out of an orange colored sky

У Стива не получается добраться домой до трех часов ебаного утра, и, сделав один жалкий шаг внутрь, он спотыкается обо что-то и едва не растягивается на полу в коридоре. Господи-Франклин-Делано-Рузвельт-Иисусе, что за херн… О. Точно. Кошка. Он находит выключатель и включает свет, щурясь, когда потенциальная причина его безвременной смерти убегает по коридору и запрыгивает на колени к Зимнему Солдату. Стив подавляет волну раздражения и пинком закрывает дверь, шлем болтается на пальцах. — Нет, все в порядке, — тоскливо говорит он. — Чувствуй себя как дома. Солдат поглаживает Носки по спине, не обращая на язвительность Стива ни малейшего внимания: — Как твой слух? Стив доползает до гостиной. — По-прежнему как будто маленькие эльфы играют на ложках внутри моих ушей, — он роняет шлем, сбрасывает щит и кобуру. — Но, по крайней мере, могу слышать свои мысли. Я бы назвал это улучшением. Солдат сталкивает Носки с колен и встает. Он оглядывает Стива с головы до ног. — Раздевайся. Пульс Стива резко подскакивает: — Прошу прощения? — Я хочу оценить тяжесть твоих травм. Раздевайся. Стив не разочарован. Нет, совсем нет. — Что, не доверишь мне сделать это самому? — Нет. Ни единой секунды колебания, Господи. — Давай, не сдерживайся. Расскажи мне, как ты на самом деле себя чувствуешь. Солдат прищуривается. Боже, Стив слишком устал для этого. Он просто хочет пойти в постель. — Я в порядке. — Ты всегда так говоришь. Стив трет глаза, в которые словно песка насыпали. — Всегда говорю что? — бормочет он, зевая. — Что ты в порядке. Неужели я единственный, кто думает, что ты безбожно пиздишь? Стив фыркает. — На самом деле, мой терапевт говорит мне то же самое каждую неделю. Ну. Не такими словами, но… Солдат цепляется пальцами за пояс Стива и тянет, но он с таким же успехом мог потянуть за член, учитывая как сильно этот член реагирует. Проклятье. — Ладно, ладно, — Стив подается назад, отчаянно пытаясь добавить немного расстояния между ними, прежде чем он окончательно смутит самого себя. По крайней мере, он больше не чувствует себя уставшим. — Просто перестань нависать, хорошо? Господи. Солдат отступает, бесстрастно глядя, как Стив по частям сбрасывает форму. Это не стриптиз, Стив никогда бы даже не стал пытаться превратить это в что-то эротическое. У него горит шея под воротником, когда он вспоминает, как чувствовал себя минуту назад, но он раздевается — механически и совершенно несексуально, как будто снимает с себя одежду для рутинного медицинского осмотра. Солдат даже не касается Стива, пока тот не разденется до боксеров, но и после — это только чтобы взять его за запястья и вытянуть руки по бокам, только для лучшего обзора. Стив уже знает, что он увидит: немного мелких царапин от того, как его силой поставили на колени, несколько ранок, где гравий врезался в кожу. Ничего, что не заживет за лишний час — определенно ничего, над чем стоит суетиться. И все же. — Повернись. Стив закатывает глаза: — Хочешь заодно проверить зубы? Вместо ответа Солдат просто разворачивает Стива, скользя мозолистой рукой по его спине и бокам. Стив задерживает дыхание, кожа покрывается мурашками, только чтобы зарождающееся возбуждение нашло немедленную смерть, когда Солдат хватает его за шею и нажимает двумя пальцами под челюстью, там, где сплошь синяк. Стив давится и разворачивается, потирая горло и хмурясь, несмотря на слезящиеся глаза, пока испуганная Носки стрелой улетает под диван. — Господи, что за на хрен? Зачем это было? Солдат просто смотрит на Стива, как будто это он сделал что-то не так. — Ты сказал, что ты в порядке. Ты солгал. — Я в порядке. Я как бы привык к боли за это время, ты знаешь. Я могу справиться с несколькими синяками, — Стив скрещивает руки на груди и теребит подбородок. — Что насчет тебя? — Что насчет меня. Вы, блядь, издеваетесь над ним? — Тебя подстрелили. — Кевлар, — напоминает ему Солдат, как будто думает, что Стив забыл. И почему бы ему не думать? Стив уже