Реабилитация

- Спасибо, Михаил Иванович и да, завтра до обеда можете быть свободны…не спешите в управление, побудьте с матерью…к слову, как она? - Как?? То есть я благодарен, да…Все лучше, чем было, хотя доктор Строве говорит, это временно…слово какое-то мудреное сказал…Яков Платоныч, но как же Анна Викторовна? Все разрешилось?       Взгляд облетел пустую, сумеречную уже, аллею и Яков не стал подбирать слов. Ульяшин был обескуражен, взволнован и он имел право знать. - Вы приходите сегодня, как сможете, лучше поздно, я все объясню. - Как скажете…Ну, тогда я побег? -Да, конечно. Спешащие шаги быстро смолкли, и Штольман не обернулся – нужно было подумать, подумать и понять.       С того момента, как состав тронулся с николаевского вокзала, не изменилось ровным счетом ничего. Две главные проблемы так и остались неразрешенными, но сейчас расстояние между ними сблизилось до минимума. За пять дней пребывания в Затонске, кроме всех заявлений о своем присутствии, тот, за кем он охотился, ничем себя не обозначил, не обозначил по поводу самой цели. Пропавший саквояж не выходил из головы. Яков помнил его внешний вид, помнил, как наяву и сейчас собственная невнимательность вызывала уже не досаду – раздражение. Саквояж был мужским, громоздким, тяжелым, он оттягивал тонкую руку, непосильным грузом и говорило все это только об одном – барышня привезла нечто, чего не могла или не хотела приобретать здесь, в Затонске. Крутин переигрывал. Сейчас все козыри были на его стороне и самым главным, было его инкогнито. Он мог быть где угодно и оказаться, кем угодно. И он, в самом деле, был где-то близко к цели, настолько близко, что Анна это ощущала своей чуткой душой. Круг размышлений замкнулся, и расстояние исчезло, обратившись в точку сближения.       Сухой, холодный ветер словно обнял за плечи – легко, небрежно и от этого объятия стало зябко – его обвели вокруг пальца, как мальчишку, заставив бегать по кругу. И кастелянша, и фельдшер оказались ни при чем, но обстоятельства сложились так, как сложились. Крутин просто подбросил эту пуговицу в надежде на то, что Штольман возьмет след, и он его взял. Яков не знал, зачем этому человеку понадобилась эта странная игра, и ответов на этот вопрос было два – либо он желал проверить местную полицию на скорость и реакцию, либо сделал это просто ради удовольствия наблюдать за этой реакцией.       Взгляд пролетел вдоль аллеи. Когда-то давно, здесь, они говорили с Анной и разговор этот, привел к ссоре. Они не поняли друг друга, переполнились эмоциями и все пошло прахом. Сегодня у него вышло сдержать эмоции, но Анна оказалась уязвимей, чем он предполагал.       Он даже не узнал, не успел расспросить ее о Нине, о том, что привело к этому дикому, полному возмущения крику и обмороку. Собственные эмоции тогда вышли из-под контроля и на какой-то момент, ему показалось, что его, сказанные в порыве гнева слова, достигли цели – Нина их услышала. Услышала и ушла, ушла навсегда, но что предшествовало этому, почему Анна не смогла справиться с собой – эти вопросы не имели ответа, но он знал, почему после поступил так, как поступил. Он не учел уязвимости, но достиг цели – в том, что Анна не выйдет из дома какое-то время, он был уверен.       Ульяшин также оказался немногословен, он ни слова не сказал о самочувствии Анны, рассказав о странном маршруте, и о ее показавшихся ему странных вопросах по пути к особняку. Анна справилась с собой и попыталась понять то, что показалось ей непонятным и этот факт, вместо спокойствия явил обратное – в своем неуемном желании о чем-то знать, Анна не изменилась ни на йоту и могла зайти слишком далеко.       Черные, обгорелые стропила уже показались над деревьями. В темном, закатном небе, они смотрелись мрачным памятником недавних событий и весь этот, невеселый вид совпадал с тем, что творилось в душе – темной неопределенностью.       Ему нужна была определенность. За эти дни он получил ее в двух вещах – любви той, ради которой он здесь и ухода той, о которой хотел забыть. Все это малым образом касалось дела и никоим образом не продвинуло к пути решения.       