***
Сосед оказывается на удивление и, к счастью, нормальным. Да, он мусорит и не убирает за собой скопившуюся во всех углах, буквально крохотной комнаты, грязь, а на вопросы про третьего соседа отвечает, что убил его и прикопал в университетском леске, но готовит омега отменно, что даже Юнги, наевшись вкусного супа, в котором плавают увесистые куски курицы, чуть меньше скучает по дому и папиной стряпне. Тэхён оказывается шумным. Во всех смыслах. Зато Юнги сразу может определить, снова ли в комнате начался секс-марафон, привёл ли омега снова Чонгука в комнатку, чтобы развлечься или утихомирить разбушевавшиеся гормоны. А бушуют они у него, видимо, всегда, потому что стойкий запах сладких феромонов стоит в помещении, кажется, конденсируясь на стенах и всех горизонтальных поверхностях. Юнги от пряных ароматов некомфортно и тесно в собственной коже, будто выгоняют его из комнаты так молчаливо, метят территорию, ему не принадлежащую. — Сегодня зайдет Чонгуки, — говорит Тэхён в очередной вечер, когда на улицу густые сумерки опускаются, — сможешь скрыться на парочку часиков? И Юнги бы и слова не сказал, но сейчас одна и та же картина открывается перед ним в третий раз за неделю. В среду. Тэхён улыбается елейно, до этого вкусным пирожным накормив, а потом из комнаты выставляет в ночь глубокую, когда пойти уже некуда, а охранники из общежития не выпустят: комендантский час — вещь особенно важная и очень серьезная. — Ты смеешься сейчас? Предлагаешь мне уходить каждый раз, когда тебе приспичит сесть на Чонгуки? — Юнги растягивает имя и голос на нём повышает, как сосед всё время делает, когда зовет альфу или просит его о чём-то. Сцен их лобзаний омега насмотрелся достаточно, наслушался, сидя под дверью, и того больше. — Нет, если ты хочешь, то можешь остаться и смотреть. Но твоя невинная душонка вряд ли это выдержит. Порно-то хоть раз в жизни видел? — Слушал аудио. Да пошёл ты нахуй, я завтра съеду к нормальному соседу, у которого сперма из ушей не льётся, — кричит Юнги, на ходу натягивая тапочки, хлопая дверью через секунду. На довольное лицо Тэхёна предпочитает не смотреть, но вдруг понимает, куда пропал третий сосед. Его просто затрахали до смерти. И, пусть Тэхён, если смотреть со стороны, прищурив один глаз, не плохой, но раздражает он безмерно. Раздражают и пары в университете, преподаватели и охранники, из-за которых Юнги старается выкурить целую пачку сигарет до входа в общагу, потому что отберут. Раздражают собственные слёзы, которые ненароком на глаза набегают каждый раз по мелочи любой. Тоска по дому глушит другие эмоции, давит их в корне и не даёт нормально дышать. Юнги уходит плакать на кухню, туда, где иностранные студенты говорят на незнакомом языке и просыпают вонючие специи на пол. Омега уже их всей душой ненавидит, идя медленно, скрипя подошвой резиновой о кафельный пол, готовится окунуться в шум, который всё равно будет слышать приятнее, чем стоны Тэхёна и тихое рычание Чонгука. Одиночество давит на грудь. Юнги не общается ни с кем, хоть его и добавили в чат общежития, а потом в другой, потока его факультета, но переписки там выглядят так, будто знакомы все уже давно, и омега там не нужен никому. Поэтому он решает не выделяться на парах, а вопросы, если те появляются, задаёт преподавателям. В коридорах совсем темно: свет неярких ламп выключен для экономии энергии, на ночь, а в маленькие грязные окошки отблески луны не пробиваются. И единственным источником освещения оказывается дверной проём, из