Твой остывший след

Монотонный писк и мерный тихий гул аппаратов убаюкивали. На полу, проникая сквозь щёлки раздвижных жалюзи, длинными узкими полосами отметились лучи зимнего солнца. Сквозь чуть приоткрытую форточку окна в палату дышала свежесть морозного воздуха, мягко покачивая вертикальные планки и вместе с ними световые пятна на линолеуме и белых стенах. Было уютно и спокойно. — Итачи? — тихо позвал Саске. Несколько секунд было слышно только пиканье приборов возле койки. — А? — наконец запоздало откликнулся расположившийся рядом брат. — Ты ещё смотришь? — Конечно… — отсутствующе ответил тот. Он был целиком поглощён происходящим на мониторе небольшого ноутбука. Саске, прикорнувший на его плече, вяло посмотрел на бликующий от солнечного света экран: фильм шёл уже часа полтора, и, вероятно, близился к развязке, так как Итачи ловил каждую его деталь. Саске сначала тоже внимательно следил за событиями, но потом его незаметно для него самого сморила полуденная дремота. Приподняв голову, он перевёл взгляд с мелькающих кадров на профиль полулежащего рядом с ним на койке брата. Итачи, подперев рукой подбородок, не отрывал тёмных глаз от экрана и хмурился, и от этого на его лбу появлялись забавные чёрточки морщинок. Видимо почувствовав на себе чужой взгляд или же то, что тяжесть с его плеча куда-то делась, тот вдруг отвлёкся от ноутбука, покосился на прижавшегося к нему соседа и нажатием кнопки поставил фильм на паузу. — Только не говори, что ты опять заснул и всё пропустил, Саске, — разочарованно вздохнул Итачи, сразу догадавшись по полусонному виду брата, что тот проспал почти все самые важные события. — Ну ты же мне всё равно потом расскажешь, чем всё кончилось? — с надеждой спросил Саске, немного отодвинувшись от старшего Учихи и заискивающе глянув тому в глаза. — А вот и не расскажу, — усмехнулся собеседник, откладывая с колен ноутбук. Скоро в больницу должны были приехать родители, чтобы тоже повидать больного, так что он решил досмотреть кино уже по дороге домой. Сейчас же ему хотелось пообщаться с братом, пока они всё ещё были наедине. — Такие фильмы самому надо смотреть, от начала и до конца. Вдумчиво. — Ну и ладно, я потом концовку посмотрю и всё, — проворчал Саске, силясь вспомнить как, по крайней мере, назывался этот шедевр кинематографа. — Может, в таком случае, озвучишь хотя бы название? — будто прочитав его мысли, скептически поинтересовался брат. — «Затонуть где-то там», — вспыхнув, буркнул в ответ собеседник. Он посчитал, что лучше хотя бы попытаться угадать, чем открыто признать поражение. — Скажи мне, Саске, — свысока начал Итачи свою лекцию нарочито поучающим тоном, — зачем каждый раз просить меня приехать, чтобы посмотреть вместе с тобой фильмы, если ты вполне можешь это делать и сам, в удобное для тебя время? Ноутбук я тебе оставлю, всё равно его тяжело возить туда-сюда. А так мы могли бы просто посидеть… — Нет! — запротестовал Саске. — Я не хочу смотреть один! — Но тогда, может, тебе стоит подумать над распорядком своего дня, чтобы к моему приезду ты успевал выспаться? А то ведь все фильмы мимо тебя проходят, а я ведь их выбирал, старался... — огорчённо посетовал Итачи, сочувственно качая головой. — Я уж не говорю о том, что для таких длительных просмотров нужна значительная степень концентрации, так что может быть, стоит разбивать киносеансы на, скажем, двадцатиминутные, если тебе не удаётся сохранять внимание целых полтора часа. — Ну хватит уже издеваться! — возмутился младший Учиха, негодуя. — Итачи, ты такой редкостный зануда, что, может, и правда лучше без тебя! Буду искать новые фильмы, которые мы ещё не видели, смотреть их сам и потом спойлерить тебе концовки, когда будешь меня навещать. — Какая поразительная жестокость! — чуть не всплеснул руками брат в притворном ужасе. В его глазах плясали задорные огоньки. — А как же наши традиции? Что, вот так вот возьмёшь и попрёшь весь устоявшийся порядок? — Ага, вот так вот возьму и попру, — упрямо кивнул головой Саске. — Кстати, тут вечером по телеку в столовой крутили «Остров проклятых», и, в общем, представляешь, они там инсценировали… — Ну-ка тихо! — мгновенно взметнувшаяся ладонь Итачи крепко легла на его рот, так что он не мог