Отсутствие положительного ответа из департамента не удивило, но не прибавило уверенности. Он словно блуждал в трех соснах и никак не мог отыскать пути. Верное решение было где-то совсем близко, рядом, но что-то мешало его обозначить. Что-то совершенно противоположное. …« - Она ушла…ушла…она обманула меня… - Мы найдем выход, он есть…есть! - Я люблю тебя, я даже не помню, когда…» - Уведите меня отсюда… - Займите очередь, здесь…живая очередь…»       Фразы пролетали в рассудке быстро, странно, вразнобой, любимый голос отдавался в душе по-разному, то живо, то тихо, то пугающе звонко, но понимание уже пришло, и оно было мрачным. Душа противилась ему изо всех сил, но рассудок уже знал, что прав.       Взгляд уперся в черное, уродливое и застыл. Он нашел выход из замкнутого круга и понимал, что прав, но это понимание словно отражало то, что видел взгляд – пустое, мертвое здание с запертым внутри призраком.       Крутин подобрался ближе, он был где-то совсем рядом с Анной, но все его действия говорили об одном – он либо решил узнать ее ближе, чтобы попытаться решить задачу миром, либо наоборот, создал хаос, ради того, чтобы в суете все потеряли бдительность. Якову очень хотелось поверить в первое, но он не мог. Не мог, ибо факты упрямо заявляли об ином.       Осталось лишь дождаться завтра. Он не получил официального ответа лично и был уверен, что Иннокентий Павлович также явится без оного, но он вез что-то, что могло определить весь ход дальнейшего. Он оказался умен, этот странный мальчик и определил то, что должно, в одной, короткой фразе – « Прибуду завтра, московским, при мне имя». До прибытия Соломина оставались почти сутки и за эти сутки, нужно было многое прояснить. Прояснить то, что он не успел.       Здание суда было погружено в сумрак и словно излучало его самое – черная, наполовину обгоревшая крыша высилась уродливой скалой, мертвые окна смотрели пустыми глазницами и вокруг всего этого знака беды, вился странный, сумеречный свет.       Это был лунный свет, только и всего – луна еще не успела взойти высоко, но ее свет успел пролиться на землю и свечение это, было лишь явлением природы, но внутри вдруг шевельнулось темное. Он не мог разрешить все неопределенности, но мог здесь, сейчас, попытаться решить то, что мог. Анна хотела этого. Она всегда, во всех искала хорошее, искала и находила. Она даже попыталась пожалеть призрака, несущего зло, ненавидящего ее и сейчас ему хотелось хоть что-то сделать для того, кого она жалела заслуженно. Ей было жаль этого совершенно незнакомого человека под полом кабинета и сейчас, здесь, Яков ощущал странное – неясное, незнакомое желание попытаться помочь тому, чего он когда-то не мог принять. - Аннушка…Я вот о чем хотел…Не знаю, с чего начать…- отец взволнованно вышагивал по кабинету и Анна не стала его торопить.       Он был расстроен, подавлен и весь ужин старался это скрыть. Все что-то скрывали от нее, все, без исключения и даже Яков. Мысль была больной, ненужной, она напомнила о собственном промахе и Анна с изумлением осознала, что сейчас ей меньше всего интересно то, о чем хотел поведать отец.        Это осознание оказалось открытием, открытием не светлым, но тоже дало понимание о себе самой – в какой-то момент человек, которому она недавно сделала больно, стал важнее всего и даже важнее семьи. Все они, ее семья, любили ее, но совсем иначе. Отец пытался понять, но чаще всего принимал мамину сторону, мама видела в ней себя и только себя, пытаясь сделать ее под стать и не пытаясь понять, тетя слушала только себя и всегда считала себя правой, и только дядя понимал ее до конца. Мало того, что он выслушивал ее неясные объяснения, он понимал то, что все иные понять были неспособны. Он тотчас, мгновенно понял, чего добивался призрак, и с его губ слетело ругательство. Он никогда не употреблял подобных слов, но это слово, то, каким обычно называют собак женской породы, не вызвало отторжения – напротив, вызвало странное – ощущение единения, присутствия родственной души. Это ни было тем единением, какое она ощущала на крыльце, с Яковом, но было похожим. - Я позволил себе лишнее, прости меня, но я хочу понять…Ты что-то говорила о связи, некой связи…с этим человеком… - Я люблю его… - Что??       