которого, на удивление, раздаётся только негромкое шкварчание масла и тихая мелодия, омеге неизвестная. Неужели ему поплакать удастся в тишине и спокойствии, возможно, папе позвонить, у того-то ещё день на дворе, а не густеющий и превращающийся в ночь вечер. Но на кухне уже альфа стоит, у самой плиты, раскачивает бёдрами в такт музыке и подпевает негромко в ложку, будто микрофон представляет на её месте, а себя — на сцене. Юнги с очередным идиотом предстоит познакомиться, благо, он уже привыкает к неприятным встречам и новым людям со странностями. Он опускается на широкий подоконник, на который водружена консервная банка старая, помятая и грязная, вместо пепельницы используемая, а по воздуху, у самого потолка, ползёт тонкой вуалью воспоминаний сизый дым, развеянный уже дыханием и паром, идущим от готовящейся во всю пищи. Юнги нос морщит и губы поджимает, так сильно ему затянуться мечтается хоть разок, а потом спросить решается: — Тут можно курить? — Тут нет сигнализации, видишь? — отвечает альфа, оборачиваясь. Он пухлые губы растягивает в улыбке, а потом хмурится недовольно, будто увидел что-то неприятное. Юнги думается, что из-за слёз у него по лицу косметика размазалась некрасиво. — Тогда, у тебя не найдется сигаретки? Мои отобрали на входе. — А ты школьник с олимпиадой или первокурсник? Не хочу давать ребёнку курить, — посмеивается альфа, всё ещё разглядывая Юнги, а тому под взглядом, изучающим, неуютно, и он ладони вспотевшие вытирает о растянутые домашние штаны, в которых Тэхён его пытался за дверь выставить. — Мне девятнадцать, — бурчит Юнги в ответ, чем вызывает новую порцию смешков. — Покажешь документы? — Блять, просто забудь, я обойдусь. В комнату точно не пойду, туда уже пришёл «Чонгуки», так что… — Сосед мой? — подходит альфа ближе и сигарету, тонкую и с кнопкой, протягивает, — ты что, с Тэхёном в одной комнате живешь? — Угу, — Юнги кивает, опуская глаза в пол. Узоры на старом линолеуме стёртые, сам он грязный и засыпанный крошками, а возле ноги омеги, той, что свешивается с подоконника и подрагивает нервно, бегает жирный рыжий таракан, из-за одного вида на которого тошнота к горлу подступает. Юнги учится мириться и с ними, повсюду гадкие насекомые бегают. — Соболезную, — выдыхает дым альфа. Он уже затягивается, глаза закрывая на каждом вдохе, а у омеги зажигалка осталась в комнате, и поджечь сухой табак ему попросту нечем, — он не плохой, но… — Нимфоманит, ага. Все разговоры только о Чонгуке и том, как сильно они хотят трахаться. Ты же знаешь, что прачечная — их любимое место? — Узнал, став свидетелем. Обещал администрации рассказать, так Чонгук мне теперь бесплатные продукты раз в неделю подгоняет. — Выгодно, — улыбается Юнги, стирая последние слёзы с щёк. Те высыхают, кожу стягивают, но омега сейчас внимание обращает лишь на красивое точёное лицо, что неожиданно по-доброму на него смотрит. А потом альфа приближается непозволительно, чиркая зажигалкой: у Юнги тонкая палочка сигареты в зубах зажата, и фильтр уже намок от слюны. — Пак Чимин, — представляется альфа, отстраняясь снова так, чтобы Юнги мог дышать спокойно. Чимин пахнет пряно, мускатом, и омеге нравится неожиданно, и он затянуться забывает, вдыхая аромат феромонов глубже, а не дым. — Мин Юнги, — отвечает омега, наконец пробуя на вкус ментоловую кнопку. Взгляд у Чимина лисий и хитрый, но мягкий, а Юнги плакать от чего-то не хочется.***
