За несколько месяцев до этого.
Гермиона перекатывает между пальцами дотлевающий окурок, так и не сделав ни одной затяжки. Её тошнит. От едкого дыма, от запаха, от себя. Долбаная ирония, если задуматься. Но она не думает. Просто не хочет давать этому определение и левитирует в мусорку всё, что осталось от сигареты, и только что открытую пачку. Эта дрянь ей не поможет. Не должна помогать. Но по всем законам жизненной несправедливости белёсая поволока в гостиной как-то по-особенному успокаивает, и это… Она встряхивает головой, пара непослушных прядей выбивается из небрежного хвоста. И это хуже, чем просто жалко. Это то, в чëм даже себе признаваться стыдно. На часах четыре утра. Первые лучи рассвета разрезают полумрак комнаты, лишая последней надежды на сон, и Грейнджер уже без укора здравого смысла отпивает остывший кофе. Хуже кошмаров, что возвращали в день, когда Хогвартс руинами лёг к ногам, посещавших её каждую ночь после войны, стала появившаяся полгода назад бессонница. Мучительная и не знающая пощады сука. Изматывающая до песка под веками и лопнувших капилляров в глазах. До ноющих костей и раздражения, поселившегося под кожей, словно зуд. Может быть, поэтому Гермиона и остановилась у того киоска. Протянула мятую купюру и взяла в руки свою первую пачку сигарет. Изумрудная прямоугольная коробочка, обтянутая целлофаном, прожигала дыру в её кармане, пока Грейнджер неторопливо шла к Министерству. Ей казалось, что это чертовски неправильно. Её аврорский значок и этот инородный предмет в кармане пальто. Аккуратно уложенные в строгий хвост волосы и запах сигарет, прилипший к ним, её дурацкая репутация и вредные привычки. Всё не вязалось. Она приняла решение, когда потерянный взгляд уткнулся в безлюдный переулок. От мусорных баков сладковато пахло гнилью. Только руку протяни и выкини. Протяни и выкини эту проклятую пачку. Простое движение, на которое просто не хватило сил. Наверное, так ломаются. Когда руки остервенело терзают целлофан неумелыми движениями, а дрожащие пальцы подносят к губам фильтр. Да, так определённо ломаются. Когда смаргивают слëзы, закашлявшись в тёмном переулке и проглатывая свои убеждения, выпачканные в чувстве стыда. Тот раз был первым и последним. Грейнджер больше ни разу не вдохнула этот яд полными лёгкими. Лишь поджигала одну сигарету за другой и смотрела, как каждая из них тлела в руке до самого фильтра, пока пальцы не начинало обжигать. Звук будильника раздаётся неожиданно, пронзив тишину неприятным пищанием. Гермиона часто моргает, выныривая из мыслей, и смотрит в испуганные глаза напротив, совершенно чёрные от расширенных зрачков. Изучающий взгляд скользит по фигуре. Свободная белая рубашка, классические брюки, уложенные в низкий пучок волосы с парой прядей у лица. Картинка почти идеальная. Вот только всё это фальшивка. Под лёгким макияжем скрываются тёмные круги под глазами и болезненная бледность кожи. Там, под этим гримом и напускной мишурой, она выглядит, словно мертвец, продолжающий жить по привычке. Продолжающий по привычке дышать и делать вид, что всё нормально. Продолжающий просто лгать себе и всем остальным, что он ещё жив. Там, за этой гладкой, бликующей на солнце поверхностью, чужак. Человек в отражении зеркала поджимает губы и заправляет за ухо прядь. Если ей так страшно, то каково сейчас Гарри?***
Пятничный выпуск «Ежедневного пророка» шелестит под пальцами так тихо, что в другой жизни Гермиона не обратила бы на это внимания, но сейчас этого неуловимого звука оказывается достаточно, чтобы напряжение прокрадывалось в мышцы и заставляло вытягиваться в струну, неестественно выворачивая плечи, словно встречать плохие новости следует только с идеальной осанкой. В последние месяцы новости действительно были только плохие, отчего любая газета, купленная в магазине на углу или принесëнная совой к порогу, теперь считалась предвестником чего-то неминуемого. Чего-то, что внушало страх, который медленно, но методично расползался по улицам от дома к дому, как смертельная эпидемия с повышенным летальным исходом. И Гермиона уже не первый день чувствует симптомы этой болезни, поселившейся в её теле. Две прошлых недели Лондон балансировал на грани, грозясь со дня на день низвергнуться в пропасть безумия, и главным виновником нездоровой