У Оикавы идёт дрожь по спине. Он смотрит перед собой — совершенно не моргая, — а все мысли, наполняющие голову, исчезают. Пустота. Она звенит — уши закладывает из-за этого шума и голоса команды слышатся будто через толщу воды.
Он знал и знает, что потерять кого-то — очень даже реально, особенно в условиях конца света, который совершенно не церемонится с чьими-то чувствами и привязанностями. Конец света рвёт их на части — как твари чьё-то тело, оставляя после себя лишь неприглядные объедки, кровь и мертвецкий смрад.
Он знал и знает, что потерять кого-то — реально, но всё же в глубине души надеялся, что его людей это обойдёт. Но прямо сейчас смотрит на побледневшее лицо Ватари, на порез на шее, на кровь вокруг. Сердце невольно сжимается.
Тоору резко вздрагивает, выдернутый из вязкой пучины своих мыслей, когда на плечо ложится чужая рука, от которой исходит такое родное и согревающее тепло. Иваизуми смотрит прямо в глаза — так обеспокоенно-обеспокоенно, что сердце сжимается ещё раз. Больнее.
— Отойди, — тихо произносит Хаджиме, потянувшись за ножом.
Оикава отрицательно качает головой:
— Нет, — отвечает совсем тихо, останавливая напарника рукой, — нет, Ива-чан. Это должен быть я.
Иваизуми на это лишь громко вздыхает, поджав губы. Он кидает быстрый взгляд на одобрительно кивающих Ханамаки и Матсукаву.
Оикава, достав нож, подходит к бездыханному телу, присаживаясь перед ним на корточки. Он щурит глаза, снова смотря на чужую шею; замечает детали и хмурится сильнее. Порез чёткий и ровный. Значит, тот, кто его нанёс, не колебался и был вполне в себе уверен. Раньше бы можно сказать больше — например то, что этот человек явно уже убивал, но сейчас... за время после катастрофы каждый, кто выжил, резал глотки. Однако — Оикава кусает нижнюю губу — убить мертвеца — это пробить гниющую башку. С выжившими, в принципе, тактика такая же, а здесь убийца явно знал, что делать. Как правильно. Напасть на военного, прошмыгнув незамеченным мимо целой команды таких же, тоже сможет далеко не каждый.
Дрожь поднимается от копчика. Холодом скользит по тонкой коже.
Он касается чужой головы на макушке, фиксируя её; подбирается ближе — и приставляет лезвие к виску. На мгновение Оикаве кажется, будто это всё — сон, а Ватари сейчас откроет глаза под крик остальных «розыгрыш!», а затем поднимется на ноги, отряхивая одежду от грязи. Мысль быстро сменяется другой: если Шинджи и откроет глаза, то они будут белые, заплывшие — а изо рта выйдет лишь гортанный хрип. И всё, что он будет хотеть — жрать.
Лезвие с небольшим сопротивлением входит в плоть, пронзая и разрезая её.
Оикава проверяет магазин в своей винтовке, недовольно поморщив нос. Бред какой-то. Вспоминает весь прошлый вечер и чувствует тупую головную боль. Он несколько раз выслушал рассказ Яхабы — бледного, растерянного и совершенно напуганного — и всё равно что-то не сходится. А если и сходится, то как-то не так и странно.
Иваизуми окидывает Тоору внимательным взглядом. Он тих, угрюм и задумчив. Наверняка катает мысли в своей голове, скачет с одного на другое и возвращается обратно. Оикава пытается заполнить пробелы в рассказе Яхабы хоть как-то — пока сам Шигеру, кажется, пытается слиться со стеной и лишний раз не отсвечивать. События явно не в его пользу. Да, они команда и верные товарищи, прошедшие вместе и огонь, и воду, и медные трубы, но. В свете событий, произошедших не так давно — ещё летом —
напрягает.
Ведь апокалипсис делает своё дело. Психика человека хрупкая, словно хрусталь, урони — и она разлетится на осколки, а потом склеивай или нет, путь один и ведёт он в могилу.