И мускат становится его криптонитом. Почему-то кажется, что он пропитывает все коридоры общежития, стучится в комнату омег, чтобы там остаться и запах Тэхёна вытеснить, в самой голове Юнги оказывается и живёт там, туманя мысли и успокаивая. Расслабляя раскалённые и натянутые до предела нервы, по которым с каждым днём всё сильнее гуляет волнение. Юнги узнаёт у Чонгука номер комнаты, в которой Чимин обитает почти в одиночестве, и пахнет она только им, без неприятных примесей других феромонов, чтобы ночами под дверью стоять и просто дышать, запоминая каждую мельчающую ноту пряного запаха. Он тихо скулит, когда аромата больше становится, а Чимин на кухне не появляется, явно гон переживая, и омега сам с ума сходит, наслаждаясь законной возможностью пользоваться приятным мускатом. Кажется, ещё немного, и тот бы спровоцировал течку, но Юнги подавители глотает, как не в себя, заглушая странное и необъяснимое возбуждение. Но, когда всё возвращается на круги своя, комната Чимина отпирается, а привычные уже ночные встречи на кухне снова дарят возможность улыбаться, Юнги отчаянно понимает, что запаха альфы ему мало, хоть и стоит он всего на расстоянии в пару шагов и в шею его можно уткнуться, чтобы выплакаться как обычно. Альфа всегда позволяет это. И с омегой что-то необъяснимое происходит. Вот Чимин забывает на кухне толстовку, а Юнги и не думает её возвращать, спит теперь с ней в обнимку, понимая, что к запаху муската правильно и вкусно примешивается его, сладкий и цветочный. — Расскажешь кому-то, и я убью тебя, — говорит он смеющемуся Тэхёну, а тот сглатывает шумно и не спрашивает ничего больше, Чонгука тоже молчать просит. И вещей Чимина в комнате становится всё больше. Юнги их утаскивает, когда ему удаётся пробраться в обитель альфы, куда он дверь никогда не запирает, будто не стоит у него на столе дорогой компьютер, а в шкафу, среди трусов, не спрятаны хрустящие купюры. Юнги деньги не интересуют, а вот белье он с радостью крадёт, потом в свою кровать складывая, пока не образуется самое настоящее гнездо, о которых омега знал только из учебников биологии, а сам не слышал и не видел ни разу. Юнги запоздало понимает, что гнездится. Но теперь засыпает легче, вдыхая приятный запах, а с постели встаёт с трудом, чувствуя головную боль от расставания с прекрасными в своей нужности феромонами. От него уже пахнет Чимином, будто в отношениях они добрый десяток лет, но никто об этом не спрашивает, поэтому омега волноваться смысла не видит. И в одно утро, когда тело расслаблено лежит в ворохе вещей, а солнце не пробивается сквозь плотную ткань штор, в сон Юнги врываются громкие удары в дверь. Секунды он глаза не открывает, жмурит опухшие веки и вздыхает, потягиваясь, потому что беспокоит его точно охрана из-за очередной учебной тревоги, но потом проснуться его заставляет хриплый низкий голос, разрезающий пространство недовольным криком: — Чонгук, это точно ты прикалываешься, — раздаётся за дверью голос Чимина, — оставил мне одни чёртовы носки. Это не смешно, мне на пары ещё идти! А Юнги понимает, что не то что Чонгука, Тэхёна в комнате нет. Они ушли куда-то под вечер, оставив омеге возможность спокойно провести время за просмотром сериалов и объятиями с кофтой Чимина, той самой, которую он самой первой украл. И к горлу подступает настоящая паника, щёки румянцем заливает стыд. Сейчас альфа узнает всё и посмеётся ему в лицо, а потом попросит больше никогда не приближаться, и заберёт все вещи. Юнги без вещей Чимина уже жизни не представляет. Таким запах муската становится родным. — Чонгука тут нет, — тихо