атмосферы в городе были издательства, что тиражировали панику в тысячах экземпляров каждый день. Один из них Грейнджер держит в руке, бессознательно сжимая пальцы всё сильней до тех пор, пока страницу не пересекают крупные заломы. «В Лондоне снова были замечены Пожиратели смерти…» Снова. Взгляд скользит по словам, что складываются в короткие предложения, минуя размытую фотографию в центре, на которой силуэты людей, застряв в петле съёмки, делают шаг за шагом, оставаясь на месте. Отчего-то привычное свойство колдофото в сочетании именно с этими новостями пускает мурашки жути по позвоночнику Гермионы, что идёт вразрез с откровенным раздражением от нелепости статьи. «…Этой ночью была замечена группа людей в Южной части… чёрные мантии… на их лицах были маски, напоминающие…» Сколько раз она прочла первую полосу? Двадцать? Тридцать раз? Несмотря на то, что газета в её руках была напечатана не более чем час назад, о чём свидетельствовали едкий запах типографии и едва просохшие чернила. Гермиона могла даже поклясться, что бумага до сих пор хранила тепло зачарованных печатных станков, из-под которых вышли метры бумаги, выпачканные в смесь преувеличенных слухов и желания нажиться на страхе людей. «… В прошлый раз Тот-Кого-Нельзя-Называть исчез на четырнадцать лет… Игнорирование слухов, которые оказались правдой, было первой и самой крупной ошибкой… Он вернулся… Прошло 10 лет с тех пор, как Гарри Поттер в битве за Хогвартс одолел… Но что, если это снова был не конец?..» Тот-Кого-Нельзя-Называть. Грейнджер хмыкает себе под нос. Неужели даже спустя столько лет страх перед его именем был сильней, чем здравый смысл? Или это была очередная уловка, некий триггер, который послужил бы последним толчком в спину для каждого, кто сейчас застрял на краю обрыва с немым вопросом «Верить в это или нет?». В любом случае Гермиона не понимала, как можно было иметь выгоду с чего-то столь низкого, как игра на чувствах людей, однажды уже переживших эту войну. А выгоду печатные издательства имели совершенно точно, судя по количеству разномастных газет в руках у министерских работников, друзей, знакомых и просто прохожих. В последний раз с такой охотой читали прессу больше десяти лет назад, перед тем, как Волан-де-Морт пришёл к власти. Наверное, неизвестность всегда пугала людей куда больше, чем крупицы правды в море лжи на разворотах газет, и в этом был смысл. Людям нужен был этот костыль, хрупкий и подпиленный у основания, но всё же позволяющий держать подобие равновесия. Ведь если впереди падение с высоты, то даже секунда на перегруппировку может спасти тебе жизнь. «Министерство продолжает бездействовать… Люди снова начинают исчезать… Всё повторяется… Гарри Поттер, возглавляющий Аврорат, закрывает глаза на…» Первая полоса превращается в большое мутное пятно перед глазами, пока Гермиона, уткнувшись взглядом в одну точку, продолжает искать потаённые смыслы в сгустках чернил на бумаге, словно проходит тест Роршаха. — Что вы видите на этой картинке? — Чушь. Грейнджер комкает газету и поджигает, левитируя её над столом. Полную чушь. Волан-де-Морт мёртв. И он никогда больше не вернётся. Его смерть, которую она видела собственными глазами, была окончательной и бесповоротной. По крайне мере, Грейнджер пыталась себя в этом убедить. Пыталась не поддаваться на провокации прессы. Пыталась держать рассудок холодным, потому что если она даст сомнениям пробраться в свою голову, то… То всё полетит в адово пекло. Всё уже туда летело. Она чувствовала, как атмосфера зловещего затишья перед бурей уверенно расползается от Лондона по всей магической Англии, медленно втягивая в свою паранойю остальные страны Великобритании. Тёмные времена оставили слишком явные и уродливые шрамы на многих, поэтому Грейнджер не могла винить людей в том, что любой, даже самый призрачный намёк на повторение этого кошмара вызывает такие волнения в массах. Но она могла винить прессу за то, что каждый её заголовок был выведен словно напалмом вместо чернил. Чтобы наверняка. Чтобы, когда прогремит взрыв, весь город взлетел на воздух по цепочке, приводя в инерцию каждого, кто осмелился держать в своих руках эти клочки бумаги. — Тергео, — шепчет Гермиона, поборов желание по второму кругу поджечь утреннее чтиво, и пепел, осевший от