Сомневаться в своём человеке не хочется. Иваизуми пытается мыслить здраво, взвешивать всё от и до, попутно держа на контроле Оикаву. Даже разговаривать с Тоору не нужно, чтобы знать, что он
подозревает Шигеру, хочет того сам или нет.
Они ведь всё несколько раз тщательно проверили. Кроме Сейджо в торговом центре были только твари — и то, как выяснилось, только у них с Оикавой, гнили на парковке в своём анабиозе. Убить человека всегда громко, а убить подготовленного профессионала — и того громче. Так как Яхаба не услышал ни одного звука, будучи буквально в нескольких метрах от Ватари? От Ватари, которому перерезали глотку; от Ватари, тело которого потом волокли почти через весь торговый павильон, наступая как на разные осколки от разбитых экранов, так и на прочий мусор. Всё это слишком подозрительно и не особо вяжется друг с другом. Есть какой-то пробел.
А ещё сам Яхаба боится.
Оикавы боится.
Каким бы отличным и справедливым лидером он не был, прошлое у него кровавее всех их вместе взятых. Каким бы великолепным и сопереживающим капитаном он не был, рука не дрожит даже в случае, когда нужно пустить пулю в голову совершенно невиновному человеку.
— Жарко так, что помереть можно, — снова хнычет Киндаичи, вытирая тыльной стороной ладони пот со лба, — может, всё же передохнём, а?
— Правильнее сказать передо́хнем, — поправляет его Куними, уставшим взглядом окидывая пустую улицу.
— До конца этого района осталось пара улиц, — отвечает им уткнувшийся в карту Ханамаки, — доберёмся вот до этого перекрёстка, — тыкает указательным пальцем на пересечение линий на бумаге, — и остановимся.
— Вам бы только от работы увиливать, — хмыкает Оикава, — совсем разлени-о! Эй-эй-эй, Ива-чан, смотри! — подскочив на месте, он быстрым движением руки жмёт на кнопку, открывая окно медленно движущегося автомобиля, а после высовывается в него, сощурив глаза. Опираясь одной рукой на дверцу, свободной стучит по креслу, привлекая к себе внимание, а затем задумчиво говорит: — Маттсун, ну-ка тормози.
Хаджиме сразу же переводит свой взгляд туда, куда указывает капитан. И следом за Оикавой вылезает из машины, крепче в руках сжав автомат — другие следуют их примеру, тихо похлопав своими дверцами.
Ватари морщится: этот район почти что чист. Они наткнулись только на пару мертвецов в самом начале и довольно быстро с ними расправились, а дальше — лишь какой-то мусор и несколько насмерть мёртвых тел, уже начавших активно разлагаться под палящим солнцем. И теперь впереди видно движение — всего два покачивающихся силуэта.
Иваизуми, щёлкнув предохранителем, начинает целиться, сместив указательный палец на курок, но его останавливает ладонь Оикавы, возникшая перед дулом. Он, не открывая взгляда от того, кто — или что — к ним двигается, тихо даёт команду:
— Подожди, Ива-чан.
Силуэтами оказываются два человека, один из которых не может самостоятельно идти из-за повреждённой ноги. Девушка горбится под весом мужчины; его лицо в кровавых разводах и грязи.
— Помогите, — с мольбой в глазах просит она, приблизившись настолько, чтобы можно было слышать, — он ранен и-
— Его укусили?
— Что? — начинает бегать глазами она. — Нет! Нет, всё не так, он-
Акира щурит глаза, оглядывая мужчину с головы до ног. Нижняя часть брюк подрана и насквозь в подсохшей крови, лицо бледное и в испарине.
— Укусили, — перебивает нахмурившийся Куними шёпотом, — там вся штанина в крови. Можем, конечно, проверить, но ставлю паёк Киндаичи, что укус.