Взгляд взлетел и тотчас ушел – папа, похоже, был не то, что не готов это услышать, он был потрясен. Анна не жалела о том, что слетело вслух, это оказалось стечением обстоятельств, собственные мысли вытолкнули это вовне, но сейчас все это было неважным. Это было правдой и ей стало легко. Не просто легче, но легко и она замерла, пытаясь понять себя. - О какой связи ты говорила? Не об этой ли…Анна, выслушай меня, мы с мамой…решили, что тебе должно уехать. Тон поменялся кардинально и внутри что-то колюче перевернулось. Папа говорил осторожно, но в то же время жестко и время словно повернуло вспять. - « Рядом с тобой никого нет…кроме твоих призраков…»       Она хотела об этом забыть. Она хотела об этом забыть, все эти долгие годы и ей почти удалось, но сейчас все вернулось – мгновенно, так, словно это было сейчас, здесь. Слезы не пришли, глаза были сухими и внутри, словно также было сухо, сухо и пусто.       Что-то мягко легло на стол, и взгляд также равнодушно узнал – это был свежий номер Телеграфа. Газета была раскрыта, выгнута на нужном месте, и это нужное бросилось в глаза черными, огромными буквами заголовка – « Опасные связи». - Я видел это собственными глазами, вчера, на вокзале…Ты ошибаешься, девочка…Он совсем не тот…Я, разумеется, благодарен за жизнь, но не намерен платить за это…тобой…Господи, зачем он только вернулся…       Пальцы медленно скользили по буквам, но взгляд не улавливал смысл – смысл словно явился сам и все, что сказал отец, предстало в ином свете. Тогда они не принимали Штольмана и готовы были отправить ее в Европу с преступником, сейчас они не хотели понимать ничего. Они не нашли ничего лучшего, как отправить ее подальше и делали это из лучших побуждений, но снова думали не о ней. Не только о ней. - Что было в письме? Ты прочел его? - Да, я прочел, прочел! Мы любим тебя и желаем только добра… - Что было в письме?       Голос не дрогнул, но это не удивило. Голос не дрогнул, взгляд взлетел и спокойно встретил полный волнения, странный взгляд. Отец не кривил душой, он, в самом деле, был в страшном волнении, но ей нужно было знать, знать не так, как преподнесли ранее. - В письме…- отец отвел взгляд и прошелся снова, взъерошив волосы в привычном, нервном жесте. Она знала, что последует после и не ошиблась – Виктор Иванович Миронов нервно подступил ближе, оперся ладонями о стол и подался ближе, глядя прямо в глаза. - Он написал, что недостоин тебя из-за прошедших лет, но питает надежду на прощение…Что не может ничего дать тебе, поскольку скован некими обязательствами и надеется на то, что…Он хотел встретиться с тобой, в ночи, здесь!… Он имел наглость думать…- Все…- высокий, звенящий тон оборвался, и Анна поднялась, зажав в руке ненужную бумагу. Собственный голос прозвучал глухо, словно чужой, но остановил то, чего она слышать не желала. - Ты все сказал…папа? - Анна…послушай… - Нет! Я однажды уже послушала вас…Ты ничего не знаешь и даже не пытаешься понять…вы все…Что он вам такого сделал, что? Ах, да, всего лишь спас тебе жизнь и мне…миллион раз…но нет, вам этого недостаточно…Ты говорил с ним? - Да…мы говорили…Аннушка… - Нет, все…все…- она отступала, не сводя взгляда с бледного, потерянного лица, но перед глазами было другое – бледное лицо Якова, глядящее в лицо. Когда-то она ровно также отступала от него, ее душила обида и после, долгие годы корила себя, что не сделала шаг обратно, не обернулась на голос.        Холод вернулся из прошлого и накрыл настоящее, быстро, словно задули свечу, но перед глазами было иное – не заснеженное затонское кладбище – темный сумеречный, незнакомый двор, уродливая, черная тень и человек, словно облитый светом. Фигура выступила вперед, оказалась перед лицом и дохнула мраком: - Я хочу лишь покоя…Покоя…Покоя!!!       Дверь за спиной оглушительно щелкнула и голос внутри умолк. Взгляд ошеломленно облетел знакомое, уютное пространство и из-за двери донеслось, взволнованное и громкое: - Оставь ее, Маша! Не надо…ей нужно побыть одной. - Ты слышал это…Боже мой, что произошло… - Она хочет покоя…Она все поймет, дай время…       Сердце стучало высоко, часто, но рассудок уже прояснился. Случилось нечто странное, такое, чему не было объяснения, но слова, что долетали до слуха, словно сами объяснили все. Видение или морок, явился сам и его слова оказались сказанными вслух, ею самой.       