больше издать и звука, а сам брат, ловко перевалившись через тело младшего Учихи, угрожающе навис над ним, сурово глядя ему в глаза. — А то что? — промычал сквозь самодельный кляп Саске. Он отнял зажимавшую его рот руку и, откинувшись на подушку, нашёл в себе силы на то, чтобы продолжить дерзить. — Мог бы уже и сам наконец глянуть, знаток кино ещё называется. Помню я, как мы эти твои фильмы дома смотрели, сам-то небось и половины из них сейчас не назовёшь… — Ещё одно слово, и ты пожалеешь, — выдохнул Итачи ему в лицо, наклоняясь ниже на согнутых в локтях руках. — В отличие от тебя, Саске, я запоминаю все детали и уж тем более не засыпаю на самых интересных местах. А вообще, откуда в тебе столько нахальства, маленький глупый брат? — Яблоко от яблони… — начал было язвить младший Учиха, но так и не договорил: чужая ладонь скользнула по его шее, обрывая на полуслове. — Молчи, я кому сказал, — строго шепнули ему прямо в ухо. Чувствуя, как медленно расслабляются мышцы, Саске обхватил руками спину над собой и потянул её ближе. Кончик чужого носа коснулся его щеки, тёплое дыхание обдало губы и подбородок, и он закрыл глаза, позволяя сознанию унести себя далеко за пределы больничной палаты. В этот момент послышался скрип двери, и зависший над ним Итачи тут же отпрянул и резко дёрнулся от него вбок, падая на простыню рядом. Саске, вынырнув из транса, мгновенно распахнул глаза, и, тяжело дыша, испуганно уставился в дверной проём. Неожиданно всё вокруг потемнело, комната сжалась в размерах, уменьшившись в несколько раз. На пороге чернела застывшая фигура матери, освещённая сзади электрическим светом из коридора. Сердце Саске пропустило несколько ударов, и он крутанул головой влево, туда, где должен был лежать старший брат, но вместо него теперь там высилась глухая, покрытая тёмно-синими обоями стена. — Саске, пора вставать, — Микото, как ни в чём не бывало, прошла к окну у изголовья кровати сына и решительно дёрнула штору вбок. Пространство мгновенно залил тусклый белёсый свет, обнажая небольшую комнату с письменным столом, заставленными учебниками и книгами полками, телевизором и высоким шкафом в углу. Обои сменили цветовую гамму на более бледную, но сохранили всё тот же холодный голубоватый оттенок. — Ты опоздаешь в школу. Почему я вечно должна приходить, чтобы тебя разбудить? — сердито продолжала мать, останавливаясь у кровати Саске и подпирая руками бока. Тот хмуро посмотрел на неё из-под опущенных век. Опять ему приснился сон, в котором снова всё было таким светлым, таким счастливым, таким желанным, и в который раз он выныривал из этих прокручивающихся недосягаемой плёнкой воспоминаний в промозглую, пустую, ненавистную ему реальность. — Завтрак давно готов, отец уже уехал на службу и не сможет тебя подвезти, так что нужно поторопиться, — где-то сбоку ворчала Микото, нервно укладывая приготовленный с вечера ланчбокс в валяющийся на полу рюкзак, пока её сын лежал, бесцельно уставившись в окрашенный серой краской нового дня потолок. Если бы Саске мог выбирать, он бы предпочёл жить в освещённой солнцем больничной палате под наблюдением врачей, терпеть осмотры и пить таблетки, а не быть здоровым и одиноким в четырёх стенах, смыкающихся над ним, словно угрюмая клетка. Всё потому, что, подарив ему долгие годы жизни, злодейка-судьба, как чуждый всего человеческого бездушный торговец, безжалостно забрала взамен себе самое ценное, что у него было – его любимого брата. Сердце Саске, перенёсшее сложнейшее хирургическое вмешательство, билось теперь как новенькое, но стоило ему вспомнить, что Итачи больше нет, оно, как бывало прежде, спотыкалось и замирало, невыносимой болью дрожа в грудной клетке, как запертая в неволе птица с поломанными крыльями. Ему очень его не хватало. Сильнее, чем кто бы то ни было, включая родителей, мог себе представить. Итачи был для него всем, и за свои полные восемнадцать лет у Саске не было никого, кто смог бы подобраться ближе к его больному сердцу и заглянуть сквозь чёрную завесу его глаз в самую душу. Брат был самым родным человеком, и лишь с ним одним Саске чувствовал себя счастливым и мог искренне улыбаться и шутить. Двумя с половиной годами ранее его жизнь сложно было назвать простой, и, в