***
— Ты конченный ублюдок. Доберман пожимает плечами, воровато оглядывается. Сказать, что парк перед жилыми корпусами безлюден — язык не поворачивается. У здания администрации идет смена караула, майор в полевой форме раздает команды. Сбоку от центральной клумбы распорядители пытаются завести пикап, но у того лишь чахоточно кашляет мотор. Рабочие возле тира таскают ящики с грузовиков на склад. Самое сокровенное лучше обсуждать на самом людном месте посреди толпы, где никому нет ни до кого дела. — Неужели было так хорошо слышно? — Кому как. Коп попался правильный, отошел подальше. Наверное, не слышал. А я… — Стоял под дверью и сторожил. — Стоял и сторожил. И слышать было не обязательно. Хайдигер вылетел, как ужаленный. Если б ты его придушил, кто б отвечал? — Зачем мне его душить? — А зачем врать? Доберман ускоряет шаги, но Полковник, не церемонясь, хватает его за шиворот и дергает обратно, заставляя идти рядом. — Не выеживайся. Пристрелят. — Че ты пристал? Тут каждый второй лжец и ублюдок. Знаешь почему? — Почему? — равнодушно спрашивает Полковник. — Другим здесь не место. Честные не выживают. — Трусы тоже. — И какого хера ты это приплел? — Ты струсил. Испугался. Поэтому не сказал Хайдигеру правду. Теперь, по идее, сдохнешь? — Иди ты! — Доберман пинает подвернувшуюся под ноги ветку, — что я по-твоему должен был сделать? Полковник в свою очередь пожимает плечами. — Поверить, что раз уж ты решил с ним трахаться, то он не законченная сволочь. Рассказать как есть. А не тыкать мордой в гору трупов. — Не говори, что знал, — отрешенно бросает Доберман. — Не знал. А то бы… Это Фишборн? Это он тебя попросил об «ответной услуге»? Вопрос повисает без ответа. Сырой ветер гоняет опавшие листья по парку. Запах влажного чернозема и бензина лезет в нос. В конце аллеи на скамейке трое солдат сидят, зажав ручные пулеметы между колен и гогочут. Доберман застегивает куртку под горло и облизывает потрескавшиеся губы. — Иди, расскажи Риду. Скажи, что поймал зачинщика. — Зачем? Чтоб на один труп стало больше? За такое карцером не отделаешься. Тебя расстреляют. Теперь уже поздно бить в колокол. Полковник щурится на закатное солнце. Оранжевые облака плывут над стеной, цепляясь пышными боками за верхушки сосен по ту сторону. — Они хотели вырваться из клетки. Их главной ошибкой было пойти к тому, кто запер себя сам и выбросил ключ. Доберман становится рядом, плечо к плечу, но смотрит не вдаль, а себе под ноги, когда глухо спрашивает: — О чем ты? — О тебе. Или по-твоему, я не понял, как ты ходишь в самоволки? Ты прототип с уникальной синхронизацией до ста процентов, — Полковник не выдерживает — щурится. На лбу у него прорезаются глубокие горизонтальные морщины, — от нуля до ста. Я читал в твоей спецификации. Знаешь, как работают биометрические сканеры? Доберман, молча, еще ниже опускает голову. — Врешь. Знаешь. Они реагируют на синхронизацию. Головной чип… Он ведь, помимо остального, отвечает за синхронизацию. И он работает все время, так же как и мозг. Поэтому никогда ни у кого не бывает чистого нуля — всегда остаются, даже во сне, жалкие тысячные доли процента синхронизации. И биометрические сканеры их считывают. И сразу опознают гладиатора. А ты… Полковник умолкает. Бряцая оружием, мимо проходит патруль. Один из патрульных толкает Добермана плечом, тот как манекен послушно отступает на шаг. Солдаты уходят, передавая друг другу фляжку, от которой тонким дымком вьется запах спирта. — А я? — А ты… Сбрасываешь синхронизацию до нуля. Понимаешь, что это значит? Из них всех, кого расстреляли на южном, ты единственный, кто всегда мог, буквально в любую минуту, просто встать и выйти отсюда. Только вдумайся. Ты мог бы смешаться с толпой и выйти через парадный вход. Ни один сканер не засечет. Импланты стали бы для систем контроля просто гигантским пирсингом. Мертвым грузом в твоем теле. Вот, как ты уходишь в свои самоволки. И знаешь, что странно? Сбрасывая