отвечает он, поднимаясь с постели с великим трудом, — Тэхёна тоже, но я могу сказать, когда они придут, чтобы ты с ними решил возникшую… Не знаю, у тебя какая-то проблема? — Юнги! О, ты можешь открыть дверь? Чонгук мои вещи к вам принёс, чувствуешь запах? А Юнги, конечно, чувствует, потому что он сам пахнет Чимином и изо дня в день не понимает, почему альфа этого не замечает, если все одногруппники уже успели спросить, нашёл ли омега себе альфу. И Юнги немного трясёт, когда он идёт по холодному полу, и крошки мелкие липнут к его тёплым пяткам. На нём нет ничего, кроме забавной розовой пижамы, футболку которой Юнги тянет едва ли не до коленей. Чимин стоит прямо за дверью, и запах муската в комнате усиливается, пробираясь через тонкую фанеру в комнату, где воздух спёрт и жарок. Юнги за ручку дёргать не спешит, бьёт себя по розовым щекам несколько раз, пока альфа не повторяет просьбу. — Я немного не одет. — Я не буду смотреть, просто заберу шмотки. — Хорошо. И Юнги открывает дверь, сразу закрывая горящее лицо руками, смотря на альфу лишь через щель между пальцами. Чимин правда стоит в одних носках и белье посреди коридора, его лицо недовольное, а брови сведены к переносице, образуя складки на лбу. Он хмурится, обращая взгляд на омегу и носом ведёт, принюхиваясь. У Юнги в груди громко ухает сердце, а от стыда желание позорно разрыдаться закрадывается в разум. — Так это ты, — поражённо выдыхает альфа, цепляя запястье Юнги пальцами. Цепочки множества браслетов звенят громко, больно впиваясь в тонкую кожу металлом, и омега шипит негромко, всё же отнимая ладони от тёплых щёк, — зачем тебе были нужны мои трусы? — Они и сейчас нужны, и не только трусы! — тихо скулит Юнги, и о плечо альфы взгляд тушит, только бы на лицо его не смотреть, — ты пахнешь очень приятно, и мне было комфортно в окружении твоих феромонов. Ну, и сейчас комфортно. Юнги чувствует, как Чимин горячо и недовольно выдыхает и запястье тонкое сильнее сжимает, а потом уже твёрдость стены под спиной ощущает и альфий взгляд, прожигающий дыру во всё сильнее краснеющей щеке. Тело Чимина тёплое и мускулистое, омеге приятно прижиматься к нему сейчас так близко: раньше он сам себе коснуться не позволял, а сейчас карт-бланш получает, скользит ступней по чужой мышце на голени, слыша рычание негромкое, задевая короткий пух волос на коже. — Веришь в истинность? — неожиданно спрашивает Чимин, не отстраняясь от омеги, а тот кивает так, что пряди волос на лицо падают, ещё сильней закрывая обзор, и так мутный из-за набежавших на ресницы стыдливых слёз, — помнишь, я тебе платком слёзы вытирал, когда ты первую двойку получил по теории вероятности? Плакал ещё тогда так страшно. Так я его до сих пор не постирал. — Сопливый платок? — выдает Юнги короткий смешок, наконец переводя взгляд чёрных зрачков на лицо альфы. — В гон помогал спустить за секунды, — отвечает улыбкой Чимин. У альфы раздуты ноздри, а на шее бьётся пульсом взбухшая вена, качающая кровь по безумно горячему телу. Юнги только сейчас замечает мелкие капли испарины на бронзовой коже, носом по ним ведёт и аромат муската особенно сильно чувствует, — сядешь мне на лицо? Юнги от таких предложений уже сотни раз за жизнь отказывался, когда его задницу нахваливали альфы на школьных попойках, незнакомые, на пару лет старше, но сейчас перед ним Чимин, на котором почти одежды нет, а пахнет он так удушающе, маняще, что противостоять омеге внутри, уже скулящей и плачущей, просто невозможно. И Юнги кивает, через