то время как родители отчаянно пытались заработать на его лечение и врачей, Итачи круглосуточно был рядом с ним. И дома, и на приёмах у специалиста, и в часы посещений в больнице; и утром, и днём, и ночью. Именно тогда, чтобы скоротать время и отвлечься от невесёлых мыслей, старший Учиха и завёл традицию вечерних кинопросмотров в комнате брата, которую они продолжали поддерживать, даже когда Саске лежал в стационаре. В то время ещё была надежда на то, что можно будет обойтись без хирургического вмешательства, и его выписали, назначив медикаментозное лечение. Но его состояние неуклонно ухудшалось, и, в конечном счёте, родители всё же смогли где-то достать нужную сумму на операцию, хоть она и была поистине баснословной. Наверное, если бы не заболевание Саске, они с братом не стали бы настолько близки, и их отношения так и остались бы на хорошем, но нейтральном, здоровом уровне. Однако эта неожиданно обрушившееся на их семью, словно гром среди ясного неба, коварная болезнь привязала одного к другому настолько, что теперь Учиха уже и сам не мог вспомнить, в какой именно момент они прекратили быть обычными родственниками и стали чем-то большим – чем-то, чему он не хотел бы давать чёткого определения. Теперь же ни мать, ни отец не могли заменить ему Итачи, что уж говорить о друзьях и тем более одноклассниках. С последними Саске вообще не общался, так как из-за своей болезни ему пришлось пропустить год и он доучивался в последнем классе школы с совершенно незнакомым ему коллективом. Впрочем, Учиха и сам не стремился ни с кем контактировать и ходил на уроки только для галочки и ради спокойствия родителей. Им и так пришлось нелегко – они потеряли одного сына и еле смогли спасти второго, и он не хотел доставлять им ещё больше проблем. Поэтому, несмотря на то, что единственным его желанием сейчас было отвернуться к стене и с головой накрыться одеялом, Саске послушно приподнялся с кровати под обеспокоенным взглядом матери, настойчиво протягивающей ему школьную форму. — Да, мам, — устало выдавил он из себя, беря из её рук брюки и рубашку, — уже иду.

***

Стрелки часов показывали половину четвёртого, когда в замочной скважине повернулся ключ. Ввалившись в прихожую, Саске скинул с себя зимний пуховик и ботинки, прошёл сквозь коридор, игнорируя голос матери с кухни, и распахнул дверь своей комнаты. Он кинул набитый учебниками рюкзак куда-то вбок, не раздеваясь, рухнул на кровать, и наконец, словно отпуская натянутую до предела струну, выдохнул. Некоторое время Саске просто неподвижно лежал, мусоля взглядом то же светлое пятнышко на потолке, что и утром. За окном завывал холодный февральский ветер, а в голове было абсолютно пусто. Он был благодарен матери за то, что та не стала заходить к нему и спрашивать, что случилось. За два года она уже привыкла к тому, что он ведёт себя так. И чем ближе была та самая дата, тем меньше она его донимала своими расспросами. Она всё понимала. И знала, что весной ему станет легче. На десятую долю процента. Но сегодня, когда на улице мела такая же пурга, как тогда, настроение у Саске было особенно поганым, и хоть как-то спастись от накатившей на него невыносимой волной тоски можно было лишь одним способом. Повалявшись ещё немного, Саске привстал, нажал кнопку включения игровой консоли и потянулся рукой за лежащим на столе геймпадом. Раньше их было два, но один из них – чёрный – он собственноручно отнёс на помойку полтора года назад, и теперь у него остался только светло-серый, когда-то принадлежавший старшему брату. Саске включил пультом телевизор, вошёл в меню и, не раздумывая, запустил гонки. На большом экране перед его тёмно-фиолетовой машиной привычно маячил второй автомобиль – золотистый, обведённый светло-голубым контуром. Этот призрак его последнего соперника, заботливо сохранённый игрой, всегда исчезал в паре километров от финишной линии – они с братом так и не успели доиграть раунд. По этой причине Саске теперь всегда выигрывал эту гонку, но, несмотря на то, что уже досконально выучил все движения машины оппонента, он упорно продолжал раз за разом проходить один и тот же круг. Он делал это всегда, когда ему было так хреново, как сейчас. — Ну, что теперь, Саске? — подначивал