***
— Итачи, ты вообще понимаешь, о чём ты меня сейчас просишь?! Вечерние материалы были отброшены в сторону, а Фугаку, сняв очки, ошарашенно глядел на сына. Он задержался на кухне допоздна, увлечённый чтением, тогда как все домочадцы уже разошлись по комнатам. Все, кроме одного. Итачи выбрал нужный момент, чтобы поговорить с ним наедине. — Да, — ровно ответил старший сын, замерев перед сидящим за столом отцом, словно каменное изваяние. — Ты же знаешь, никак иначе эту сумму не достать. Законных путей не так уж и много, и мы не успеем собрать деньги до того, как станет слишком поздно. Фугаку сдвинул брови к переносице и исподлобья взглянул на Итачи. — Я не могу пойти на такое. Я не могу убить своего сына собственными руками. — Тогда твоё бездействие убьёт другого, — пожал тот плечами. — Ты слышал, что сказал врач, отец. Если мы оформим договор страхования сейчас, ещё будет шанс успеть. — Нет, это не выход, — решительно отрезал отец. — Это просто немыслимо, я не позволю тебе. Мы придумаем что-то ещё. — Это моё решение, — хладнокровно возразил Итачи. — Я слышал ваш разговор с матерью. Я знаю о том, что ситуация безвыходная. Если ты отказываешься мне помочь, я договорюсь обо всём с кем-то ещё. Глава семейства тяжело вздохнул и, оперев локоть на стол, спрятал лоб за ладонью. Фугаку не представлял, что ему делать. Он был шокирован просьбой Итачи, и всё его существо сейчас противилось этому безумному предложению, но одновременно в словах сына было зерно истины: он действительно не знал, как ещё можно было бы спасти Саске. Надеяться на медикаменты было бессмысленно, помощи извне не дождаться – он уже обратился ко всем знакомым и сослуживцам, но нужной суммы всё равно не набиралось, тогда как драгоценное время ускользало сквозь пальцы, а младший сын таял на его глазах. — Я обещал позаботиться о нём, — тише добавил Итачи. — Я дал ему слово и я его сдержу, с твоей помощью или без неё. Фугаку скрипнул зубами. Оторвав руку ото лба, он мрачно взглянул на старшего сына. Тот стоял возле стола, будто манекен, выпрямившись и расправив плечи, и бесстрастно смотрел на него. Руки опущены и сжаты в кулаки, но горделиво вздёрнутый вверх подбородок и жёсткий взгляд говорят о том, что он не намерен отступать от своего. Впереди перед ним простиралась и пестрела красками вся жизнь, а он был готов прямо сейчас её перечеркнуть, поставив на себе крест. В чёрных глазах напротив не было ни тени сомнения, и Фугаку вдруг с предельной ясностью понял: старший сын давно всё обдумал и готов идти до конца в соответствии с намеченным планом. Если он сейчас откажет, Итачи попросту развернётся и молча уйдёт, чтобы поступить так, как считает нужным. И Фугаку ничего не сможет с этим сделать: сын всего лишь заменит один небольшой винтик в своём разработанной схеме на другой, тогда как механизм останется прежним. И сработает он именно так, как хочет того Итачи. Когда Фугаку осознал этот до безобразия простой факт, ему захотелось протяжно завыть волком от бессилия. Ну почему эта беда коснулась именно их? Почему он должен сейчас выбирать между своими детьми? За что ему это? Тогда как он не мог ничего придумать, один из двоих его сыновей самостоятельно отыскал решение и с пугающим бесстрастием просил его помочь разменять жизнь и смерть между ними. И он ни на что не мог повлиять, разве что согласиться принять участие в этом безумии или наблюдать за ним со стороны. Однако в этот план всё же можно было внести коррективы, не дать свершиться этому беспощадному обмену, обмануть судьбу и спасти обоих. В потухшем взгляде Фугаку вдруг блеснула искра озарения: он догадался, как ему следует поступить. — У меня есть другая идея, Итачи, — пробормотал он. Было самое время воспользоваться полномочиями одного из лучших полицейских города и выполнить долг не перед чужими людьми, а перед собственной семьёй.***
