знічка.

Гречкин флиртует отвратительно. Весь его флирт сводится к цитатам из песен Пошлой Молли — слышишь, подружка, прокатимся может? — и зажиманиям в машине на полупустой парковке торгового центра. Лёша чувствует тепло чужой ладони на своём бедре даже через джинсы, Гречкин с неадекватным остервенением вылизывает его рот (Лёше некомфортно, потому что на переднем сиденье не развернуться, некуда деть руки, а ещё Лёша совершенно не умеет целоваться и поэтому просто неловко разжимает челюсть). Лёша вроде и не против, но и не особо за, Лёша где-то между, там, где хочется держаться за ручки, а не быть зажатым между окном Ламборгини и чужим тёплым телом. Ладонь Гречкина медленно ползёт куда-то выше. — Отъебись, я не хочу, — Лёша пытается оттолкнуть Гречкина за плечи. Почти получается, но Гречкин, неудобно изогнувшись, утыкается Лёше в шею. Щекотно. — Почему? — Потому что. Просто не хочу и всё. Гречкин хмыкает. Первые десять отказов он обижался, а потом вроде привык, принял правила, но пытаться не перестал — а вдруг повезёт. Сегодня не повезло. — Ты представить не можешь, от чего отказываешься, — Гречкин наконец отлипает от Лёшиной шеи и разгибается, поправляя задравшуюся кофту от спортивного костюма. «От перепихона в машине на парковке торгового центра, нам обоим будет неудобно, но никто в этом не признается, а в итоге мы оба разочаруемся» — про себя заканчивает чужую фразу Лёша, но в ответ только вяло кивает. — Тебя подвезти? — Да. Как обычно. Как обычно — это тормознуть в безлюдном переулке, высадить Лёшу и уехать обходными путями, пока Лёша будет лезть в свою комнату через окно. «Своя» комната только формально, скорее общая спальня на четырёх человек, личного пространства ноль. Когда Гречкин впервые слышит об этом, у него глаза лезут на лоб. Когда Гречкин действительно тормозит в безлюдном переулке (Лёша уже выучил его наизусть: на стене тупое граффити, которое в темноте не разобрать, фонарь разбит, а на воротах в соседний двор уже давно спилили замок), становится немного грустно. Гречкин ощущается как синтетический дофамин вкупе с расстройством привязанности, и Лёше инфантильно хочется поцеловать его в щёку, всё равно ведь никто не увидит. Инфантилизм побеждает, и, прежде, чем вылезти из машины, Лёша губами прижимается к чужой гладкой щеке. Гречкин в шутку трёт щёку ладонью. — До завтра, кис. — Пока, — Лёша толкает незапертые ворота и проскальзывает в тёмный двор, откуда до детского дома минуты три пешком. А в «своей» комнате Лёшу ждёт подстава — собрание из воспитательниц и заведующих. Сквозь мутную пелену стыда Лёша слышит, что если он ещё раз решит пропасть на весь день и вернуться позже комендантского часа, то может не возвращаться вообще. Лёша отрешённо кивает и посреди нотации отпрашивается в туалет. На него смотрят удивлённо, но отпускают. Лёша запирается в самой последней кабинке и дрожащими от нервов пальцами набирает: я ухожу отсюда. Отправляет Гречкину. В голове истошно вопит Лёша из прошлого (тот самый, которого пинали ногами за заначку в бачке унитаза), что Гречкин, очевидно, не лучший вариант, но выбирать не приходится. Лёша мнёт в пальцах край толстовки и молится на значок «в сети». «В сети» сменяется на «печатает». тебе вообще есть куда пойти ? Лёша набирает «нет», изо всех сил толкает заедающую оконную раму и, свесив ноги вниз, спрыгивает со второго этажа. Не может удержаться от киношного драматизма — уже около забора останавливается и показывает средний палец одному из светящихся окон. Когда Лёша заворачивает в переулок с разбитым фонарём, там уже стоит машина Гречкина, мигая фарами. — Тебе повезло, что я не успел далеко уехать, — говорит Гречкин, опуская стекло, — садись, у меня как раз свободная хата есть, правда, не очень большая, но тебе нормально будет. Лёша, которого минуты три назад трясло от адреналина и паники, готов расплакаться. — Там всё оплачено, интернет есть, только холодос пустой, надо в магазин заехать, — рассуждает