Мачо и ботан

      На самом деле, они жили в довольно приличном доме. Ни тебе заунывного звука труб, ни тараканов, ни ломающегося лифта. Аренду полностью платил Сириус (Ремус оплачивал еду и бытовые нужды), поэтому он даже не мог представить, сколько Блэк ежемесячно вываливал за содержание жилья.       Из крана всегда текла чистая холодная и горячая вода, напор был сильным. В подъезде никогда не мусорили, все лампочки работали исправно, а домофон звенел без нареканий.       И всё-таки в ничем не примечательный вечер четверга Сириус и Ремус вернулись домой и обнаружили, что во всём доме нет света. Люпин коротко поболтал с соседкой по лестничной площадке – миссис Долгопупс – и вернулся в квартиру, сообщая своему парню, что свет обещают дать только к утру.       Идти куда-то не было смысла: утром Ремусу вести уроки у семиклассников, а Сириусу надо в автомастерскую. Люпин нашёл подаренный Лили нераспакованный набор ароматических свечей и попытался устроить им незамысловатый романтический ужин. Даром что у них не было вина, только пиво, и вместо пасты, которую они могли бы гонять по тарелке как Леди и Бродяга, размороженные полуфабрикаты.       – Давай сыграем в игру, – сказал Сириус после ужина, вытащив из кухонного шкафчика свиные шкварки.       Ремус запустил руку в пакет и отправил несколько в рот.       – В какую?       – В сокровенные тайны, – Сириус высыпал шкварки в глубокую миску. Им порой нравилось вести себя отвратительно не по-английски. – Смотри, – парень уселся напротив него за стол и подлил пива в бокалы, – мы рассказываем друг другу те самые вещи, которых о нас почти никто не знает и которых мы стыдимся, когда они выплывают наружу. Тот, чья история будет печальнее, пьёт.       Сириус отодвинул бокалы, показывая, что они всё равно сыграют. Ремус нахмурился.       – Странная игра. Зачем это?       Сириус подарил ему маленькую улыбку и потянулся через стол, чтобы взять его за руку.       – Ты первый человек в моей жизни, которому я бескомпромиссно доверяю. Мне хочется рассказать тебе всё, – его тёмно-серые глаза светились нежностью, и Ремус смущённо улыбнулся, переплетая с ним пальцы. – И знать всё о тебе. Не хочу, чтобы между нами были тайны и секреты, не хочу, чтобы ты стеснялся чего-то или стесняться перед тобой.       Сириус кивнул ему на бокалы. Ремус потупил взгляд. Последние полгода были самыми чудесными в его жизни, и это не было преувеличением. Сириус был словно… словно создан для него. Только для него. Каждый его изгиб, каждая мозоль на пальце, каждая неуместная шутка была подогнана под Ремуса. Им никогда не было некомфортно друг с другом: просто ли они сидели, разговаривали, шутили или ругались по какой-нибудь глупой причине (да, подогревать отношения не мешало даже когда они были идеальными). Но в прошлом Ремуса были такие тайны, которые могли бы надолго обеспечить им неловкость.       – Начни ты, – попросил он, не желая отказывать своему парню. Сириус ведь никогда ему не отказывал.       – Ладно, – Сириус откинулся на стуле, упирая руки в колени. – Мой первый поцелуй случился в тринадцать лет с Джеймсом. Я тогда действительно начал осознавать, что мне нравятся мальчики и засосал его слюняво после банки дешёвого пива, чуть не выбив зубы.       Ремус хрюкнул от смеха.       – А он что?       – Попытался выбить зубы мне, – беззаботно пожал плечами Сириус. – Но мы всё утрясли.       – Ладно. Моя подруга Доркас узнала, что я ни с кем не целовался, когда нам было по пятнадцать…       – И поцеловала тебя? – фыркнул Сириус и сложил руки на груди. Он был ужасным собственником. – Как щедро.       – Бери выше. На День Святого Валентина она записала меня добровольцем в будку поцелуев. Я тогда перецеловал человек триста. Губы болели неделю, а ещё я схватил мононуклеоз.       Сириус расхохотался и подвинул ему бокал. Ремус отхлебнул пива, засматриваясь как тот пытается вспомнить историю, из-за которой ему позволят выпить. Блики от небольших свечек плясали на его светлой коже, а глаза выглядели почти чёрными. Ремус чувствовал, как внутри зреет тёплый пузырь невысказанных слов любви. В последние месяцы это происходило с ним всё чаще.       – В пятнадцать мы с Марлин договорились лишиться девственности вместе, – хорошо подумав, продолжил Сириус, – но я смотрел только гей-порно и не имел никаких представлений о женском теле, и я…       – Не может быть! – ахнул Ремус, широко раскрывая глаза.       – Да, – Сириус прикрыл лицо ладонью, пытаясь задавить смех, – я попытался трахнуть её в задницу. И вот что скажу. Во-первых, анальный секс без подготовки – это мерзко! – его указательный палец ткнул в Ремуса, хохочущего от идиотизма ситуации. – А во-вторых, после того как она дала мне пиздюлей, я всё-таки потерял девственность с парнем и не прогадал. Твоя история!       Отсмеявшись, Ремус почувствовал, как кровь приливает к щекам. У него была история под стать.       – Ну, она немного похожа на твою, но с другой стороны. Я, как ты наверное уже понял, порно не смотрел, поэтому… не подготовился.       Сириус открыл рот и сморщился.       – Какой же ты мерзкий, Ремус Джон Люпин, – хохотнул он, хлопнув его по ладони. – Больно и грязно?       – Больно и грязно, – подтвердил Ремус, но бокал всё же подвинул Сириусу.       Тот довольно отпил пива и улыбка сползла с его губ, а взгляд устремился на пенную поверхность бокала.       – Мои родители, действительно, до жопы богаты, в том числе благодаря криминалу. Именно поэтому я сбежал из дома в шестнадцать.       Ремус резко вдохнул. За все полгода, что они жили вместе, Сириус ни разу не говорил о своих родителях и тщательно переводил тему, когда Ремус заговаривал об этом. Единственное, что парень дал ему понять, это полное нежелание говорить о родственниках (кроме милой кузины Андромеды, звонившей ему иногда: как сказал Сириус, они оба были отбросами в своих семьях).       И теперь Ремус понял, почему.       Ремус протянул руку и положил ладонь на предплечье Сириуса, скользя пальцами по тонким волоскам. Он хотел, чтобы тот понял – он был благодарен за эту откровенность.       Сириус не поднял взгляда. Ремус понял, что отблагодарить за откровенность можно только взаимностью.       – После того, что со мной случилось, – сказал он тихо, с трудом пытаясь заставить голос не дрожать, – мой парень – не знаю были ли мы парой, но гуляли и трахались месяца два – бросил меня прямо в больнице.       Ремус никому об этом не рассказывал. Он не был влюблён в того парня, не был сильно к нему привязан. Но в день, когда диагноз подтвердился и его привычная жизнь пошла по пизде, первым человеком, указавшим ему на то, какой он грязный и отвратительный, был тот, с кем он делил постель.       Сириус поднял голову. Ноздри его раздувались от гнева. Бледные пальцы ласково скользнули по щеке Ремуса и переместились на бокал, подвигая его. Когда Люпин отпил, Сириус взял его бокал и тоже выпил. Что-то тонкое лопнуло в груди Ремуса.       – Моя мать душевнобольная, – тихо сказал Сириус, продолжая игру.       Ремус тяжело сглотнул.       – Мы не разговаривали с отцом почти три года, парой фраз всего обменялись. Только в прошлое Рождество помирились.       Сириус подвинул к нему бокал. Ремус качнул головой и Блэк со вздохом допил пиво. Бледная рука нервно тряслась в дрожащем свете свечей, когда он взял бутылку, чтобы наполнить их стаканы заново.       – Мой младший брат связался с какой-то тёмной компанией по наущению моей матушки, и спустя год исчез, – Сириус взялся за бокал двумя руками и прямо посмотрел на Ремуса. Лицо его застыло без всякого выражения, а голос опустился до страшной безэмоциональности. – Через месяц его тело прибило к берегу Ривьеры. Опознали только по зубам.       Кто-то посторонний не заметил бы, как дрогнул уголок рта Сириуса, как его глаза быстро закрылись, смаргивая кипящие слёзы. Но Ремус, изучивший каждый взмах любимых ресниц, знал, как пламя боли выжигает его внутренности, а тело в защитной реакции скрывает эту агонию.       Сириус со всеми его эмоциональными щитами и показной бравадой делился своей болью. Ремус до дрожи боялся поступить также, но волна паники тонула в сером взгляде любимых глаз.       – Спустя неделю, после того как меня выписали из больницы с диагнозом ВИЧ, мой отец попытался повеситься, – произнёс он хрипло. Цепкий взгляд Сириуса не позволял отвернуться, спрятаться и замолчать. Он выворачивал наизнанку все страшные тайны. – Мы с мамой сняли его с петли, а врачи откачали. Я с тех пор с ним не разговаривал, потому что он позволил себе слабость, которую даже я не мог.       Сириус подал ему бокал. Ремус промочил пересохшую глотку и тут же вернул алкоголь, подталкивая парня выпить.       Сириус пил долго, словно хотел утопиться, но когда поставил пустой бокал на стол и заговорил, голос его нескрываемо дрожал.       – Иногда я боюсь, что ты умрёшь. Не что тебе станет хуже, а что ты действительно умрёшь, и я останусь без тебя. Я лежу ночью и думаю об этом. Мне становится страшно, я плачу и успокаиваюсь только когда прижимаю тебя к себе. Наверное поэтому я предложил съехаться спустя две недели. Чтобы, если меня вдруг накроет, ты был рядом.       У Ремуса так громко стучал пульс в ушах, что он понял, что говорит в ответ, только когда первая слезинка скользнула по щеке Сириуса.       – Иногда я боюсь, что заражу тебя. В такие моменты мне хочется собрать вещи и переехать в Уэльс, никогда не брать трубку и прогнать тебя, если ты вдруг приедешь. Потому что если заражу тебя, я не прощу себе. Но я настолько эгоистичен, настолько счастлив с тобой, что не могу собрать вещи.       Они смотрели друг на друга несколько секунд. Или несколько часов. Оба были совершенно вымотаны случившимися признаниями, оба не знали, как заговорить снова и при этом не разреветься позорно, совершенно не по-мужски.       В бликах свечей глаза Сириуса сияли.       – Я влюблён в тебя.       – Что? – хрипло переспросил Ремус.       Сириус слишком громко сглотнул. Голос его опустился до шёпота.       – Это ещё одна моя тайна. Я скажу абсолютным клише, но когда я увидел тебя в твоём нелепом кардигане, с разбросанными по асфальту книжками, матерящегося – меня словно замкнуло. Я стоял там и понимал, что должен заговорить с тобой, должен сводить тебя на свидание, поцеловать тебя, рассказать тебе все мои тайны, убедить остаться на всю жизнь. Я чувствовал себя так глупо, ведь такой бред только в фильмах и книжках бывает. Я долго убеждал себя в том, что всё это бред, но каждый раз, когда я вспоминаю тот момент, я понимаю, что влюбился в ту же минуту. И порой мне кажется, что с тех самых пор, я каждый день влюбляюсь в тебя ещё сильнее.       Ремус больше не мог терпеть. Он поднялся со стула так резко, что тот полетел на пол, но, перебираясь на колени Сириуса, он даже не заметил. Ему судорожно необходимо было обнять его. Прямо сейчас. Почувствовать, как сильно бьётся сердце в груди напротив, вцепиться в него руками, обхватить ногами покрепче, вплавиться в него.       Разговоры по душам никогда не были сильной стороной Ремуса Люпина. Разговоры, от которых сердце выпрыгивает из груди, в принципе были ему не знакомы.       Его накрыло. Пряча лицо в сгибе шеи Сириуса, чувствуя, как он крепко обнимает его спину, Ремус чувствовал, как по телу расходятся волны паники, страха и смущения.       Сириус признался ему в любви. Конечно, признался, ведь он намного смелее, намного честнее… Намного больше любит его? Как бы не так, разбежался! Ремус был с этим не согласен. Слова любви, замершие на его языке, были с ним не согласны.       Он целовал Сириуса очень долго. С мокрыми щеками, а потом – с головной болью, пока не погасли свечи, пока не затекла спина, пока сил на поцелуи не осталось и они сидели на шатком стуле, разделяя успокаивающее дыхание.       Когда Сириус, этот маленький и потрясающий мужчина, отнёс его в постель, Ремус уже почти дремал. Они не занимались сексом. Но отцепиться, чтобы Сириус хотя бы смог раздеть их обоих, Ремус не смог. Они уснули в неудобной жаркой позе, соприкасаясь каждой частью тела. Так, словно под кожу хотели влезть не только их раскрывшиеся тайны, но и они сами. В голове шумели отголоски фейерверков.       Неловкости не было. Когда Ремус проснулся ночью, чтобы сменить неудобную позу, и почувствовал, как мокрые от пота пальцы Сириуса сжимают его ладонь во сне, неловкости не было. Только ощущение, что он в жизни ни в кого так не был влюблён.