Свет фар прорезал мрак подворотен, по тёмным стенам бетонных коробок заплясали причудливые тени. В края переулка вжимались очертания людей, которые недобро посматривали в лобовое стекло. Взгляды щурились от резкого света, руки недовольно прикрывали глаза, головы отворачивались. Едва завидев на крыше красно-синий блок сирен, силуэты поспешно ныряли в чёрные дыры подвалов. Иногда сбоку слышалась откровенно громкая брань, и чей-то рот смачно, с презрением сплёвывал вслед проехавшей мимо машине. Из бездонных провалов окон слышались крики и басы музыки, по бокам серых зданий натужно мигали цветные вывески с пустотами перегоревших букв. Этот квартал, словно уродливая язва на остальном облике города, стал средоточием насилия, беззакония и всех смертных грехов вместе взятых. Было бесполезно пытаться вытравить это грязное пятно раз и навсегда: после каждого полицейского рейда, собирающего с его дна отбросы общества, его остатки прятались, как тараканы, а потом вновь возвращались на нагретое местечко. Люди здесь умирали, как вездесущие мухи: убийства, передозировки, отравления – никому не было ни до кого дела. Одинокие тела лежали в закоулках, привалившись спинами к стенам, и невозможно было с точностью сказать, пьяны они в стельку или уже отдали богу душу. Сюда, в этот злополучный район на окраине города, и днём-то был путь заказан, что уж говорить о вечернем визите, пусть и на полицейской машине. Далеко не каждый служитель порядка отважился бы посетить это гнусное место, в котором на каждом углу творился беспредел. И уж тем более никто не сунулся бы в эту дыру в одиночку. Даже патрули выезжали на вызовы из этого района, лишь предварительно запросив у диспетчера подмогу. Всё вышесказанное было как нельзя больше на руку ведущему следователю полиции Фугаку Учихе. Уверенно сжимая руль, он медленно вёл машину по заснеженному асфальту. Мигалки были погашены, чтобы не спровоцировать стычку, ладонь руки невзначай легла на поясницу: кобура пистолета грела лучше включенной печки. Мелкие снежинки кружились перед бледными лучами фар и мягко стелились впереди. Под шинами изредка позвякивало стекло, шипели пластиковые бутылки и шуршал прочий мусор. У боковых проходов между домами полицейский тормозил и всматривался в темноту. Несколько раз он даже торопливо хлопал дверью машины и, плотнее закутавшись в куртку, трусцой отправлялся осмотреть почудившийся во мраке силуэт, но всякий раз возвращался ни с чем: очередной бормочущий себе под нос пьяница или скрючившийся на земле наркоман без сознания – не то, что было нужно. Спустя час безрезультатных поисков Фугаку, вконец отчаявшись, решил для себя, что его затея – сущее безумие, и хотел уже повернуть назад, но тут ему посчастливилось. Сквозь приоткрытое окно до него донеслись крики в отдалении, в одном из закоулков чуть впереди. Фугаку напрягся, прислушиваясь. До него долетал шум взвинченных мужских голосов и обрывки грязной ругани. Вдруг ухо резанул чей-то громкий вопль, и следом повисла давящая на виски тишина. Мужчина в машине, погасив фары, терпеливо ждал, пока асфальт вокруг заметала зимняя позёмка снега. Если бы он следовал присяге, то обязательно бы ухватил пистолет в руки и крадучись пошёл бы вдоль стены в переулок. Однако сейчас Фугаку отринул обязательства полицейского в пользу своей семьи. Ради неё же он, в случае успеха своей невероятной операции, уподобится преступнику. Десяток секунд спустя раздался топот ног: из-за угла вылетело и пронеслось мимо стоящей у бордюра машины несколько теней. Полы их рваных пальто взметнулись вслед за сгорбленными спинами. Дождавшись, пока они скроются в снежном полумраке, Фугаку отворил дверь, вышел и, завернув в переулок, двинулся к лежащему ничком между мусорных баков телу. Ему несказанно повезло: человек был зарезан, и орудие убийства – складной нож – валялось рядом. Хорошо, что обошлось без стрельбы и следов пистолетных пуль. Фугаку перевернул убитого лицом и убрал пряди длинных взлохмаченных волос с его лба. На него неотрывно смотрели большие грустные глаза, зрачки уже успели подёрнуться белой пеленой. Приоткрытый рот застыл в последнем крике, а чёрные тонкие брови изогнулись в предсмертной агонии. Фугаку не смог сдержать радостного восклицания: просто поразительное сходство, и, если намеренно исказить отдельные черты, оно станет неопровержимым. Оглянувшись по сторонам, он быстро подхватил мертвеца под руки и, кряхтя, волоком потащил по направлению к главной улице. Да уж, тем вечером судьба сделала ему бесценный подарок.***