газеты, втягивает в волшебную палочку. Массивный длинный стол в зале совещаний Аврората при желании мог вместить весь отдел, но сегодня он был непривычно пустым. На другом его конце сидели Бонс и Ричардсон, яростно споря о чём-то вполголоса, напротив неё Везерби, делающий пометки в блокноте и каждые полминуты поправляющий и без того идеально сидящий галстук. Гермиона убирает палочку в кобуру на правом бедре и складывает руки в замок перед собой, не находя им другого применения. Эмоции, что с самого утра копятся в ней, не находя выхода, ощущаются как ком из нервов, что бьётся где-то в глотке, и Грейнджер не сразу замечает, что с начала планёрки прошло уже десять минут. Она заторможенно осматривает кабинет, понимая, что Гарри до сих пор нет, как и основной части авроров. В кабинете их только четверо. — Что-то произошло? — не обращаясь к кому-то конкретному, спрашивает Гермиона, прожигая взглядом настенные часы, которые уж точно ни в чëм не виноваты. Но сейчас ей жизненно необходимо заставить разорваться хотя бы один натянутый донельзя нерв и почувствовать, как напряжение пошло на спад. — Ничего серьёзного, — басит Ричардсон с другого края стола, прерывая свой рассказ о новой соседке и её внушительных размерах груди, который Гермиона всё это время слышит, но усердно игнорирует. — Кажется, какая-то потасовка в Лютном. — Потасовка, для устранения которой понадобился весь боевой отдел Аврората? — И это звучит почти грубо. Почти. Но Грейнджер вовремя себя одëргивает и вздыхает, более мягко добавляя: — Ты уверен, что ничего серьёзного? — Нас бы вызвали, будь там полный пиздец. Так что расслабься и подожди, они должны вернуться с минуты на минуту, — кажется, Ричардсон даже не замечает какой-либо грубости в её тоне и отворачивается от Гермионы, продолжая свои размышления о том, что пятый размер это явный перебор. И, чëрт возьми, ей хочется тоже, чтобы в эту минуту её волновали такие нелепые вещи. Но её волнует другое. Отсутствие Гарри и других авроров, некое событие, нарушившее привычный распорядок Аврората, всё это было неудивительным, учитывая степень каления, в которой находился Лондон. Ещё чуть-чуть, и город начнёт плавиться, как пластиковая игрушка, объятая огнём. А дальше только едкий дым и копоть. Паника и страх. Ещё чуть-чуть. Удивительным было другое. Где бы сейчас ни находился Поттер, почему Гермиона находилась не там же? Почему сидела здесь в неведении, чувствуя иррациональную детскую обиду на друга, хотя они давно не были детьми… И были ли вообще когда-нибудь? Как бы то ни было, всё давно к этому шло. Как только первые весточки заполонили улицы, передаваясь из уст в уста осторожным полушëпотом, Гарри начал медленно закрываться в себе. Разговоры и встречи становились короче, голос и движения жёстче, а приступы раздражительности чаще. Грейнджер понимала, что наступит день, и он захлопнется окончательно, не давая подступиться к себе ни на шаг, словно оживающий на глазах ночной кошмар был лично его бременем, а не всего магического сообщества в целом. В этом был весь Поттер. Принимать всё только на свой счёт, стараться справиться в одиночку и тащить на себе ответственность за жизни других людей. Да, в этом был весь Поттер, и всё давно к этому шло. Особенно если дело касалось Волан-де-Морта в той или иной степени, даже спустя столько лет. Гермиона поджимает губы, анализируя ситуацию, прокручивая множество сценариев, где Гарри слетает с катушек. И тысячи вариантов как это предотвратить, как не дать ему попросту исчезнуть. В прошлом он часто пытался это провернуть, чтобы не подвергать всех опасности. Но Гарри ни разу этого не удавалось, потому что Рон и Гермиона всегда оказывались рядом. Что-то подсказывало Грейнджер, что сейчас всё иначе. Что всё изменилось. Что десять прошедших лет расползлись под ногами трещинами в земле, а они втроём оказались по разные стороны растущей с каждым днём пропасти. Конечно, они всё ещё оставались друзьями. И даже больше, чем просто друзьями, словно рассыпавшиеся части единого целого. Иногда, когда Грейнджер слишком глубоко об этом задумывалась, у неё вставал ком в горле величиной с Лондон от того, насколько сильно можно было любить кого-то за одно только существование. Эта была такая ощутимая связь, что, казалось, руку протяни и