После мрака свет

      В этот пятничный день Питер Паркер просыпается со стоном на устах. На дворе стоит лето — самый его разгар.       Питер понимает, что солнце уже давно как перевалило за горизонт, не сделав и малейшего движения в сторону окна, потому что вышеупомянутое солнце светит так, что окрашивает внутреннюю часть его век в неприятный оранжево-красноватый оттенок. Питер зарывается лицом в подушку.       Мысль о том, чтобы встать с дивана, оформляется в его голове где-то в течение минуты непрерывных размышлений о тщётности бытия, подкрепленных аргументами о сводящей зубы сухости во рту и мучительной пульсации в висках. На мгновение он задаётся вопросом, как так вышло, что ранние подъемы некогда представляли из себя рутину его учебного дня. Угу, в те деньки, когда он ещё являл собой прилежного молодого человека с неизбежной учёной степенью и перспективами на будущее, а трава была издевательски зеленее.       Питер полагает, что в данный конкретный момент всё это не имеет значения, потому что когда он, наконец, приоткрывает глаза, бесцельно уставившись в темно-зеленую обивку софы под собой и заприметив краем глаза у журнального столика оставленные там бумажник и ботинки, единственное, что имеет значение — это возможность выпить кофе.       Кофе сделает его утро чуть лучше. (Работающий на последнем издыхании телефон сообщает, что на дворе почти час дня, но он не придает этому особого значения. Человек, беспробудно продрыхший всю ночь на диване, может сам решать, что и когда ему считать утром).       Когда Питеру наконец удается заставить себя для начала принять сидячее положение, а после, вздохнув и помедлив на мгновение, чтобы сориентироваться, даже встать, он глядит на распахнутую дверь своей спальни. Он оставляет дверь закрытой, уходя из дома. Оставляет закрытой, будучи даже внутри — его персональный способ понять, что Мэй заглядывала его проведать, встав поутру, и обнаружила его спящим на диване.       Питер вынимает ремень, от которого не успел избавиться прошлой ночью, по дороге на кухню и неточным прицеливанием отбрасывает его обратно к дивану, прежде чем отключить тостер и врубить вместо него кофеварку.       Одной рукой протирая сонные глаза, а другой держась за ручку дверцы морозильной камеры, Питер замечает ярко-оранжевую записку, которая стала одним из основных способов их с Мэй коммуникации.       — Я прекращу, — сообщила она ему месяцем ранее, — когда ты начнёшь ежедневно, как подобает нормальному человеку, заряжать свой телефон.       Питер со вздохом отрывает стикер от дверцы и, пробегая взглядом по написанному, чувствует, как ему становится ещё хуже (хотя куда уж, казалось бы).       Ушла на работу. Пожалуйста, выбрось по пути мусор.       Люблю тебя ❤       Возле этой последней фразы Мэй нацарапала сердечко, но это не компенсирует тот факт, что, обернувшись к мусорному ведру, Питер понимает, что она не просто заглянула в его комнату этим утром, но и немного прибралась.       Не то чтобы он устраивал совсем уж вопиющее безобразие, но, глядя на весь хлам, собранный теперь в одном месте, Питер лучше осознаёт, почему он так долго откладывал уборку. Звяканье кружки, которую он относит в мойку, пронзает его новым приступом вины, но сосредоточиться на этом сейчас — значит, закопать себя, как минимум, до вечера, а потому кофе, да. Его первоначальное намерение.       В последние месяцы такого рода записки — один из наиболее частых способов, с помощью которых Мэй пытается завязать с ним душеспасительные беседы. Порой это граничит с разного рода формами пассивной агрессии, и да, последние несколько раз, когда Мэй пыталась развести его на откровенный разговор, Питер провел недельку на второй кровати Неда, а номер Мэй провёл её в стоп-листе телефона.       Потому Мэй смиренно оставляет записки и целует его в лоб всякий раз, когда он умудряется вернуться домой до полуночи, а Питер, в свою очередь, готовит ей незамысловатый ужин (когда, конечно же, может отыскать в себе на это силы). Чувство вины порой может придавить похлеще всякой бетонной плиты.       Пока его кофе заваривается, Питер меняет одежду, мажет вместо душа дезодорантом и прикрывает за собой дверь в свою комнату, закидывая через плечо рюкзак. Он обжигает себе рот, едва ли не залпом выпивая первую порцию кофе, а вторую переливает в одну из термокружек Мэй.       Свежий аккумулятор плавно вставляется в нижнюю часть его камеры, и ровно через сорок семь минут после пробуждения Питер Паркер уже за дверью.       Он забывает вынести мусор.       ***       Технически, Питер получил работу в издании Bugle ещё до того, как забил на учёбу.       Тогда это было лишь подработкой, фриланс-возможностью Джеймсона заполучить фотографии Человека-Паука в более высоком разрешении. В то время это казалось ироничным, немного забавным, да и кому в этом мире мешали дополнительные деньги?       Теперь, однако, фотография — единственное занятие Питера, не связанное напрямую с супергеройством, и его единственное средство к существованию. Вынуть маленькую камеру и повисеть мгновение над бездной. Не так уж и сложно. Теперь же, однако, его работа подразумевает куда более серьезные задания, и сегодня это означает посещение ярмарки вакансий в Бруклинской школе науки и технологий.       