забыл однажды — не так ли? — потому что был слишком занят, сходя с ума из-за этого парня, вместо того, чтобы сохранить хоть каплю здравого смысла, блядь. — Ага, — цедит Стив сквозь зубы. — Кевлар. Я знаю, как это работает. Я носил кевлар, так что я знаю, что каждая пуля оставляет адские синяки, даже если не пробивает его. Это если повезет. Если тебе не повезет — сломаются ребра. Так что позволь спросить еще раз: что насчет тебя? Солдат мгновение молчит, потом говорит: — Я функционален. Стив должен быть в постели, безуспешно пытаясь хоть немного отдохнуть, но вместо этого он, стоя в одном нижнем белье, спорит с кирпичной стеной. — Я не просто хочу, чтобы ты был функционален. Я хочу, чтобы ты хорошо себя чувствовал. — Это синонимы. — Нет, это не синонимы, — горячо протестует Стив, потому что, по всей видимости, он готов биться насмерть за это в (он проверяет часы) три тридцать гребаного утра. — Я знаю, ты можешь функционировать на двух часах сна и протеиновом батончике, я знаю, ты можешь ходить со сломанным ребром, как будто ничего не случилось, потому что я тоже так могу. Что я пытаюсь вбить в твою голову, так это то, что ты — не обязан. Солдат поднимает подбородок и отводит плечи назад, словно Стив чем-то его напугал. Он смотрит на Стива, как будто… Стив не знает, просто это ощущается, как если бы Солдат снимал с него шкуру, чтобы изучить внутренности. Это настолько же приятно, насколько звучит, и Стив пытается хоть что-то, хоть что-нибудь сказать, когда Солдат наконец-то сам нарушает мучительную тишину. — У меня нет сломанного ребра. Стив моргает. Стив моргает снова. — Ты же не собираешься сказать мне, что у тебя два сломанных ребра, нет? — Нет, — фыркает Солдат. — О, ну, — Стив хлопает по бицепсу, зарывается пальцами ног глубже в ковер, — хорошо. Солдат наклоняет голову. Прикасается к губам Стива. Оттягивает нижнюю губу и отпускает с влажным хлопком. Проверяет зубы. — Очень смешно, — смертельно серьезно говорит Стив, но улыбается. Солдат продолжает прикасаться к нему. Он кладет ладонь на щеку, веки наполовину опускаются, прикрывая расширившиеся зрачки, и Стив внезапно осознает, насколько он почти голый. Близость Солдата сводит с ума запахами пота, мускуса и пороха, заставляет кружиться голову и развязывает язык, наверное, именно поэтому он говорит то, что говорит. — Нам не обязательно. Рука Солдата замирает у его лица. — Не обязательно — что? — Ты знаешь, нам не обязательно делать… — Стив ведет рукой в воздухе в каком-то неопределенном жесте. Это совершенно бессмысленно, но что еще ему делать? Имитировать дрочку? — Это. Каждый раз. Знаешь, ты можешь просто… прийти, да? Если хочешь. Как… как на днях. Когда ты, э… Когда ты почти вошел в лоток. — Ты хочешь, чтобы я наступил на кошачье дерьмо? — недоуменно спрашивает Солдат. Все идет не так, как надеялся Стив. — Нет, это не то, что я… Я просто имел в виду, что мы можем поговорить. О Толкиене или… или о чем угодно. Может, посмотреть фильм. Я не знаю. Солдат опускает руку. Его глаза становятся холоднее, язык тела очевидно закрытым, а у Стива перехватывает горло. — Это не то, что мы делаем. Стив знает, что такое быть отвергнутым, но это знание нисколько не смягчает боли. Все, что надо знать об экспозиционной терапии. — Я знаю. — Я не… — Не мой ебаный бойфренд. Ага, я знаю, — как будто Солдат хоть когда-нибудь позволит ему забыть даже на одну проклятую секунду. Блядь. Он отворачивается. — Куда ты идешь? «Сунуть голову под кран, пока не перестану чувствовать себя горячим мусором». — Мне нужно принять душ, а потом я пойду спать. Оставайся или не оставайся. Мне плевать. Он говорит это, но потом замедляет шаг, давая Солдату шанс на… что? Броситься в объятья Стива и взять свои слова назад? Ага, конечно. Это не то, что они делают. Солдат не должен Стиву ничего, кроме того, что готов дать. Он вообще ничего ему не должен. В любом случае, Солдат ничего не говорит. Стив трясет головой — в основном, чтобы прочистить себе мозги — входит в