Мы идём туда, где тепло

— Ты так редко улыбаешься, — Галерион, ухмыляясь, лежал на коленях мера и в очередной раз с неподдельным интересом рассматривал его лицо, — Такой серьёзный, физиономия, вроде, умная... А на деле — такой дурак! Он смеётся и тянет руку к его голове, дабы схватить за ухо — или щёку, уж куда попадётся, — и заставить того хоть немного улыбнуться, но Маннимарко перехватывает и опускает тонкую руку. — Мне всё равно, как они меня оценивают. Сам-то я прекрасно знаю, на что способен, — он переводит взгляд с переливающейся перламутровой дали на лежавшего в ногах эльфа. Улыбается, балбес. И глаза большие-большие — весь небосвод поместится. Было в его лице что-то такое, кошачье даже. Иногда он задумывался, что же, всё таки, он — несомненно альдмер! — нашёл в Галерионе?.. В этом несчастном мере, с биографией настолько туманной, что если бы там, в действительности, затесались каджиты, то он нисколько бы не удивился... В пещерах он иногда думал о нём, пока проводил очередные эксперименты над животными. Представлял его лицо. Признаться, немного красивее, чем оно было на самом деле: представлял, как округлые щеки спадут, обнажат благородные скулы, отчего глаза его будут казаться ещё больше. Жёлтая кожа станет чуть бледнее, не будет больше тех глупых веснушек. Где-то под ней, внутри, наконец суетливо закопошатся черви... На этом волнующем этапе сбивалось дыхание — приходилось выбирать между окончанием эксперимента и окончанием фантазии. Никогда он не признается, что мысли о собственных руках, блуждающих по оголенным костям Галериона, словно по струнам арфы, срывали его планы о вечерних исследованиях. — Ой-ой, как мы заговорили. Попробуй в следующий раз сам перечитать все те книги, которые дают мастера. Для разнообразия. Слышишь? — мер снова уходит в себя, смотря вдаль, и Ванусу приходится щёлкнуть его по носу, дабы спустить на землю, — Я с кем разговариваю? Маннимарко дёргается слегка, шепчет еле слышно что-то утвердительное, да снова устремляет взгляд в бесконечный горизонт. — Когда ты последний раз причёсывался? — он вытаскивает из спутанных волос какую-то веточку и откидывает в сторону. С первых дней их знакомства Галериону стало ясно — Маннимарко не из брезгливых и внешностью своей отнюдь не озабочен. Напротив — он часто забывал заправлять блузу в портки, пачкал рукава камзола, а комичная мысль о том, чтобы почистить свои сапоги и вовсе никогда не посещала его голову. Маннимарко любил грязь. Любил грязь в книгах, любил земную гниль, любил налёт времени на вещах обыденных. В сломанных, "мёртвых" предметах и структурах он находил больше жизни, чем в вылизанных, стерильных стенах башни. В последнее время он стал совсем странный — не удосуживался уделять внимание и собственному телу, над чем Ванус обязательно подтрунивал. Но это всё касалось дел непосредственно телесных, приземленных — в остальном, конечно, самолюбия ему было не занимать. Порой скажет чего-то — хоть стой, хоть падай. — В прошлый Морндас?.. У меня нет на это времени, Ванус. У меня на уме целое множество важных вещей. — У нас есть всё время Этериуса, а ты всё куда-то спешишь. Может, наконец расскажешь, над чем ты так усердно работаешь? Маннимарко молчит. Смотрит не моргая, и думает — ну как, как ему сказать? Разве он поймёт, разве воспримет всерьёз? Испугается. А зря. О, сколько они могли бы добиться вместе! Сколько рубежей они могли бы взять вдвоем! Ведь Ванус всё таки ранимый мальчик. Он многое преодолел, чтобы быть там, где он сейчас находится. Здесь он наконец научился снова радоваться — безмятежные берега Артейума, лишённые суеты, жестокости и спешки, вернули меру потерянное детство и позволили прикоснуться к знаниям, которые когда-то от него так старательно пытались скрыть, запретить. Чтение книг, колдовство и великие умы, готовые дать ответ на любой его вопрос, даже самый глупый. Ослепленный желанием познать весь мир, он не осознавал, что некоторые знания могут его ранить. Не даром неды на Нирне говорят: "меньше знаешь — крепче спишь". — Ты обязательно узнаешь об этом, когда придёт время, — увиливает он от ответа. — Что-то для меня? — Ванус игриво задирает нос, — Выдумываешь новое заклинание мне в подарок? — Нет. Но ты узнаешь об этом первым. Я очень надеюсь, что тебе понравится, — он наконец улыбается. — Хорошо. Но если это всё таки заклинание, пусть оно будет посложнее, позаковыристее. Справишься? — Главное, чтобы ты справился, — бровь Маннимарко выгибается, и Галерион в ответ скалится ещё шире и лучезарнее. Он очень любил когда ему бросали вызов. Но Маннимарко замолкает, не найдя в себе смелости выдать своей секрет, и Галерион, вздохнув, тоже замолчал — улёгся поудобнее в костлявых коленях и вгляделся в небо, такое же бесконечное и сверкающее, как и в день, когда он впервые ступил на эти земли.