К слову, это одна из причин, по которой прошлая ночка прошла в статусе «тяжелейшей», а отголоски похмелья накрывают в метро в два часа пополудни. Потому что Питеру двадцать один, а когда-то было шестнадцать, и он посещал аналогичную ярмарку вакансий в аналогичной школе с аналогичными детьми. Он знает — видел не раз в соцсетях — как детишки вроде этих вылезают со школьной скамьи и уходят получать свой ворох учёностей, чтобы пополнить ряды светлых умов там, где некогда грезили пройти неоплачиваемую стажировку.       Когда Питер заходит внутрь и сует крышку объектива в задний карман джинсов, ярмарка уже идёт полным ходом.       Он начинает с парочки общих планов — обычный школьный спортзал с рядами разукрашенных стендов. И, возможно, снимков он делает побольше, чем следует, потому как вечеринка жалости к себе в самом разгаре, а с головой нырнуть в толпу нетерпеливых старшеклассников с этими их горящими глазами и стопками брошюр и этим чёртовым юношеским максимализмом — смерти подобно.       В конце концов, Питеру приходится нырнуть туда, в самую пучину, стараясь держаться подальше от снующих во все стороны подростков, насколько это возможно в данных обстоятельствах, и разговаривать с людьми лишь с целью получения их имён для подписей под снимками. Питер намеренно держит голову опущенной, так что это всецело его вина, что он не замечает стенд OsCorp, пока не оказывается прямо перед ним.       — Паркер?       Питер поднимает голову, глядя в заднюю панель своей камеры на ЖК-экран, и начинает примерно три разных предложения с тремя невнятными наборами слов. Всё как всегда.       — Гарри? Что ты?.. я имею в виду…       — Как меня занесло в работу с общественностью? — Гарри Озборн фыркает, откидываясь на спинку стула и небрежно подпирая ногами столик у своего стенда. Не то чтобы эта поза сама по себе располагала к взаимодействию с той самой общественностью, но он здесь, что само по себе нечто из ряда вон.       — Ну… ага, — Питер неловко хмыкает себе под нос, выбираясь из людского потока и подходя чуть ближе.       — Разозлил дорогого старика, — пожимает плечами Гарри.       — Хоть что-то в этом мире постоянно, да? — криво усмехается Питер. Для Гарри это легко и просто — устроить шоу посреди ничего. Будто и не было всех этих лет в университете Эмпайр-стейт.       — Эй, я не единственный, кто тут по уши в дерьме, — Гарри указывает Питеру на грудь, где красуется пропуск представителя СМИ, — это ж как надо было довести босса, что тебя сослали на этот праздник жизни?       — Кто знает, — пожимает плечами Питер, — полагаю, моего лица уже достаточно, чтобы Джеймсон остаток дня проходил, плюясь желчью. Павловский рефлекс, понимаешь?       — Что ж, — Гарри склоняет голову набок, изучая его, словно через увеличительное стекло, и Питер с трудом сдерживает желание поежиться, — не могу его винить, честно говоря. Выглядишь отвратно, приятель.       Питер знает, что выглядит паршиво, а ещё он знает, что это способ Гарри поинтересоваться, всё ли у него там в порядке, но всё же он изображает на лице свое лучшее выражение оскорбленного достоинства и произносит:       — Ты ранил меня в самое сердце, Озборн.       Гарри ухмыляется, и Питер почти видит, как явственно он решает не настаивать на расспросах, потому что, собственно, нет на то ни малейшего основания. Возможно, в какой-то момент их легкий обмен шуточками в конце лекции по биологии для первокурсников и мог превратиться в настоящую и длительную дружбу, но к тому времени Питер уже заканчивал семестр с бóльшим количеством хвостов, чем мог себе позволить, так что и старые дружеские связи поддерживать было не так уж и просто, не говоря уже о том, чтобы заводить себе на голову новые.       — Ну что, сделаешь гламурный снимочек на память, пока торчишь здесь, или нет? — Гарри закидывает руки за голову в развязной позе, которая придала бы глупости любому, кому не достаёт его уверенности.       Питер поднимает камеру и дважды щёлкает затвором.       — Первая полоса, — рапортует он, отступая обратно в людской поток, — наслаждайся общественными работами.       Питер чувствует на себе долгий взгляд Гарри, пока не поворачивает за угол и не начинает пробираться по соседнему проходу со стендами, после чего его накрывает понимание, что ресурс социального взаимодействия, и без того небольшой, ввиду событий прошлой ночи, подходит к концу.       Ничего, в целом, необычного здесь нет — ни дня не проходит без напоминаний о том, во что превратилась его нынешняя жизнь, однако собственными глазами видеть на пути своём стенд, куда более облюбованный школьниками, нежели скромный уголок Гарри, всё ещё до неприличия тягостно.       Stark Industries — влажная мечта каждого будущего светила науки.       Питер почти ожидает увидать там неподалёку Пеппер Поттс — ну, само собой, каждый паршивый денёк имеет потенциал стать кошмарным, но вообще-то подобное появление было бы вполне в её духе.       Пеппер не часто теперь показывается на публике, но она всё ещё Пеппер, и за годы, прошедшие после Щелчка, он заметил, что ей как-то по душе такие вещи.       