— Итачи, тебе пора, — с нажимом сказал Фугаку старшему сыну часом позже, стоя в дверном проёме комнаты, где братья играли в гонки на приставке. Тот обернулся и пристально посмотрел на отца. «Попрощайся», — Фугаку молча метнул быстрый красноречивый взгляд в сторону младшего сына. Итачи в ответ едва заметно склонил голову вниз и затем медленно, как завороженный, отложил геймпад и поднялся на ноги. Тело лежало в багажнике полицейской машины, которую Фугаку оставил в гараже рядом с домом. Когда глава семейства вошёл туда через несколько часов, старший сын уже сидел на старой ржавой раскладушке в углу, съёжившись и засунув руки в карманы, и смотрел в одну точку. Его лицо было бледно то ли от холода, то ли от осознания происходящего, и он даже не взглянул на отца. — Я постараюсь достать тебе обогреватель, — неловко пообещал Фугаку, щёлкнув автомобильным брелоком, на что Итачи даже не пошевелился. — Едем. Больше на всём пути до нужного места оба не проронили ни слова. Они въехали в перелесок уже давно за полночь. Отец вышел из машины и открыл багажник, сын встал рядом. Вдвоём они, всё так же молча, подхватили ледяное тело – Фугаку - под руки, Итачи - под ноги – и, спотыкаясь и делая передышки, дотащили его до прогалины в овраге за остановкой общественного транспорта. Фугаку втянул носом колючий воздух: лучше и быть не могло, на морозе точное время смерти определить будет крайне затруднительно. Он поспешил назад к машине и вернулся с большим пластиковым пакетом. Из него мужчина последовательно достал мятую отксерокопированную фотографию, десяток красных свечей, зажигалку, две пары латексных перчаток, несколько пакетов со свиными внутренностями и острый кинжал, купленный незадолго до этого в охотничьем магазине. Убитый был уже раздет – Итачи не терял времени даром. Пока отец разбирал пакет, сын рывками сбрасывал с себя одежду на снег и надевал вместо неё лохмотья с мёртвого тела. Фугаку казалось, что Итачи сейчас и сам не был живым: на его лицо была натянута ужасающе спокойная маска полнейшего безразличия к происходящему. Все его действия были доведены до автоматизма, как будто он выполнял рутинную работу, которую ему приходилось делать изо дня в день. Фугаку помог Итачи переодеть тело в принадлежавшие сыну свитер, куртку, джинсы и обувь. Затем глава семьи положил фотографию на грудь убитому, и какое-то время оба, склонившись над телом, тщательно её изучали. Затем, не говоря друг другу ни слова, они натянули на руки перчатки и приступили к работе. Времени у них было не так уж и много – скоро должно было светать, а значит, на улице появятся первые люди. Фугаку мотнул головой в сторону пакетов с потрохами. Итачи кивнул, взял в руки охотничий нож и коротким движением сделал надрезы по краю каждого из них. Потом он, следуя негласной договорённости между ними, передал орудие отцу. Пошёл колючий мелкий снежок, небо над вершинами деревьев слегка посветлело. В лесу, как натянутая меж голых стволов паутина, звенела морозная тишина. Полицейский же всё вертел клинок в руках, поглядывая то на острие, то на тело перед собой. Итачи искоса смотрел на него, засунув руки в карманы, и ждал. Нужно решиться: сейчас или никогда. Встретившись взглядом с сыном, Фугаку крепче перехватил кинжал в руках, а потом одним быстрым точным движением полоснул им по горлу убитого. Путь назад был отрезан. Итачи отвернулся и начал подготовку ритуального места: кровью из уголка разрезанного пакета, как из картонной упаковки молока, он очертил большой круг. Затем он взял следующий пакет и начал вычерчивать треугольник внутри. За его спиной раздался мерзкий скрежещущий хруст и отрывистые выдохи отца следом. Итачи, услышав леденящие душу звуки, не повёл бровью: он прекрасно знал, что там сейчас происходит. Очередной пакет в его руках вылился новым слоем кровавой жидкости на снег, и он отбросил его в сторону к остальным, уже пустым. Стало ещё светлее, снег усиливался, но оба человека, занятые каждый своим делом, не чувствовали всепроникающего холода. — Итачи, — прочистив горло, хрипло позвал Фугаку. Это были первые слова, которые он вымолвил за последние несколько часов. Сын отвлёкся от своей работы и медленно обернулся на его зов. — Помоги, — выдохнул запыхавшийся отец, и из его рта одновременно со словами выплыло облачко пара. Итачи подошёл к нему и бегло осмотрел раскинутое навзничь тело на снегу: локти и колени вывернуты в неестественном положении, будто у марионетки с конечностями на шарнирах, которую внезапно прервали посередине какого-то дикого танца. Жуткое зрелище. На шее, руках и ногах жертвы виднелись чёрные запёкшиеся пятна – тело уже давно успело остыть, а кровь свернуться, и теперь она темнела где-то в глубине разрезов. Вдвоём они подхватили тело и дотащили его до краснеющего под покровом свежих снежинок круга. Фугаку, сверившись со снимком, торопливо расставил кругом свечи и поочерёдно поджёг их зажигалкой. Те никак не хотели разгораться, и он, присев на корточки, долго разогревал пламенем их замёрзшие фитильки. Наконец полицейский выпрямился, встал рядом с сыном у кромки круга и посмотрел на распластанное изувеченное