экспериментов имела самый жалкий вид. Он ругался, тыкал на иконки, а телефон звонил и звонил. Наконец получилось, и он с облегчением смог погрузиться обратно в белую пустоту своих дней. Как-то раз он выбирался из такси у ворот своего кондо, и к нему подошел некий тип. Сказал, что от Гун Цзюня, хочет поговорить. Чжэхань, конечно, шарахнулся и скрылся за воротами со всей возможной скоростью от такой провокации. Но это был еще не финал. В другой раз вышло так, что такси везло его домой на рассвете, когда все любители ночных прогулок уже отправились спать, и улицы наконец-то оказались пусты. Чжэхань решил рискнуть и попросил водителя остановиться метрах в пятистах от кондо. Прогулки бывают даже в тюрьме. Он теперь всегда надевал мешковатую одежду, маску до самых глаз и темные очки. И даже так его, бывало, узнавали. Но сейчас в поле зрения копошились лишь дворники, которым не было дела ни до чего, кроме облетевшей листвы и вездесущего целлофана. Этот тип, тот же самый, вынырнул из тени возле самых ворот кондо. Мелькнула жуткая мысль, что тот караулит его каждый день. Кто его на самом деле нанял? Прежние враги или просто любители поживиться на скандалах? Чжэхань вильнул в сторону, и тут незнакомец достал из кармана ключи. Еще и позвенел ими. Нельзя было не узнать эту связку. Чжэхань застыл, как вкопанный. Человек произнес: – Надо поговорить. – Не надо. Чжэхань резко выбросил руку, чтобы выхватить ключи. Но парень тоже был не лыком шит. Рука его немедленно спряталась за спину, и Чжэхань поймал только воздух. Скорости движений незнакомца позавидовал бы и мастер боевых искусств. Каким он, возможно, и являлся. В голову уже лезла всякая хрень. Но парень примиряющим жестом показал левую ладонь. – Поговорить, – повторил он. – Отдай ключи, брат. Они вообще-то мои. Парень медленно покачал головой. Из-под черного капюшона блестели его глаза над простой медицинской маской. Вряд ли Чжэхань его когда-нибудь знал. – Нет, – сказал он. – И это мое последнее слово. Так и передай. Он повернул к воротам, и парень ему не препятствовал, стоял на месте, не сводя с него глаз. И вдруг произнес в спину: – Так и передам. Ворота захлопнулись. Несколько дней не происходило ничего. …Кошмары у него сейчас бывали странные, без монстров и кровищи, и даже в неприметное здание с сероватыми стенами он по ночам не возвращался, спасибо и на том. Нет, их скорее можно назвать бытовыми: например, о том дне эпохи старшей школы, когда мама уехала в командировку, а он вечеринку созвал. С алкоголем, сигаретами и свободным входом. Во что превратилась квартира, в которой оттягивалась пара десятков подростков, непривычных к выпивке, нетрудно предсказать. Наутро вся братва, естественно, разбежалась, его самого сразило жесточайшее похмелье, и он просто физически не мог встать и хотя бы немного это прибрать. Не говоря уже о том, что уборка и так-то не входило в число его оперативных навыков. Меж тем мама должна была вернуться в восемь вечера. До полудня он еще лелеял надежду, что вот-вот придет в себя, но затем вместо головной боли и постоянной рвоты явилась неодолимая дрема, в которую его то бросало, то выталкивало вновь. От малейшего движения в глазах темнело. Он засыпал и просыпался, находя взглядом часы. Периодически во сне ему тогда мерещилось, что вот она заходит, ставит сумку на стол… Он вздрагивал и распахивал глаза – нет, еще только половина пятого. И дремота снова одолевала его. Самое ужасное случилось тогда, когда она действительно вернулась, а он в течение нескольких невыносимых минут не мог понять, правда это или снова похмельный бред. …Нынешний кошмар снова и снова возвращал его в тот день, когда он осознал, что _действительно_ может разочаровать маму (ранее он считал это просто невероятным). Подсознание милостиво скрывало от него дальнейшее развитие событий, раз за разом швыряя его в тот