Ей нравится сдержанная обстановка околонаучной тусовки и встречи с этими увлеченными молодыми людьми, и Питер не сомневается, что причины тому лежат на поверхности — материнство и потеря супруга (ах да, и то самое наследие, будь оно неладно).       Наследие человека, что спас всю Вселенную и Питера с ней заодно, а себя вот спасти не сумел.       Питер знает, что Пеппер не жалеет ни сил, ни ресурсов, когда речь заходит о славном будущем юных дарований, и знает он это по собственному опыту. Смерть Тони ощутимо ударила по ним обоим, и Пеппер закономерно приняла его под тёплое крыло. Горе сближало. Но жить дальше нужно было им обоим. Пеппер хотела убедиться, что он знает: ему всегда рады в их с дочерью доме — в семейном гнезде, которое они с Тони выстроили для себя в годы его отсутствия.       Отношения эти приносили им обоим некоторое успокоение, но за последний год или около того Питер довольно-таки основательно подпортил буквально всё в своей жизни. Он глядит на стенд Stark Industries как раз в тот момент, когда мальчишка-подросток с желтым рюкзаком с тоской поглядывает на брошюру о программе стажировки, которой и не существовало в то время, когда Питер использовал её в качестве оправдания своих супергеройских отсутствий на занятиях. Питер смотрит через плечо туда, где Гарри всё ещё рассиживается на стуле, но, по крайней мере, снизойдя до разговора с каким-то пацаном.       Питер опускает взгляд на свой пропуск, висящий на шнурке у груди, ощущает вес своего костюма на дне рюкзака и, наконец, вспоминает, что сегодня утром он должен был вынести мусор…       И внезапно он понимает, что ему нужно уйти.       Питер должен уйти, сейчас и в эту самую минуту, прежде чем всё обернется ещё большей катастрофой, и потому он, обернувшись, продвигается обратно к выходу, надеясь в глубине души, что у него уже достаточно материала, чтобы избежать очередной лекции Джеймсона.       ***       — Эй, чувак, как твои дела?       — Всё нормально, просто… Так, я уже подхожу к кофейне, — сообщает Питер в наушник. Камера теперь надежно погребена в сумке под книгами, и он стоически пытается не обращать внимания на её вес и на свою неспособность выполнить в полной мере даже одно простое задание, которое было назначено ему на сегодня. Он сбежал с ярмарки намного раньше, чем должен был, да и, откровенно говоря, не то, чтобы хоть что-то в его жизни попадает теперь под категорию «правильно».       — Супер, чувак, я… я опоздаю на пару минут, но ты иди прямо туда, — бормочет Нед по телефону, а Питер хмурится.       Нед никогда не слыл любителем опаздывать — спасибо миссис Лидс, которая настаивала на пунктуальности так убедительно, что Питер порой чувствовал себя неловко, появляясь с опозданием на их воскресных ужинах. Конечно же, большинство из них он пропустил в силу своей работы. Ну, или это было официальной отмазкой и поводом не ощущать вину размером с Эверест за бытность свою ужасным другом.       Несмотря на то, что Питер завел дурацкую привычку избегать Мэй после её тщетных попыток завести тяготившие его беседы, Нед на деле был ничуть не лучше — Питер вовсе не горит желанием вновь увидеть на себе тот взгляд, когда он до усрачки напугал его, постучавшись в окно его гостиной и проскользнув внутрь с рюкзаком.       Эти еженедельные ланчи с Недом в кофейне, цены в которой буквально прошлись по верхней границе его бюджета (ну, когда вот ещё чуть-чуть, и ты клеймишь себя расточительным ублюдком), намного ниже той планки, которую заслуживает Нед.       Но, как и всё в жизни Питера в последнее время, это буквально лучшее, что он в состоянии ему сейчас предложить.       — Всё хорошо? — спрашивает Питер, направляясь по тротуару в сторону кофейни. Нед, что для него совсем не характерно, молчит на другом конце провода.       — Да, конечно. Всё просто отлично. Много работы, сам понимаешь, но…       — Если тебе неудобно сейчас… — начинает было Питер, замедляя темп по мере приближения и испытывая толику отвращения к себе за промелькнувшую на мгновение мысль о возможности сэкономить несколько долларов. Однако Нед прерывает его неожиданно пылко:       — Нет, нет, я… я в порядке! Ты просто… заходи внутрь, а я скоро буду…       — Хорошо, — фыркает Питер, за пару шагов добираясь до двери, — но ты ведёшь себя странно, чувак.       Что бы ни ответил ему Нед, Питер, входя в кофейню, этого не слышит, потому что глаза его, бегло пробегая по столикам, останавливаются на одном единственном человеке, которого он уж точно не ожидал здесь увидеть и который уставился на него не менее удивленно. Неловкие фразочки Неда приобретает теперь слишком большой смысл. Со вздохом Питер подходит ближе.       — Тебя Нед подослал, да? — интересуется он, слыша краем уха, как друг бормочет что-то на том конце. Мишель, хмурясь, крепче сжимает бумажный стаканчик.       Очевидно, внутри — зелёный чай, и Питер скучал по этому зелёному чаю в стаканчике, скучал по её близости и по тому, как она смотрела на него этими серьёзными глазами.       — Я точно его убью, — бормочет ЭмДжей, а Питер с опозданием понимает, что обвели вокруг пальца их обоих, поскольку голос Неда продолжает эхом разноситься в трубке.       — А мне ничуть не жаль. Вы двое ведёте себя как дети, а я устал играть роль посредника. Разберитесь между собой, — пауза, — позвони мне позже. Люблю тебя, чувак.       Нед вешает трубку, не говоря больше ни слова, и Питер снова вздыхает, вынимая наушник из уха, а Мишель тем временем встаёт.       — Уже уходишь? — спрашивает он, и Мишель бросает на него нечитаемый взгляд.       — Ты не хочешь здесь быть и не хочешь, чтобы я здесь была, — цедит она с промелькнувшей на секунду болью, — и лучше мне пойти, чем наговорить такого, о чём я впоследствии пожалею.       — Постой, — просит Питер, удивляя самого себя и, кажется, ещё больше удивляя этим Мишель, и протягивает руку, — ты здесь, и Нед… Нед, пожалуй, суёт свой нос, куда не следует, но я… я правда рад тебя видеть.       Мишель изучает его мгновение с бесстрастным выражением, и Питер, конечно же, слишком хорошо её знает, чтобы понимать, что это лишь наносное. Мишель Джонс какая угодно, но только не равнодушная.       Прошло шесть месяцев с тех пор, как они расстались — с тех пор, как она рассталась с ним — но теперь он может сказать, как мог и тогда, что решение это далось ей нелегко.       Особенно когда в его собственных глазах оно абсолютно полностью оправдано.       — Если у тебя найдется пара минут… — начинает было он, указывая на столик.       Питер почти ожидает, что Мишель снова сядет и заговорит с ним, как уже бывало не раз и не два. Он даже не понимает до конца, что испытывает — удивление или щемящую сердце тоску, когда Мишель не двигается с места, уставившись на него, будто из-под палки и неискренне, с немым вопросом, и бросает:       — У меня дедлайны горят. Нед сказал, это срочно, но если он не приедет…       — О, — кивает Питер, прочищая горло, когда Мишель залпом допивает остатки чая, чтобы бросить стаканчик в мусорное ведро, — окей, тогда… э…       — Разве ты не должен сейчас работать на Бруклинской научной ярмарке? — спрашивает она, и Питер удивленно моргает.       — Как… как ты узнала об этом?       Мишель неопределённо пожимает плечами, избегая его взгляда, и смотрит на часы.       — Гарри написал.       Питер сжимает губы, не в первый раз задаваясь вопросом, как часто его друзья болтают о нём за его спиной. Он знает, что существует даже групповой чат под скромным названием «Друзья Человека-Паука», хотя, если Гарри сейчас удостоился чести стать его официальным членом, вряд ли он называется подобным образом.       Да и не были они с Гарри настолько близки, чтобы посвятить его в эту тайну, хотя, ввиду общего бэкграунда, они с Мишель явно поддерживают связь.       И беспокоит это обстоятельство его сильнее, чем следовало бы.       — О, — тянет Питер так осторожно, как только может, но этого всё равно недостаточно, потому как глаза Мишель опасно сужаются.       — Он просто о тебе беспокоится, — качает головой она, и Питер, переминаясь с ноги на ногу, выпаливает, не успев заехать себе по губам:       — Беспокоитесь обо мне длинными томными вечерами, да?       Он моментально раскаивается в сказанном, особенно заметив, как по лицу ЭмДжей на мгновение пробегает тень, обращённая моментом позже в краткую вспышку гнева.       — Да как ты… нет, — она решительно качает головой, — я не стану этого делать. У меня выставка на носу, и затевать с тобой эту дискуссию сейчас в мои планы не входит.       Мишель движется было, чтобы пройти мимо него, но Питер преграждает ей путь, и она впивается в него взглядом.       — Прости, я не это имел в виду.       — Что же тогда ты имел в виду? — спрашивает она в упор, как и всегда — переходя прямо к делу и убирая ту шелуху, в которой Питер так поднаторел в последнее время.       — Я просто хотел сказать, что…       — Конечно, ты мне небезразличен, — почти мягко прерывает его Мишель, плохо скрывая боль в голосе, и Питер скрипит зубами.       — ЭмДжей…       — Нет, — хрипло отрезает она и, прокашлявшись, крепче сжимает стакан в руке, выпрямляясь и глядя ему в глаза, — конечно же, ты мне небезразличен, Питер. Но я не могу молча наблюдать за тем, что ты с собой делаешь. Сбежать с научной выставки? Серьёзно?       Мишель качает головой, и у Питера не находится хоть сколько-нибудь подходящего оправдания для себя самого. Не то, что для неё.       — Я должна идти.       — ЭмДжей, постой…       Он осторожно поднимает руку, чтобы коснуться её плеча, и слышит даже сквозь гомон посетителей кофейни, как сердце её против воли делает мгновенный кульбит. Это всё ещё рабочий приём.       Ситуация не перерастает в категорию неловкой лишь потому, что звякает входящим уведомлением его телефон, и Питеру приходится запустить руку в карман джинсов.       — Тебе пора идти, — говорит ЭмДжей ровным тоном с нечитаемым выражением лица.       — Мы можем…       — Скажи Неду, что он должен мне обед, — бросает ЭмДжей напоследок и, замирая на мгновение, оборачивается, чтобы посмотреть на него в упор:       — Будь осторожен.       «Я тоже тебя люблю», — думает Питер, но не произносит этого вслух, зная Мишель достаточно хорошо, чтобы расшифровать все скрытые за словами послания. Она поворачивается, чтобы выбросить стаканчик, и решительно выходит из кофейни.       Питер глядит ей вслед гораздо дольше, чем следовало бы — и гадая, в какой момент буквально всё между ними пошло не так.       