Реабилитация

      Небо, темное, странное, низко висело над головой и с неба летело нечто крохотное, легкое. Это легкое, белое, осторожно кружилось, слетая вниз, к лицу и губы улыбаясь, ловили эти крохотные, легкие, изящные крошки неба. Снег…- удивленно отозвалось внутри, и Анна открыла глаза.       Утро уже лилось сквозь зимние, тяжелые шторы, но мороз ушел – там, снаружи не светило солнце и тело легко слетело с постели. Она оглянулась, уже от окна и улыбнулась – Яков спал, тихо, спокойно и безмятежно.       Босые ступни, крадучись, подступили ближе, половица скрипнула, и взгляд снова уловил еще одно чудо этой ночи – Штольман слышал – длинные ресницы дрогнули, и на худом лице возникла слабая, легкая улыбка.        Она не хотела его будить, ей было достаточно чудес, и Анна отступила, наощупь, надела мягкие, домашние туфли, накинула шаль и выскользнула за дверь.       Она не ошиблась – свет, в самом деле, стал иным и внутри, словно кувырнулось что-то теплое и легкое. Взгляд мимолетно, оценил вид из окна, но ноги уже слетали по лестнице – ей хотелось видеть волшебство иначе.       Дверь распахнулась и волшебство мягко коснулось лица – снег в самом деле, летел. Легкий ветерок заносил его под стрельчатую крышу крыльца, похожего на террасу. - Анна Викторовна, ума вы решились…- послышался ворчливый, знакомый тон и Анна не успела обернуться – на плечи, мягко опустилось нечто, от чего она едва не присела – Вот такто оно лучше…Там некто являлся, важный, искал Яшеньку, я прогнал…сказал, чтобы позже пришел…Все ходят, нервическую систему тревожат… - Важный, кто? – старик услышал вопрос, сухое, покрытое морщинами лицо озарилось хитрой усмешкой, и Прохор Петрович рассыпчато рассмеялся, взглянув во двор: - Да бог его знает, толокся там, за воротами…Видать, решил, что я не в себе, рукою махнул да и потрусил… - Яков слышит…- она не могла молчать. Ей необходимо было порадовать не только себя, старик шагнул ближе, и лицо уткнулось в грубую, колючую шерсть свитера. - Господи…Неужто…Это господь помог, не иначе…Праздник нынче…светлый, светлее не бывает…Я пойду, с завтраком похлопочу, да елку, елку будем ставить…Яшенька встал уже? – руки старика, обнимающие плечи, дрожали и Анна не смогла поднять лицо – они оба были растроганы до слез. - Пойдемте, Аннушка Викторовна, родная вы моя… - Спит он…не надо его трогать…Вы идите, Прохор Петрович, я сейчас… - Конечно, конечно, не надо трогать, а кто хотел трогать…- старик снова засуетился, отступил и добавил уже спокойнее, тише, в спину: - Не стойте долго-то…не лето …       Дверь за спиной скрипнула, и Анна спустилась с крыльца. На это крыльцо вели всего четыре ступеньки. Это особняк, по сравнению с тем, что остался в Затонске, был мал, но он казался ей дворцом – маленькой, изящной, красивой крепостью.       Сочельник еще не вступил в права – елка еще стояла на крыльце, в доме не пахло мандаринами и корицей, но чудо уже случилось, и она помнила этот волшебный момент. - Бог мой…эти ходики я ненавижу с детства…- Яков произнес это, не открывая глаз, но ей уже было все равно – она подскочила на постели от этого странного, ворчливого тона и с губ слетело, быстро и нервно: - Ты слышишь? Ты слышишь меня?! - Не надо так громко…ты разбудишь старика… - тон был абсолютно нормальным, ровным, тоном из прошлого и догадка вылетела вслух: - Ты…И давно ты морочишь нам головы? - Нет, поверь мне…Со вчерашнего дня…- ответ потряс, но возмущение вылететь не успело – горячие губы коснулись губ и волновать перестало все – вероломность, эта нахальная ирония и все прочее.       Возмущение сменилось радостью, радость - восторгом и мир вокруг качнулся и поплыл в светлом, обращающемся темным, волнующем ритме.       Снег легко, словно целуя, касался лица, и она замерла, открыв глаза – в высоком окне спальни мелькнула и пропала фигура.       Анна моргнула, снова вскинула взгляд, но звук изгнал недоумение – с крыльца, спеша, слетал Яков. - Прохор там извелся, встретил меня ворчанием, ты, что здесь делаешь? – его руки уже прижали к себе и взгляд утонул в чистом, искрящемся взгляде зеленых глаз: - А что такое? Снег… - Неужели…зимой, снег…чудо… У меня есть для тебя подарок…- он сказал это прямо в губы, близко и она выдохнула: - И у меня…есть… - Завтра…все завтра…или нет, ночью…Пойдем, замерзнешь…- он развернул ее, так и не коснувшись губ и она улыбнулась, шагнув к крыльцу – у нее, в самом деле, был для него подарок, но этот подарок невозможно было явить ни утром, ни ночью.       Этот подарок должен был явиться этому миру сам, к весне и она уже знала, каким он будет – он будет маленькой копией того, кто сейчас, поеживаясь под летящим снегом, вел ее в дом. - Прошу…- дверь распахнулась и Анна легко шагнула через порог.       Хрупкая фигурка, шагнула за порог, Яков отступил и прикрыл дверь.       