ванную и захлопывает за собой дверь. *** Это было больно? Адски. Но потом это закончилось — и больше вообще не было больно. Действительно заставляет задуматься: тот же принцип применим к этому? Скорее всего, нет. Да. Скорее всего, нет. *** Стиву, наверное, стоило бы немного остыть, но он все равно включает почти кипяток, потому что даже сейчас ненавидит холодную воду. Еще тепло должно помочь расслабить напряженные плечи, и Бог знает, сегодня он не получит другой возможности расслабиться, не после этого дерьмового шоу в гостиной. Он полагает, что мог бы подрочить, но член мягкий, незаинтересованный, а он сам недостаточно хочет этого, чтобы заставить его работать. Блядь. Проклятье. О чем, блядь, он только думал? Даже если бы Солдат был заинтересован в чем-то кроме секса по случаю — а он очевидно не заинтересован — как бы это вообще сработало? Типа, что Стив собирался сделать? Пригласить Солдата на танцы? Предложить ему встречаться? Потому что, конечно же, никто и глазом не моргнет, если Капитан Америка пойдет гулять на улице за ручку с врагом государства, правда? Ебаный идиот. Господи, эта ночь вообще может стать еще хуже? Конечно, Стиву стоило бы дважды подумать, прежде чем так искушать судьбу, потому что буквально через две секунды, будто прямо отвечая на его риторический вопрос, выключается свет. Ради всего святого. Матерясь, Стив стирает воду с глаз и оглядывается, но даже он ни хрена не может разглядеть в этой кромешной темноте. Это — то, что он получает за решение не устанавливать аварийное освещение, купленное в Лоу в прошлом месяце. Если он поскользнется в ванной и свернет чертову шею, будет некого винить кроме самого себя. Или, может, все-таки будет кого, потому что, когда он тянется к занавеске, кто-то другой отодвигает ее, пластиковые кольца скребут по стальному карнизу, как ржавые гвозди по классной доске. Стив падает спиной на кафель и рефлекторно бьет, дрожа от прилива адреналина, а в голове тупой литанией бьется: что за на хуй, что за на хуй, что за НА ХУЙ… Металлическая ладонь ловит его кулак. — Господи Иисусе, — Стив нащупывает поручень и выпрямляется, глядя куда-то в направлении Солдата. — Предупреди парня в следующий раз, ладно? — подождите. — Электричество не вырубилось, да? Это был ты. Ты выключил свет. Солдат не отвечает, потому что все вопросы глупые. Вместо этого он шагает в душ, его босые ноги дважды шлепают по мокрому дну ванной. Босые ноги. Мозг Стива замирает, а потом, снова и снова, как заевшая пластинка, воспроизводит одни и те же слова. Голый. Солдат голый. Он голый в душе со Стивом, который тоже голый. Они голые вместе. Голые. Вместе. Солдат задергивает занавеску, запечатывая их в тепле и влажности. Он разжимает кулак Стива, держа его на уровне груди, и проводит кончиком указательного пальца правой руки по ладони Стива. Делает паузу и повторяет. Стив все еще зациклен на этой вещи (голые, вместе, голые), поэтому ему требуется несколько секунд, чтобы осознать, что Солдат рисует на его ладони набор букв. Д-И-Л-И-Н. ДИЛИН. ДИЛИН? Что это должно оз?... Оу. Д ИЛИ Н. Да или нет? Стив из принципа должен сказать нет. У него есть гордость, да? Неужели он действительно собирается позволить этому парню обвести его вокруг члена? Член. Его член больше не мягкий. Он оживляется между ног от перспективы всей этой обнаженной кожи, и Стив даже не думал об этом, но теперь представляет, как это могло бы чувствоваться: Солдат, трущийся об него, когда между ними ничего нет — и уши горят, а живот сладко сжимается. — Да. Блядь. Солдат двигается быстро — достаточно быстро, чтобы Стив едва ли получил возможность отругать себя за вырвавшееся слово — проводит ладонями по рукам Стива, подносит их к лицу, в темноте находя большим пальцем его губы. Рот Солдата отрывается от челюсти, задерживается на щеке, прижимается к ней, и это все, что нужно, чтобы Стив сдал остатки своей гордости и перестал заботиться обо всем, кроме того, как ему охуенно хорошо. Он почти забыл на что