долю секунды понимая, что к его приоткрытому для дыхания рту льнут мягкие влажные губы. Слюна Чимина оказывается сладкой, омега охотно принимает его язык в свой рот, старается звуков не издавать, когда он щекочущими движениями проходится по нёбу, задевает ряд ровных зубов и сплетается с омежьим почти больно. Пальцы непроизвольно вплетаются в короткие жёсткие волосы, цепляют пряди, чтобы оттянуть голову Чимина от себя и получить возможность вдохнуть немного потеплевшего в один миг воздуха. Но Юнги не успевает полюбоваться мягкими, влажными губами, те сразу на открытую шею скользят, а зубы, чуть острые, кусают выпирающий под тонкой кожей кадык. Юнги давится вздохом, сильнее прижимая альфу к себе за плечи. — Тише, — тихо просит Юнги, направляя взгляд на испещрённый трещинами потолок. — Не дашь мне тебя сожрать? Это жестоко. — Съешь меня сейчас и больше не получишь. — Так я тоже не хочу, — говорит Чимин, не отнимая зубов от тонких ключиц, и вибрация его грубого голоса простреливает во всём теле Юнги волной мелких мурашек, — придётся растягивать удовольствие. — Придётся? — смеётся Юнги, касаясь кончиками пальцев холодного металла серёжек, что в ушах альфы громко звенят при движении, — удовольствием же надо наслаждаться. — Буду наслаждаться. Юнги стоять неудобно: ноги трясутся, а колени подгибаются. Стена кажется ненадёжной, а весь мир качается и шатается, единственная опора — широкие обнажённые плечи альфы, кожа которых горячее ядра Земли и Солнца. Омеге чудится, что он ладошки и нежные подушечки пальцев обжигает, когда ведёт по выпирающим твердым мышцам, пытаясь зацепиться и не упасть. Чимин плотно держит его тонкую талию в руках, с силой нажимает на рёбра, отчего дыхание у омеги спирает, и стон, рваный и громкий, в горле встает комом. На постель хочется переместиться, да только там склад целый из вещей альфы, а у Юнги ещё румянец стыда не до конца смылся возбуждением, тугим узлом завязывающимся внизу живота, посылающим электрические импульсы по всему тонкому, сейчас напряжённому, как натянутая стрела, телу. Чимин понимает, что омеге нужно, когда ноги того совсем слабеют, земля уходит из-под пяток, разверзаясь. Он подхватывает Юнги на руки, удобно устраивая мягкие маленькие ягодицы в больших ладонях, а он за шею его держится, не в силах разорвать поцелуя до тех пор, пока не оказывается прижат к матрасу, а в нос не бьёт густой запах муската. Чимин тоже пахнет сильно, феромоны от него исходят концентрированные, душащие, но вкупе с пропахшей ими одеждой создаётся безумная смесь настоящего афродизиака. — Нужно было жить у меня в шкафу. Зачем тебе эта комната и Тэхён? — смеётся Чимин негромко, отстраняется, чтобы носки стянуть и бросить их в кучу одежды, что закрывает постельное белье всё и прячет под собой мягкий пушистый плед. — Я приходил, — тяжело шепчет Юнги, надеясь, что его голос не звучит совсем хрипло и загнанно, — когда тебя не было, и сидел в нём. — Не пробовал выйти из шкафа? — тихо спрашивает Чимин, а его ладони, горячие и сухие, задирают широкую футболку, обнажая живот и набухшие бусины розовых сосков. Омега шипит сквозь зубы, когда сильные пальцы сжимают один, а мокрый язык проходится по коже у самой кромки шорт. — Звучит так, будто ты хочешь, чтобы я признался в своей любви к омегам. А я… — Влюблен в меня? — Да. Лицо Чимина сияет, хотя возможно, это из-за того, что слабое утреннее солнце наконец освещает комнату сквозь крохотную щель в шторах. А потом он целует Юнги снова, но уже не