Здесь, сейчас, под стрельчатой крышей крыльца, ему внезапно, в первый раз за все эти трудные дни, захотелось просто стоять, смотреть на летящий снег и ни о чем не думать.        Анна не вернулась, она, словно почувствовала это его странное состояние и оставила его здесь, на белом, занесенном снегом крыльце, в тишине и покое.       Издалека, с проспекта долетали звуки, и Яков усмехнулся своему ощущению о тишине – с некоторых пор это слово казалось страшным.       В тот, первый день, он не понял – в голове летели мысли и слова, но они летели глухо, словно сквозь вату. Анна тогда появилась тотчас, как он открыл глаза – он попытался сказать, Миронов не понял и тогда прямо перед лицом, близко, оказались другие глаза – синие, мокрые, светящиеся неясным, теплым светом.       Тогда он смог сказать, но не услышал слов.       Тишина внутри была абсолютной, и тогда он не понял себя. Ему не было страшно, было неловко, странно и со временем, он привык, но не смог привыкнуть к тому, что не слышал звука любимого голоса.       Он научился читать по губам – зрение не пострадало ни на йоту и через неделю, ему объяснили все – обо всем, что случилось тогда, но объяснили не на словах.       Иннокентий оказался смышленей всех и придумал иной способ, эпистолярный. Все тотчас подхватили, но никто не докучал и только Анна, не написала, ни слова – она говорила, говорила, глядя в глаза и иногда, он не улавливал смысл этих слов, достаточно было выражения глаз.        Эти глаза стали мокрыми, когда он прочел о погибших, и он сидел на постели, смотрел на подрагивающие под руками плечи и внутри, не было уже ни злобы, ни ненависти, ни пустоты, только боль и с течением дней эта боль обратилась в память, в благодарную память, имеющую имена – Михаил, Андрей, Илья…       Встать на ноги он смог уже в октябре и слух начал возвращаться.       Слух возвращался вместе с болью, он приходил, исчезал снова, вернулся, не исчезая лишь вчерашним днем и он, не мог поверить, поэтому весь день он слушал, вслушивался в разговоры двух дорогих людей и боялся, очень боялся, что все это исчезнет с рассветом.       - Однако, рассвет наступил раньше…- эта мысль слетела тихо, вслух и Яков прислушался к ощущению – он слышал свой, собственный тон, слышал ясно и ноги сами вынесли с крыльца.       В лицо падал снег. Он стоял, закрыв глаза, подняв лицо к небу, и слушал, жадно слушал окружающий мир. Мир был где-то недалеко, за спиной – он был полон неясного смеха, звуков колокольчиков, странного, неясного свиста полозьев и птичьего гомона.       Все эти дни, здесь, в маленьком особняке, пролетели быстро – в остром ожидании чуда.       Он ждал этих живых звуков каждое утро, утро наступало, в голове слышался гул, приходила боль, взгляд улавливал рыжее, морозное, льющееся в окно, солнце и тишина снова накрывала душной волной.        Сейчас все было иначе и ему казалось, что он слышит, как падает снег.       Дверь скрипнула, Яков слышал легкие, быстрые шаги, но не открыл глаз. - Я забыла тебе сказать…Вчера из Затонска пришло письмо от Антона Андреевича…Степан Селиверстович…он, в самом деле, хотел покоя…Он просто хотел, чтобы все раскрылось…Они нашли девочек…там, где я указала… - Они нашли убийцу?       Анна стояла позади, обхватив за пояс и Яков, задал вопрос, не обернувшись – он наслаждался звуком ее голоса. - Нет…Все причастные мертвы…Бухаринов выкрал амбротипы…видимо, он хотел увезти это сюда, но не успел…Ты знаешь, я не думаю… - И не надо…Виновные умерли… - Да…Губернатора покарал бог…я видела его там, тогда, а девочки…пошли на шантаж. Я видела это…и как дядя только его узнал, со спины…Там всего лишь тень, тень, которая снимает с плеча… - Все…Все закончилось…- он обернулся и синие глаза полыхнули светом – Анна снова, как когда-то давно смотрела в лицо с искренним, детским восхищением и он не смог не коснуться губ.       Снег уже не кружился, он летел быстро, много и она чувствовала, как он легко, невесомо, касается волос, кожи, но все это лишь добавляло волшебства.       Оттепель, явившаяся внезапно, в сочельник, словно открыла дверь в новый, светлый мир и сейчас этот мир плыл вокруг, туманно, но светло, теплым, сияющим восторгом.       Руки скользнули выше, под холодные, легкие пряди и звук заставил теплые губы дрогнуть и отпустить. - Детушки…Аннушка Викторовна…Яшенька…что же вы здесь, ветер-то какой поднялся…стынет все…- старик топотал за спиной и Анна обернулась, чувствуя, как руки, только что крепко державшие спину, подхватили иначе, легче. Штольман не произнес ни слова, но она услышала звук – тихий, странный, неясный смех.       Он был прав, снова, как всегда, прав – все закончилось. История, та, что случилась в далеком, маленьком городе, ушла. Но вместо нее, здесь, сейчас, начиналась новая, их с Яковом, своя, история. История, длиной в целую жизнь.