тело. Итачи забрал из ослабевшей руки отца фотографию и медленно перевёл взгляд на убитого. Его глаза сузились, он поднял из снега кинжал и вернулся к трупу. Остановившись у его головы, Итачи наклонился и с силой вогнал острие тому в лоб, проведя им книзу. Окончательно задубевшая на холоде плоть поддавалась плохо, нож застревал, так что Итачи пришлось приложить некоторые усилия, чтобы сделать в коже три глубокие рваные полосы и перечеркнуть их последней. Оставив этот последний штрих, Учиха вернулся к отцу, протянул ему нож и поднял на него остекленелые глаза. Их взгляды встретились – оба жёсткие, обезличенные, бездонные. Словно два ощетинившихся волка, загнавших добычу и только что окончивших кровавое пиршество, они утратили в эту ночь человеческий облик, примерив на себя шкуры оборотней. Медленно светало. Лесная чаща постепенно окрашивалась из тёмно-серого в сизый оттенок. Отчётливее проявлялись стволы деревьев вдалеке, которые прежде сливались в цельные тёмные сгустки, торчащие из сугробов пни больше не напоминали затаившихся в снегу монстров. В утренних сумерках два силуэта пробирались сквозь кустарник обратно к машине. С собой они несли пакеты с вещественными уликами, коих не должно было быть на месте преступления. Снег валил всё сильнее, заметая остальные следы учинённой ими расправы.***
Следующим утром Фугаку так убедительно сыграл роль безутешного отца, который определил в очередной жертве маньяка своего сына, что ему поверили все, включая жену. Как бы ни было больно смотреть на её страдания, он побоялся доверить супруге тайну гибели старшего сына: Микото не совладала бы с собой, и резкая перемена в её поведении выдала бы их всех с потрохами. В самом деле, Фугаку мог бы гордиться своим актёрским мастерством, но его слишком занимали другие насущные проблемы: необходимо было как можно скорее вытрясти деньги со страховой, пока Саске готовили к операции в больнице, и обеспечить второму сыну новые документы для выезда за границу, где ему не будет грозить разоблачение. Для этого Итачи пришлось полностью сменить имидж, и он, как в шпионском романе, преобразился из видного темноволосого парня в заурядного очкастого ботаника, стриженного под ноль. Стоило отдать должное стараниям отца, который больше часа жужжал бритвой в качестве парикмахера и ещё столько же трудился гримёром с косметикой жены в руках. Зато теперь никто не смог бы заподозрить в неприметном офисном клерке старшего сына следователя. В течение следующей недели глава семьи Учих исправно следовал заранее подготовленному сценарию: ночами он успокаивал жену, порою пуская даже скупую мужскую слезу, утром на пару с Микото выдавливал несколько фальшивых улыбок для младшего сына в клинике, а днём выслушивал соболезнования коллег на работе. Лишь вечером он нарушал привычный распорядок дня и вместо чтения газет отправлялся в гараж по заснеженным тёмным улицам. Туда он тайком относил самые, казалось, нестандартные предметы: выцветший плед, небольшой переносной обогреватель, ночник, электрический чайник, книгу, шерстяные носки и кофты, а ещё пакеты с полуфабрикатами. Однако как бы ни был скрытен Фугаку, материнский инстинкт Микото, или же свойственная всем женщинам интуиция, оказались сильнее. Много раз она задавалась вопросом, куда уходит после работы муж и зачем забирает с собой свою бритву, однако когда из её косметички исчез летний тональный крем, который был чуть темнее обычного, Микото догадалась. И тем же вечером пошла следом за супругом в гараж. В тот день в её голове всё перевернулось. То, в чём она каждый день уверяла Саске, зная, что лжёт, стало явью, но лишь для неё и Фугаку. Младший сын же так и остался несведущей жертвой обстоятельств, хоть Микото и желала, чтобы он тоже знал. Однако Фугаку был непоколебим. Долгая, мучительная, тянущая душу камнем ко дну беседа, больше похожая на психологическое внушение, состоялась между ней и мужем уже в квартире. Фугаку смог притупить её мягкосердечие, подобрал верные слова, чтобы воззвать к её благоразумию, и она доверилась ему, согласилась с его предложением. Однако любовь к обоим детям осталась в ней жива, и Микото уже тогда предчувствовала, что рано или поздно она возьмёт верх над догмами здравого смысла и консервативными устоями.***