Понимание оказалось кошмарным, и она пошатнулась, оперлась о дверь – призрак, обиженный странный призрак зачем-то явился сюда и изъявил свою волю, но кошмар заключался не в этом. Голос, слова, она сказала это сама и теперь то, что случилось в маленьком домике Милца, предстало в ином, ужасающем душу, свете. Призрак поставил точку и если ранее это было догадками, теперь это было фактом.       Душа поняла это сама и воспротивилась, но этого не осознал рассудок, не осознал до конца, тогда, не осознал.Ей страшно было представить, что могло случиться, позволь она Нине отозваться, впустить ее в свое тело, впустить для того, чтобы та…- Нет! Неет…- пальцы засуетились, запутались в юбке, и Анна замерла, остановив мысли.       В голове гудело. Это неясный гул не отзывался словами, и это было благом. Она не хотела думать. Думать о том, о чем догадалась, поняла здесь, сейчас, поняла благодаря незнакомому, странному призраку… - Боже мой! –картинка снова, быстро мелькнула перед внутренним взором и Анна задохнулась пониманием – тот, силуэт, что выступил первым, был вовсе не призрак, это был Штольман. Призрак явился следом.        Времени не было даже на размышления, однако руки действовали сами по себе, быстрее рассудка – пальцы стянули шаль, спрятали на груди то, что вынули из тайника, обернув это пахнущей низостью газетой и Анна, не заперев дверей, вылетела вон. - Мне нужно подышать…- ложь слетела легко и возражений она не услышала, дверь черного хода распахнулась, стукнула уже за спиной, но душа была уже далеко – там, возле неузнанного тотчас, но узнанного сейчас.       Запах гари дохнул в лицо и Яков наугад двинулся в угол – там, на конторке, должна была быть лампа. Пальцы нашли искомое и внутри снова прозвучал тихий, нежный голос – Я помогу…       На этот раз помогать было некому и не нужно – крохотный кабинет озарился светом и Яков прищурился, привыкая к нему. По кабинету словно пролетел ураган - листы со стеллажа слетели на пол, рассыпались по нему ковром и Штольман собрал их в комковатую, высокую стопку.        Справа, в зияющий чернотой, рубленый провал, летел ветер и Яков понял природу урагана – там, позади наполовину выгоревшего архива, была пустота. Здесь было холодно, как за дверью, но смысла топить печь, не было. Взгляд задержался на серых изразцах и Яков опустил на стол то, что держал в руках – он не хотел делать то, зачем пришел вот так, в спешке, в продуваемом ветром, кабинете. Древний стеллаж словно прирос к полу, плечо уперлось сильнее, раздался странный, сухой звук и стеллаж сдвинулся легче, чем он ожидал. Он успел подхватить качнувшееся вперед древнее чудовище и толкнуть его туда, куда следует. « - Нужно было оказаться здесь, чтобы услышать это от вас…»        Воспоминание явилось некстати, и Яков тряхнул головой, отступая и глядя на дело своих рук – теперь эта стена казалась стеной и сухой, холодный ветер остался за ней. Оставалось плотнее задернуть шторы и растопить печь.       Огонек побежал по сухому бумажному комку, добрался до щепок, заплясал выше, дверца захлопнулась, и живой гул пламени отозвался внутри. Как бы он не хотел сейчас не думать, мысли возвращались в прошлое и сейчас он уже не старался их гнать – долгие годы эти воспоминания были единственным, что держало его в этом мире. Он начал их гнать не так давно – изучая повадки и привычки зверя в человеческом обличьи и понимая, насколько он может быть опасен для той, что была в прошлом. Тогда он и представить не мог, что все будет вот так – спонтанно, светло и мрачно одновременно, тогда он был ни в чем не уверен, и это вошло в привычку, но сейчас внезапно понял, что теперь гнать воспоминания незачем.       Стол легко сдвинулся к середине пола, обнажая светлое пятно, и Яков оглянулся в поисках подмоги. Подмога оказалась совсем рядом – брошенный топор так и остался лежать в углу и узкое лезвие, легко поддело сбитые воедино легкие доски.       