синхронизацию, ты фактически отключаешь чип. Твои мысли не фильтруются, не происходит выброса эндорфина. Ты видишь мир гнилым настолько, насколько он есть. Но ты всегда возвращаешься. Из всех гладиаторов, ты единственный, кто на арене — добровольно. И мне интересно… Зачем тебя таким создали? Неужели просто проглядели? — Я не жалуюсь, — отзывается Доберман, резко выдыхает, словно приступая к самому неприятному. — Ты… Оставишь ее у себя? Присмотришь? Полковник кивает. У него слезятся глаза. — Приходи посмотреть еще хоть раз. Никто не узнает. Доберман замирает, потом отрицательно качает головой. Оборачивается, но улыбается или грустит не понять: против солнца все его лицо — одно сплошное черное пятно.***
— …и это Доберман, дамы и господа! Добер-р-рман приносит своей команде решающее победное очко! Бой окончен! Комментатор строчит восторженными возгласами как пулемет. Толпа взрывается овациями. Спадает «купол тишины» — крики зрителей становятся слышны гладиаторам. Черная фигура в центре арены вскидывает руку в приветственном жесте. Транслирующие дроны выхватывают маску с оскалом крупным планом и выводят на гигантские экраны. Влажные пятна крови на черной броне блестят под софитами. Бенни издает восторженное «Ю-у-у-х!» и падает в кресло. Весь бой он простоял, вцепившись в ограждающие ложу поручни. — Вот это бой! Скучаете, мистер Хайдигер? — Скучаю, — Хайдигер позволяет себе снисходительно улыбнуться. — Но шесть из девяти месяцев уже прошли, дисквалификация почти на исходе. В следующем сезоне мы с вами поборемся. Мои малыши застоялись, окрепли… Думаю, моя команда вас удивит. — Да-а… Эйфория кружит Бенни голову слишком сильно, чтобы думать о будущих проблемах. — А подлец все-таки хорош. Из такой ямы вытащил бой. Спас положение, просто волшебник. — Доберман? Дэниел, наконец дождавшись окончания боя, подсовывает Хайдигеру под нос документы на подпись. — Да. Помните, как вы хотели его купить у меня? — Помню, конечно. Ручка упорно не хочет писать, Хайдигер надавливает сильнее, бумага рвется, Дэниел закатывает глаза. Бенни глубокомысленно машет рукой в воздухе: — Конечно, с Доберманом свои проблемы. Последнее время, вот, сердце опять. Врачи говорят, сбавить нагрузки. Не выдерживает… Но с кем их нет — проблем-то. Зато какая сосредоточенность. Какая собранность. Он весь — на арене. Когда гладиатор отдается с такой страстью делу, обязательно будет толк… Хорошее «перо». — Бенни грустнеет, роняет руку на подлокотник и полушутливо признается: — Даже жалею, что продал. — Понимаю вас, друг мой. Не огорчайтесь, если медики забракуют Добермана для боев, вы найдете новое «перо». Наконец покончив с документами, Хайдигер передает листы Дэниелу и встает, потягиваясь: — А теперь, пойдемте, отметим ваш успех. — До-бер-ман! — скандируют трибуны. — Полная победа, — шипит в комме голос Дьюка. И фигура в черной броне, не снимая маски, снова вскидывает руку.***
Война приучила Полковника доверять собственному чутью. Но в этот раз поганое предчувствие настигает внезапно и, кажется, вообще без причины. Всего часом ранее уходит миссис Оливер, уложив Рори и подробно рассказав, в каких контейнерах еда на утро. Из домашних дел остаются только грязные чашки в раковине. Застигнутый врасплох, Полковник аккуратно вытирает руки об фартук и выходит из кухни в гостиную. Стоя перед лестницей, крутит головой, пытается разобраться, откуда взялось внезапное ощущение тревоги, почти успокаивается, но в этот момент раздается звонок в дверь, и все становится на свои места. Поворачивая ключ в замке, Полковник косится на биту, прислоненную к стене возле двери как раз на случай незваных нежеланных гостей. Но за дверью оказывается хрупкая девушка с копной блестящих темных волос. — Пэм Рейгер, — представляется она. И в этот момент Полковник понимает, что гребаная чуйка в очередной раз была права, а он сам предпочел бы иметь дело со всеми хулиганами района. — Не уделите мне минуту?