Вечером семнадцатого февраля, едва заслышав скрежет открываемых ворот гаража, Итачи вскочил с раскладушки и уставился на вошедших родителей в пуховиках настороженными воспалёнными глазами. По его одурелому виду Фугаку стало понятно, что ночью старший сын не спал и весь день провёл сидя, как на иголках. Итачи заслуживал того, чтобы узнать всё из первых уст как можно быстрее. — Операция прошла успешно, — сообщил Фугаку прямо с порога. Фигура сына, напряжённая, словно сжатая пружина, медленно расслабилась. Его плечи опустились вниз, и Итачи отвернулся, прикрыв лицо рукой, словно стесняясь родителей. Микото смахнула с глаз льдинки слёз, мелкими шажками подошла к нему и порывисто обняла. Её дрожащие губы хотели что-то вымолвить, но изо рта вырвался лишь короткий вздох. — Ты совершил благородный поступок, сын, — тем временем продолжил отец. — Я горжусь тобой. Он приблизился к Итачи и положил руку ему на плечо, вкладывая в этот жест всю признательность, на которую был способен. Сын отстранённо кивнул, глядя куда-то вбок. Фугаку понимал, что сейчас его мысли заняты другим и он наверняка не слышит ничего из того, что ему говорят. Однако ему предстояло сказать Итачи ещё кое-что на прощание, и он решил дать сыну время прийти в себя, чтобы тот смог осмыслить эти важные слова. — Когда будешь готов… — начал Фугаку, но сын и без того всё знал. Они не раз обсуждали с отцом план их дальнейших действий. Кроме одной, самой значимой детали, которую Фугаку намеревался открыть в последнюю очередь. Многолетний опыт полицейского подсказывал ему, что её лучше озвучить, когда старший сын будет наиболее психически уязвим, и лучшего момента, чем день операции Саске, было не придумать. Родители молча смотрели, как Итачи, словно во сне, надевает мешковатую куртку и прикрывает бритую голову кепкой. С коробки, служившей ему прикроватной тумбочкой, он взял очки с нулевыми диоптриями. Раскладушка в углу блестела металлом в тусклом свете лампочки, на её голых пружинах покоился объёмный туристический рюкзак. Можно было сказать, что Итачи действительно отправляется в поход, правда, он будет намного дольше запланированного, а купленный билет увезёт пассажира только в один конец. Куда – не знал никто, кроме самого Итачи. Фугаку предоставил ему полную свободу передвижений вместе с подготовленным заранее новым паспортом и пачкой денег на первое время. Иронично, что последние были выданы ему уже посмертно благодаря страховке. Сложив руки на груди, Фугаку следил за медленными движениями сына. Итачи закинул на плечи увесистый рюкзак и, поравнявшись с родителями, замер перед ними. Отец с удовлетворением окинул его взглядом: он едва узнавал своего сына в этом непримечательном, сером человеке, похожем на тень, а значит, его старания не прошли даром. Он искренне надеялся, что Итачи справится со всеми предстоящими трудностями вечных переездов и однажды отыщет самое укромное местечко, которое станет ему новым домом. Пора было прощаться. Глядя в глаза сыну, Фугаку мысленно собрался с духом. Самое время было произнести последние напутственные слова, которые он приберёг напоследок. Эту непростую, неловкую речь он подготовил и даже отрепетировал перед женой ещё дома. Однако сейчас, когда Итачи стоял перед ним, все заготовки напрочь повылетали из его головы, и Фугаку решил, что даже лучше, если сказанное им будет идти от чистого сердца. В таком случае оно достигнет и сердца старшего сына. — Итачи… — отец откашлялся, прочищая горло и заодно мысли. Ему было сложно говорить о таком. — Есть одна вещь, которую я желал бы прояснить перед твоим отъездом. Я хочу, чтобы ты знал: нам с матерью известно о том, что вы с Саске… — Фугаку замялся, но заставил себя докончить, — …имели более близкие отношения, нежели те, что положено иметь братьям. Его голос против желания прозвучал жёстче, чем должен был. Краем глаза Фугаку заметил, как Микото рядом потупилась, избегая взгляда Итачи, словно желая снять с себя ответственность за всё происходящее, будто оно не имело к ней отношения. Напрасно – всё было оговорено между ними заранее, и Фугаку был намерен довести эту линию до конца, чего бы это ни стоило. Он надеялся, что сможет донести свою мысль до Итачи так, чтобы тот понял. — И как давно? — спокойно спросил старший сын, не изменившись в лице. Похоже, он и сам догадывался о том, что родители каким-то образом узнали. Где их успели засечь? Неужели тогда, в больничной палате, когда они смотрели фильм? Точнее, смотрел он один, а Саске, привалившись к нему, продрых большую часть времени. — Когда твой брат лежал в стационаре и ты приезжал его навещать, вас случайно увидела мать, — не замедлил подтвердить его опасения отец, покосившись на супругу рядом. — Она поняла, что это началось и