— Эй!-
Выстрел режет воздух, прогремев. Киндаичи замолкает на полуслове, вздрогнув всем телом от резкого звука, прогремевшего на всю улицу. Оикава тихо цыкает, не опуская пистолет. Глаза девушки округляются и она вскрикивает, машинально отскакивая в сторону, а затем в ужасе прикрывает рот грязными ладонями. Мужчина, издав непонятный звук, мёртвым грузом валится на раскалённый асфальт; из головы течёт тёмно-алая кровь, лужей растекаясь под тушей.
— Я... — блеет она, — я здорова! Я совершенно здорова! Пожалуйста, пожалуйста, помогите, я-
— Оикава...
Второй выстрел заставляет вздрогнуть даже Матсукаву.
— Оикава, мать твою! — шипит Иваизуми. — Какого чёрта ты делаешь? Она была здорова и безоружна! — рукой указывает на второе тело, упавшее рядом с мужчиной. — Это просто испуганная девушка!
— И? — с безразличным вздохом спрашивает Оикава, убирая пистолет обратно в кобуру. — И что с того? — он поворачивается лицом к своему напарнику. — У нас приказ о полной зачистке всех заражённых зон.
— Может, она просто не успела эвакуироваться в какой-то лагерь-
— Может, может, — передразнивает Тоору, — или нет. Может, она заразна. Привезём её, а на завтра там — кладбище?
— Это неправильно-
Неправильно — когда мёртвые живых жрут, хочется ответить Оикаве, но вместо этого он просто закатывает глаза, осматривается по сторонам и, как будто ничего не произошло, хлопает в ладоши:
— Ну-с, тут закончили! Поехали дальше.
У Иваизуми в который раз от такого Тоору по спине идёт мелкая дрожь.
Если Оикава решит, что Яхаба виновен — Иваизуми боится, что и в таком случае рука капитана будет по-прежнему тверда, а на лице — лишь скука и безразличие.
— Может, вам всё же помочь? — отбросив назад отросшую чёлку, задаёт вопрос Ханамаки.
— Нет, — отрицательно качает головой Оикава.
Иваизуми, находящийся за его спиной, снисходительно машет ладонью. Если этот идиот упёрся, то его уже ничто не переубедит. А надавишь — скажет, что это приказ.
Матсукава обречённо вздыхает.
— Кстати, — врывается в разговор Киндаичи, — слышал, что Куроо и Даичи опять сцепились и их кое-как разняли. Что опять не поделили? Знает кто?
— Сугавару, — Оикава морщит нос, вспоминая начавшуюся на собрании ссору, — они начали орать из-за него. Куроо против того, чтобы на него тратили остатки припасов.
— Потому что умрёт?
— Типа того. Зачем тратить лекарства на того, кто и так в могиле?
— Откуда вообще такая инфа? — Матсукава вопросительно приподнимает бровь, недоумённо рассматривая команду. — Не всё так, как говорит Шимизу. Сугавара и правда потерял очень много крови и не помешало бы переливание, но дела не настолько плохи. У него есть все шансы выкарабкаться.
— Но она этого не хочет, — задумчиво потирает подбородок Куними, нахмурившись ещё сильнее, — и поэтому говорит, что его спасти почти невозможно. Девочка-то не промах.
Ханамаки вопросительно вскидывает бровь.
Куними пожимает плечами:
— Сами посудите. Шимизу-сан боится. Исходя из того, что мы в итоге знаем, ей совершенно невыгодно спасение Сугавары-сана. Если заверить всех, что спасения нет, большая часть взбунтуется, как и Куроо-сан: его мысли совершенно рациональны. А если Сугавара-сан перестанет получить лекарства, то и правда может отправиться к тварям.
Оикава облизывает пересохшие губы, пару секунд задумчиво смотря в стену. Он, покивав, громко цыкает и устало зовёт:
— Маттсун.
— А?
— Присмотри за Сугаварой.
— А?
Оикава разминает шею. Шимизу настроена довольно решительно против и Куними прав. Оикаве совершенно не хочется ему помогать, но это долг — долг за помощь летом, когда был ранен Кагеямой он сам. Жизнь за жизнь. Без Сугавары он, Тоору, истёк бы кровью прямо на руках Иваизуми и без помощи Сугавары остальную команду не пустили бы в эти стены. Для самого Иваизуми, возможно, такой исход был бы лучшим — сердце больно колет.