нащупаешь эти канаты, натянутые между ней и мальчиками. Мальчиками. Мерлин, им было почти под тридцать. И неумолимое время неслось вперёд, затягивая каждого в круговорот событий собственной жизни, растаскивая их друг от друга всё дальше. Как пазлы, составляющие идеальную картинку, раздувало ветром. Фрагмент за фрагментом. Грейнджер прокручивает кольцо на указательном пальце по часовой стрелке. И ещё раз. И ещё. Это чистая механика, привычка, выработанная годами, при любой нервозности искать кончиками пальцев шероховатость металла. Она опускает глаза на платиновую змею, ухватившую себя за хвост, что обвивает еë первую фалангу, и грустно ухмыляется. Уроборос — символ циклической природы жизни. Циклической, мать еë, природы жизни. Как иронично это украшение сейчас подходило к ситуации, словно их отбрасывало в самое начало. Прошлое наступало прямо на пятки, с каждым шагом становясь всё более материальным, и обдирало их до нитки. До последнего лоскута здравого смысла. Гермиона уже всё это видела раньше. Страх на лицах людей, полупустые улицы, напряжение, засевшее в каждой молекуле воздуха, и Гарри… Нет, конечно, она не верила в то, что он может вернуться, но эта убежденность никак не могла обуздать сознание, чтобы то не подкидывало в неё тревожность, как в топку полено за поленом. Кольцо делает ещё один оборот. В этом успокаивающем движении присутствует некая символичность, словно Гермиона закручивает расшатавшиеся гайки в своём сознании: провернуть, повторить и так по нескончаемому кругу. Пока всё не придёт в норму. Провернуть, повторить… К чëрту! Стул позади неё с грохотом отъезжает, и Грейнджер понимает, что подскочила слишком резко. Она смотрит на него, на сведённые к переносице брови, на запотевшие очки и на крепко зажатую в руке палочку, которую он тут же убирает в кобуру на груди. Наверное, они сделали это одновременно: он открыл дверь, она встала. Связь, что всегда была между ними, иногда усиливалась, синхронизируя Поттера и Грейнджер практически до секунды, как две пары часов, тикающих в унисон в руках умелого часовщика. Особенно очевидным это стало за те три года, что они проработали в качестве напарников до того, как Поттер занял пост начальника Аврората. Гарри переступает порог, закрывая за собой дверь, а Гермиона опускается на стул, разглаживая складки на мантии. Одновременно. — Совещание отменяется, всем вернуться к своим делам, — режет Поттер таким тоном, что её задевает по касательной. Трое авроров без вопросов покидают кабинет, забирая с собой звуки привычной возни, и на Гермиону с Гарри опускается удушливый вакуум тишины. Грейнджер не двигается с места, ни минуту спустя после приказа начальника Аврората, ни после его вымученного взгляда с долей укора. Ей плевать, если он подразумевал под «всеми» и её, важнее дела, чем то, что сейчас занимало мысли Гарри, у Гермионы не было. Ни сейчас, ни когда-либо раньше, поэтому она первой решает закончить эту бессмысленную игру в молчанку. — Что произошло? Поттер молчит. Его руки, упёртые в край стола, едва заметно напрягаются, перекатывая под кожей сухожилия, но он всё так же стоит по другую сторону стола, игнорируя её вопрос, а возможно даже и вовсе её присутствие. — Гарри? — давит Грейнджер, бессознательно подаваясь вперёд, словно словесного давления в этот раз может быть недостаточно. Между ними меньше метра, и кажется, что воздух в этом месте начинает искриться от напряжения. Хочется, чтобы это ощущение было лишь игрой её воображения, а не выходящей из-под контроля стихийной магией Поттера, как это было в прошлый раз. — Беспорядки. Беспорядки в Лютном переулке. Вот что произошло, — голос Поттера лавирует между раздражением и усталостью, но Гермиону это давно не трогает. Если бы она шла на поводу каждый раз, когда Гарри был в дурном настроении, они бы за последний месяц не обмолвились и парой слов. — "Горбин и Беркс" пытались поджечь. Пара десятков волшебников устроили бой прямо посреди улицы. Там творился полный… — костяшки его пальцев, вцепившихся в край стола, белеют, и Грейнджер может поклясться, что ещё чуть-чуть, и она услышит треск дерева, разлетающегося щепками по всему периметру комнаты. — Это потому, что… — Ни для кого не секрет роль этого магазина в войне, — не даёт ей договорить Поттер, пиная носком ботинка стул, на котором недавно сидел Везерби.