Задвижка легко подалась под рукой, и Анна вылетела за ворота, не заботясь о незапертой калитке. Темнота словно накрыла сверху, окутала с головой и шаги полетели навстречу свету – там, вдалеке, на самом перекрестке, тускло светил фонарь. Она не знала, зачем ей явился этот призрак, его явление принесло лишь понимание о себе и едва не совершенной, глобальной ошибке.       Шаг чуть замедлился, взгляд облетел вокруг, и Анна снова шагнула вперед – город давно опустел. Она не понимала многого – явления призрака, который хотел лишь покоя, родных, не желающих понять ее саму, людей, веривших в злобные пасквили и того, кто желал ей зла, но понимала одно – ей нужно было идти. Что ее гнало туда, куда она так спешила, она не знала тоже, и ответ внезапно сбил ход – она держала его в руках.       Обида давно испарилась, сейчас это казалось глупостью, но себя корить было не за что – Анна понимала, почему так случилось – она не успела ничего понять и равновесие, обычное душевное равновесие не успело придти. Она оказалась уязвима перед новой проблемой и эмоции взяли верх над разумом. Сейчас ей хотелось только одного – успеть долететь до мрачного, брошенного здания и найти того, кто явился в мороке, найти его до того, как туда придет Яков. Она не знала, почему боялась этого, и шаг снова замедлился уже на площади. Вольно или невольно ноги принесли ее к центральному входу и картина, открывшаяся взору, оказалась ужасна.       Мертвый особняк озарял мертвенно белый свет. Справа от входа, сразу же за уцелевшими перилами мрачно зияло пустое пространство. Первый этаж выгорел вместе с углом здания и второй нависал над ним черными шпалами обгоревших, пустых стропил.       Крыша съежилась, выступая во мраке острыми углами, торчащими черными выступами и сейчас особняк походил на огромное, раненое животное, глядящее в ночь пустыми, мертвыми окнами. Холод пробежал по спине, пальцы стянули на груди шаль, Анна шагнула мимо и замерла – угловое окно светилось во мраке неясным, живым светом.       Из отверстого, пустого проема сквозило смертью. Яков вглядывался в черноту и ощущал, как по спине медленно ползет лед. Запах – это ни был острый, сносящий рассудок запах мертвого тела, но привкус его был – едва заметный и сладковатый. Там, внизу, было глухое, замкнутое пространство и его величину угадать было невозможно – чернота была абсолютной. Чернота притягивала взгляд, и он замер, не понимая – что-то словно держало, не давая сдвинуться с места. Топор так и остался в руке и дрогнул, внезапно показавшись пудовым. - Откройте…кто здесь? Откройте…- раздалось из преисподней, и топор выскользнул из пальцев. Волосы на затылке шевельнулись, озноб, словно сковал мозг и стук, глухой, суховатый, заставил вздрогнуть – топор достиг дна. Звук долетел извне, от двери и Яков отскочил от разверстой дыры: - Кто здесь? - Яков…- тихо долетело до рассудка, и он отшатнулся, путаясь, пытаясь достать ключ: - Анна?! Что…- холодная, дрожащая фигурка упала в руки, и он подхватил легкое тело, не в силах произвести звук.       Дрожь била изнутри и снаружи. Яков, живой, теплый, держал ее в руках, но слова не могли вылететь из оцепеневшего разума. Она не знала, сколько времени простояла там, за дверью, но сейчас ей казалось, что прошла вечность. Она не помнила своих слов, не помнила, стучала ли в дверь, рассудок внезапно дал сбой и холод, могильный мрак отключил его, замкнул внутри. - Тихо, тихо, тихо…- что-то щелкнуло странным, домашним звуком и вслед неясному, нервному шепоту вылетело то, что дрожало внутри: - Я не знаю…почему… - Что? – темные глаза смотрели в глаза, теплые руки держали в ладонях онемевшие пальцы, и она качнулась вперед, к прямому, твердому плечу. - Я не знаю, зачем он пришел, я подумала, что должна найти его сама…что он причинит тебе вред, но нет…он просто показал мне…кто я…       Анна шептала слова, но эти слова звучали странно. Странно и очень знакомо. «Кресты…кресты…кресты…» - прозвучало внутри и он быстро, сильно встряхнул тонкие плечи с ужасом глядя в бледное лицо. Голова со спутанной гривой, качнулась, волосы скользнули на лицо, и