Мотает головой; не время.
— Он помог нам, — коротко объясняет Тоору, — поэтому просто присмотри за ним. Эй, Ива-чан, — поворачивается к напарнику, — готов?
В ответ — утвердительный кивок.
***
По щеке катится капля крови. Она медленно скользит, прочерчивая тёмно-красную дорожку, в свете солнца кажущуюся чёрной. Лезвие ножа испачкано; на острых зубчиках маленькие кусочки мозга, зацепившиеся при ударе. Жижа густая — она тянется, пружинит, капает на пол.
Адреналин растекается по венам, питает тело.
Иваизуми ногой отбрасывает от себя тело мертвеца, бесцельно бродящего в холле торгового центра; туша лениво откатывается, переворачивается и, испустив последний гортанный звук, навсегда затихает, возвращая звенящую тишину пустого пространства.
Тут ведь было совершенно чисто, бьётся в голове мысль, неужели тварь или выползла откуда-то, или просто забрела за ночь? Или её кто-то намеренно впустил? Но где один мертвец, там обязательно будет и второй.
Оикава медленно двигается впереди. У него напряжена спина и расправлены плечи; водит головой по сторонам, цепко оглядывая каждый угол на предмет опасности. И, от чего Хаджиме не по себе, молчит. Слишком серьёзен. Да, случившееся нельзя назвать хоть немного хорошим событием — это потеря, и потеря их близкого, их человека, но, кажется Иваизуми, Оикава гуляет по лезвию и стоит на самой грани. Стоит сделать шаг не туда — и этот шторм сметёт всё, что перед глазами — перережет глотку каждому, кто попробует помешать. Сейчас Иваизуми не столько страшно от того, что в здании могут быть ещё твари, сколько страшно за Оикаву. В конце концов, он же тот ещё идиот и в итоге будет закапывать себя под тяжёлыми мыслями о совершённом — как, к примеру, было с Кагеямой — и грызть, грызть, грызть.
Тыльной стороной ладони вытирает щёку, размазывая чужую кровь, через несколько секунд начиная чувствовать, как след, подсыхая, неприятно стягивает кожу.
Голова начинает болеть — и, как Иваизуми кажется, от кучи мыслей, в ней сейчас обитающих. В конце концов, не похож Яхаба на того, кто своими руками убьёт друга и верного товарища. Можно предположить, что Ватари убил себя сам, перерезав горло, но он явно не смог бы оттащить своё тело к стене после этого. В лучшем раскладе можно было бы устроить расследование, собрать какие-то улики с места гибели, но вся эта затея омрачается тем, что мёртвые оживают. Это сила, с которой нельзя и невозможно спорить. И балансировать на двух задачах — расследовании и выживании — тоже. От первого запросто можно потерять бдительность, лишком втянуться, пропустить видимую угрозу. Твари ждать не будут. Они в любую подходящую секунду вцепятся в глотку, выдирая трахею из тела.
Под тяжёлой подошвой хрустит мусор. Оикава ловко перелезает через стол, поставленный к началу обездвиженного эскалатора — видимо, кто-то раньше пытался «забаррикадировать» путь наверх для мертвецов, надеясь, что такая мера их или сдержит, или задержит — и поднимается наверх, чуть пригибаясь, а затем вытягиваясь во весь рост, когда убеждается, что угрозы нет.
Но атмосфера тут густая и наэлектризованная. Или так просто кажется, или интуиция, внутреннее чутьё подсказывает, что не так всё однозначно.
Сейчас им просто нужно забрать тело Ватари, привезти к академии, их убежищу и базе, и похоронить.
— Ты же в действительности не думаешь, что это дело рук Яхабы? — поравнявшись с Оикавой, Иваизуми наконец рвёт тишину между ними.
— Я не хочу так думать, Ива-чан. — помедлив, отвечает Тоору. — И я пытаюсь найти истину, даже если ты думаешь, что я уже всё решил.
