Наглый вор и чистые носки

      Юнги проходит в комнату, полную тишины и спокойствия, а еще — терпкого и тяжелого запаха муската, что застилает собой поверхности, скользит мягкими объятиями по коже и позволяет забыться. За тонкой стеной из гипсокартона слышны голоса и тихие удары металла о стекло, словно кто-то готовит есть или моет посуду за бурной беседой. В голове омеги — непроглядная густая пелена из мыслей и ненависти ко всему, что способно дышать. К недышащему глубокое чувство нелюбви тоже присутствует, но куда в меньших объемах.       Он по уши в долгах. Нет, он и есть олицетворение долга, неудавшегося студента, отчисленного лоха, если можно. И пусть у любого его одногруппника, все так же бесящего по прошествии месяцев совместной учебы, проблем и хвостов не меньше, ненависть омега испытывает к себе, глупому и даже неспособному списать под шумок, спрятав тихонько телефон под стол. Еще этот счастливый Чимин, что рядом всегда, выходящий на повышенную стипендию.       — Пиздец, — выдыхает Юнги, укладываясь на постель. Он прикрывает лицо руками и на секунды избавляет мозг от тяжести груза невыполненных дел, чтоб сыграть в сонную рулетку, не ставя будильник. Сон накрывает сознание припадочными картинками и какофонией цветов, среди которой тело оказывается ватным, а голова — неподъемной.       Но Юнги скорее не спит, больше дремлет. Он слышит шум голосов соседей за стеной, шаги в коридоре, гул холодильника, что, кажется, пытается взлететь, потому что ракеты того тише. И он слышит тихий поворот ключа в замочной скважине и поступь легкую, полную какого-то воодушевления. Глаз приоткрывается сам собой, без воли его хозяина: Чимин нависает над сдвинутыми с недавних пор кроватями.       — Проснись, покурим, — говорит Чимин, чуть криво улыбаясь. Его рука наглаживает бедро Юнги, нежно скользит по нескрытой домашними шортами коже, что мелким светлым пухом волос покрыта. — Давай.       — Я хотел сыграть в рулетку, бездушное ты чудовище.       — На каникулах сыграешь.       Юнги недовольно бурчит, вылезая из пледа, пока альфа перед лицом крутит пачкой Чапмана, с вишней, что так сильно омега любит. Чимин посмеивается, раздражающе бодрый и свежий, словно не он вчера до поздней ночи над проектом сидел, вытирая слезы, бежавшие от усталости из глаз, платком омеги, украденным давно. Юнги хвастаться бодростью и силами не может, хоть и плетется в ванную, где сигнализации никакой.       Сигареты прикуриваются, дым наполняет легкие, никотин — тело, вызывая мелкую дрожь в пальцах. Юнги дышит довольно, наслаждаясь смесью вкусов фильтра и запаха альфы. И думает, что уезжать совсем не хочет, а вот отдохнуть — очень даже. После тяжелого семестра-то, что соки выпивает до последних капель. А ведь он первый, что дальше — неизвестно.       — Я уезжаю к родителям на каникулы, — говорит Юнги, пристраиваясь на холодном полу ванной. Сигарета между зубами трясется, осыпая серые хлопья на светлый кафель; омега смахивает их длинным рукавом, натянутым на пальцы в каком-то трогательном жесте. — Ты не против?       — С чего бы мне быть против? Я твой паспорт отдам, и вали на все четыре стороны, — Чимин сбрасывает пепел в раковину, прямо на грязную посуду, что стоит и откисает, залитая водой.       — Очень смешно, конечно, — Юнги высовывает язык, когда таракан теряется в пространстве из-за тонкой струи дыма, льющейся на него, и падает на пол с каким-то больно громким звуком. Жирный, объедал холодильник явно без стеснения. — И даже скучать не будешь?       — FaceTime, детка, — окурок летит в мусорку, пуская тонкие кольца дыма к потолку. Юнги думается, что в коридоре должно очень сильно вонять сигаретами.       — И тебе будет достаточно?       — Никогда.       Чимин обнимает за плечи, поднимая с насиженного и теплого места. Бедра обдает прохлада отапливаемой слабо комнаты, но мягкие руки, скользящие вниз по спине, просчитывая позвонки под тонкой тканью, быстро оглаживают покрытую мурашками кожу, разгоняя жар от живота по всему телу, что ближе жмется к пахнущему терпко альфе, надышаться желая. Юнги целует сам.       Чимин ему отвечает, с силой прикусывая губы и юркий язык, больно так, что белые искры перед глазами всплывают, а тихий вскрик рвется из распахнутого рта. И, как только звук сдавленный оглашает ванную комнату, альфа переходит на шею, слюнявя и облизывая. Юнги немного забывает про свои дела, про проблемы и то, что грозит ему и слет со стипендии, и потеря нормального места в хорошей общаге.       — А ну свалите, — прерывает до боли знакомый голос. Ну, тот самый, что в первые дни учебы Юнги так часто слышал из своей комнаты. Голос Чонгука, нервный и слишком быстро ворвавшийся в личное пространство. — Освободите место особого назначения.       — А в твоей комнате что? — спрашивает Чимин, не переставая облизывать челюсть Юнги, где кости выпирают под светлой кожей. — Засор, потоп, Тэхен засел? Я его не осуждаю, тоже хотел бы прятаться от тебя хотя бы в сортире.       — Смешно, — отвечает Чонгук, пока щеки Юнги стремительно краснеют; все же раскрепощенность не успевает стать его сильной стороной, пусть и открытости новому больше становится. Чимин особенно жадно обнюхивает шею, почти по-звериному, хотя сам омега ощущает лишь плотный запах сигарет в воздухе. — Но обоссусь я сейчас не из-за роскошного твоего юмора.       — Возьми мои ключи и вали, — шипит Юнги, впиваясь пальцами в плечи Чимина, чтоб тот не мог отстраниться ни на миллиметр дальше необходимого до боли внизу живота. Чонгук выглядит недовольным, но волнует ли это омегу, что в первые недели в университете терпел его вечные рандеву с Тэхеном?       Не-а. Нет.       Юнги пару месяцев избавлен от Чонгука и Тэхена совместным проживанием с Чимином. И Боги универа, как он этому рад.