Гречкин, выезжая на проспект. Мимо пролетает Невский и отражения жёлтых огоньков в стеклах машины. Начинают слипаться глаза. В круглосуточном гипермаркете пустовато, под потолком белые лампы, пахнет средством для мытья пола и вокруг только педантично ровные стеллажи с газировкой и чипсами. На секунду Лёша теряет Гречкина из виду, но он тут же выплывает из-за очередного ряда с коробкой замороженной пиццы. — Чё застрял, кис? Ещё что-то надо? — Зубную щётку. И пасту, — Лёша соображает с трудом, рассеянно вглядываясь в белый вымытый пол. — Ну пошли. Гречкин берёт его за плечо и ведёт вперёд через бесконечные стеллажи с хлопьями для завтрака, молоком, бытовой химией и пластиковой посудой. Момент, когда Лёша тыкает на рандомные щётку и пасту, его подсознание пропускает, и поэтому он обнаруживает себя уже в лифте, едущем на девятый этаж. Когда Гречкин говорит «не очень большая», Лёша невольно представляет себе чулан под лестницей, как в Гарри Поттере, но никак не ожидает, что это окажется трёхкомнатная квартира. С двумя спальнями. Лёша тихо охуевает. — Там, — Гречкин указывает в сторону коридора, — кухня, ванна и туалет совмещённые, сам разберёшься. Чего застыл? — Да я просто… — Лёша откровенно теряется, — не ожидал. Квартира такая огромная… — Это ещё не огромная, — Гречкин относит на кухню коробку с пиццей, — ты бы лучше думал, как благодарить меня будешь. — Я уже придумал. Лёша достаёт из заднего кармана пакетик — тот самый, из бачка унитаза — наполовину наполненный разноцветными ешками. Лёша не дурак. — Вау, — Гречкин одобрительно улыбается, — половину себе оставь. Гречкин отсыпает себе ровно шесть, перекатывает разноцветные таблетки на ладони. Лёша сразу же вспоминает тот самый разговор возле ночного клуба, и от того, что Лёша уже практически засыпает, момент принимает фантасмагорические оттенки — ядрёно-вишневый свет от вывески, его отражение в луже и жидкий, лимонно-жёлтый круг фонаря, напоминающий нимб. Гречкин открывает дверь квартиры, собираясь уйти. — Стой, — Лёша хватает его за рукав кофты. — Что? — Гречкин смотрит удивлённо. — Спасибо. Лёша неловко держит Гречкина за рукав и не знает, что делать дальше. В животе сладко взрывается что-то, отдалённо похожее на солнечные вспышки. Лёша вдыхает, словно перед прыжком в воду, и… обнимает Гречкина, щекой прижимаясь к его плечу. Гречкин оказывается удивительно тёплым. — Ты совсем пизданулся? — Гречкин неуверенно кладёт руку Лёше на макушку. — А ты только сейчас заметил? — Долбоёб. Уже лёжа на огромной кровати в одной из двух спален, Лёша понимает, что это было. Это — сраная подростковая влюбленность, расстройство привязанности и начинающаяся наркозависимость. По идее, к Лёше должно прийти осознание, что это пиздец, пиздец как нездоро́во и нездо́рово, но Лёша воспринимает это флегматично, проще говоря — Лёше похуй. Похуй ему и на то, что Гречкину он совершенно не нужен, Гречкин просто пытается вложиться в будущий секс (либо ему неважно, кого ебать, либо просто из интереса), и тут нужно брать, пока дают. И давать, пока берут. Утром Лёша просыпается от скрежета ключа в замке входной двери, на пороге Гречкин с большой спортивной сумкой. — Я тебе привёз кое-что, на, держи, — Гречкин толкает сумку ещё сонному Лёше. От спортивных сумок у Лёши неприятные флешбэки — в таких он практически за бесплатно таскал пакеты с коксом через весь город прямо под носом у ментов, удивительно, как его только не взяли. Но на этот раз в сумке не кокс, а одежда, новая, даже ещё с бирками и ценниками. От ценников Лёша выпадает в осадок. — Я с размером мог проебаться, так что извиняй, кис. — Ты больной? — в Лёшиных глазах отчётливо читается ахуй, — это же так дорого, почему? — До этого всем нравилось, — Гречкин легкомысленно пожимает плечами, — лучше иди примерь, тебе пойдёт. Лёша берёт из сумки то, что сверху — футболку и шорты и запирается в ванной. Гречкин практически угадал с размером (от этого Лёше почему-то