это похоже, чувствовать себя так хорошо, пока Солдат не нашел его в том подвале и не попросил поцелуй. Это было достаточно давно, казалось бы, Стив должен был привыкнуть, но его все еще застает врасплох насколько мягкие у Солдата губы, словно прикосновения мятого бархата. ГИДРА, возможно, вырезала из него все, кроме сухих мышц и острых лезвий в своем стремлении довести идеальное оружие до совершенства, но даже они не смогли стереть всю мягкость человеческой части Солдата, а Стив уверен — они пытались. Это пиздец, но его переполняет жаркий, собственнический трепет от мысли, что он единственный, кто знает правду об этих губах, чаще всего спрятанных под маской. Он вздрагивает и углубляет поцелуй, скользит языком по щетине Солдата и пробует привкус соли на коже. Солдат отвечает низким, голодным стоном и втягивает язык Стива в рот, сжимая его лицо руками, словно пытаясь удержать на месте. Член Стива дергается — от того, как Солдат сосет его язык, от того, как Солдат держит его, от того, какие чувства порождает сочетание этих вещей — и он бездумно толкается бедрами вперед, отчаянно нуждаясь хоть в каком-то трении. Он получает то, что хочет, мимолетно, когда головка упирается в плоский живот Солдата, но даже этого достаточно, чтобы у него подкосились колени. Боже, блядь, ему надо больше и надо прямо, блядь, сейчас. Стив тяжело выдыхает в рот Солдата и целует его, неряшливо, жадно, прикусывая полную нижнюю губу. — Давай, — бормочет он почти болезненно. — Давай, прикоснись ко мне, я хочу. Солдат словно ждал этих слов. Он обхватывает Стива за плечи, толкает к стене и прижимается ближе, и это кожа к коже — все то, о чем Стив так часто думал — скользкая после душа и обжигающе горячая. И член Солдата, о Боже, его член зажат между ними, гладко и твердо прижат к его собственному, и Стиву приходится двумя руками схватиться за поручень, чтобы удержаться от прикосновений. Он закрывает глаза и мучительно стонет в поцелуй. Господи, он хочет. Он хочет вцепиться одной рукой в длинные волосы Солдата, хочет схватить его другой за задницу и просто, блядь, тереться об него, пока не кончит сильно и грязно по их животам. Но он не может. Он разрывает поцелуй и запрокидывает голову, тяжело дыша. Он не может. Солдат прикрывает его глаза рукой, и Стив ворчит, раздраженный напоминанием, что Солдат все еще не верит, что он не будет подглядывать, даже в абсолютной темноте ванной, где все равно ни черта не видно. Он раздражен и разочарован, что глупо и эгоистично, особенно сейчас, когда Солдат дает ему ровно то, что он хотел неделями — они вдвоем, голые, и Солдат прижимается к нему бедрами, сжимая их члены, двигается, подталкивая их обоих ближе и ближе к оргазму. И это будет так хорошо, Стив знает, что будет. Он чувствует нарастающее давление даже, блядь, в глазах. Но все же. Стив сжимает кулаки. Все же. По крайней мере, Солдат выполняет его просьбу и трогает его, много. Даже щедро или, может быть, просто жадно, но для Стива это не имеет значения. Потому что в любом случае он — тот, кто дрожит в жаркой хватке удовольствия-боли, когда Солдат присасывается к его шее, когда Солдат нащупывает грудь и сжимает набухшие соски. Это живот Стива делает гребаное сальто, когда Солдат хватает его за задницу и крепко сжимает. Стив беспомощно открывает рот, на язык попадают капли воды. — Бля, — шепчет он, едва слышно сквозь рев душа. Стальной поручень стонет в его хватке. Он надеется, что не выдернет его из стены по дурацкой случайности, но боится, что это возможно. Солдат снова находит его рот и облизывает приоткрытые губы, сжимая ладони на ягодицах, направляя их и превращая ритм в быстрый, жесткий, безумный. Их члены сталкиваются и трутся, и Стив мгновенно забывает обо всем возможном материальном ущербе и залоге за квартиру, остается только бездумное, дикое желание. Он плывет в нем, ноги скользят по мокрому дну ванной. Если бы не Солдат, твердо прижимающий его к стене и удерживающий на месте, Стив, возможно, разбил