— А если всё же Яхаба?
Оикава натянуто посмеивается и тяжело вздыхает. Он наступает на разбитое стекло нужного торгового павильона, скрывшись в темноте. Иваизуми следует за ним, щёлкнув фонариком.
— Я не буду убивать его, но и с нами оставаться не сможет. Ради безопасности остальных.
Кольцо света падает на засохшие кровавые следы, становящиеся коричневыми. В воздухе чувствуется слабый запах железа.
Освещая каждый угол и пристально вглядываясь в темноту, они проходят вглубь. Сердце начинает тревожно биться внутри, а по спине бежит предательская дрожь. Что, если сейчас пропустят ту самую опасность? Если она скрывается где-то тут, под самым носом, но они её в упор не видят. Что, если...
Иваизуми врезается в замершего Оикаву.
— Какого ты-
Он замолкает на полуслове, вперившись озадаченным взглядом в Тоору. Его широко распахнутые глаза смотрят в одну точку. Оикава шумно сглатывает; Хаджиме видит, как дёргается кадык на чужой шее. А затем переводит взгляд на стену.
Оикава делает небольшой шаг вперёд, ближе. Свет фонарика несколько раз дёргается — как и сердце внутри, которое, кажется, падает куда-то вниз, оторвавшись от грудной клетки. В висках пульсирует.
Тело Ватари по-прежнему прислонено к стене. Мертвецки бледная кожа выглядит ещё белее, мраморнее, на фоне крови. Голова завалена набок, к плечу, открывая взор на глубокую рану на перерезанном горле. Но над его головой, на стене, появилась надпись, которой — они оба поклясться готовы — вчера, когда всей командой уходили, не было.
«Я вас вижу».
И написано оно кровью, кровью Ватари, вены левой руки которого оказываются перерезаны.
Оикава пытается проглотить вставший в собственном горле ком; ком из тревоги и тошноты. В ушах шумит. Он пялится на засохшую кровь, сложенную в надпись, нервно усмехаясь уголком губ. Это совершенно точно не Яхаба (не он сам, по крайней мере) — ушли отсюда они все вместе и больше не разделялись, а затем никто не покидал территорию академии. Здесь кто-то был. Кто-то настолько тихий, что смог не только ускользнуть от их взглядов, но и ловкий, что смог убить одного из них.
Тревога волной растекается от груди по всему телу. Накатывает, накрывает с головой, пульсирует, сжимает лёгкие — настолько, что дыхание перехватывает.
Кто-то, кто совершенно точно знал, что они вернутся, иначе бы не оставлял такое послание.
«Я вас вижу» — видит только здесь или это постоянная слежка? Видит только здесь или у него есть свои глаза внутри академии?
Иваизуми переводит взгляд с надписи на совершенно обескураженного Оикаву. Несколько секунд следит за его мимикой, а затем хмурится сам.
Почему-то кажется, что капитан о чём-то догадывается.
***
Куроо в очередной раз шипит, когда Лев дотрагивается до его разбитой губы. Кровь на ранке успевает свернуться и подсохнуть, а кожа припухнуть и покраснеть — хорошо, что не пришлось накладывать швы, им сейчас только этого не хватает для полного счастья.
В дверном проёме на секунду показывается взъерошенная голова любопытного Бокуто, но чья-то крепкая рука его быстро оттягивает и утаскивает за собой дальше по коридору. Почему-то Лев уверен, что Акааши сейчас вздыхает. И, быть может, закатывает глаза.
Капитан никак не реагирует на тихий шум, доносящийся из коридора.
Отчасти Лев понимает злость Куроо. Припасов у них почти нет — ни подлечиться, ни поесть, ни защититься. Тетсуро думает в первую очередь о своих людях — о совершенно живых, которым оставшиеся крохи могут действительно помочь. А что его злит больше всего — Даичи принял это решение сам. Один. Никого толком не поставив в известность. Это бесит и сам Даичи тоже бесит едва ли не до скрежета зубного.