тошно и приятно одновременно), только футболка слегка широка в плечах. Лёша чувствует себя неуютно в этом, будто бы надпись «Баленсиага Кутюр» у самого ворота его слегка придушивает. У двери дёргается ручка с обратной стороны. — Ты чё так долго? Выходи давай, я посмотреть хочу. — Мне не идёт, — пытается оправдаться Лёша, потому что правда не идёт, ну не сочетаются футболка цвета бедра испуганной нимфы за двадцать семь тысяч рублей и сирота с глазами побитой собаки. — Дверь открой и не пизди, дай я посмотрю. Лёша открывает. Он ощущает себя оленем в свете автомобильных фар, когда почти физически чувствует взгляд Гречкина, стекающий по ключицам и острым коленкам. — Выглядит пиздато, а ты хуйню какую-то себе придумал и веришь. У Лёши предательски розовеют уши, он опускает глаза и рассматривает собственные белые носки. — Кис, иди сюда. Лёша переступает через порог и спустя два шага утыкается лбом в чужое плечо. — Я чувствую себя так, будто должен тебе, — сипит Лёша, — пошли. Лёша тянет Гречкина за рукав прямо в спальню — шторы задёрнуты, а на кровати холодное скомканное одеяло. Лёша понимает, что это всё, аут, пиздец, хуже уже некуда, когда залезает Гречкину на колени. — Кис? — у Гречкина глаза охуевшие и поплывшие одновременно. — Заткнись, блять, — Лёша лезет рукой в чужие штаны. Тут Лёша додумывается, что ладонь-то сухая и ледяная, было бы неплохо хотя бы сплюнуть, но уже поздно — рука Гречкина обнаруживается под свободной резинкой шорт. Неснятая бирка натирает бедро до трогательно-розового следа, Гречкин проводит по нему пальцами свободной ладони, и Лёша практически задыхается. Лёше стыдно до красных пятен, утекающих с щёк на шею, но в комнате темно, а Лёша жмурится — ему не видно, значит, и всем остальным тоже. У Гречкина рука удивительно тёплая, и Лёшу медленно утягивает куда-то за грань (так работают дофамин и окситоцин, естественные обезболы, чувство расслабления, все дела, Лёша читал на каком-то сайте), Лёша скулит и носом утыкается Гречкину куда-то между шеей и плечом. Лёша понимает, что ещё чуть-чуть и — блять, думай про мёртвых котят, про Англию, про таблицу умножения, про ЕГЭ через восемь месяцев, про старых женщин в общественных банях, про — с-с-сука. Лёша зубами вгрызается в чужую трапециевидную мышцу до красных следов на коже. Футболку за двадцать семь тысяч теперь придётся стирать. Смотреть Гречкину в глаза стыдно, но не настолько сильно, как Лёша предполагал. Он слезает с чужих коленей и отползает на другую сторону кровати, зарываясь в одеяло. — Это чё только что было? — Гречкин оборачивается на Лёшу. — Не знаю, — Лёша с напускным легкомыслием рассматривает чужую спину. — Мы разговариваем как ебланы, — Гречкин ловит судорожный смешок в ладонь. Лёша нервно ржёт в подушку, подол футболки неприятно прилипает к животу, надо будет застирать. От этого только смешнее — Лёша начинает захлёбываться истеричным хохотом, и отпускает его только спустя минуту, когда смеяться уже больно, а на глаза выступают слёзы. — Чё с тобой? — Всё нормально, — Лёша вытирает мокрые ресницы, — это от нервов. — А зачем нервничал-то? Было классно. Лёша только кивает. Гречкин приносит с кухни разогретую в духовке пиццу (Лёша весь вымазывается в соусе, а руки вытирает об одеяло — всё равно надо будет его кинуть в стиральную машинку). Напротив кровати телевизор диагональю точно больше двухсот сантиметров, Лёша сначала не замечает, а потом замечает и тихо охуевает, пока Гречкин щёлкает каналы. Сперма на футболке засыхает в корку, а Лёше впадлу встать и что-то сделать, поэтому он так и вырубается — на чужом плече под звуки какого-то боевика. А на следующий день Гречкин тащит его на какую-то вечеринку. Лёше кажется, что он попал в клип Пошлой Молли, когда видит сраный бассейн посреди чужой квартиры. Лёша уже обдолбанный, в голове пусто, поэтому он смотрит на Гречкина секунды три, а потом прыгает в воду. После происходит ещё что-то, ещё много чего, но Лёша не помнит, помнит