его Итачи, зажав пальцами кнопку газа на своём геймпаде. Его жёлто-оранжевый гоночный автомобиль вырвался далеко вперёд, пока фиолетовая машина младшего брата глотала чёрные клубы графической пыли. — И это всё, на что ты способен? — Заткнись, — лихорадочно щёлкая кнопками, злобно процедил Саске, забывшись в пылу игры. Он безбожно отставал, не успевая входить в повороты трассы на такой же бешеной скорости, как его соперник. — Ещё посмотрим, кто кого нагнёт на последнем отрезке. — Фу, как некультурно. И кто только тебя воспитывал? Не иначе как гопота во дворе, — не отрывая взгляда от экрана, шутливо скривился Итачи, лихо выворачивая на финишную прямую и параллельно успевая пихнуть брата локтем в бок. — Ну ничего, я научу тебя вежливо разговаривать со старшими, сейчас вот только одного нуба обыграю. — Ага, разбежался, выпендрёжник, — буркнул в ответ Саске, сверкнув глазами в сторону второго игрока. — Да я тебя легко сделаю… — Итачи, — вдруг раздался басистый голос Фугаку за их спинами, и старший сын, поставив игру на паузу, обернулся. — Тебе пора. Саске отложил геймпад и тоже посмотрел через плечо на отца, замершего на пороге его комнаты, а потом снова взглянул на брата. Итачи и Фугаку несколько секунд обменивались каким-то странным, немигающим взглядом, будто сообщая друг другу некую недоступную пониманию Саске информацию, после чего старший Учиха неспешно поднялся на ноги. — Доиграем в следующий раз, Саске, — рассеянно произнёс Итачи, наклонившись вниз и больно щёлкнув младшего пальцами по лбу, так что тот зашипел. Сделав пару шагов к дверному проёму, в котором стоял отец, он остановился и, оглянувшись на насупившегося от обиды брата, который так и остался сидеть на полу, коротко пояснил: — Мне нужно идти, у меня дела в институте. Сказав это, Итачи вышел, и Саске растерянно проследил взглядом, как его спина завернула за угол в коридор. Тогда, тем февральским вечером два года назад, он последний раз видел брата живым. — Ты будешь обедать? — голос матери внезапно прервал воспоминания машинально вдавливающего кнопки геймпада Саске. Подросток чертыхнулся про себя, останавливая гонку, и мрачно посмотрел на стоящую у входа Микото в домашнем халате и переднике. И как он только забыл закрыть дверь в свою комнату… — Опять ты в это играешь? — так и не дождавшись от сына ответа, вздохнула мать, приметив знакомую заставку на экране телевизора. — Сколько уже можно проходить одну и ту же игру, Саске? — Не твоё дело, — огрызнулся тот, но, спохватившись, виновато поправился: — Ты же помнишь, что через неделю годовщина, мам… Вытерев мокрые ладони о передник, Микото обхватила руками плечи и подошла ближе. — Конечно, я помню. Я всё понимаю, сынок, но, может, тебе стоит начать больше жить в реальности? — тихо проговорила она, с мольбой глядя на сына. — Ты не можешь вечно прятаться от неё в виртуальных мирах, соревнуясь с ботами в играх… — Нет, мама, ты ничего не понимаешь! — вдруг взвился Саске, задетый её словами о ботах, и откинул геймпад в сторону. — Это – единственное, что мне от него осталось! А вы… вы даже не позволили мне его увидеть, попрощаться с ним! Вы скрывали от меня всё до последнего! — Но, сынок, тогда ты был в таком тяжёлом состоянии… — неловко начала оправдываться Микото, аккуратно присаживаясь на самый краешек кровати. — И потом, даже я… не выдержала бы это зрелище. Смог только твой отец, потому что это его работа, — опустив глаза и теребя пальцами уголок покрывала, продолжала мать. — Ты же сам знаешь, почему мы не могли тебе сразу сказать. Саске действительно осознавал, что родители со своей точки зрения поступили на тот момент правильно, утаив от него правду, но от этого ему сейчас было не легче. Когда Итачи не вернулся к 11 вечера, мать первая забила тревогу: раз за разом она звонила ему на мобильный, но ей отвечал лишь бездушный голос автомата. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети» – эта фраза уже засела у всех в подкорке мозга. В час ночи Фугаку, запрыгнув в свою полицейскую машину, уехал на поиски пропавшего старшего сына и не возвращался до утра. Микото в одиночку отвезла Саске в стационар крупнейшей в городе частной клиники, где его должны были подготовить к запланированной на середину месяца операции по замене сердечных клапанов. В полдень в клинику приехал нездорово оживлённый Фугаку и с подчёркнутой весёлостью объявил, что, наконец, смог дозвониться до Итачи: оказалось, тот зашёл по дороге домой к приятелю и остался у него до утра, а сейчас уже сидит в библиотеке в институте и готовится к экзаменам. Сообщив эту радостную весть, Фугаку тут же уехал опять: его телефон в тот хмурый февральский день просто разрывался от служебных звонков. Саске знал, что у его старшего брата не было людей, с которыми он был бы настолько дружен, чтобы оставаться у них на ночь, но тогда он, сам не понимая, почему, поверил отцу. И даже тогда, когда в течение всех последующих дней до операции родители ежедневно убеждали его, что брат по уши в учёбе и не может навестить его, как всегда делал раньше, Саске верил каждому их слову, как последний болван. Он упорно не обращал внимания на то, как сидевшая у его койки вместо Итачи мать, рассказывая обо всех сложностях зимней сессии, незаметно дотрагивалась платочком до уголков глаз, словно стирая невидимые пылинки. Нарочно нацепив на глаза непроницаемые очки и заткнув уши, он не видел её дрожащих рук, не различал лжи в её охрипшем от пролитых слёз голосе. Наверное, он просто отчаянно не хотел замечать очевидное и продолжал самообманываться до тех пор, пока стёкла его очков не разбились вдребезги. Итачи не стало тем вечером, когда он, так и не успев выиграть у Саске гоночный раунд, поехал в институт на консультацию перед экзаменом по математическому моделированию. Его оледеневшее на морозе тело обнаружили только рано утром в овраге за остановкой общественного транспорта. Тогда же на место происшествия вызвали ведущего следователя полиции и по совместительству его отца – Фугаку Учиху, который опознал мёртвого и установил предварительную причину смерти – множественные ножевые ранения, а также выдвинул гипотезу о том, что Итачи стал очередной жертвой серийного маньяка, совершающего ритуальные убийства. В том, что это было убийство, причём именно ритуальное, сомневаться не приходилось. Достаточно было лишь взглянуть на фотографии с места преступления: алеющий на кристально-белом снегу круг с перевёрнутым треугольником, внутри которого покоилось в неестественной позе тело, расставленные по краям красные свечи, вырезанные остриём три вертикальные перечёркнутые полосы на лбу жертвы и характер других нанесённых ей увечий в точности соответствовали почерку религиозного фанатика, проводящего кровавые обряды. Саске видел эти снимки только мельком, когда, окончательно оправившись после перенесённой трансплантации, попросил в полицейском участке у отца дело Итачи, которое к тому моменту уже было закрыто. Он полагал, что будет сильнее, что сможет сдержаться, что выполнит свой долг перед братом: посмотрит на него, лежащего в этом проклятом сатанинском символе, как это когда-то сделал Фугаку, и не проронит ни слезинки. Ну, может быть, только одну разрешит себе. Невозможно же, чтобы спустя полгода он снова зарыдал как в первый раз. Но он снова обманулся. Едва различив знакомые очертания изуродованного лица в запёкшейся крови, Саске зажмурился, закрыл лицо руками и поспешно сунул папку обратно в руки Фугаку. Потом он несколько дней валялся в кровати, давясь слезами, преследуемый кошмарами. Даже его новое сердце не выдерживало такого, что уж говорить о больном старом. По этой причине – Саске хорошо это понимал – родители ему врали: чтобы сберечь хотя бы одного из своих сыновей, чтобы его операция, стоившая им собранных со всех знакомых денег, прошла успешно. И всё же, невзирая на все их усилия, на длительную терапию, профессиональных психологов и осточертевшие группы поддержки, несмотря на то, что операция, казалось, должна была спасти его, он всё равно так и остался безнадёжно больным. Калекой, которому на этот раз уже ничто не могло помочь. А мать всё пыталась вдохнуть жизнь в его окаменевшее сердце, не понимая, что старается заставить ожить мертвеца. Саске было жаль Микото, но одновременно он и ненавидел её за это бессмысленное, никому не нужное рвение. Иногда ему казалось, что из всей их семьи лишь он один до сих пор не смирился со смертью Итачи, в то время как