Обратный путь [Kaerimichi]

      Ран сходит с ума. Бешеные глаза с нескрываемой усталостью, растрепанные галстуки от бесконечного теребления и запах алкоголя. За последнее время все это стало атрибутами Рана. Давило то, как та, которая являлась эпицентром психоза Рана лишь сильнее нагнетала. Являлась эпицентрам психоза Рана, неудивительно - Юки. Способная рассеять его тревоги вовсе не пыталась сделать этого, лишь дальше запираясь в наедине. Остальные не видят в этом ничего такого, обычное ее поведение. Юки не проявляла интереса к делам Брахмы, делая все спустя рукава, и больницей управляла кое-как, если и отбывала наказание в резиденции, то и носа не показывала за пределами своей комнаты.       Но Ран знал, что за дверями, которые закрывались перед его лицом, взрывались звезды, создавались планеты и самое страшное рождалась новая жизнь. Страшно для Рана, это тем, что полную жизни Юки он точно не удержит. Всеми оставшимися фибрами своей души чует. Пустая Юки со сломленной волей не сопротивлялась. Бунтовала, кидалась книгами, грозилась скальпелем у шеи, но оставалась. Не пыталась что-либо менять.       Честно Ран не знает что делать. У него не то чтобы опустились руки, он попросту скован страхом сделать непростительную оплошность. Он изнеможден нескончаемыми терзаниями. Череда съедающей тревоги и чувство собственной незначительности в ее жизни. На краю пропасти здравого смысла его посещают радикальные мысли: отобрать, запереть, добить. Только вот к Юки так как он привык относиться он не хочет, знает через что ей пришлось пройти. Ее покрасневшие икры и ступни в холодной воде все еще перед его глазами.       Закрыв глаза Ран запрокидывает голову, повторяя привычку любимой. Хотя можно ли ее так называть? Он съёживается от одной мысли. Даже в голове ему что-то не позволяет ее так называть. Ран никогда не пытался дать имя этим чувствам, предпочитая не объяснять даже самому себе почему тенью следует туда куда ведут чужие черные локоны.       "Лю-би-ма-я"        Он пробует эти слова на вкус. Сперва нелепо размыкает губы, после выпускает просто воздух, и только потом еле слышно, тихонько по слогам, словно младшеклассник сцеживает запретные слова. Нервы шалят. Ему самому неловко от своего поведения, от комка возникшего в груди.       Он сильно бьет себя в грудь пытаясь убрать этот камень, что сгибается в кашле. Он чувствует себя просто отвратно, глаза слезятся от сильного кашля, грязная рубашка расстёгнутая по груди раздражает, а потрепанная прическа неприятно свисает на лицо. Согнувшись он видит перед собой её. Его затуманенное сознание любило рисовать ее облик. Мазало оно ее особо красивыми мазками, самыми красивыми и яркими, что были в его черно-красной палитре. Потому и на этот раз белоснежный призрак выглядел волшебно. Свет проникающий с окон позади него освещал ее шелковое белое платье заставляя его мерцать. Оставленное в тени фарфоровое лицо не выражало ничего, повторяя черты своей обладательницы. Его пьяным глазам ее платье было подобно лилии, свисающей с лямок на худых плечах.       Его взгляд водопадом скользил по шее и вниз. С впадин у ключиц хотелось выпить охлаждающей воды. Резко стало сухо во рту. Он шумно вздохнул, язык неволе прошелся по "сухим" губам. Ран напрягся. Внизу начало дергаться и наполнятся. Пульсация отдавала вверх по животу. Хотелось быстрее противостоять этому давлению.       Дергано он потянулся к ней. Бесполезная, но отрезвляющая попытка. Только вот к его удивлению его пальцы приземлились на весьма реальной щеке. Словно ужаленный Ран отдернул руку. Живая Юки же молча приблизилась к его лицу. Наклонившись ниже, стало видно ее декольте. Пот скатился по его шее.       — Ран? — она спокойно позвала его по имени, словно проверяя ясность его ума.       Он не реагировал. Зрачки сосредоточились на образе впереди него, голос отказывался отзываться. Долго застыв как истукан, он рассмеялся от абсурдности происходящего.       — Белая горячка? — предположила Юки наклонив голову.              Беззаботная как и всегда. Она всегда ненапряжно говорила о довольно смущающих вещах. Но эта ее поверхностность как капля упавшая среди шторма и успокоившая все воды.       