— Бред. Прошло столько лет, а люди готовы растерзать друг друга из-за необоснованных опасений. Они словно прыгают с одной пороховой бочки на другую, с каждым выстраданным вопросом и ответом, с каждой кинутой фразой. С Гарри в последнее время только так. Словно ступаешь по минному полю. И Гермиона делает ещё один шаг, надеясь, что не подорвëтся. — А ты? Ты тоже думаешь, что всё это только слухи? На какую-то долю секунды он замирает, прежде чем в один шаг оказаться у двери и выйти из кабинета, и Гермиона понимает, что Поттер просто не оставляет ей выбора. Она категорически не хотела втягивать в это кого-то ещë, но ей нужен был тот, кто всегда знал, что сказать Гарри. Тот, кто был рядом в такие моменты, уравновешивая их характеры. Тот, без кого они — это вовсе и не они. Гермионе нужен был Рон, но, что важнее, он нужен был Поттеру.***
На Гриммо пахнет сыростью. Застарелой и тяжёлой. Такой, из-за которой воздух становился настолько густым, что его практически приходилось пережëвывать прежде, чем глотнуть. Гермиона проходит вглубь узкого тёмного коридора и зажигает люмос, который тут же подсвечивает завесу пыли. Вздутые половицы под ногами упорно молчат, делая её пребывание здесь совершенно беззвучным. Она отводит руку в сторону, освещая более светлые места на обоях, где раньше висели рамы с картинами, и останавливается, пытаясь заставить работать вышедший из строя бра. Дом умирал. Без Кикимера, без хозяев, без камина с потрескивающими поленьями. Умирал тихо и в полном одиночестве, позволяя разрастаться плесени по стенам. Ничем не поддерживаемая магия Блэков истончалась, делая здесь всё обычным и уязвимым ко времени, и даже Вальбурга Блэк, покинувшая свой портрет несколько лет назад, с тех пор так и не возвращалась на Гриммо двенадцать. Эти стены видели людей лишь в те редкие моменты, когда Гарри, Рон и Гермиона собирались здесь, чтобы обсудить то, что не предназначалось для посторонних ушей. Но с течением лет тайн становилось всё меньше и надобность в таких встречах отпала сама собой. — Да чтоб тебя… — в последний раз, когда Гермиона была на Гриммо, светильники утыканные по всему коридору, срабатывали автоматически, сейчас же любые её магические махинации не могли привести в чувство ни один из них. — Ну давай же… Давай! В конце коридора слышится шорох, и Грейнджер замирает, осознавая, что ещё слишком рано, и в доме никого не должно быть. Ей кажется, что она пропустила обездвиживающее заклинание, настолько её приклеивает к месту, но понимание таранит полупустую голову навылет. Это не магия. Это чëртов страх, что стекает по спине с холодным потом, цепляясь за каждый позвонок. В голове вспыхивают картинки. Чёрные мантии и маски. Те самые, что на повторе крутились в утренней газете. Она ведь не верит в это. Не верит. Это просто невозможно. Но ноги всë равно, повинуясь мышечной памяти, слегка сгибаются в коленях, делая её положение более устойчивым, приводя всё тело в боевую готовность, как их муштровали в Аврорате, до судорог во всех конечностях, и когда раздаётся очередной шорох, Гермиона выбрасывает руку вперёд, выстреливая петрификусом. Заклинание разбивается о стену, снопом искр подсвечивая с писком юркнувшую под лестницу крысу. Это паранойя. Грейнджер жадно дышит, согнувшись пополам, и смотрит на место у плинтуса, где зверёк грыз старые обои, издавая тот самый шорох. Пружина из нервов внутри сжимается ещё сильней, не находя спасительной разрядки в бою с выдуманными врагами, и рука скользит в карман в поисках купленной полчаса назад пачки сигарет. — Что ты делаешь в темноте? Грейнджер прошибает с какой-то отстранëнной заторможенностью. Сердце почти обречённо пропускает удар, пока мозг буксует, пытаясь обработать информацию. Инстинкты сбоят по всем фронтам, и она медленно поворачивается на каблуках, врезаясь затуманенным взглядом в лицо Уизли, подсвеченное люмосом. Она даже не слышала, как он вошёл. Если бы это был не он, то ей бы уже пришёл конец. Боже. — Нельзя так подкрадываться, Рон! — шипит Гермиона, вытаскивая пустую руку из кармана. — Светильники не работают и… Господи, я так рада тебя видеть. Привет, — его куртка немного мокрая, она чувствует это, когда Уизли притягивает её в ответные объятия. — И тебе