бы себе череп, как яичную скорлупку. Это, наверное, должно беспокоить его сильнее, чем сейчас. Но пиздец, настоящий пиздец в том, что разочарование Стива поднимает уродливую голову даже когда надвигающийся оргазм сжимает яйца и закипает внутри живота. Хорошо, что рот занят, иначе он мог бы сказать что-то глупое. Что-то глупое вроде: «Я хочу прикоснуться к тебе, действительно прикоснуться к тебе. Я хочу свой рот на тебе. Я хочу видеть твое лицо, когда целую тебя и когда заставляю тебя кончить, и больше всего на свете я просто хочу тебя, я хочу тебя так сильно, Боже, пожалуйста…» В конце концов он говорит это вслух — только последнюю часть: — Пожалуйста, — он вцеловывает это слово в рот Солдата, слишком далеко зашедший, чтобы заботиться о том, насколько блядски бессовестно нуждающимся звучит. — Давай, пожалуйста, я хочу… бля, блядь, давай. Солдат реально дрожит, и Стив почти уверен, что из-за его «пожалуйста». Он бы сказал это снова, он бы сказал это столько раз, сколько хочет Солдат, если бы это принесло ему освобождение, которого он так страстно жаждет. Вот только ему не приходится говорить, потому что Солдат просовывает между ними руку и оборачивает ладонь вокруг основания члена Стива, и, ебать, один хороший, сильный рывок — это все что нужно Стиву. Поручень в его хватке визжит, как перед смертью, Стив замирает, видит звезды и кончает. У Солдата перехватывает дыхание, дергаются бедра, и он падает на Стива, прижимая его к стене, пока беспорядок между их животами становится еще большим беспорядком. Ощущение спермы Солдата, густой и липкой, стекающей по ногам, похоже на еще один оргазм, дева Мария, матерь Божья. Они остаются так, прижимаясь к стене, пока восстанавливают дыхание, теплые брызги воды падают на склоненные головы, стекают, смывают с них пот и сперму. Стив ожидает, что Солдат отстранится теперь, когда они закончили, но секунды складываются в минуты, а он все еще не двигается. Стив отпускает поручень — который чудесным образом все еще прикреплен к стене — и обнимает Солдата за талию, стараясь сохранить это прикосновение легким, не обязывающим. Должно быть, ему удается, потому что Солдат дергается, но не уклоняется и не бросается на него. Он позволяет Стиву держать его. Хотя бы немного. Стив думал, что потерял его. Думал, что потерял его, как потерял Баки. Боже. Блядь. — Останься, — говорит Стив голосом, хриплым от секса и едва контролируемых эмоций. — Просто останься на минутку. Ладно? Солдат прислоняется головой к его плечу. Он кивает. Он остается. *** Да, эта штука с ретроспективой? Никогда не приносила никому ничего хорошего. *** Что-то щипает Стива за руку, сильно. — Просыпайся. Стив приходит в себя с недостойным фырканьем, неуверенно моргая в тусклом, сером свете спальни. Солдат нависает над ним, изможденный, с пустыми глазами, как горгулья. Это нервирует, просыпаться так, но по крайней мере в этот раз он не прижал нож к его горлу. Стив трет глаза. На подбородке засохла слюна, а на животе — теплый груз, и он пока даже не задумывается, что это. — Скок время? — невнятно бормочет он, прежде чем зевнуть. — Девятнадцать часов. Это наводит на размышления: — Я спал весь день? — Да. Шикарно. — И ты был здесь все это время? Пожатие плеч. Стив не может сказать «да» это или «нет», и он вроде как боится спросить. Еще он чувствует, что что-то забыл, что-то важное… — Дерьмо, — Стив приподнимается на локтях только чтобы резко замереть из-за веса на животе. Что, блин, это вообще такое? — Я должен накормить Носки. — Я покормил ее. Стив обдумывает это. — Ты. Покормил? — Я действительно знаю, как открывать консервные банки, — ядовито говорит Солдат, и, да, Стив, наверное, это заслужил. — Извини, — Стив откидывается обратно на подушки, почти вывихнув челюсть в очередном зевке. Он примирительно улыбается Солдату. — И, э-э. Спасибо. Правда. Это приносит ему очередное пожатие плечами. Стив смотрит на часы, какая-то его часть не верит, что уже столько времени, но Солдат не обманул: он реально проспал до семи чертовых вечера. Стив хмурится сам себе, но резко перестает, когда замечает что-то, чего определенно не было на тумбочке прошлой ночью. — Ты дочитал? — спрашивает Стив, забирая «Хоббита» и листая его. Книга в том же состоянии, что и когда он дал ее Солдату, но он и не ожидал иного. — Тебе понравилось? — Это было. Бессмысленно. Достаточно справедливо. — Да, но тебе понравилось? Солдат, кажется, обдумывает это. — Да, — говорит он наконец, и Стив улыбается. — Я рад, — он удивлен, насколько это правда, и более чем немного обеспокоен тем, как был бы разочарован, если бы Солдату не понравилось. Он до сих пор не осознавал, что поделился с Солдатом такой интимной частью себя, и это заставляет нервничать. — Хочешь посмотреть фильм? Господи, этот разговор оставит его эмоционально избитым. — А? Солдат дергает одеяло. Если бы это был кто-то еще, Стив сказал бы, что он… ерзает? — У тебя есть DVD-плеер. — А. Да. Да, у меня есть. — И диски. — Ага. Они тоже. Солдат сердито смотрит, и Стив сдерживает ухмылку. У него есть это странное щекочущее чувство в груди, но Стив не ненавидит это. Нет, действительно не ненавидит. — Конечно, — говорит Стив. — Ладно. Давай посмотрим фильм. Солдат заметно расслабляется — так сильно, как вообще может расслабиться, по крайней мере. Он встает и выскальзывает из спальни, наверное, чтобы посмотреть диски, которые упоминал. Улыбаясь самому себе, Стив смотрит вниз. Носки смотрит на него в ответ и моргает. Носки. Сидящая на нем. Он осторожно почесывает ее между ушками, наполовину ожидая удара когтистой лапой, но она просто снова моргает и даже тихо мурлычет. «Будь я проклят», — думает Стив. Он ненавидит даже мысль о том, чтобы переместить ее, но ему придется, если он собирается вставать и одеваться. Он натягивает футболку и спортивные штаны, останавливается почистить зубы и побрызгать в лицо водой, а потом направляется в гостиную, где Солдат ждет его на диване. Стив морщит нос. Пахнет чем-то… горелым? На журнальном столике миска с попкорном. Солдат прослеживает его растерянный взгляд: — Попкорн обычный, с солью, да? Щекочущее чувство возвращается. Солдат не ест при нем, значит, он взял на себя труд приготовить чуть подгоревший попкорн только ради Стива. Потому что Стив хотел посмотреть фильм, а они не могут сходить в кино вместе. Стив трет грудь и заставляет себя улыбнуться Солдату, который ожидающе на него смотрит. — Да, — говорит Стив, устраиваясь на диване. Диск уже в плеере, и он смеется, когда видит название. — Эй, это один из моих любимых. Я помню, как ходил на него в кино с Б… Солдат свирепо смотрит на него, и Стив затыкается. Верно. Солдат не любит слышать слово на букву «Б». Стив сглатывает горечь на языке и начинает снова. — Это хорошо. Если тебе понравился «Хоббит», тебе скорее всего понравится это. Успокоившись, Солдат берет пульт и включает фильм. Стив жует попкорн под первые кадры с Канзасом в оттенках сепии, украдкой поглядывая на Солдата, чтобы оценить реакцию. Солдат прикован к экрану на протяжении всей истории: кажется, он даже задерживает дыхание, когда Джуди Гарланд поет «Over the Rainbow», а когда Дороти выходит из дома и попадает в блестящий, разноцветный мир страны Оз, его спина резко распрямляется. Стив усмехается, на эту реакцию он и надеялся. Он помнит то удивление, которое испытал впервые увидев, как монохромную картинку сменяет цветная, как весь зал издал синхронный вздох при виде этого. Они с Баки тогда обменялись восхищенными взглядами, взволнованные, как маленькие дети, и Стив подумал, что улыбка Баки ярче даже, чем роскошный, сказочный пейзаж страны Оз. Сердце Стива пропускает удар. Он набирает еще попкорна и пытается сосредоточиться на приключениях Дороти на дороге из желтого кирпича. У него в основном получается, пока Носки не появляется в середине фильма, чтобы запрыгнуть на диван и свернуться клубком между ними. Стив не глядя тянется к ней, чтобы погладить, но, вместо этого, его пальцы касаются