Они пережили пять лет распыления, пережили незабываемое европейское турне и ту ужасную катастрофу с раскрытием личности, пережили ссоры, недопонимания и возможное увольнение, пережили поступление в колледж, и прошло уже пять — плюс-минус — лет с того момента, как он впервые заметил, по-настоящему заметил Мишель Джонс, вошедшую в класс впервые после Щелчка. Теперь же он парализован её уходом.       Питер точно знает, что стряслось между ними двумя — и это не имеет ни малейшего отношения к ЭмДжей.       Всё дело в нём самом. Как всегда.       ***       — Чилавек-Паук, фсё холосо?       — Как никогда лучше, малыш, — улыбается Питер, пальцами делая пистолетик и с усилием замирая для снимка.       — Тебе должно быть стыдно за себя! — восклицает голос неподалёку. Питер приподнимает голову и замечает в отдалении, предположительно, хмурую родительницу сего прекрасного чада. Она хватает скулящего, что снимки недостаточно хороши, ребёнка за руку и направляется в сторону своей приятельницы, которая, буравя его с не менее угрюмым выражением лица, хватает пацана за другую ладонь.       — Определенно, мэм, — со стоном салютует им Питер, поднимаясь с корточек и с негромким «уф» едва не повалившись наземь, потеряв ориентацию.       К неожиданной чести обитателей Нью-Йорка, они сегодня отчего-то великодушно решили в упор не замечать, в какое жалкое посмешище превратился их герой Человек-Паук — пьяный в стельку и в видавшем лучшие деньки красно-синем костюме. Пожалуй, сочли его лишь пьяным самозванцем, и это, страшно признаться, наилучший для него вариант, ведь Пеппер Поттс и без того забот хватает, чтобы вести ещё задним числом пиар-кампанию забившего на образование супергероя.       Пока информация эта была доступна лишь узкому кругу друзей и родных, но выйди ситуация из-под контроля, и Человек-Паук будет навеки погребён на задворках истории. Питер снова стонет, пытаясь усесться поудобнее и не глядя на потоки людей вокруг. Это уже то самое дно или есть ещё пока, к чему стремиться?       Впасть в пучину рефлексии Питеру не представляется возможным, ведь следом вдали раздаются чьи-то крики и маниакальный смех, болезненная весёлость которого больно режет его истерзанную похмельным синдромом голову.       — Восхитительно. Просто великолепно. Меня не могут оставить в покое и на пять чёртовых минут, — бурчит Питер себе под нос, приподнимаясь с грязного тротуара и стреляя паутиной в воздух.       Слишком много резких движений на квадратный метр и слишком много звона в ушах, потому как Питер едва не пропускает поворот, ругаясь себе под нос.       — Да вы, должно быть, издеваетесь, — бормочет он, увидав источник звука, который, чёрт бы его побрал, оказывается волшебником, зависшем в мутной фиолетовой дымке.       Ну, во всяком случае такой вывод напрашивается для человека в мантии из магазинчика приколов и чёрной подводке для глаз (еноты плакали всей маршруткой).       — Человек-Паук!       — Единственный и неповторимый, — ворчит про себя Питер, не очень-то ловко уклоняясь от выстрела фиолетовым дерьмом прямиком из рук этого парня, — если хочешь поболтать по душам, могу выделить тебе пару минут в своем плотном графике. Легко и просто, Гудини.       — Кто? — кривится мужчина, а Питер усмехается, едва не пропуская следующий выстрел. Будем откровенны, в данную минуту Питер не может с абсолютной точностью заявить, реален его противник или же единственный его противник по жизни — это треклятая белочка. — Да ладно тебе, чувак, — начинает он, цепляясь за ближайшую стену, чтобы развернуть себя в противоположном направлении, а затем метко отправить заряд электричества в сторону нападавшего. Предполагаемый волшебник дергается судорогой раз или два, а затем рушится наземь под резкий выдох толпы зевак. Питер, резко переключив паутину в обычный режим, оперативно сооружает парню спасительный гамак.       — Тебе определённо не помешает потусить немного с настоящими волшебниками, чувак! Ну, там, квалификацию повысить и всё такое, — кричит он, приземляясь неподалеку.       — Ты увидишь, Человек-Паук! Ты увидишь, что… — колдун тут же затыкается (нелегко вещать с заклеенным-то паутиной ртом), но руки его лишить подвижности Питер не успевает, что даёт нападавшему возможность выбросить из кармана нечто фиолетовое и до безобразия… неправильное.       — Ой, а это у нас что? Ещё один сувенирчик из лавки дешевых фокусов? — хмыкает Питер, пока волшебник силится, очевидно, проклясть его на всех существующих в мире языках.       Эта сияющая штуковина выглядит знакомо — до боли похожая вернула его годами ранее в старшую школу. Волосы на загривке становятся дыбом. Питер молчаливо игнорирует инстинкты, пихая камешек в карман (не забыть потом отдать кому следует), а затем велит Карен связаться со Стрэнджем. Волшебники, скажем так, не его поле деятельности в международном кодексе супергеройского разделения труда.       — Вы уверены, что не хотите остаться, Питер? — вмешивается звонкий голосок Карен, и он в ответ лишь качает головой. Ах да, Карен же не подключенный к камерам искусственный интеллект и не в состоянии распознавать жесты и мимику.       — Не-а, — вслух озвучивает Питер, пару раз моргая и надеясь, что эта внеплановая схватка его протрезвила, — в пять у меня ужин с Мэй. Я готовлю для неё ужин, и было бы, наверно, отстойно, в очередной раз запороть всё на корню, застряв посреди дороги с дешёвым косплеером.       Питер отворачивается от обезвреженного противника, вновь напоминая Карен звякнуть магической братии, а сам направляется в сторону квартирки Мэй.       ***       Ужин оказывается немного лучше, чем ожидал того Питер, и он бы, пожалуй, гордился этим обстоятельством, если б не причины, вынудившие его взяться за готовку.       Питер — так уж исторически сложилось — повар с большущей буквы «Г». У Неда, несомненно, имеется к этому сноровка, у Мишель имеются конские запасы замороженных контейнеров, которые она выуживает оттуда в шахматном порядке. У Питера… А у Питера имеется только усталость, похмелье и немножко презрения к себе. Не лучший такой набор.       До того момента, как Питер начал планомерно отправлять на помойку всё хорошее, что было в его жизни (и, конечно, задолго до расставания с Мишель) это было своего рода локальным мемом. Ну, мол, что остальные его способности с лихвой компенсируют крохотный недостаток в виде сгоревшей к чертям собачьим лапши.       Шесть месяцев разлуки и бессчётное количество месяцев — в роли нахлебника в квартирке Мэй определенно позволили ему поднатореть в вопросах кулинарного характера.       Паста всё ещё немного клейкая на вид, а салат — на грани превращения в пюре, но это никоим образом не касается вкуса, так что Мэй, похоже, жаловаться на его скудные навыки не собирается, послушно поедая приготовленную Питером стряпню под аккомпанемент его бессмысленной болтовни.       Не то, чтобы он испытывает ярую потребность обсудить с ней какую-либо животрепещущую тему, но всякое пустословие будет лучше той гнетущей тишины, что воцаряется между ними всякий раз, когда он позволяет себе захлопнуть рот. Тишина — это проблема, ведь тишина даёт возможность задавать вопросы.       Тишина напоминает Питеру, как сильно он не безразличен Мэй и как мало (с некоторых пор) у них тем для обсуждений. Кто ж тут не ощутит себя последним неудачником?       Пока они промывают тарелки, Питер вкладывает в борьбу с этой самой тишиной все свои последние ресурсы, бормоча какую-то историю про стаи зеленых голубей, которых пару недель назад заприметили по всему городу, когда Мэй неожиданно вмешивается, застигая его врасплох:       — Питер, ты счастлив?       — Я… э-э-э, что? — испуганно переспрашивает он, во все глаза уставившись на Мэй, пока та вытирает тарелку.       — Ты счастлив?       — Ну… — фыркает Питер, чувствуя, как резко кольнуло приступом тревоги где-то внизу живота. Мэй, как всегда, проста и прямолинейна, и знает она его уж точно получше, чем он — сам себя. — То есть, да, конечно. Я счастлив. У меня есть работа и жилье, и…       — В твоём возрасте пора бы уже понимать, что не это делает нас счастливыми, — мягко произносит Мэй, глядя на него поверх своих очков, и Питер чувствует, как сердце рушится куда-то к пяткам.       — Ты несчастлив, — решительно констатирует тётя без тени вопроса и продолжает, — и я не уверена, что могу как-либо тебе помочь.       — Ты меня выгоняешь? — хрипит Питер, и в голосе его обнаруживается куда больше отчаяния, чем он намеревался туда вложить. Мэй хмурится, отправляет подсушенную тарелку в стопку к остальным и поворачивается к нему всем корпусом.       — Почему ты вообще так подумал?       — Всё в порядке, — прерывает её Питер, сосредотачиваясь на потоке воды и усерднее вытирая чашку, не забывая, конечно же, контролировать свою абсурдно огромную физическую силу, — в смысле, я понимаю. Я знаю, что давно пора, и ты… ты позволила мне остаться здесь намного дольше, чем следовало бы, но…       Мэй кладет руку ему на плечо, и Питер, быстро смахивая слезы, оглядывается — только чтобы почувствовать себя еще паршивей, заприметив обиду, мелькнувшую у тёти на лице.       — Питер, как ты вообще мог подумать, что я выставлю тебя за дверь? Я люблю тебя, детка. Мы команда. Навсегда, — тихо произносит она, и Питер чувствует, как по спине его пробираются мурашки горячего стыда — от воспоминаний, как Мэй впервые сдавленно и без остановки шептала ему на ухо эти слова, ему, дрожащему и завернутому в одеяло скорой помощи вскоре после того, как человек, заменивший ему отца, погиб у него на глазах.       Мэй, должно быть, думает о том же, потому как чуть улыбается уголками рта и говорит, поднеся руку к его щеке:       — Ты переживаешь непростой период, дорогой, но ты всё ещё движешься вперед.       — Я облажался, Мэй, — раздраженно прерывает её Питер, а где-то на заднем плане струится вода, — я не… даже Человек-Паук уже не тот, что прежде…       Мэй строго хмурится, опускает руку, чтобы выключить воду, а затем переводит взгляд на Питера, так что он снова чувствует себя нашкодившим малолеткой.       — Вот здесь-то и кроется твоя самая большая проблема.       — Постой, что? — хмурится Питер, а Мэй со вздохом качает головой.       — Ты не просто Человек-Паук. Ты всю сознательную жизнь ассоциировал себя лишь с маской, но…       — Мэй…       — Но ты не можешь продолжать в том же духе, Питер, — решительно и твердо заявляет тётя, заставляя Питера отступить на шаг.       — Ты был Питером Паркером задолго до появления Человека-Паука, и ты будешь Питером Паркером и после того, как он канет в небытие, — чеканит Мэй, и Питер, не удостаивая вниманием противный зуд в районе горла, выдерживает её взгляд — стараясь игнорировать тихий шепоток в уголке сознания, что слишком уж велика вероятность, что конец Человека-Паука ознаменует конец и для Питера Паркера.       Вместо этого он говорит:       — Я даже не знаю, кто я без всего этого. Я не могу… просто взять и бросить это дело, Мэй.       — Я и не утверждаю, что ты должен, — качает головой она, и эта легкая обреченность вперемешку с мелькнувшим в глазах на мгновение пониманием дают все основания полагать что (и Питер чует это печёнкой) и она опасается подобного исхода.       — Но тебе нужно выяснить, что делать дальше, Питер. Понять, каким человеком ты хочешь стать.       «Счастливым», — тоскливо думает он и не произносит этого вслух, а Мэй лишь подтверждает собственные опасения.       — Потому что я не думаю, что сейчас ты им являешься.       ***       Головой-то Питер понимает, что ему не помешало бы от души покопаться в себе — понимает он это, свесив ноги с крыши своего многоквартирного дома с костюмом в руках и почти не беспокоясь о возможности быть рассекреченным.       По ощущениям же Питеру насрать — ему от легкой стадии опьянения до полной невменяемости осталась пара шагов, какая уж тут рациональность. Питер тупо глядит на костюм, пробегая по нему пальцами.       Будь Питер трезвым, он сказал бы себе, что поступает глупо: рассиживаться пьяным на крыше вот так. Рассиживаться тут с костюмом в руках и едва не вышедшим на патруль, если уж на то пошло.       Будь Питер трезвым, он осознал бы, что занимается супергеройством уже лет этак семь, по ощущениям же — и того больше. Он непременно понял бы, что испытывать выгорание и усталость — это норма. Надо лишь сделать себе небольшой перерыв (что настоятельно рекомендовал ему буквально каждый неравнодушный близкий).       Будь Питер трезвым, он заметил бы, что был незаслуженно строг с собой — он бесспорно облажался, но всё это не делает каким-то не таким его.       Питер, однако, не трезв.       — Ты — моя грёбаная проблема. И всегда… ею был, — бормочет он, внезапно нащупывая что-то в кармане и хмуро сдвигая брови.       Побледнев, Питер тянется к предмету и выуживает на свет Божий сочащийся светом фиолетовый камень, происхождение которого его помутненный алкоголем мозг не в состоянии воссоздать. Костюм выпадает из трясущихся пальцев.       — Какого чёрта… — шепчет себе Питер, разглядывая лежащую на ладони вещицу.       Будь Питер трезвым, он бы припомнил, что первое и единственное правило для тех, кто имеет дурную привычку влипать в неприятности магического характера — это трубить во все колокола в сторону старины Стрэнджа, его приятеля Вонга или хоть кого-нибудь из этой тусовки.       Будь Питер трезвым, он, вероятно, подумал бы четыреста раз, прежде чем водить по гладкой поверхности камня пальцем или, святый Боже, трясти его в кулаке.       Питер, однако, трезвым не является.       Он планомерно делает всё вышеперечисленное, и спустя секундную попытку паучьего чутья на заднем плане воззвать к его, Питера, благоразумию, сияющая вещица разражается потоком раскаленного добела свечения.       — Вот дерьмо, — восклицает он, откидывая камень в сторону и ощущая, как резко стянуло внизу живота.       Следом наступает ослепляющая боль, разрывающая его на тысячу кусков.       А затем всё пропадает в никуда.       ***       Возможно, в субботу, вероятно, днём Питер Паркер просыпается со стоном на устах. На дворе стоит лето или что-то вроде того.       Он лежит, но он определенно не в своей постели, и не то, чтобы в нынешнее время этот факт представляет из себя повод подивиться, за исключением того, что он определенно и не на своем диване, судя по тому, как царапает его щёку незалакированная деревянная поверхность.       Солнце палит нещадно, и Питер не сомневается, что ему неминуемо угрожает солнечный ожог, а это значит, что пробыл он здесь достаточно долгое количество времени. Желудок сводит болезненной судорогой голода, во рту — настоящий сушняк, и жутко кружится голова, но он заставляет себя продрать глаза и приподняться на локтях.       Физически ему откровенно паршиво, но, будем честны, его и похуже штормило с похмелья, а потому сейчас задача по важности номер один — сосредоточиться на том, чтобы выяснить, в какой такой дыре он оказался, и…       …И какого чёрта глаза его смотрят на озеро?       Питер проводит рукой по лицу, активнее растирая сонные глаза, а когда распахивает их снова, обнаруживает себя полулежащим на какой-то скамейке между линией леса и обширной гладью воды.       Откровенно говоря, до такого уровня на собственной шкале «Я Питер, и я облажался» он ещё не доходил. Это новый шаг в сторону дна, раз уж он докатился до того, что просыпается в незнакомых парках, не имея ни малейшего представления, что тому предшествовало. Питер откидывается обратно на скамью. Нужна минутка — обдумать всё как следует и всё осознать, прежде чем даже пытаться решать проблему.       