он подался ближе, снимая это мягкое, ненужное препятствие. - Она хотела стать мной – тонкое лицо исказилось болью и облегчение явилось так быстро, что стало страшно – он ошибся, Анна не была под воздействием гипноза, потрясение оказалось слишком велико. Она сказала ему о том, о чем он думал по дороге сюда, но то, что она сказала, оказалось жутким и жутким настолько, что затмило собой все – сладкий запах смерти и страх. Теперь он понял природу звонкого, негодующего крика и собственные слова, сказанные призраку, показались недостаточно жесткими. - Все…все…ее больше нет, она ушла навсегда, забудь…Я…нашел здесь кое-что, там…- Яков ни одним движением не указал на то, о чем говорил. Он снова старался помочь, она потянулась и обхватила руками то, что было под ними – теплые плечи, шею и уткнулась лицом в это теплое и нужное. - Что это…- Яков шевельнулся, отозвался странными словами и рассудок, наконец, пришел в норму – руки расцепились и то, что было в них, со стуком выскользнуло на пол. Штольман был все тем же, мгновенно оценивающим положение сыщиком и сейчас она смотрела на него, не скрывая слез.       Яков отшатнулся, чуть подавшись назад, вывернулся из рук, но не поднялся. Он также сидел на корточках и смотрел в пол. Папка выскользнула из газеты и теперь, это выглядело странно – мерзкий заголовок словно объявлял то, что было в ней, скрыв все иное под старым серым картоном. - Воистину… - тон был задумчив, ироничен и свой, собственный смех зазвучал внутри, пролившись вовне. - А я, было, подумал, что со мной говорят, потусторонние силы…Что-то случилось? – темные, явившие зелень глаза взглянули прямо в глаза, но вопрос, слетевший за иронией, прозвучал мягко, так, словно был о чем-то нестрашном, несущественном и смех не исчез. Взгляд заискрился, потеплел и Яков улыбнулся: - В самом деле, почему нет…Мы на пожарище, внизу ждет обиженный призрак, все, как водится…- смех оборвал слова и руки снова взлетели, но не обняли – ей нужно было видеть его лицо.       Время снова изменило ход, но эта мысль не тронула, она просто отметилась и Анна сглотнула горячее и обжигающее. Чай был несладким, и это тотчас подтвердилось извне: - Что такое, невкусно? Однако полезно…- тихий смешок завершил забавный выговор и внутри, разлилось тепло.       Они словно вернулись в прошлое и неспешное течение времени, дало возможность для всего – для того, чтобы придти в себя, для того, чтобы оценить происходящее и для нужных слов. Она уже не была косноязычна и объяснила то, о чем поняла внятно и коротко, однако ей отчего-то показалось, что это объяснение было ненужным. Яков выслушал, не перебивая, но смотрел мимо и думал о чем-то ином.        Отделаться от этого ощущения было сложно, и Анна внутренне приготовилась к тому, о чем догадалась – он хотел знать все. Его взгляд ни был совершенно неподвижен, он время от времени скользил мимо, и она понимала, зачем – Штольман оценил ее внешний вид. Сейчас ее вид был несколько иным – на плечах давно лежал мягкий черный сюртук, но платье и домашние, мягкие туфли были все те же, как и шаль под сюртуком Якова. - Вас не хватятся дома? – вопрос был странен, как и слова и она с изумлением взглянула в лицо – улыбка в ответ на недоумение оказалась растерянной, и Штольман поднялся, не подступив ближе – Прости…я немного несобран… Худое лицо внезапно побледнело, обернулось вправо, и Штольман поднял руку: - Тихо… Звук долетел, он, в самом деле, был слышен и по спине, пробежала огромная, холодная волна – там, за странным, пустым стеллажом, ясно слышался шорох шагов. - Там кто-то есть…Я посмотрю… - Нет! – вылетело тотчас и ноги сами вынесли ближе: - Не надо… - Я должен. Я запру дверь снаружи.…Ничего не случится. – Темные глаза смотрели сурово, тон был таким же и возражения застряли в горле – такого Якова она не помнила и не знала. Он не шагнул ближе и не позволил притронутся, он тотчас отшатнулся к двери и внутри сделалось пусто – пусто и темно.       Замок щелкнул, Анна вздрогнула и сорвалась с места, к пустым деревянным полкам – шаги за стеллажом слышались все ясней. Кто-то ходил, там, за стеной и этот кто-то подступал все ближе. Шаги словно отдавались в голове, и она стояла, замерев от ужаса – слух уловил нечто похожее, но легкое – Штольман подбирался ближе.       