глубоко, лишь касается мягкими губами омежьих, сухих и искусанных. Юнги наслаждается тяжестью ладони, что по животу его водит, пупок задевая и тугую резинку, которая точно след на молочной коже оставит, если стянуть шорты наконец. Юнги не знает, куда деть собственные руки, потому пальцы снова в волосы вплетает, слыша, как альфа рычит в поцелуй и губы прикусывает. На языке вкус крови ощущается сразу же, и омега бархатно стонет, сильнее потягивая пряди жёстких волос, надеясь заставить альфу не торопиться и в страсти не тонуть так быстро. Он смотрит альфе в глаза, отстраняясь на жалкие миллиметры, видит только чёрные, перекрывающие всю карамельную радужку, зрачки. Взгляд у Чимина мутный и масляный, скользит по всему телу омеги, будто детали мелкие фотографируя и на память оставляя. Юнги и сам старается запомнить то, с каким неприкрытым желанием на него смотрит альфа. — Я предлагал тебе своё лицо. Всё ещё хочешь присесть? — Безумно, — кивает омега, — только шорты с меня эти сними. А шорты снять необходимо. Маленькому, но налитому кровью члену в них тесно настолько, что Юнги больно становится. Чимин за резинку тянет, стягивая мешающую ткань с округлых бёдер и выдыхает довольно, когда розовая головка ударяется о самый низ живота, пачкая светлую, выбритую гладко кожу каплями густой смазки. Юнги любит быть гладким сам для себя. А потом Чимин переворачивает их совершенно без особого труда. Так, что голая задница Юнги оказывается у альфы перед лицом, а омега подбородком в сильные бёдра альфы упирается, на руках не в силах удержаться. Альфа обжигает дыханием кожу у самого розового входа, а Юнги не знает, что ему делать: на Чимине всё ещё белье, стоит ли его стянуть? Но Чимин оповещает о своём желании сам, чуть приподнимая бёдра над матрасом, что скрипит под тяжестью двух тел громко. В соседних комнатах, наверное, слышно. — У тебя красивая задница. Мне нравится. — Спасибо, наверное. Нужно ли мне отвесить такой же комплимент твоему члену, — смеётся омега, а сам пальчиками тянется к чёрной ткани, облегающей вставший орган. — Ты на него посмотри для начала, — смеётся Чимин и льнет к ягодице Юнги языком, собирая испачкавшую кожу сладкую смазку. Юнги и сам не заметил, как потёк, шорты испортив. Не заметил, что мутная жидкость теперь капает на грудь и шею альфы, оставляя мокрые следы и смешиваясь с потом. Юнги освобождает член альфы и зависает на долю секунды. Как подступиться к горячей, набухшей от прилившей крови плоти он не понимает, хоть головка весомо упирается в его щёку. Он пробует её на язык, солоноватый вкус на языке ощущая, с лёгкой горчинкой, мысленно думает попросить альфу в ближайшее время воздержаться от острого. А Чимин ртом тёплым касается раскрытого входа, губами лаская розовые бархатные складочки. Юнги теряется, выпускает изо рта плоть, когда слышит: — О моём языке слагают легенды. — Я про него ещё пару стихов напишу, только не останавливайся, — просит Юнги чуть плаксиво и задницей назад подаётся, ощущая, как язык занимает законное место на сочных ягодицах, слизывая короткими движениями влагу смазки. Омега глаза от удовольствия закатывает, когда альфа ладонями разводит мягкие половинки в стороны, проникая кончиком языка внутрь. Юнги неловко, он губами по головке мажет, вены, вздутые, ими обводит, и тихо тает, как мороженое на солнце. Смазки течёт много, Чимин ей хлюпает, ловить пытается бегущие по коже капельки, смаковать вкус омеги. Язык Чимина творит чудеса, скользит по тёплым стенкам совсем глубоко, а