только, какой Гречкин под мефом нежный, подтаявший, и что они — оба мокрые и пахнущие хлоркой — обнимались на заднем сиденье такси премиум класса. Водителю, кажется, было насрать. А спустя полтора месяца Гречкин влетает в квартиру (в которой Лёша уже неплохо обжился) и с бешеными глазами выдыхает: — Надо валить отсюда. Срочно. У Гречкина с собой спортивная сумка, чемодан на колесиках и вид, словно он снюхал четыре дорожки кокса подряд. — Что случилось? — Лёша отрывается от ноута с пробником ЕГЭ по профмату. — Блять, нет времени объяснять, собирай вещи, быстро, — Гречкин кидает в сумку какую-то одежду, висящую на спинке стула, — по дороге расскажу. Лёша не спорит, на автопилоте складывает в чемодан какие-то вещи, пока Гречкин мечется по квартире. У подъезда стоит чёрная машина без номеров, Лёша такой у Гречкина не помнит, хотя кто его знает. Быстро запихивают чемодан в багажник, сумку Гречкин кидает в салон, судорожно подгоняет Лёшу — быстрее, сука, родной, быстрее — и давит на газ со всей силы. До Лёши начинает доходить градус пиздеца. — Кирилл, что случилось? — Лёша старается звучать максимально серьёзно. — Знаешь, кто такой Сергей Разумовский? — Гречкин нервно стучит по рулю пальцами, выезжая на встречку (Лёша с заднего сиденья кивает — ещё бы не знать), — в общем, из-за него я могу сесть или сдохнуть в самое ближайшее время. Лёша охуевше молчит и чуть не врезается лбом в стекло, когда Гречкин, виляя среди плотного потока, проскакивает на красный. — Я поставлял ему оружие, дохуя оружия, реально. И всё было нормально, пока вчера кое-кто не донёс. Часа через три, — Гречкин смотрит на свои часы, — менты поедут обыскивать всю мою недвижимость, а там столько, что можно давать пожизненное. К этому времени нужно свалить из страны. Лёша охуевает стабильно каждое следующее предложение. — А документы? А Лиза? — В переднем кармане сумки поддельные паспорта и всё такое, сейчас заберём Лизу и сразу в аэропорт. И ещё кое-что, — Гречкин одной рукой протягивает Лёше свой телефон, — достань симку и сломай её. И свою тоже. К тому моменту, как машина без номеров подъезжает к школе, Лёша перекусывает обе сим-карты и выкидывает их в открытое окно. Гречкин снова смотрит на часы. Лиза как раз входит в ворота школы, когда к ней подбегает Лёша. — Лиза! — Лёша садится перед ней на корточки, — я не могу тебе всё объяснить, но сейчас ты должна оставить рюкзак здесь и пойти со мной, хорошо? У Лизы непонимающие тёмные глаза, Лёша будто смотрит в зеркало. — А воспитательницы ругаться не будут? — Никто не будет ругаться, обещаю, пойдём. Лиза доверчиво берёт Лёшу за руку, оставляя розовый рюкзак прямо около ворот школы. Наверное, со стороны выглядит как похищение, но Лёше практически всё равно, у него перед глазами начинает плыть, и в этом безошибочно угадывается начало панической атаки. Уже на подъезде к аэропорту Лёша чувствует подступающую к горлу липкую тошноту. — Тормози, — Лёша умоляющими глазами смотрит в зеркало заднего вида, пытаясь словить взгляд Гречкина. Гречкин моментально тормозит и Лёша вываливается из машины. Его выворачивает вчерашним ужином в какие-то кусты в трёхстах метрах от Пулково. Класс. Ни Гречкин, ни Лиза ничего не спрашивают, но Лёша на всякий случай отвечает: — Всё нормально. Нет, нихуя не нормально, если честно. Лёше кажется, что он может провалиться в утреннее ноябрьское небо, а ещё буквально полчаса назад его жизнь, кажется, разбилась вдребезги, и он даже не знает, где окажется завтра. Лёша приходит в себя уже в самолёте, когда бортпроводница скучным голосом рассказывает о правилах безопасности, слева Лиза увлечённо разглядывает взлётную полосу в иллюминатор, а справа Гречкин хмуро смотрит в спинку кресла спереди. Немного отпускает. Когда начинает закладывать уши, а за иллюминатором небо — молочная пенка, сквозь которую прорывается прозрачность и серая нежность, Лёша вдруг понимает, что не жалеет. Вообще. Трип идёт совершенно по пизде.