Чужие шаги смолкли и новый, грохочущий звук слился с болью – в висок словно ударили ломом, и боль согнула пополам, придавила к жестким, деревянным ребрам. Шорох, стук, грохот, голоса – все зазвучало разом, и родной голос выдернул из ада – Анна? - Я…Все хорошо…- сипло слетело вслух и в ответ снова полетели шаги – быстро, дробно, без оглядки. - Господи боже…Анна Викторовна?... - Что такое, что?? – другой, знакомый голос прозвучал растерянно, взволнованно и Анна попыталась увернуться от быстрых, уверенных рук: - Антон Андреевич… - Стой спокойно…- прозвучало приказом, и взгляд замер – Яков осторожно снимал с виска отчего-то влажную прядь и лицо его, было не просто бледным – оно было злым. - Я…я не знал… - Молчите уже! Какого черта вы там делали? – Штольман дрожал от негодования, и Анна позволила ему все – усадить себя на стул, ближе к свету и повернуть голову. Чуткие, дрожащие пальцы трогали висок, боль отдавалась внутри и откуда-то извне, снова долетело до странности неясное лепетание: - Я…Я просто…Я совершенно…Я подумал, если вы правы, вполне возможно, что преступник явится снова и этот свет…и дверь заперта, все говорило об этом и я решил… - Постучать в голову не пришло??...Подержи вот так…- к виску осторожно, влажно, прижалось нечто мягкое и Анна прижала это, повинуясь изменившемуся, мягкому тону. Холодные, нервные пальцы отдернулись и позади, мгновенно, послышалось иное. - У меня есть к вам вопросы… - Если вы о статье, то все, что там сказано, чистая правда… - Что??       В лицо полетело холодом и взгляд, метнулся вслед жуткому, шипящему, полному гнева, тону. Дверь была распахнута настежь и откуда-то извне долетали обрывки фраз - Штольман выбросил Коробейникова вон и отбросил далеко от крыльца.       Окружающий мир слегка плыл, во рту словно ощущался уксус, но все это отмечалось рассудком где-то вне мыслей. Взгляд обрел прозрачность, четкость и остановился возле самых ног – там, внизу, скомканным комком, лежала газета. Штольман пнул это подальше, под стул и папка из-за которой когда-то случился кошмар мирно, ненужно была задвинута к самой стене, под конторку. - В том, о чем там…виновны только вы и вы это знаете…- Коробейников пытался вывернуться, но гнев лишь плотнее прижал к земле плотное тело: - Да неужели?! - Да…Вас здесь не было…тогда…в тот день…Ребушинский повторяется…Анна вынуждена была уехать и более не вернулась…и все забылось, но теперь…       У него было очень много вопросов, но все они померкли перед тем, что он услышал. Он не мог видеть лицо Антона Андреевича, вокруг лежала непроглядная мгла, и эта мгла словно пробралась внутрь, погасив все – гнев, возмущение и мысли. Нужно было вернуться и вернуться сейчас, быстрее, пока не случилось худшего - Анна не читала статьи, но понял он это только сейчас. - Что вы намерены делать? – Коробейников оставил попытки освободится, но почувствовал себя свободнее – этот тон резко отличался от прежнего. Звучало это мрачно, обвиняющее, Яков поднялся и уцепил холодный ворот: - А это не ваше дело.       Светлый проем в черной стене оказался дальше, чем он предполагал, но он словно не заметил расстояния и влетел в распахнутую дверь. Он опоздал. Анна сидела, опустив глаза в мерзкую бумагу. - Что вы намерены делать…сию минуту? – послышалось позади и синий, сумеречный взгляд взлетел навстречу: - Я хочу видеть…то, что в папке… - Вы о чем? Что за папка? Снова секреты… Ооо, эти ваши секреты… - Подите вон. - Анна Викторовна, я провожу вас…- Антон Андреевич протиснулся мимо, загородил тонкую фигурку и Яков услышал, метнувшись вперед: - Нет, спасибо, Антон Андреевич…меня Яков проводит…- тон был тусклым, темная фигура Коробейникова отшатнулась и темные, странные, словно больные глаза взглянули прямо в глаза: - Я хочу это видеть… Мысли спутались, заметались, взгляд скользнул вокруг, вниз и прошлое, мерзкое, страшное прошлое оказалось в руке. - Ну хорошо…Я…могу подвезти… - Спасибо…Антон Андреевич… - голосок звучал знакомо, звоном надтреснутого хрусталя и Яков обернулся