Юнги простреливает судорогой, из-за которой приходится от члена отпрянуть, чтобы случайно не задеть нежную розовую кожицу. Омеге плохо и хорошо, когда он садится на лицо чужое, ягодицами в нос упирается, на бёдрах удерживаясь. Лицо Чимина мокрое от смазки, а глаза прикрыты, будто он реальное наслаждение получает, вылизывая все складки входа Юнги. Омега лишь ладошкой расслабленно по собственному члену водит, толкается в неё, соскакивая с языка то и дело, хоть сильные руки и удерживают его за бёдра, встать не дают. На ресницах собираются слёзы, на лбу — крупные капли пота, которые он смахивает одним движением головы. Юнги издаёт плаксивые звуки, скулит и стонет, извиваясь, а альфа рычит громко, зубами впиваясь в ягодицу так сильно, что след точно останется. Юнги не против синяков. — Блять, блять, блять, — повторяет он, как заведённый, а по подбородку слюна течёт. Юнги глотать её не успевает, с губ стоны срываются беспрестанно, а лёгкие горят. Узел внизу живота вот-вот развяжется, а Чимин захлебнётся сладкой влагой, которая уже испачкала всё его лицо и шею, стекая на одежду, на ней оставляя мутные разводы. Юнги чувствует, как в груди гулко о рёбра бьётся сердце, надеясь искренне, что оно не остановится прямо сейчас, пока он, устав, не опускается на лицо альфы до конца, ощущая внутри силу языка и пальцы, скользящие около входа приятно. — Чимин, — стонет Юнги хрипло, а слёзы скользят по его розовым щекам, когда электричество проходится разрядом по позвоночному столбу, бёдра сковывает судорогой, а всё тело трясётся бешено. Капли семени брызжут на грудь омеги, живот усеивает белёсой жидкостью. Чимин выдыхает тяжело, снимая с себя обмякшего омегу, и шепчет тихо в розовое ухо: — Я сегодня напился и наелся. — Но не кончил, — шепелявит Юнги и пальцами дрожащими тянется к стоящему, упирающемуся в живот, члену. Только сейчас омега замечает очерченные рельефом мышцы пресса, хоть они мелькали перед его лицом томительно долго. Чимин перехватывает его запястье, нежно и аккуратно, шепча произносит: — Не нужно. Потом наверстаем, — и касается поцелуем бледных костяшек. Юнги дует губы недовольно, но соглашается, откидываясь в ворох вещей альфы, большую часть из которых теперь точно нужно в стирку отправить. Всё тело горит, ягодицы липкие от слюны и засыхающей смазки, которую Чимин до сих пор с пальцев слизывает, урча довольно, рядом мостясь. — Стихи про язык в силе? — Лучший язык. Парочку точно напишу, — смеётся Юнги, принимая объятия. Юнги дышит тяжело, а всё его тело трясётся мелко. Чимин прижимает его к влажной груди, на которой капельки пота блестят красиво, не перестаёт касаться губами мокрой макушки, а Юнги целует горячую кожу, языком по ней проходясь. В действии нет подтекста никакого, он просто вкус альфы на языке прокатывает, двигаясь с трудом и ногу через торс Чимина перекидывая. А ещё у него сердце громко в груди стучит, когда они пальцы переплетают крепко и целуются мягко, едва касаясь друг друга. — Теперь просто проси, не нужно ничего красть, хорошо? — шепчет Чимин куда-то в волосы Юнги, а тот кивает довольно, в тепле утопая. Спустя пару месяцев, вальяжно развалившись на кровати, заваленной чиминовыми вещами абсолютно законно, Юнги спросит ехидно: — Сегодня зайдет Чимини, сможешь скрыться на парочку часиков? И посмотреть, как Тэхён закатит глаза, в сумку ночную футболку положит, чтобы уйти до самого утра. Жизнь в общаге сказочная. И охранники больше сигареты не отбирают, с Чимином спорить не в силах.