продолжалось ещё дома. Саске был тяжело болен, и мы не хотели его ещё больше травмировать. Наверное то, что видела Микото, было защитной реакцией его психики, или ещё чёрт знает что. Тогда мы решили, что, раз ты этому потакаешь, то может, ему так легче… справляться со всем…— Фугаку сглотнул и поморщился. Как же было неприятно произносить всё это вслух. Ощущение у него было такое, как будто он вываливал грязное бельё на всеобщее обозрение и копался в нём. Хорошо, что никто, кроме них с Микото, не видел этого позора. Его сыновья, его гордость – и такое, кто бы мог подумать... Нет, он не мог оставить всё как есть. Тем временем Итачи молча слушал его монолог, не перебивая. Его спрятанное в воротнике куртки лицо скрывала тень, и сложно было сказать, понимает ли он, к чему ведёт отец. — Но мы планировали положить конец вашей… противоестественной связи, как только Саске поправится. А теперь, когда ситуация сложилась таким образом… — Фугаку многозначительно помолчал, а потом выразительно посмотрел в чёрные прорези глаз старшего сына. Когда он продолжил, в его голосе зазвучала сталь. — Пойми, Итачи, он легче справится с возвращением в обычное русло жизни, если будет считать, что тебя больше нет. Так будет лучше для всех, в первую очередь для него самого. В полутьме гаража Фугаку показалось, что сын хочет что-то возразить, однако он лишь слегка повёл плечами и глубже засунул руки в карманы. Что он сейчас испытывал? Стыд? Чувство вины? Или, быть может, запоздалое сожаление за свои поступки? Фугаку не мог с точностью сказать. Настало время сделать заключительный аккорд. — Я не знаю, кто из вас двоих это начал, но ты старше, поэтому ответственность лежит на твоих плечах, — Фугаку твёрдо шагнул вплотную к Итачи. Оказавшись нос к носу рядом с ним, он отчеканил вполголоса: — Пообещай нам с матерью, что больше никогда не вернёшься сюда. К Саске. Что не будешь искать встреч с ним. Позволь своему брату вырасти нормальным человеком со здоровой психикой. Итачи не отступил и исподлобья смотрел в лицо отцу. Его глаза на мгновение сузились, как будто там, под широким воротом куртки, он усмехнулся. — А вы считаете, что после произошедшего он просто сможет продолжать жить, как ни в чём не бывало? — прохладно осведомился Итачи, вторя приглушённому голосу отца. — Если так, то вы ошибаетесь. Вы плохо его знаете. Где-то на задворках своей души Фугаку допускал, что сын может быть прав, однако он не собирался сдаваться. Он не позволит этим острым, метким словам поколебать свою решимость. — Одно мы знаем точно: проще один раз пережить травму от потери близкого, чем получить клеймо фрика на всю жизнь. Играя его чувствами, ты обрекаешь его на вечное одиночество, стыд и насмешки со стороны окружающих. И, в конечном счёте, он сам возненавидит тебя за то, что именно ты толкнул его в ворота этого ада, — скороговоркой произнёс Фугаку, выплёвывая слова, как из пулемёта, так что сын не смог бы вставить и слово, если бы захотел. Отец вдруг прервался и со свистом перевёл дыхание. Докончил он уже совсем шёпотом, словно уговаривая: — Итачи, если ты действительно любишь Саске, оставь его в покое и не ломай ребёнку судьбу. Тихо потрескивала тусклая лампочка под потолком. Через щель приоткрытой двери в гараж тянуло морозным воздухом с улицы. Обогреватель был давно выключен, и в помещении становилось всё холоднее. Отец и сын стояли друг напротив друга, не шевелясь, как будто превратившись в оледенелые статуи. Лишь облачка пара из их ртов доказывали, что они всё же дышат. Микото позади мужа зябко куталась в пальто и бесконечное множество раз поправляла шарф, вновь и вновь перебирая его концы в пальцах перчаток. Прошло несколько долгих, тягостных минут, прежде чем они услышали голос Итачи. — Будь по-вашему, — прозвучало неожиданно громко в ледяной тишине, так что оба родителя невольно вздрогнули. Итачи поднял голову и, быстро посмотрев на отца, перевёл взгляд за его плечо на мать. — Я даю слово, что не вернусь и не стану вмешиваться в его жизнь. Но я хочу убедиться, что у Саске всё в порядке. Так что я буду звонить из автоматов и… — Нет, Итачи, — резко перебил его Фугаку. — Нам запрещено поддерживать любые двусторонние контакты. Никто не должен знать о том, что ты жив, ты должен будешь полностью разорвать с нами связь, иначе правда может вскрыться. Мы не можем пойти на такой риск. — Но Фугаку… — неожиданно вставила Микото дрожащим голосом, подходя ближе. — Как же нам быть? Как мать Итачи, я имею право знать, что он, по крайней