То, что эти двое рано или поздно снова сцепятся, было понятно давно. Ещё с самой первой встречи, наверное.
Хайба тут же приставляет к голове Савамуры автомат, держа пальцы рядом с курком. Он спустит его. Обязательно спустит.
Инуока переводит взгляд с окна вперёд, на Куроо, около горла которого дуло пистолета; на Льва, чья винтовка прижата к голове Даичи; на рядом стоящих сокомандников.
— Какого ты... — Даичи резко дёргает Куроо на себя, едва не оскалившись — Лев рефлекторно толкает его автоматом и Савамура на долю секунды теряется, спуская курок и вздрагивает от резкого выстрела, прокатившегося по коридорам академии сильной волной.
А Сугавара — последняя капля.
Но и Савамуру Лев тоже понимает. Если бы сюда притащили умирающего Тетсуро, он бы потратил абсолютно всё только ради одной призрачной надежды.
— Может, всё же не стоило с ним драться? — вслух спрашивает Лев, откладывая небольшую баночку с йодом.
Куроо облизывается и морщится — и от боли, и от дурного привкуса, растёкшегося по языку.
— Савамуре надо достать голову из жопы. Если тебе или кому-то другому потребуются эти лекарства?
— Мы найдём ещё.
Лев невесомо пальцами проходится по чёткой линии челюсти Тетсуро. Подушечками чувствует небольшую щетину, задевает шею — чувствует, как он сглатывает — переходит на подбородок, аккуратно приподнимая голову. Куроо не сопротивляется, будто мягкая глина — лепите, что хотите. Небольшой комок бинта, пропитанный йодом, мягко касается ранки.
— Аккуратнее, — на выдохе просит.
— Простите, Куроо-сан, — с хрипотцой извиняется Лев. В голове всплывает идиотская идея. Такая идиотская, что нужно себе же дать хороший такой подзатыльник, а потом пойти в храм замаливать грехи.
Но он кладёт бинт рядом с баночкой, и, поколебавшись секунду, опускает ладонь капитану на шею, чувствуя пульс. Поднимает выше, осторожно оглаживает. Немного наклоняется ближе, в тысячный раз замечая длинные чёрные ресницы и пару веснушек на бледной коже. Лев дует на разбитую губу; Куроо вздрагивает от неожиданности, но не дёргается. Он поднимает удивлённый взгляд на напарника, смотря ему прямо в глаза.
Льву кажется, что у него сердце биться перестаёт. Под ладонями чужой сумасшедший пульс, ощущение тёплого дыхания на коже.
— Не так сильно будет щипать, — севшим голосом пытается оправдаться, но не отходит и рук не убирает. Куроо мычит что-то неразборчивое и смотрит; смотрит так, будто душу вынимает и время останавливает.
Ебануться, думает в миллионный раз Куроо. Просто ебануться.
***
Тихий звук закрываемой двери. Звенящая тишина снова обрушивается лавиной, погребая под сбой весь кабинет. Воздух пропитан медикаментами и кровью. Кажется, будто сюда не проникает ни одного звука из вне, будто изолированный и обманчиво опасный остров, на берегу которого светит тёплое солнце, но стоит зайти чуть глубже — и ты обречён.
Стук удаляющихся шагов Шимизу исчезает через несколько секунд.
Хриплое дыхание. Хриплое, тяжёлое и местами прерывистое.
Одна рука привязана к кровати. Видимо, чтобы, в случае обращения, тварь свободно не разгуливала.
Холод тянет свои руки из-под земли, хватает, оставляет следы. Рычит на ухо мертвецом, опаляет запахом смерти и разлагающегося мяса — ходит по костям, брошенным на пол, крошит их под своим весом, а всюду — только кровь и боль, сочащаяся из чёрной дыры в груди. Щемит, поднимается откуда-то из глубин, вылезает на поверхность, рвёт когтями бледную кожу, пульсацией расходится по животу.
Пуля в голову — единственное правильное решение. Тварям место в земле; гнить.
Сугавара открывает глаза.