У него нет при себе костюма Человека-Паука, но не похоже и на то, что его заперли и удерживают где-то насильно, так что версия с похищением отбрасывается сразу. Куда вероятнее, что он просто перебрал с алкоголем и позорно отключился, но быстрое похлопывание по карманам указывает на отсутствие телефона с бумажником.       Словом, ситуация складывается не многим лучше.       Питер делает глубокий вдох, чтобы унять подступающую к горлу тошноту и мало-мальски сориентироваться. Лучи солнца благолепно переливаются в сверкающей ряби воды, а сочная зеленая листва мягко шелестит на слабом ветру, и… на самом деле, есть нечто знакомое в окружающем его пейзаже.       Что-то здесь не так.       Питер предпринимает попытку подняться и едва не заваливается на бок. Так обычно бывает, когда угораздит заехать ногой в лужу, которая на поверку оказывается чуть глубже, чем ожидалось изначально. Но Питер стоит на твердой земле, он даже опускает голову вниз, чтобы в этом удостовериться, и пару раз на пробу топает ногой.       Линия леса позади него продолжается в обоих направлениях, но, обернувшись, Питер замечает узкую тропу, пересекающую лес, и есть в этом что-то до боли знакомое. Так по какой же такой причине он помнит это место?       Держа в голове парочку рабочих версий и грызущую изнутри потребность выяснить, во что, чёрт побери, он сам себя ввязал, Питер начинает продвигаться — медленно и осторожно. Лес звучит так, как и должен звучать лес — со всем этим птичьим стрекотанием и хрустом веток под ногами. Глаза также не сообщают ничего небывалого, даже когда волевым усилием Питер призывает на помощь свои сверхспособности.       В какой-то момент тропа, вьющаяся среди деревьев, поворачивает куда-то в сторону, и Питеру даже кажется на мгновение, что он сбился с пути, но в следующее мгновение среди неровного строя стволов мелькает слабенький просвет.       Питер на мгновение беспокоится, что ему придётся повстречать коварного суперзлодея с непременной суперзлодейской вендеттой, что устроил ему забавную игру на выживание, но когда он приближается к опушке леса и выглядывает из-за деревьев, все его дикие (если не совсем маловероятные, с учетом характера его жизни) теории отправляются в трубу.       Озеро.       Конечно же, Паркер, тебя угораздило проснуться у треклятого озёрного домика Старков.       Питер напряженно выдыхает, потому что да, он всё ещё без понятия, как и зачем здесь оказался, но, по крайней мере, знает теперь, что это за «здесь». Это по-прежнему позорно, и его всё ещё отчаянно тошнит, но даже если с момента его последнего визита прошло немало времени, здесь ему рады всегда. Питер знает это наверняка. Независимо от того, насколько сильно бывать ему здесь с некоторых пор не следует. Это он тоже весьма отчетливо понимает.       Питер чувствует острую потребность в плане. Довольно-таки паршивая идея — постучать в дверь и до смерти перепугать Пеппер своей измученной физиономией и своим внезапным, абсолютно не имеющим смысла появлением.       Он обдумывает свои неловкие извинения, расправляет плечи, чтобы хоть немного приободриться, и уже собирается выйти на лужайку, когда позади него внезапно трескается ветка.       — Ни с места! Подними руки вверх и медленно повернись в мою сторону. Ты прекрасно знаешь, кто я и что могу с тобой сделать.       Питер замирает, потому что соль вся в том, что без понятия он, кто этот странный человек и что такого он хочет с ним сотворить. Есть одно «но». Мозг его буквально вопит, что он прекрасно знает обладателя этого голоса — годами до дыр засматривал и заслушивал все имеющиеся на свете видео, и алгоритмы Google определенно сочли его безумным фанатиком, так что выкинуть этот голос из головы — что-то на грани фантастики. Но это ведь безумие?       Это просто невозможно, и Питер резко чувствует себя донельзя дезориентированным. Он не знает, чёрт побери, как сюда попал, что за человек стоит за его спиной, как и зачем он воспроизводит этот голос, но…       — Я сказал, руки вверх!       Питер, застрявший где-то между шоком и ужасом (а он-то позволил себе размечтаться, что держит ситуацию под контролем!), медленно поднимает руки и поворачивает голову назад.       Нет.       Это невозможно, невозможно, невозможно.       Некогда тёмные волосы, седеющие по бокам. Аккуратно подстриженная бородка. Голубоватое свечение, просачивающееся сквозь заляпанную машинным маслом ткань футболки. Железная перчатка, полностью заряженная и нацеленная прямо ему в голову.       Питер наблюдает, как человек отшатывается, видит, как дёргается его бронированная рука и прерывается дыхание, и чувствует, что тошнота подступает всё ближе. На этот раз его определенно вырвет, но в голове пульсирует одна лишь мысль.       Невозможно. Нереально. Неправильно.       — Пит?..       Сказано на выдохе, с таким диким, мучительным почти градусом надежды, испуганно и слишком, слишком звеняще, по мнению его напряженного до предела слуха. Потому что взятые вместе локация, голос и лицо — всё это немного чересчур, и кажется, что ноги резко врастают в землю, а воздух окончательно покидает лёгкие.       Он смотрит на мертвеца.       — Кажется, пора завязывать с алкоголем, Паркер, — бормочет Питер себе под нос.       Он смотрит на Тони Старка.