Выдохнув, он потянул ее на себя. Переутомленным нервом было приятно наконец почувствовать под ладонями пусть и холодную, но кожу Юки. Посадив ее к себе на колени, он опустил голову к ее плечу.       Юки не подав виду обеспокоенности, просто позволила ему делать, что ему вздумается. Ее дыхание оставалось непрерывистым, но кажется лишь сердце выдавало усиливая с каждой минутой свои удары.       "Ах... моя Юки."       Расшатанный рассудок нашел фокус. Хаотичные мысли прекратились, найдя центр бури.              — ...любимая — шептал он ровно, пусть и тихо, будто бы не его нервная система была готова полететь и биться в конвульсиях минутами ранее от тех же слов сказанных в воздух.       Юки сморщила брови, ничего не ответив. Ран не мог сказать, что и в этот раз ему не привыкать к этому, молчание очевидно сделало ему больно. Центр бури накрыли серо-черные тучи.       — Ничего, ничего, — он поглаживал ее, утешая непонятно кого. — Все нормально, я все вижу, — он отпал от нее и накрыв ладонью ее щеку, зачаровано смотрел на нее. Облегчение отступило, освобождая место вероятно глупым идеям.       — Юки.       — Что?       — Цветы не понимают манипуляции сделанные над ними садовником, чтобы они цвели. Благородная лань не понимает егеря словившего ее дабы спасти от охоты, — он околдовано, то гладил ее по щеке, то опускался к ее волосам.       Она следила за его действиями.       — Что ты несешь? — ей стало неприятно и Юки попыталась оттолкнуть его. Встать она не смогла, до этого расслабленные руки крепко схватили её.       — Ты словно сахар на обожжённый язык. Как те сладкие леденцы в ларьке на той пропащей улице.       — Этой улицы уже нет, ты сам выкупил землю и построил на том месте небоскреб, — раздражаться теперь стала она.       — Все потому что ты рассказывала как с высоток глазами искала наше место, как смотрела в сторону нашего дома. И теперь делать это тебе легче простого.       "Придурок". Юки не прекратила отпихивать его. Такова она была. Безуспешно, но она должна была сопротивляться. В противном случае, она совсем перестает себя ощущать как что-то помимо как сухого дерева.       — Я все докажу, все покажу, дай только мне время... прошу, на этот раз не исчезай. В этот раз я заберу тебя, я успею, только, пожалуйста, дождись.       Она прекратила дергаться. Соленые молодые слезы перекатились в горло. Не волей она вспоминает как перед побегом стояла за закрытыми дверями дома Хайтани и плакала, крепко сжимая в руках украденные их вещи. Ее сокровища, качавшие в те времена кровь в ее венах. Заставлявшие ее почти мертвое тело двигаться. Она вспоминает как счастливая и гордая собой сжимала флейту в руках, как прибежав к дому Сано, отчаянно опустила руки. Счастливый образ семьи Сано дал знать, что ей не место в этом теплом месте. Рука гладившая маленькую Эмму дала понять, что лишняя сестренка Шиничиро была ни к чему. И последней соленой каплей упала - солнечная Сицилия. Вера в Манджиро тоже не дала плодов, а лишь ранило и так истерзанное красное месиво называемое сердцем.       Верить больше она не то чтобы не собиралась, а больше не могла, не умела просто. Тьма окутывала ее безустанно. Стоило ей только привыкнуть, попытаться раствориться в этой мгле, а вдруг собрался ее вытащить? Шутить что ль? Издевается?       Смешок. Она надавливает на пах и моментально отстраняется.       — Хватит игр.       — Бля-я-ть, — не сильное, но и не легкое давление пустило приятную дрожь по телу, но боль от собранной паху напряженности.       — Женщине лучше не давать клятв, которые не сможешь выполнить. Это ты должен знать лучше всего, — страдания матери отразилась на лице дочери. Поколение за поколением. Она больше не собиралась повторять ошибок, хотя бы своих предшественниц, доверившись мужчине. Если уж умирать, то не в пустых надежд на спасение от мужчины.       Подол платьица дернулся за хозяйкой, сообщая об окончании каких-либо переговоров. Ран смекнул и не дернулся за ней, оставшись на место и держа свое достоинство собранным. Хоть что-то цельное оставшееся в нем.