Пять раз, когда Олег укладывал Сережу спать, и один раз, когда было наоборот

Допотопный, когда-то белый, а теперь грязно-бежевый телефон взрывается звонком без четверти пять утра. Олега подбрасывает на преступно удобном кожаном кресле, непонятно как затесавшегося в это царство тонкой, склеенной соплями мебели, бесцеремонно выдергивая из дремы, в которую он провалился минут сорок назад, согнувшись в три погибели и укрывшись бушлатом. В шее что-то угрожающе щелкает, повернуть голову удается только со второй попытки. Олег морщится от боли. Телефон звонит во второй — из трех допустимых, если не хочешь получить начальственных пиздюлей — раз, и Олег снимает массивную трубку с рычага. — Сержант Волков! — Привет! — радостно возвещает трубка. У Олега уходит секунд двадцать на то, чтобы узнать голос, хотя бы потому, что Сережу Разумовского, полтора года назад оставленного в МГУшной задрипанной общаге и строчащего ему по пачке писем в неделю, он ждал услышать в последнюю очередь. Ебеня у христа за пазухой, гектары тайги вокруг и посменное дежурство в насквозь промерзающей бытовке — откуда бы Сереже взяться, ей-богу. В трубке молчат и слышно только тихие помехи на линии. — Привет? — неуверенно отвечает Олег, и на том конце улыбаются так громко, что губы сами собой растягиваются в стороны. Он воровато оглядывается вокруг по старой детдомовской привычке, но в бытовке он предсказуемо один, как перст: с десяти вечера до десяти утра каждого третьего дня это его вотчина, и правит он в ней — просиживает, пытаясь не окоченеть, штаны в ожидании редких, малоинформативных звонков — единолично. — Где номер достал? — Да так… — не без гордости тянет Сережа и самодовольно сопит в ухо. Олег на мгновение прикрывает глаза и сильнее прижимает трубку к лицу, слушая его дыхание. В последнем письме Сережа хвастался, что нашел неплохую подработку, не единоразовую, а "серьезную". Сейчас спустит все деньги на связь и будет опять три дошика на неделю растягивать. Угораздило же — влюбиться. Мало того, что в долбоеба, так еще и намертво. — А если линию прослушивают? — Если? — невинно уточняет Сережа, и Олег стонет. — Да расслабься! Я вычислил ближайший крупный узел связи и удаленно устроил небольшой переполох, до вашего Новоебенева там никому не будет дела, — Сережа делает паузу, и Олег как наяву видит, как он смотрит сначала на свое голое запястье, потому что опять забыл надеть часы, а потом на настенный циферблат над дверью, — минут сорок, наверное. Может, тридцать, если у них найдется хоть один человек с мозгами, но что-то я сомневаюсь. Да и потом вряд ли будет. Это еще что, я вчера набрал, так какой-то Суханов ответил! Я думал, вы ночь через две, ты так писал, Олеж, что за херня? — Мишка поменяться попросил, — на автомате отвечает Олег. — Серег! — Я спросил, все ли ок, — торопливо частит Сережа, — Суханов твой ответил "так точно" и мы чинно распрощались, никакого криминала. — А свой переполох ты вчера тоже устраивал? Трубка пристыженно молчит, и Олег горестно вздыхает. — Да там такое же Новоебенево! — взрывается Сережа. — Клянусь! Компы размером с мамонта небось и какая-нибудь старушенция за мышкой! Там таких переполохов на пятачок пучок и… — Серег, — Сережа затыкается на полуслове, шумно дышит, и Олег представляет его на задрипанном подоконнике, по-птичьи сгорбленного, попирающего босой ступней прижатой к груди ноги облупленную краску, зажимающего трубу между плечом и ухом и с сигаретой на отлете руки. — Тебя вычислят и сошлют в Сибирь, Серег. — К тебе? — с надеждой спрашивает Сережа, и ни злиться, ни волноваться больше не получается, а получается только слушать его голос: чуть-чуть охрипший, невозможно далекий, но — родной. — Ты чего не спишь? Сколько у вас там? — Олег сощуривается на электронный циферблат стоящих на столе часов, пытаясь вспомнить разницу, но мозги спросонья варят едва-едва. — Почти час, — отзывается Сережа. — У меня экзамен завтра, по сопромату, препод зверь, не могу уснуть. — Сколько билетов? — Двадцать два. — Расскажешь тогда, — Олег задумывается, — четырнадцатый? На том конце что-то звякает, Сережа матерится себе под нос. Олег снова представляет его, задевшего вечно переполненную пепельницу, тушащего окурок и тут же сующего в рот новую сигарету. Нервно мнущего зубами фильтр. — Ну вот, — ноет Сережа, делая паузу под первую затяжку, — а я рассчитывал на жаркий секс по телефону… Олег смеется, натягивая сползший бушлат под самое горло и откидываясь в страдальчески скрипнувшее кресло. — Окей, — легко соглашается он, — я берусь за подол твоей обожаемой розовой футболки, которую ты небось третью неделю таскаешь, не снимая… Кстати, как там пятно от кетчупа на воротнике, отстиралось? — Волков, ты свинья! — выносит однозначный вердикт трубка, но греет ухо теплым, задушенным смехом. — Я тогда начну с твоих уродских говнодавов, ты в них сколько, сутки? Или той ублюдской шапки, в которой ты последнюю фотку выслал, спасибо большое, да, ни подрочить, ни поплакать. — И я еще свинья? — Ну не я же! Снова затяжка, потом пепельница, потом — шлепки босых ног по полу. Опять, наверное, ленится подметать. Сядет на койку, будет отирать ступни о лодыжки, стряхивая крошки и пыль. — Ложись, — мягко велит Олег, — и рассказывай тринадцатый билет. — Четырнадцатый же был, — возмущается Сережа сквозь отчетливый зевок. — А ты слишком много пиздел, я решил, что это подозрительно, и заставил перетянуть. На том конце ворчат, шуршат одеялом и, кажется, бьются затылком о металлическую кроватную спинку. — Тринадцатый билет, первый вопрос, — наконец выдыхает Сережа. Косой изгиб — это разновидность сложного сопротивления, при которой плоскость действия результирующего изгибающего момента не совпадает ни с одной из плоскостей симметрии поперечного сечения… На втором вопросе третьего наизусть вызубренного билета Сережин голос делается совсем сонный — между словами рождаются длинные паузы, то и дело перерастающее в сладкую зевоту. На третьем вопросе пауз становится не в пример больше формул и определений, а потом сопромат и вовсе сменяется тихим размеренным посапыванием. Олег слушает его, неотрывно глядя на часы и отсчитывая оставшиеся от обозначенных Сережей тридцати-сорока минут мгновения. Позволяет себе семь лишних — плевать — после чего тихо-тихо говорит: — Я соскучился. В ухо бормочут бессознательное, зажеванное: -... т-же. Олег вешает трубку. До конца смены остается четыре с половиной часа.