остальные, просто перешагнув через его труп, продолжали жить, как ни в чём не бывало, и принуждали его к тому же. Но он так же сделать не мог, потому что его любовь к брату была намного сильнее, чем все они могли себе представить. — Мама, ты предлагаешь мне вернуться в реальность, — отрешённо произнёс Саске, под скорбным взглядом матери вновь беря в руки геймпад и запуская игру. — А что в ней осталось для меня? Что она может мне дать? — Даже если сейчас тебе кажется, что всё вокруг не имеет смысла, это не так, — убедительным тоном начала уговаривать его Микото. — Тебе тяжело, я знаю, но нужно преодолеть это и перестать запираться от внешнего мира. Вокруг столько всего замечательного, и, как бы это ни звучало, но трагедии случаются, и люди должны уметь их переживать. Познакомься с кем-нибудь, найди друзей – с поддержкой извне всегда легче справляться с трудностями, и мы с отцом, конечно, всегда будем готовы тебе помочь. Подумай о своём будущем, разве Итачи хотел бы, чтобы ты погубил себя в этом одиночестве? — Может, ты и говоришь правильные вещи, мам, — бесцветным голосом ответил ей Саске, — но только ты никак не можешь понять, что для меня они не существуют. Всё, что мне было нужно, всё, чего я желал, осталось в прошлом. Моё будущее ушло вместе с Итачи и похоронено теперь с ним в его могиле. И если вы с отцом так хотите, чтобы я не был одинок, то я выберу жизнь с покойником. — Сынок, опомнись, ты не понимаешь, о чём говоришь! — в ужасе воскликнула Микото, всплеснув руками. В её глазах застыли слёзы, а сердце, когда она взглянула на сына, сковал страх: Саске, как робот, одеревенелым, невидящим взором смотрел в экран, на котором мелькали машины, и сам сейчас напоминал одну из них. Его пальцы словно приросли к краям джойстика. На лицо младшего сына вдруг лёг отпечаток тусклого зимнего света из окна, окрасив его в землисто-серый цвет, так что женщина, зажав рот руками, невольно отпрянула, настолько оно напомнило ей то безжизненное лицо мертвеца, что она видела на фотографиях в деле Итачи. Именно в этот момент у Микото словно открылись глаза на всё происходящее: внезапно увидев со всей ясностью, во что превращается её глубоко несчастный ребёнок, прямо перед ней увядая, как лишённый солнечного света цветок, она вдруг чётко поняла для себя, что должна сделать. Это была её обязанность, как матери, любящей своего сына. Обоих своих сыновей. — Нет, Саске, ты не будешь жить с покойником. Отдай мне геймпад, — изменившимся голосом потребовала она, протянув руку к Саске. — Собираешься лишить меня и этой последней радости? — спросил тот, даже не повернув к ней головы. — Отдай мне геймпад, быстро, — хладнокровно повторила Микото. — Или я… Она встала с кровати и, взяв со стола ножницы, решительно подошла к телевизору, выдернула провод из розетки и подняла обе руки, наглядно демонстрируя своё намерение сыну. — Ты этого не сделаешь, — отрицательно мотнул головой Саске, сжимая в руках серый потёртый джойстик, словно сокровище, от которого зависела вся его жизнь. Микото вместо ответа зажала провод между двух лезвий и выразительно посмотрела на подростка. Младший Учиха лишь враждебно косился на неё из-под тёмной чёлки, как загнанный в угол зверёк, но не шевелился. Заточенные металлические края коснулись чёрной оплётки и вошли в неё на несколько миллиметров. — Стой, — наконец осознав, что мать не шутит, Саске медленно отложил геймпад на стол, и Микото, отпустив телевизионный шнур вместе с ножницами, тут же схватила его и устрашающе замерла перед сидящим на кровати сыном, словно высеченное из мрамора изваяние. — Я запрещаю тебе играть в эти гонки. Это я спрячу или вообще выброшу, если не будешь слушаться, — помахав джойстиком перед лицом сына, холодно объявила Микото. — А сейчас я хочу, чтобы ты переоделся и разобрал школьный рюкзак. Я больше не позволю всему этому продолжаться. Если ты отказываешься брать ответственность за свою дальнейшую судьбу, это сделаю я. И приходи, наконец, есть – обед стынет. С этими словами мать туже затянула халат на пояснице и, победоносно выпрямившись, покинула комнату. Саске же, которого мелко потряхивало то ли от бессилия, то ли от зябкости, просачивающейся сквозь оконные щели, не двинулся с места.