вслед – Антон Андреевич, придерживая Анну под локоть, шагал к двери. Обстоятельства складывались сами, не лучшим образом, но складывались так, как следует. Гнев уже ушел, но вопросы снова явились, и Яков заспешил, открывая горячий, пышущий жаром, зев печи. Папка вспыхнула – углы занялись огнем, поднимаясь вверх, посередине чернотой расплывалось пятно гари, выедая кошмарное, больное содержимое и дверца захлопнулась, убирая с глаз прошлое. - А что, собственно вы здесь… - А об этом поговорим позже. – Он поставил точку и оттер Коробейникова плечом. Тот отшатнулся легко, так, словно так и было нужно, и сошел во мрак. Анна не шевельнулась, она замерла, ожидая щелка в двери, и ключ отчего-то повернулся сложно – в воздухе повисло напряжение. - Я видела…Ты сжег это…зачем? - Так нужно…не думай об этом.       Пролетка медленно, словно спотыкаясь, ползла по ночным улицам и лишь ее ход создавал звуки – скрип рессор, стук мостовой и шорох листьев по натянутой коже над головой. На скамье было тесно – Коробейников странным образом ввинтился посередине, но это соседство не беспокоило, беспокоило совсем другое и слово беспокойство мало объясняло состояние. Ей нужно было знать, оценить степень опасности.        Статья была язвительной, состоящей из колких и мерзких слов, но одна ее составляющая поселила в душе тревогу, тревогу, граничащую с ужасом. Ребушинский лишь упомянул о прошлом, упомянул в паре язвительных фраз, разрушив ее жизнь, но Анна все еще помнила иное – свое, собственное ощущение ужаса – этот человек, забывшись в своем желании уязвить, обстоятельно, фразой за фразой, уничтожил инкогнито Штольмана. Сам ли он догадался о причине появления Якова в городе, или это были его фантазии, было уже неважно, ужас был в ином – теперь человек, которого искал Яков, человек, от поимки которого зависела жизнь, знал в лицо того, кто его ищет и ему, даже, отчасти, объяснили причины.       Эти причины лежали в прошлом и настоящем и были не связаны самим текстом, но у этих причин, было имя – ее имя. Как бы ни стучало в виске, даже там, в маленьком, пропахшем гарью кабинете, она понимала одно – Яков не должен был догадаться о причине ее любопытства. Он, похоже, был озабочен совершенно иным – ее реакцией на свою разрушенную жизнь и сейчас это было благом, иначе…       Пролетка взвизгнула, звук оборвал размышления и холодные пальцы подобрали брошенную на колени, руку: - Анна Викторовна… - Антон Андреевич, задержитесь, нам нужно поговорить. Коробейников отдернул руку, замешкался, и Анна поднялась, принимая другую – не менее холодную, но желанную. - Я должен сказать ему пару слов…это ненадолго. Ты как?... - Все хорошо, голова болит…       Глухая калитка распахнулась и над ухом тихо, ясно прозвучало: - У меня никого нет, кроме тебя…Никого и ничего…Антон Андреевич! Яков мягко подтолкнул в спину, и она шагнула вперед, почти наощупь – в маленьком дворике было темно. Сюда не долетал лунный свет, он сиял позади и домик доктора в этом неясном свете, выглядел сказочно – не было видно подробностей, деталей, но был виден черный силуэт, дымок над крышей и ясные, излучающие теплый свет, высокие окна. - Анна Викторовна…проводить надобно… - Это не ваша забота! Объяснитесь, сударь, откуда Ребушинский узнал такие подробности? Вы не можете не понимать… - Да что такого вы там углядели? Что? Ничего там особого нет…разве что про саквояж да предполагаемую связь… - Зачем вы ему об этом сказали? - Уж не думаете ли вы, что я нарочно… - Я ни о чем не думаю, мне нужно знать! - Я не говорил ему об этом, он догадался сам… - Вы себя слышите?! Как он мог догадаться о деталях?? - А вы полагаете, это я ему об этом сказал?? - Яков Платонович, прощения прошу, только сейчас смог… - А вы что здесь делаете?? - Идите, Антон Андреевич…вас кучер ждет…Михаил Иваныч, идите за мной.       Она слышала все – то, что нервно, в пяти шагах, звучало за спиной, но сознание лишь отмечало это, записывало куда-то глубоко, как важные, но ненужные факты – внутри, в душе, все еще звучали иные слова, тихое, обнявшее душу и одновременно вызывающее тревогу откровение – У меня никого нет, кроме тебя…никого и ничего…