момент, когда он услышал, как в замке поворачивается ключ, и силился определить, до холодного пота, наяву это происходит или во сне. В замке повернулся ключ. …Лучше бы это был ебаный сон. В прихожей стоял Гун Цзюнь, во весь свой рост, во всю свою стать, и в обеих руках он держал по два пакета из супермаркета, а под мышкой – еще и какую-то объемистую коробку. Лицо его излучало ледяной гнев. Чжэхань даже словом не был удостоен. Лишь единственным взглядом, вновь продемонстрировавшим ему, что такое знаменитая сычуаньская ярость. Впервые Чжэхань ее видел еще на съемках, когда Гун Цзюнь обрушил ее на фанатку, просочившуюся на площадку, кажется, только для того, чтобы облить Чжэханя совершенно абсурдной бранью. Он сам лишь посмеялся над дурочкой, но Гун Цзюнь мгновенно превратился в почти двухметровый фонтан черной ярости, который не иссякал еще полдня. Это, мягко говоря, впечатляло. Но сейчас Чжэханя мало что могло потрясти. Гун Цзюнь принялся расхаживать по квартире, в которой еще никогда не бывал, и хозяйничать в ней, как в собственной. С размаху хлопал дверцами шкафов, холодильника, пинал мебель, убирая с дороги, швырял посуду в раковину, и на лице его при этом так и играли желваки. Чжэхань плелся за ним по пятам в мятой, пропитанной потом пижаме за 38000 юаней и тщетно вопрошал: – Какого хрена? Ты совсем рехнулся? Охранник внизу уже сейчас звонит в газеты, зуб даю. Убирайся отсюда, пока не поздно. Уходи немедленно. – Отчаяние подступало комом к горлу. – Ну вот что ты наделал? О небеса… Мне тебя силой выкинуть? Думаешь, я не выкину? Или твой громила за дверью стоит? Внезапно до него дошло. – Ключи! Ключи, блядь! У тебя же были ключи от маминой квартиры. Эти-то ты где взял? Ответом ему снова был один-единственный, прожигающий насквозь взгляд. «Сяо Юй, подлец», – догадался Чжэхань. У него за спиной продолжали плести заговоры. – Ну что мне сделать, чтобы ты ушел? – совсем беспомощно произнес Чжэхань. Ничего. Ничего совершенно. Закончив покамест на кухне, Гун Цзюнь отодвинул его плечом и дальше пошел. Толкал двери, оглядывал комнаты, хмурясь и раздувая ноздри, как лошадь. «Черт, – думал Чжэхань, вслед за ним окидывая взглядом этот печальный бардак. – Я же вроде бы иногда убирал». Наконец они оказались в спальне, в самом центре хаоса. Здесь Гун Цзюнь развернулся и посмотрел на него. – И? – Чжэхань состроил гримасу. – Что теперь? Так и будем стоять? Глаза Гун Цзюня полыхнули черным пламенем. А в следующую секунду в его левую скулу прилетел увесистый сычуаньский хук. Чжэханя отбросило в сторону и согнуло, и так он и застыл, ловя дыхание, пока птички чирикали и вертели карусели в голове. Гун Цзюнь внимательно изучал его реакцию, мол, достаточно ли ему больно, не добавить ли еще, словно впитывая взглядом его боль. Наблюдал, склонив голову набок, как он медленно выпрямляется, держась за лицо и осторожно поворачивая шею, не сломалась ли. Слышно было лишь его тяжелое дыхание. Чжэхань тер щеку и выжидающе косился из-под отросшей челки. – Это тебе от всех наших, – проронил наконец Гун Цзюнь. Как обычно, Чжэхань понял его с полуслова. Под «нашими» он имел в виду команду дорамы, от Ма Тао до уборщицы, а также армию фанатов, а также, возможно, весь цзянху. Затем Гун Цзюнь шагнул к нему и обнял, прижав к себе так крепко, что опять стало больно, ну и ладно, ну и пусть. – А это тебе от меня. Целоваться с разбитой скулой вполне возможно, если это Гун Цзюнь, если его язык медленно очерчивает контур твоих губ, будто вспоминая, а потом проскальзывает внутрь. Ненадолго время остановило свой бег. Потом Чжэхань отстранился, чтобы с печальной улыбкой посмотреть на него – уже не щеночка, а вымахавшую псину, у которой уж точно есть клыки. – Ладно. – Гун Цзюнь вздохнул и обеими руками пригладил его отросшие волосы. – Дай мне во что-нибудь переодеться. Будем разгребать твой бардак.