привет, Гермиона. Дом на Гриммо был похож на старый пыльный мешок, поеденный временем, в который тебя затолкали с одной лишь целью — наглядно показать, что из себя представляет удушье. Гермиона открывает окно, впуская ночной прохладный воздух в помещение и замечая в свете уличного фонаря лёгкую морось начинающегося дождя. — Я разжёг камин и поставил чайник, — доставая сигарету из мятой пачки, говорит Уизли, пристраиваясь на подоконнике рядом с Гермионой. Он пахнет, как «Всевозможные волшебные вредилки»: сладостями, сахарной пудрой, печеными каштанами и яблоками с корицей. А ещё он пахнет домом и тем, что уже невозможно было вернуть. Грейнджер тянет носом этот сумбур из запахов, выделяя на самом деле только один из них. Пахнет иначе. Какие сигареты он сейчас курит? — Ты так и не бросил, — она кивает на красную пачку сигарет, брошенную на подоконник, чтобы как-нибудь начать разговор. — Это тебя когда-нибудь убьёт. — То же можно сказать и о твоей работе. Разве нет? — Уизли выпускает пару колец в потолок, смахивая пепел в маленькую пиалу полностью разрезанную сеткой тëмных трещинок, и проводит рукой по правому бедру, неровность которого не могут скрыть даже плотные джинсы. Это случилось в их первый год в Аврорате, когда они втроём, преисполненные надежд, взялись за своё первое дело. Гермиона плохо помнила тот день, развернувшийся бой и за секунду принятое решение — отступить. Но тот момент, когда, в спешке аппарировав, они повалились в высокую траву в поле, Грейнджер не смогла бы стереть из памяти, даже если бы очень захотела. Рона расщепило. Снова. И если в тот, первый раз, он отделался небольшими шрамами на руке, которые сегодня трудно было даже разглядеть, то в этот кусок мяса вырвало из ноги вперемешку с мышцами немного выше колена. Кровь не останавливалась, а его лицо становилось всё бледней с каждой секундой, и она в первый раз в жизни была уверена, что может его потерять. По-настоящему. Навсегда. В конечном счёте пройдут годы, и она его всё же потеряет, в другом, менее трагическом смысле. Но тогда, в том поле, на фоне одного из самых красивых закатов в ее жизни, связь между ними станет настолько ощутимой, что потом, сжигая мосты, уходя, будет в тысячи раз больней пережить эту потерю. Потому что, наверное, ничто так не сближает людей, как пережитые вместе минуты, где вы были на грани отчаяния, смотря в лицо самой смерти. Уизли выкарабкается. Но шрам останется чудовищный, как и боль. Колдомедики будут разводить руками, говоря, что дело вовсе не в ноге, а в голове. И что эту психосоматическую хромоту, отдающую болью, можно вылечить. Но для этого ему нужны вовсе не магия и медицина, а психологи. — Шарлатаны. Все они шарлатаны, Гермиона! — будет твердить он в ответ на все её уговоры и искать другого врача. Но так и не найдёт того, кто смог бы избавить его от недуга, пристрастится к курению, найдя в этом… Чëрт знает что, она никогда этого не понимала. Потом уход из Аврората, магазин брата, развод. И теперь перед ней сидел совсем не тот Рон, который забавно хмурил брови, когда что-то не понимал, и улыбался с такой теплотой, что в груди начинало щемить. Перед ней сидел человек, который устало смотрел в окно, зажав тлеющую сигарету в уголке рта, и живущий с постоянной болью в правой ноге. — Гермиона? — Прости, я задумалась. Лёгкие до краёв этим дымом. Одними воспоминаниями на двоих. Грейнджер разворачивается лицом к распахнутому окну. И дышит, дышит, дышит. Дождь на улице усиливается, и от этого становится легче. — Ты ведь понимаешь, что он не придёт. — Он придёт. Всегда приходит. — Я сделаю нам чай, — проигнорировав её последнюю реплику, говорит Уизли, спускаясь с подоконника. — Какой ты будешь? Правда, выбор не слишком велик. Есть м-м-м… — Уизли подносит одну из пачек к лицу, принюхиваясь к содержимому. — Зелёный чай с запахом плесени и просроченный лет на восемь чёрный с бергамотом. — Кофе. Если он есть, то лучше сделай мне кофе, — просит Гермиона, не сводя глаз с того, как Рон орудует на обветшалой кухне, ищет в шкафчиках со скрипучими дверцами чашки с не отбитыми краями и тихо насвистывает под нос несвязную мелодию. И на секунду всё становится как раньше. Становится уютно. Уютно вот так молчать с ним под крышей забытого Богом Гриммо. Ждать свою порцию