руки Солдата. Солдат сидит к нему правым боком, поэтому Стив касается плоти, не металла. Мимолетное прикосновение кожа к коже, проходится дрожью чувственных воспоминаний по спине. Стив краснеет, вспоминая, что они сделали прошлой ночью и автоматически поднимает взгляд, гадая, думает ли Солдат о том же. Солдат уже смотрит на него. Он хмурится, и свет телевизора отражается в его глазах, заставляет их светиться. Реальность Стива поворачивается вокруг своей оси. Это не шок, точно. Он уже какое-то время чувствовал, как это приближается, он просто похоронил это, проигнорировал, отказался дать этому имя. Но даже сейчас, когда он вынужден смотреть этому в лицо — это не драматично. Нет ни грома, ни молнии. Небо не раскрывается хором поющих ангелов. Это тихо. Почти спокойно. Пока все не меняется. Солдат наклоняет голову, хмурясь сильнее, и Стив вырывается из оцепенения. Он смотрит в сторону, сердце бьется в горле, руки дрожат. «Боже, — думает, а может, и молится он. — Господи Иисусе. Из миллиардов людей во всем мире, почему именно этот?» Когда была точка невозврата? Вот что он действительно хотел бы знать. На крыше в Арлингтоне? В день, когда он смотрел, как Солдат играет с Носками? Или еще раньше? У него хоть был шанс остановить это? И Солдат, Солдат знает? Он увидел это в глазах Стива, он понял, что это значит? Даже если нет, Стив определенно выдаст себя своим поведением в стиле чертового психа. Решив вести себя естественно, Стив хватает полную горсть попкорна и запихивает его в рот, набивая щеки как бурундук. Успешно справился. После этого он не обращает внимания на фильм, не выходит из оцепенения, пока Дороти не щелкает красными каблуками и не отправляется обратно в Канзас. Мигает заставка плеера, и Солдат встает. Уходит. Он уходит. Стив хочет, чтобы он ушел? Он должен. Он должен хотеть остаться в одиночестве ненадолго. Ему нужна передышка, Господи, он еще обрабатывает это. — Подожди, — выпаливает Стив. Солдат ждет, осторожно наблюдая за ним. Стив встает тоже, нерешительно поднимает руки, медлит, прежде чем взять в них руки Солдата, обе, живую и металлическую. Солдат снова хмурится, но только чтобы его лоб разгладился от удивления, когда Стив наклоняется и целует маску прямо там, где должен быть рот. Стив замирает так на секунду, две, потом отстраняется. На маске остается влажный след в форме его губ. Пальцы Солдата дергаются: — Зачем ты это сделал? Стив пожимает плечами, пытаясь казаться беспечным и, скорее всего, проваливаясь с треском. Руки снова начинают дрожать, поэтому он отпускает Солдата прежде, чем тот заметит, и сует их в карманы. — Не знаю, — говорит Стив, но он действительно знает, знает. — Просто захотелось? Солдат испытующе на него смотрит. — Я должен идти. — Да. Я догадался. Солдат колеблется, потом обводит кончиком пальца контур губ Стива. Сердце бешено колотится, и Стив закрывает глаза. Они открываются снова, когда он чувствует сквозняк. Окно открыто, легкий ночной ветерок заставляет шторы развеваться, а Солдата нигде не видно. — Ты вообще слышал о том, что принято прощаться? — кричит Стив ему вслед и вздыхает. Он подбирает пустую миску из-под попкорна, топает на кухню и ополаскивает ее в раковине. Ему стоило бы еще и помыть посуду, пока он этим занят. Позже. Он сделает это позже. Гора посуды там уже несколько дней, не будет никакой разницы, если он оставит ее еще ненадолго. Он идет в спальню и возвращается с альбомом и связкой карандашей. Он подумывает поставить пластинку, но отказывается от этой идеи. Он садится за обеденный стол, открывает чистый лист и выбирает простой карандаш. Он задумчиво перекатывает его между пальцами. Носки запрыгивает на колени, и он рассеянно почесывает основание ее шеи, думая о длинных волосах и обведенных тенями глазах. Об изумлении, которое осветило лицо Солдата, словно восход солнца, когда Дороти делала свои первые шаги в стране Оз, о том, что он чувствовал, наблюдая за ним. Он подносит карандаш к бумаге. Он начинает рисовать.