мере, жив! Глава семьи задумался: просьба супруги была резонна. Да и сам он, хоть и отправлял сына в вынужденное изгнание, не был готов полностью потерять его. Нужно было что-то придумать. — Разве что использовать такое средство, которое никак невозможно отследить. Или предмет, который можно получить от кого угодно. Какой-то обыденный, не привлекающий к себе внимание. И чем он будет проще, тем лучше… — протянул отец, не спеша прохаживаясь туда-сюда по гаражу, как вдруг его осенило: — Почтовые открытки. Пустые, без текста, без отправителя. Раз в полгода – этого будет достаточно. Каждый раз, когда мы будем получать от тебя, Итачи, такую весточку, мы будем знать, что ты в порядке. Мы не сможем тебе ответить, однако так мы с матерью будем хотя бы спокойны за тебя. После недолгих раздумий Итачи медленно наклонил голову в знак согласия. Фугаку старался не замечать его тяжёлый взгляд на себе. Остановившись подле сына, полицейский поднял руку и быстро взглянул на наручные часы. — Пора, — отрывисто сказал он, повернулся к Итачи и протянул ему руку. — Прощай сын. Не забывай давать нам с Микото знать, что с тобой всё хорошо. Способ ты знаешь. — Понял, — коротко ответил Итачи, крепко пожимая протянутую руку отца. Их глаза на мгновение встретились, и Фугаку тут же поспешил отвернуться. Против воли избегая взгляда Итачи, он быстро кивнул и, не говоря больше ни слова, размашистым шагом вышел на улицу. Только оказавшись за железной дверью и ступив в рыхлый снег, Фугаку наконец позволил себе выдохнуть. Он часто заморгал и, закрыв лицо ладонью, прислонился локтем согнутой руки к металлическим воротам соседнего гаража.***
— Вот и всё, — подытожил Фугаку свой рассказ, исподлобья глядя на Саске мутноватым взором. Его подбородок покоился на скрещенных руках. — Теперь ты всё знаешь. Младший Учиха сидел в оцепенении и оторопело переводил взгляд с отца на мать. Чашка с чаем перед ним давно уже остыла – он даже не притронулся к напитку, слушая исповедь отца. Вдруг его брови резко нахмурились, и Саске вскочил на ноги, едва не опрокинув табуретку, на которой сидел. — Так это ты вынудил Итачи уехать! И заставил маму молчать! — вскричал он. — Ты думал, что сможешь вечно прятать правду от меня?! — Не забывайся, — рявкнул отец, стукнув кулаком по столу. Он чувствовал себя таким морально истощённым, что сил на то, чтобы сдержать ещё один всплеск сына, у него бы уже не нашлось. — Никто не должен был узнать правду, ни ты, ни Микото. Во благо нашей же семье. И тем не менее вы оба докопались... — Фугаку прикрыл ладонью глаза и устало проговорил: — После случившегося Итачи не мог остаться, ты сам это понимаешь. — Да, но если бы не клятва тебе, он бы вернулся, он бы дал мне о себе знать! Он бы не бросил меня! Как ты мог так поступить?! — Как тогда, так и сейчас – я считаю, что лучше бы вам больше не встречаться. Уверен, Итачи и сам это осознал, — холодно возразил полицейский. — Но теперь моё мнение, кажется, уже ничего не значит. Ты уже взрослый, Саске, и способен решать сам за себя. Так что делай, что хочешь, мы с матерью больше тебе не указ. С этими словами Фугаку встал, со скрежетом сдвинув стул, и потянулся к газете на кухонной тумбочке и лежащим на ней очкам. Этим он ясно давал понять, что разговор окончен и больше ему сказать сыну нечего. Микото поднялась с места вслед за Фугаку и молча собрала посуду со стола. Зашумела вода в раковине. Саске снова опустился на табуретку, его мелко потряхивало. Он сжал виски руками и зажмурился, покачиваясь из стороны в сторону. Итачи жив. Итачи жив. Итачи жив. Он бесконечно повторял про себя эти два слова, так что они слились для него в одну невыразимую, бесконечную мелодию. В голове шумело так, что он даже собственных мыслей не слышал. Или же то был шум воды в раковине? Саске уже не мог разобраться. Всё в его тесном, хмуром мире - без света, без тепла, без брата - встало с ног на голову, и сейчас у него не хватало сил на то, чтобы радоваться. У него словно исчерпался лимит эмоций, и он был уже не в состоянии здраво мыслить. Слишком многое свалилось на его несчастную голову за последние дни. Однако одно он знал точно. — Я должен найти его, — ломающимся голосом проговорил Саске, перекрывая журчание воды и звон посуды. В ту же секунду шум резко прекратился – Микото выключила кран и обернулась. Фугаку же, бегло взглянув на сына, снова сосредоточился на бумагах. — Это твоё право, — пробормотал глава семьи себе под нос и безразлично добавил так, чтобы его услышали все домочадцы: — Но не думаю, что у тебя получится его отыскать. Саске передёрнуло. Он опёрся руками на стол и пытливо посмотрел на отца. Тот же, игнорируя его присутствие, как ни в чём не бывало листал бумаги. — Почему же? — сощурился младший сын. — Потому что Итачи мастерски заметает за собой следы, как я его и просил, — равнодушно пожал плечами Фугаку. — Даже я не могу с точностью сказать, где он сейчас находится. Да мне даже неизвестно, под каким именем он теперь живёт. Всё, что мы получаем от него, – это почтовые открытки. Их ты уже видел. — Какие-то жалкие открытки, да? И это всё? — проговорил Саске заплетающимся языком. Его голос неожиданно для него самого сорвался на шёпот. — Он больше никогда не приезжал к вам? И вы его не видели? Не разговаривали с ним? — И это всё, — безжалостно подтвердил Фугаку. — Итачи дал мне слово, что не вернётся. Кроме того, он понимает, насколько высоки ставки. Он никогда не подставит нас, свою семью, под угрозу разоблачения. В том числе тебя. Если тайна выплывет наружу, меня посадят, а страховая отсудит у нас выплаченную сумму. Итачи это знает и не подвергает ненужному риску ни нас, ни себя. Так что на твоём месте я бы даже не пытался его найти, это бессмысленно. Лучше бы ты сосредоточился на своих выпускных экзаменах. Саске со стоном оторвался от стола и, сжав пальцами виски, начал наматывать круги по кухне. Как отец может не понимать, что сейчас ему нет ни малейшего дела ни до выпускных экзаменов, ни до чего-либо ещё? Ну почему никто в этом чёртовом мире не может его понять? Почему, едва ухватившись за ниточку надежды, он вновь теряет след единственного дорогого ему человека? Ну уж нет, подумал Саске. На этот раз он добьётся своего. Он найдёт Итачи, где бы он ни был, пусть для этого ему придётся обойти весь земной шар пешком. Саске резко остановился посередине комнаты и обратился к Микото: — Вы говорите, он посылает вам эти открытки раз в полгода. Какая из них была последней? Мать на мгновение замерла, а потом засуетилась и, так и не ответив, торопливо покинула кухню. Фугаку закатил глаза и громко протяжно вздохнул, намекая на бесполезность всего происходящего, а потом поправил очки и уткнулся в газетные листы. — Вот, — донёсся из гостиной голос Микото, и тут же на пороге появилась она сама с конвертом в руках. Женщина вытащила из него одну открытку и протянула её сыну, — в феврале мы получили открытку с Колизеем. — Если это почтовые открытки, значит, он сейчас в Риме? — схватив карточку и быстро взглянув на неё, нетерпеливо спросил Саске. — Необязательно, — язвительно фыркнул Фугаку из-за бумаг. — Не забывай, что сейчас уже март, и Итачи мог давно уехать. Теперь он может быть где угодно. — Ах, чёрт! — не сдержался Саске, хлопнув ладонью по столу. — Значит, следующая открытка будет только в июне? — Летние открытки всегда приходят в июле, — вполголоса заметила Микото и тихо добавила, потупившись: — он посылает их в твой день рождения. На почтовой печати стоит дата и адрес… Но я никогда не понимала, почему он выбирает именно эти места… — Да что с того, главное, что нигде подолгу не задерживается, — снова вмешался Фугаку. — Хорошо бы ему ещё несколько лет так поездить, прежде чем окончательно где-нибудь обосноваться. Он поступает разумно: пока всё окончательно не уляжется, желательно постоянно менять адреса… Голос отца продолжал звучать уже где-то вдалеке. Саске стоял как вкопанный посреди кухни. Новая безумная мысль зародилась в его мозгу, и чем дольше она крутилась в его сознании, тем казалась вернее. Микото невольно обратила его внимание на одну важную деталь: и правда, почему, собственно, брат выбирает именно эти страны? И конкретно эти изображения на открытках? Раз Итачи посылает летние открытки в день его рождения, может ли быть такое, что он хочет ему этим что-то сказать? При чём так, чтобы это понял только он, и никто больше? Саске не мог поверить в то, что старший брат, несмотря на запрет отца, так просто бы отказался от него. Да, ему пришлось уехать без надежды на возвращение, но, быть может, он оставил после себя подсказки? И они, как хлебные крошки в известной сказке, подскажут, где его искать? — Отдай мне все открытки, — попросил Саске и требовательно протянул ладонь к матери. Та на секунду замешкалась, но всё же вложила в неё конверт. — Они все здесь, — заверила Микото сына. — Только, Саске… Но она не успела договорить – сын её уже не слушал. Метнув пронзительный взгляд на обоих родителей, он развернулся и быстрым шагом вышел из кухни.