отвратительного растворимого кофе в нелепой оранжевой кружке в виде хеллоуинской тыквы. И не думать. Не думать о том, что здесь не хватает ещё одного человека. Не думать о том, насколько же всё изменилось. Не думать вообще ни о чëм, но… — Как ты? — бросает Уизли как бы между прочим, присаживаясь на стул напротив неë. Между ними стол. Две порции кофе, годы коротких писем, пара встреч и море недосказанности. Привычная ложь про «всë хорошо» так и не слетает с языка, и Грейнджер прячет лицо в ладонях, немного надавливая на веки, подбирает слова, но каждое третье становится поперёк горла. — Он больше не разговаривает с тобой? — отпивает из кружки Рон и переводит взгляд на камин, пытаясь лишний раз не встречаться с ней глазами, чтобы не поддерживать атмосферу неловкости, которая накрывает, как мокрым одеялом. — Совершенно. Знаешь… Нет, конечно, это ожидаемо. Но в этот раз его молчание меня просто убивает. Гарри продолжает игнорировать всë, что происходит, или делать вид, что игнорирует. Или чëрт его знает… Но игнорировать слухи становилось всё сложнее чуть ли ни с каждым часом, не говоря уже о днях, каждый из которых всегда был увековечен новыми выпусками газет. Заголовки становились всё мрачней, люди уязвимей. Мерлин, иногда даже Грейнджер становилось не по себе, словно по пути домой она подхватывала эту заразу воздушно-капельным где-то в толпе, проталкиваясь через шумный атриум, и вечерами еë начинало знобить нервозностью до первой горячей кружки травяного чая. Лёгкие симптомы, которые удавалось побороть сейчас, обещали однажды стать затяжной болезнью, и ей оставалось лишь молиться, что все её последствия будут в горстке иссохшихся нервных клеток от пустых разговоров. — Но, что ещё хуже, он не хочет ничего обсуждать. Я даже не знаю, верит он в это или нет. От ответа Гарри зависит слишком многое, и даже Уизли без лишних разъяснений понимает почему. — Ему нужно время. Как обычно. — Но времени больше нет, Рон.***
Дождь тарабанит по магическому куполу над головой, забивая эфир. Мысли, голоса людей, собравшихся в центре площади; кровь, таранившую в уши от быстрого шага, от выброса адреналина… от страха? Всë меркнет и тонет в шуме августовского ливня, пока ноги несут Грейнджер вперёд. Она не смотрит вверх, игнорируя зелёное свечение над головой. Игнорируя единственный звук, которому всё же удаётся пробиться через дробь дождевых капель. Игнорируя потрясение на лицах промокших до нитки авроров, нацеливших палочки в небо. Игнорируя, игнорируя, игнорируя, чëрт возьми… — Где Гарри? — голос простуженно хрипит, скрывая внутреннюю истерию. — Мисс Грейнджер… Мистер Поттер там… — растерянно машет рукой в направлении одинокой фигуры стажёр из Аврората, имени которого она не помнит. Мистер Поттер там… Гермиона переводит взгляд и понимает, почему голос Гарри был таким бесцветным, почти мëртвым, как загробный шёпот из прошлой жизни, когда его патронус ворвался на Гриммо с коротким сообщением, в котором была информация о месте, куда ей нужно срочно аппарировать. Гарри стоит прямо под ней. Под оскалившейся пастью змеи и черепом с чёрными дырами вместо глаз. Стоит под тёмной меткой, под исходящей от неё магией, что давит сверху бетонной плитой, несуществующим весом, выламывая шейные позвонки, под проливным ливнем и чëртовым небом, что грозится обрушиться в любую минуту им на головы. Но Грейнджер так и не смотрит на неё в упор, цепляясь лишь на периферии зрения за смутные очертания. Смутные… Но память на удивление чётко вырисовывает в голове этот образ, вытягивает на поверхность хрусталика воспоминания, у которых запах крови и зелёные полутона. Такие же, в которые сейчас погружена вся площадь торговцев в магической части Нортгемптона. Потому что это еë цвет. И она сейчас прямо над их головами жуёт ночное дождливое небо. Гермионе кажется, что где-то рядом кружат дементоры, точно падальщики, потому что вдруг температура словно падает. Ей становится холодно и не то чтобы безрадостно. Становится просто невыносимо. И когда Грейнджер делает шаг, поднимая глаза, чтобы встретиться наконец лицом к лицу с прямым доказательством правдивости слухов, палочка дёргается в руке, рассеивая наколдованный зонт. Это резко, как внезапная пощёчина. Потоки воды хлещут по лицу, и Грейнджер на секунду закрывает глаза, не опуская головы. Позволяет дождю полностью намочить лицо. Влага забирается под шиворот, впитывается в одежду и волосы. Шаг, второй, третий. На негнущихся ногах. Еë рука ложится на плечо Гарри, словно ища опоры, но он не реагирует. Заклинания, посылаемые аврорами, таранят метку, делая её очертания всё более расплывчатыми. Вырывают края этой мрачной картинки, проделывают в ней дыры. Гермиона не может оторвать глаз. Всё, как в плохом сне. Мутными урывками. Звуки смешиваются в неразличимый гул, испуганные люди, пустое лицо Поттера, вопросы… Вопросы? Кто-то что-то спрашивал, пытаясь перекричать барабанную дробь ливня. — Мистер Поттер! Мистер Поттер, мы ждём дальнейших указаний! Мистер… Что нам делать? Но Гарри так и не шевелился, не реагировал, и Гермионе тоже казалось, что не оторви она свой взгляд от неба еще хоть секунду, то впала бы в подобное состояние. — Когда вы закончите с… меткой, — Грейнджер теребит край насквозь промокшего плаща, стараясь собраться с мыслями, пытаясь понять, что бы на её месте сказал Поттер. — Осмотрите окрестность. Могли остаться улики. Ищите аппарационные следы, странную остаточную магию или ритуальные предметы. Человек кивает головой в ответ, как болванчик. Наверное, он тоже попал под странное воздействие метки. — Нужно найти каждого, кто мог что-то видеть, прежде чем до свидетелей доберутся репортёры. Гермиона не слышит ответа на свои указания из-за дождя или из-за того, что и вовсе не пытается его расслышать. Она даже не пытается понять, кто это был. Бонс? Ричардсон? Кто-то другой? Или тот новый стажёр, как же его там… — Гарри, нужно уходить. Прости, — она аккуратно, но очень крепко перехватывает его руку, не встречая сопротивления, и утягивает за собой в аппарацию. И перед тем, как их сдавливает, выбивая из лёгких воздух, она видит первые вспышки фотоаппаратов и начинающуюся суету. Видит, как на них с Гарри оборачиваются авроры. Видит их лица, полные растерянности брошенного на улице ребёнка. Они справятся. Гермиона это знает. Они справятся и без них. Хотя бы сегодня. — Прости. Я думаю, тебе не стоило… Он выдëргивает руку, даже не дослушав. — Нужно высушить одежду… Гарри? Чëрт, — Гермиона кидает осушающее заклинание в спину Поттера и ускоряет шаг, пытаясь его догнать. — Давай поговорим об этом. Аврорат пуст, и она только сейчас задумывается о том, почему аппарировала именно сюда, но рационального ответа так и не находит. Как не находит причин не идти сейчас за Гарри. Уже у самого входа в его кабинет Грейнджер почти налетает на закрывающуюся дверь, но вовремя успевает просунуть носок ботинка в проëм, не оставляя ему возможности запереться в четырёх стенах. — Поговори со мной, — требует Гермиона, протиснувшись в кабинет, и сокращает между ними дистанцию. Это игра длится уже месяц и надоела ей до чëртиков. Догони, попытайся выбить ответы, уйди ни с чем. Хотелось выть. Каждый раз, когда её слова рикошетили от него, как от глухой стены. — Чëрт возьми, поговори уже со мной! — Она припечатывает ладонь о поверхность стола, но Гарри не ведёт и бровью, только открывает резче, чем того требовалось, ящик стола и извлекает из него бутылку огневиски и стакан. Сначала один. Потом второй. — Гарри? — Гермиона? — раздражëнно передразнивает её тон. Догони, попытайся выбить ответы, уйди ни с чем. Поттер выжидающе смотрит, и Гермиона кивает в ответ. Стаканы наполняются огневиски на два пальца. Или на три. Разницы нет, сколько бы там ни было этого, всё равно сейчас будет недостаточно. Она опускается в кресло напротив и понимает, что до сих пор насквозь мокрая. — Поговори со мной, пожалуйста, — уже спокойней говорит Грейнджер, принимая из его рук стакан и второй рукой направляя на себя поток тëплого воздуха. — Хорошо. Что ты хочешь знать? Верю ли я в то, что он вернулся? — Да, — коротко и честно. — Я ничего не чувствую, — Поттер прикладывает указательный палец к шраму. — Но это не значит… И прежде чем он успевает договорить, прежде чем облегчённый вздох срывается с её губ, Гарри ломает пополам. Он сгибается, держась за лоб, и шипит сквозь зубы. Стакан взрывается янтарными брызгами и крошевом стекла. Вдребезги о пол. За ним летит второй, уже её стакан, и весь этот чëртов мир. Потому что это именно тот ответ, который она так боялась получить.